1. Тим Ван и Том
– Не делай этого, Том!
Но я знал, что он не послушает. Он – земляк, он из Австралии, там много места, неба и свободы. Там все идут, куда глаза смотрят, и трогают, что вздумается. Но здесь, в шести тераметрах от Солнца, практика выживания – это перманентный выбор: свобода или жизнь. Обычно выбирают жизнь…
– Том!
– Успокойся, начальник, – насмешливый голос неприятно резонирует в наушниках. – Я – за дроном. Так что первым сдохнет он.
– А вторым? И если вернёмся без зонда…
Умолкаю на полуфразе: телеметрия дрона обнуляется, по коже – озноб, в желудке – вакуум, под теменем – ужас.
– Уходим! Газу, Том, газу!..
Ранец Тома плюётся серебристым шлейфом льда, я тоже запускаю двигатель. Трос лопается в нескольких местах. Обрывки сверкающими угрями несутся к нам…
– Ван, справа!
Теперь в его голосе только страх и смятение. Никаких следов австралийской вольницы. Ещё бы, прожектора обречённого дрона изнутри подсвечивают метель: на ослепительно белом фоне пурги к нам тянутся чёрные тени...
Уклоняюсь от гнутых дротиков, в которые джеф-атака превратила обрывки пластикового троса, и с тоской наблюдаю, как умирает прожектор дрона. Теперь будет что послушать от Шамси. В конце концов, это ведь и её деньги. Но через мгновение становится не до грошовых интересов, земляк всё ещё в опасности:
– Руби концы, Том. Джеф по левому тросу…
Мы сбрасываем остатки упряжи, которой придерживали скончавшийся дрон, и я пристраиваюсь в кильватер уходящему Тому. Он летит в километре спереди, ловко обходя выныривающие из мрака айсберги. Разумеется, «ловко»: включил автопилот, вот и вся ловкость. А сюда я его привёл. На свою голову и пустой желудок. Холодно. От голода темнеет в глазах, чувствую подавленность и усталость. Знание, что озноб и голод – симптомы чудом пережитой джеф-атаки, не успокаивает. В эти секунды меня могло не быть. Звёзды, планеты, люди… подумать только! – красивый, полный чудес мир… без меня. Меня чуть не убили. И виноват в этом мой друг.
Ловлю губами сосок трубки от фляги с водой. Первые глотки с болью, потом ничего, терпимо. В голове немного проясняется.
– Вода, Том… хоть что-то плеснуть в желудок.
Молчит. Через несколько секунд хрипло отвечает:
– Ага.
В лучах прожекторов глыбы льда празднично искрят и отсвечивают радостными оттенками жёлтого. В другое время я бы предложил Тому чуток подзаработать маркировкой: за первичную сепарацию аммиак-вода-метан неплохо доплачивают. Но сегодня – срочно на Станцию. Там еда и тепло… Ставлю охлаждение на минимум.
– Холодильник, Том. Выключи холодильник. Нужно согреться.
– Да. Спасибо.
«Спасибо»… я в бешенстве. Пятый дрон за полгода! После сегодняшней вылазки Чифману на глаза лучше не показываться. Классно поработали, что и говорить.
– Извини, Тим Ван, – будто читая мои мысли, говорит Том. – Действительно погорячился. Был не прав.
Молчу. Потому что ненавижу. Его, себя… как я мог поверить миражам? Это же бред, а не бизнес-план! Бред и пустые фантазии на тему «как заработать в казино». Шамси тоже хороша: «помоги ребятам, вдруг повезёт». В космосе «вдруг» можно только умереть. Да и то, без мучений редко обходится.
– Смотрю запись, как джеф полз по верёвке. Качественно получилось. Это нобелевка, Ван. В прошлом году лауреатам миллион давали!
Я настолько зол, что в лом даже поправить: трос, а не верёвка.
– Ценное видео, – не дождавшись ответа, продолжает Том. – Мы впервые определили скорость распространения джефа. Радуйся, человече! Возвращаемся не с пустыми руками. И «метель» не подвела. Ты придумал надёжный алгоритм прохода вглубь чёрных кластеров. На этом можно делать деньги.
– И для этой возможности мы угробили лазерный масс-спектрометр. Может, в следующий раз привяжем к тросу что-нибудь подешевле? Мою голову, например?
Том не спешит с ответом. Он думает. Он мыслит! Как жаль, что он существует рядом со мной, а не где-нибудь на внутренних орбитах.
– Иван?
Мерзкий голос. Или наушники калечат речь? Ещё и шлемофон ремонтировать…
– Все живы, Тимин. Это главное!
– Уважаемый Томас Гломгул, – мой голос дрожит от ярости. – Соблаговолите, пожалуйста, заткнуться!
– Эк тебя расколбасило, дружище…
Он оставляет неуклюжие попытки делать вид, что ничего страшного не случилось, и включает музыку. Что-то бравурно-мажорное. Потребовать выключить не имею права, а прервать связь запрещено инструкцией – при работе в открытом космосе конференция обязательна.
Так и подлетаем к Станции: под музыку, и на автопилоте. Здесь тоже всё угнетающе празднично: вращение обода жилой палубы напоминает колесо обозрения – непременный атрибут любого уважающего себя парка аттракционов. Причалы с буксирами подсвечивают километровые «спицы» пиплопроводов и придают панораме легкомысленно-карнавальное настроение. Ненавижу!
Автомат Станции перехватывает управление скафами, и мы синхронно разворачиваемся на торможение. Ведущий чуть опережает меня с импульсом, и несколько секунд мы летим рядом, между нами метра два, не больше. Но я упрямо смотрю перед собой. Не хочу видеть Тома. Не хочу ничего о нём знать… о! музыку выключил. Спасибо, родной.
Позади нас расходятся створки шлюза приёмной «втулки». Мы влетаем в ангар, от души наполняем объём «снегом» и набрасываем карабины на швартовы фуникулёра. У Тома впервые получается сделать это с первой попытки. Как бывалый курсар, он изящно группируется при рывке троса и держит голову ровно: не выкручивает шею, чтобы посмотреть, куда тащит швартов. Растёт, парень! Мой ученик. Рад за него, но вряд ли сегодня скажу об этом.
Лебёдка подтягивает к гнезду, и скафандр герметично впечатывается в стенку. Со слабым шипением уравнивается давление. За моей спиной автомат распускает лепестки минишлюза, а потом, как дверцу шкафа, отводит ранец в сторону. Вращение – чуть больше минуты на оборот – ощутимо выдавливает из скафандра. Большой соблазн «выдавиться» и лететь, но проверка подключения скафа к питающим системам обязательна и для героев, и для неудачников. Ничего не поделаешь: кто оплачивает страховку, тот и пишет инструкцию.
Проверяю доклады сервиса: заряд батареи, загрузка топлива, загрузка воздуха, продувка санитарно-гигиенической системы, герметичность стыковки…
Скафы хранятся только в походной готовности. И ответственность за это на последнем пользователе.
Наконец, все лампочки гаснут. Подгибаю колени, чтобы вынуть голову из шлема, и опрокидываюсь назад – вытягиваю ноги из ножен. Выплываю из скафандра с надеждой оказаться в шахте первым: просто оттолкнусь и полечу к жилой палубе методом свободного падения. На трети пути, где тяготение, как на Марсе, ухвачусь за перила, поставлю ноги на ступеньки и бегом… вскачь… вприпрыжку!
Главное, не видеть Тома. Потому что потом пожалею о словах, которые обязательно ему выскажу.
Едва отодвигается плита выхода, ныряю в пиплопровод. Инерция слегка прижимает к полу. Игнорируя правила и перила, по-лягушачьи отталкиваюсь от «пола», покрывая десять-пятнадцать метров за прыжок. Парение в невесомости плавно переходит в падение. Это чувствуется по нарастанию скорости, с которой мимо меня проносятся рёбра жёсткости.
«Включается» вестибулярный аппарат. Появляются «верх», «низ» и винтовая лестница. Разворачиваюсь ногами навстречу движению и только теперь хватаюсь за перила. Через секунду ставлю ноги на трап и, перескакивая через пять-шесть ступенек, бегу по сходням, вкрученным в жерло шахты…
Можно и на лифте. Но, по традиции, лифт – для подъёма. Нужно быть умирающим космонавтом, чтобы спускаться лифтом. А я живой. И даже не ранен. Вот только зонд… Техотдел наверняка заметил его убиение. Настучат Админу или нет? Вот в чём вопрос.
На завершающем участке перехожу на шаг. Том безнадёжно отстал, и можно восстановить дыхание. Не вываливаться же в коридор с языком на плече?
Перед выходной дверью поправляю одёжку (после скафа, всё-таки), и ладонью приглаживаю волосы…
Только напрасно всё это: за дверью стоит Чифман. Ждёт, значит. Улыбается. Недобрые предчувствия сменяет уверенность в отсутствии завтрашнего дня.
– Ваня Тимин? – доброжелательно интересуется важняк трансурановой ойкумены.
– Ага, – соглашаюсь я. – Он самый и есть.
Позади хлопает дверь.
– А это, стало быть, Том Гломгул, – переводя взгляд мне за спину, ласково уточняет Чифман. – Твой стажёр. Ещё не курсар, но уже знаменитый истребитель моих дронов. Здравствуйте, молодые люди!
Мы мямлим что-то приветственное, отчётливо понимая, что любое слово во вред.
– Попробуете угадать, почему я вас встречаю? Или подсказать? А может, звонок другу?
– Иван не виноват, сэр, – смело выходит вперёд Том. – Это моя ошибка. Наказывайте только меня.
Чифман краснеет.
– Мистер Гломгул, – ему трудно говорить. Он рвёт у кадыка воротник: – Вы ведь не проходили курс обучения? У вас нет сертификата, нет диплома. Вас не то чтобы в открытом космосе, вас не должно быть на Станции. Буду вам очень признателен, если вы исчезните. В следующий раз, когда я вас увижу, вы будете арестованы и посажены на первый транспорт куда угодно, хоть к чёртовой матери, только вон с моей Станции…
И вдруг он переходит на крик:
– Вон!
Том втягивает голову в плечи и уходит. А злобный старикашка пялится мне в переносицу:
– Наверное, кушать хочешь, сынок?
Его голос обманчиво кроток. Я физически чувствую его правоту и злобу. Осторожно киваю.
– После приближения к чёрному кластеру у всех просыпается волчий аппетит. У тех, кто вернулся, разумеется. Но ведь так хочется раскрыть тайну гибели марсиан, да? Всё правильно?
Снова киваю и опускаю голову. Всё верно. Как бы глупо ни звучало, но я занимаюсь именно этим бредом.
– Да, кушать тебе хочется… а не на что. Поздравляю с окончанием карьеры, парень. Ни взлётки, ни открытки тебе больше не видать. Бан на все допы аккаунта. Дышать можешь бесплатно, но платить придётся даже за воду. Как надумаешь прощаться, звони. Посажу на любой буксир по первой просьбе.
Мне очень хочется принять независимый вид, но я не знаю, как это сделать. Поэтому только вздыхаю.
– Хочешь что-то сказать? – с непонятной надеждой спрашивает Чифман.
– Я не проверил, как стажёр поставил свой скаф на консервацию.
Он разочарованно опускает плечи, а потом неожиданно делает шаг ко мне, привстаёт на цыпочки и тянет свой ноздреватый нос к моему уху.
– Будь осторожен, сынок. Покупатель на тебя объявился. Из военных. Не продешеви.
Он ушёл, а я, стиснув зубы, ещё какое-то время приходил в себя. Потом вернулся к двери пиплопровода и приложил большой палец к скану замка. Вместо привычного дружелюбного попискивания и зелёных звёздочек, – грозное рычание отбоя и ряд красных восклицательных знаков.
«Не соврал, – голова шла кругом. – Действительно, ни взлётной палубы, ни открытого космоса. Зато теперь не нужно ремонтировать шлемофон…»
Если бы кто-то сказал, что это слабое утешение, я бы посмотрел на него, как на идиота: зачем слова для очевидного? Непонятным было только напутствие владельца Станции. Что ещё за покупатель? Из военных?
Мне-то казалось, что социальная смерть, – а как ещё назвать запрет на все допуски? – это и есть состояние «хуже быть не может». Но Чифман явно предупреждал о неприятностях. Какие могут быть неприятности у покойника?
2. Тим Ван и его команда
В столовку «второго» экипажа я не пошёл. Сочувствующие взгляды, ободряющие похлопывания по плечам, бесплатное сочувствие. Нет, это не по мне.
Ну, и Том с девчонками: утешение гарантированно. Нафиг-нафиг… Потому и подался на противоположную по диаметру сторону. Здесь, в «восьмом», меня меньше знают. Объясню ситуацию повару и поем вчерашнее, всё равно остатки на корм личинкам хрущака пустят. Ничего, перекантуюсь.
Каково же было моё удивление, когда официантка, как фея из сказки, без разговоров поставила передо мной чашку с овощным супом и блюдце с астробургерами: лепёшки прессованной хлореллы с чёрной котлеткой триболиума между ними. Диета «мечта дистрофика».
Старательно изображаю недоумение:
– Э-э-э…
– Ах, да! – произносит «фея» и через минуту дополняет настольную композицию двумя стаканами компота из сухофруктов и парой бокалов с полосками разноцветных ликёров.
– У меня нет денег!
– Оплачено, – официантка кивает в сторону столика, за которым восседает пожилой господин с отвислыми усами, и уносится по своим делам.
Усатый приветственно поднимает руку с жестянкой пива, а я, обалдевший от скорости, с которой судьба меняет гнев на милость, отвечаю приподнятым стаканом.
Наверное, стоило подойти к усачу и спросить: какого чёрта? Но, во-первых, я голоден. А во-вторых, какого чёрта? Что бы он ни ответил, от еды я не откажусь. Кроме того, «кормилец» кажется отталкивающе подозрительным: выбритую до блеска голову увенчивает длинный чуб. Серьга в мочке правого уха жирно отсвечивает золотом. Добавьте к портрету кислотно-фиолетовую краску, которой вымазаны волосы, и загорелую кожу на черепе, разрисованную светлыми линиями… Шрамы? Боевое тату? Бр-р! Нет уж, сперва поем, и только на сытый желудок пойду спрашивать, почём нынче щедрость «добрых самарян» на задворках солнечной системы.
Ем с небывалым аппетитом: через минуту пустеет чашка, а от бургеров не оставляю ни крошки. Но едва пригубил компот, прибегают Шамси и Сара. Что удивило: они сперва ломанулись к усатому господину, и только когда он пальцем показал на мой столик, ринулись ко мне.
– Как ты, Ван?
– Почему здесь? В каюте обед стынет.
Даже не думаю отвечать. Тем более, чёртов австралиец подтянулся. С подобающим случаю скорбным лицом. Чтоб ты провалился!
– Позволите присоединиться?
Это усатый дядька подошёл. Странно, но я не чувствую никакой благодарности к незнакомцу. Наелся, наверное. Теперь в ближайшие пять часов – космос по колено.
Том без разрешения садится и хватает второй стакан компота, а девушки разбирают бокалы с коктейлями. Только сейчас соображаю, что напитки приготовлены не только для меня.
– Это владелец буксира, Ван, – важно поясняет Сара. – Капитан Рымарь. Он нам сделал предложение.
Я чуть было не брякнул: «мир да любовь», но вовремя прикусил язык.
– Что вам от нас нужно? – это был максимум грубости, который я мог себе позволить.
Мои друзья не скрывают радости. Шамси даже хлопает в ладоши. Это они ликуют от местоимения «нас»?
– Интересуюсь чёрными кластерами пояса Койпера, – безмятежно заявляет капитан Рымарь.
У моих приятелей округляются глаза. Он-то сказал всё правильно, но так нельзя. Если не те уши услышат, могут и на Землю списать. С пожизненным запретом подниматься выше облаков.
Только ему до нашей конспирации фиолетово… может, поэтому он так выкрасился?
– Мою воду будут готовить ещё неделю, – жалуется Рымарь. – Буксир простаивает. Если берёте в долю, могу подбросить к самому большому «чёрному» из всех известных, к Двухсотому.
Допиваю компот, ставлю стакан и осторожно осматриваюсь. Этот человек говорит невозможные вещи. Не удивлюсь, если Чифман уже отправил за нами санитаров. Смотрю на дверь, но воспоминание о недавней беседе с Большим Боссом неожиданно приводит к «просветлению». Уж не об этом ли «покупателе» шептал важняк?
– И какая ваша доля?
Просто так спрашиваю. Чтобы потянуть время. Никак не могу собраться с мыслями.
Но капитан ответ не гуглит, рескриптит сразу:
– Четыре пятых. Восемьдесят процентов от выручки вашего стартапа меня вполне устроит.
С удовольствием наблюдаю, как у застолья вытягиваются лица.
– Вы нам оставляете только двадцать процентов? – как от зубной боли кривится Том.
– Это грабёж! – бормочет Сара.
Смотрю на Шамси. Она смотрит на меня. В её взгляде столько терпения, что снова жалею, что ввязался в это гиблое дело.
– Оставьте нас, пожалуйста, – прошу капитана. – Нам нужно посоветоваться.
Он великодушно соглашается:
– Разумеется. Вот вам визитка, как надумаете, приходите. Места всем хватит.
Фиолетовый космонавт кладёт ключ-карту на столик, придавливает её краешек жестянкой с остатками пива и выходит из бара.
– Всего двадцать процентов?! – напряжённо шепчет Том. – Мы не будем рисковать ради двадцати процентов!
– А ради скольких процентов мы будем рисковать?
– Хотя бы половина, – говорит Сара.
– За половину ты согласна рисковать жизнью Тома?
Отодвигаю пиво и беру карточку: затянутая в ламинат визитка с кристаллом памяти посередине. Из необычного – только девственная чистота пластинки: ни названия судна, ни имени владельца… Зато в кристалле может быть запечатан микрофон. Чтобы послушать, о чём мы тут спорим. Только не всё ли равно?
– Ты как-то странно ставишь вопрос, – недовольно говорит Сара. – Я не хочу рисковать вашими жизнями.
– Тогда что мы сейчас обсуждаем? Тома не устраивает пятая часть, а ты согласна на половину. При этом риск – стопроцентный. Ни один исследователь Двухсотого не умер своей смертью. Ни один! Они все погибли, Сара. Все до единого. Они гибли, как мухи. Как тараканы при фумигации. Джеф-атака убийственна, неотвратима и не лечится. И прекратился падёж курсаров только после запрета приближаться к опасным айсбергам.
– Мы не курсары! – напоминает Шамсия.
– Вы – земляки, – усмехаюсь я презрительной ухмылкой, которую подсмотрел у капитана Соло. – Там, где курсар-открыточник даже не моргнёт, вы закроете глаза надолго, что значит навсегда.
Сара бледнеет и кладёт кулачки на стол.
– Струсил?
– Неужели заметно?
Они молчат. А меня несёт, я не могу остановиться:
– Давайте сыграем в похороны. Предположим, мы с Томом сегодня не вернулись. Мне интересно, как вы позвоните нашим родителям. Что вы им скажете? Какие…
– Это грубо, Ван! – перебивает Шамси.
– А за половину гешефта продавать наши головы военным нежно?
– Почему «военным»? – вскидывается Том.
– А ты заметил, что одна пятая, – это стандартная премия государства кладоискателю? И что ваш фиолетовый капитан готов идти к Двухсотому без страха конфискации буксира за нарушение карантина? А как он ходит, не обратили внимания? Этот человек в невесомости провёл больше времени, чем я на Земле.
– Он стоит в очереди на погрузку, – неуверенно говорит Том.
– Врёт! Доставка воды – это прикрытие.
– Наверное, это даже в плюс, – пожимает плечами Сара. – Военный не кинет…
– Военный бросит, исходя из целесообразности оперативной обстановки. Это курсар, если не может спасти земляка, остаётся вместе с ним. У вояк по-другому. У них приказ. Не думаю, что мы примем его предложение.
Сара шумно всасывает через трубочку остатки коктейля и вытирает губы салфеткой.
– А что мы примем, Ван? – спрашивает она. – Какой у нас план? Что мы будем делать?
Внимательно смотрю на их лица. И то, что я вижу, мне не нравится.
– Наверное, вы не поняли, что произошло. То, что мы вернулись, – чудо! Секунда промедления, и вы бы в эти минуты обзванивали наших родственников. Или спихнули бы эту заботу на Чифмана? Поэтому он взбесился?
– Ты просто не представляешь, каких усилий нам стоило попасть на Станцию, – говорит Шамсия. – В нашей компании ты один резидент. Мы все – нелегалы. Том – уборщик, Сара – медсестра, я – студентка, выпросила в универе направление на практику. И ты ни разу не поинтересовался, КАК я это сделала. Если мы прекратим исследования, то зачем мы здесь?
– Но не для того же, чтоб умереть?
– А даже если и так? – спокойно, даже меланхолично спрашивает Шамси. – Что лучше: прожить быстро, но ярко, и сделать важный вклад в развитие человечества, или влачить убогую жизнь до старости, но потом даже себе не скажешь, зачем жил?
Я не узнаю свою Шамси. Её глаза сияют фанатичным блеском. Как у Сары и Тома. Ни за что не поверю, что это эффект одного бокала коктейля. Чтобы споить девушек, спиртного нужно гораздо больше.
– Главное, красиво умереть?
– С пользой, – уточняет Том. – С пользой умереть. Всё равно помрём. Люди только начали разработку водяных кладовых пояса Койпера. Первые буксиры едва перевалили орбиту Сатурна. Если всё получится, на Марсе будет вода. И Земле не помешает. Один только проект ледовой бомбардировки Сахары чего стоит! Но разве можно заселять Марс, не поняв, что произошло с прежними квартирантами? А решение, похоже, кроется здесь. Всё указывает на это. Ты знаешь…
Разумеется, знаю.
Этой загадке уже два десятка лет. Всё началось со статьи в National Geographic, авторы которой обратили внимание на удивительную схожесть эрозии склонов долин Маринера и ошмётков нескольких транплутоновых булыжников. Потом была знаменитая экспедиция Эдварда Джефферсона, который доказал искусственное происхождение фарватеров пояса Койпера. Лабиринт напоминал червоточины в бублике. Сегодня ни у кого нет сомнений, что эти свободные от айсбергов курсы оставлены трудолюбивыми марсианами в попытке обогатить свою планету космической водой. Но тогда, на заре проблемы, в полемике полегло немало репутаций и судеб… и жизней.
Сам Джефферсон тоже погиб. Вместе со своей экспедицией. Это они обнаружили чёрные кластеры.
Я устал от этих разговоров.
– … Но сегодняшняя вылазка многое меняет, – надрывался Том. – Теперь у нас есть ноу-хау, с помощью которого мы сможем, во-первых, войти внутрь чёрных кластеров. А во-вторых, точно знаем скорость распространения джефа в материале.
Не могу его больше слушать. Забиться бы в какую-нибудь дыру. Забиться, забыться, спрятаться от него, от них, от мира. Очень хочу спать. Ещё один побочный эффект джеф-атаки. Почему Том такой бодрый? Или сожрал две таблетки спорамина?
– И первое, и второе не сработают, Том, – говорю неохотно, едва ворочая языком. Похоже, адреналин кончился, осталась только усталость. – Потому что есть третье: меня забанили по всем допам. Я не смогу тебя вывести на взлётную палубу. Ни как стажёра, ни в качестве багажа. В трансурановой иерархии теперь я ниже вас всех, ребята. Потому что у вас есть работа. А мне её ещё нужно найти. Не каждый же день меня будут кормить фиолетовые капитаны…
Было интересно наблюдать за их реакцией. Сара развела руками, Шамси приоткрыла рот, а Том…
Том смотрел на меня с сочувствием.
– Если Ван вне игры, то у нас нет вариантов, – незнакомым голосом заявляет Сара. – Зря только время потеряли. Уже бы, наверное, летели…
Теперь была их очередь отводить глаза в сторону. Встали из-за стола, забрали визитку и пошли себе. А я тупо смотрел, как они уходят, и не мог поверить, что всё это взаправду, без дураков. Наверное, в жизни всегда так: глупишь вчера, а по башке получаешь завтра. Настоящее неотвратимо, оно предопределено вчерашними ошибками. Остаётся только пожалеть, что упустил прекрасную возможность умереть: быстро и для пользы дела.
Какое-то время я тупо смотрел на грязные в бело-коричневых разводах бокалы, цилиндр из жести, пустые стаканы. Чашка из-под супа… казалось, я ел тысячу лет назад, в другой жизни. В которой у меня были друзья и любимая…
Меня просто использовали, а когда я перестал выполнять нужные функции, оставили вместе с грязной посудой. Ну, правильно, не уносить же с собой? Официант придёт, и всё уберёт.
Лёгкая на помине, пришла «фея» и деловито собрала со стола посуду. А я всё сидел, и никак не мог поверить, что дружба и симпатии оказались ценой достижения цели. Думал о несбывшейся любви и несостоявшейся дружбе. И просто о всякой всячине: о том, что без меня у них нет шансов, ни с ноу-хау, ни с буксиром, который просто отвезёт их к смерти. О несчастных марсианах, которые за миллион лет до нас добывали отсюда воду, чтобы превратить свою планету в цветущий сад, а сделали пустыню. Как это похоже на нас! О звёздах и о мечтах, а ещё о том, что у меня теперь тоже нет выбора.
Я сумел отыскать ошибку в прибое мыслей, и закрепился на ней, как на якоре. Два часа назад упустил возможность с пользой умереть? Что мешает это сделать сейчас? Ведь нужно только позвонить…
Мобила, разумеется, отключена, – «пополните счёт, пожалуйста», – но не для связи с Админом.
– Если ваш вопрос связан с ЖКХ, нажмите, пожалуйста, один. Если…
– Личный вопрос Чифману. Иван Тимин. Меня зовут Иван Тимин!
Робот успевает добраться до пятого варианта вопроса, когда умолкает, и я слышу недовольное ворчание Большого Босса:
– Слушаю тебя, Ваня.
– Ваша взяла. Готов покинуть Станцию. Мне нужна связь с буксиром.
– Название?
– Не знаю.
– Имя капитана?
– Рымарь.
Молчит. Чифман молчит долгую минуту. Секунды, как слёзы, падали в бездну…
– Ты – неплохой курсар, Ваня. На каботажных работах ни одного замечания. Если дашь слово больше не безобразничать, восстановлю допы и прощу потерю зондов. Просто пообещай не лазить в карантин.
Он говорит приятные вещи, но я тороплюсь сделать ещё одну ошибку. Последнюю. Выпаливаю, пока не передумал:
– Соедините с Рымарем. Я ухожу со Станции.
В наушнике никто не вздыхает и ничего не щёлкает, просто идут длинные гудки вызова.
– Слушаю! – отрыкивает чужой голос.
– Иван Тимин. Я принимаю ваше предложение.
– По-мужски, – теплеет голос. – Приходи, смертничек. Полетаем…
– У меня нет вашего ключа. И у меня два условия.
– Говори.
– Первое. Летим вдвоём. Вам нужен только я. Мои друзья – полезные… – вот чёрт, чуть не ляпнул! – энтузиасты. Но ни разу не специалисты, и никакие не помощники.
– Принято. Второе?
– Вы покупаете нашу долю. Прямо сейчас.
Он не медлит:
– Почём?
– Один миллион.
– Ого! Я думал, ты – профи, парень. А как же Устав: «курсары не зарабатывают, они выживают»?
– Не себе, – землякам. Поделите на троих. Каждому из моих друзей на аккаунт.
– Чота много, – в его голосе сомнение. – Ты так уверен в успехе? Сара говорила о ноу-хау…
– Это моя методика. Проверена экспериментально.
– Не многовато ли для полезных… э-э-э… энтузиастов?
В его голосе насмешка. Капитан снисходителен к благородству, чести и другим отрыжкам юности.
Не могу сдержать горечь:
– Может, они идиоты. Но они мои друзья, сэр. Пусть будет, как я сказал. Это не много.
– Это много. Миллион – не мой уровень, доложу наверх. Пусть у них голова болит. Ближайшее начальство в часе радиосигнала в оба конца. Плюс десять минут на ответ… Ты всё ещё в баре?
– Да. Если закажете пару компотов, буду здесь дожидаться вашего решения.
– Что-то мне подсказывает, что они согласятся. Можешь идти собрать вещи.
– У меня нет вещей, сэр.
«Во всяком случае, ничего такого, из-за чего стоило бы мучить себя встречей с Шамси»…
3. Тим Ван и Рымарь
– Разрешите подняться на борт, сэр?
– Разрешаю, вольно.
В соответствии с этикетом я не стал запирать за собой отсечную дверь, – за безопасность судна отвечает вахтенный, а не посетитель. Поэтому просто пролетел коридором и устроился в одном из кресел штурманской рубки. Подтянул ремни, пощёлкал замками… старательно изобразил искушённого открыточника. Потом подумал, как глупо выглядит моя показуха рядом с настоящим курсаром, и замер. Воздух казался свежим, с привкусом лимона и мяты, ни пыли, ни капель конденсата. Все трубопроводы и шланги кабелей выкрашены, на тёмных мониторах ни пятнышка от прикосновения пальцев… вояки! Могут поспорить в чистоте с хирургами в операционной.
Капитан задраил переборку и уселся напротив меня.
– Поступление денег на счета приятелей проверил?
– Нет, сэр. В этом нет необходимости.
– Рымарь. Просто Рымарь.
– Да, Рымарь.
– Прекрасно. Последовательность наших действий будет такой. Сейчас подробно расскажешь об алгоритме прохождения вглубь чёрного кластера. Если мне что-то не понравится, карточки твоих друзей будут заблокированы. И не сомневайся, я сумею вернуть деньги своих нанимателей.
– Вам понравится, Рымарь, – усмехнулся я. – Уверяю, вам это понравится.
– Надеюсь. Твой доклад будет записываться. По завершении, и в случае моего одобрения, я отправлю его вместе с рапортом об использовании денег заказчикам. После этого, отчаливаем и приступаем к проверке твоего способа уцелеть там, где всегда умирают.
– Без проблем.
Рымарь запустил один из мониторов, повернул камеру в мою сторону и включил запись.
– Иван Тимин, – сказал капитан. – Алгоритм вхождения три-ноль-семь… Начинайте.
Мне на мгновение становится дурно.
– Триста алгоритмов? А сколько это в покойниках?
– Не отвлекайтесь, – хмурится Рымарь. – Сперва авторское резюме, потом ответы на вопросы.
Пожимаю плечами. Становится холодно. Яркая картина, как здесь, в этом кресле, сидит кто-то после меня, и диктует триста восьмой алгоритм, не даёт сосредоточиться.
– В отличие от большинства исследователей, мы представили джеф-эффект не как свойство области пространства, а как атаку: осознанное или программное истребление объектов, пересекающих границу.
Знакомые слова и ободряющее внимание капитана позволяют расслабиться. Незаметно увлёкаюсь рассказом и как-то забываю, что все эти фантазии через несколько часов будут проверяться на моём здоровье.
– Такой подход предполагает два вопроса: истребители и границы. Истребителями мы называем все айсберги, входящие в чёрный кластер. Каждый истребитель обладает уникальной «терпимостью» – минимально допустимое расстояние. Любой объект, пересекающий границу, подвергается атаке. Если бы у нас были трёхмерные модели всех айсбергов чёрного кластера, их позиции по отношению друг к другу и точные данные об их «терпении»…
– Вы бы наложением получили 3-D каналы безопасного прохода внутрь кластера, – перебивает Рымарь. – Этой идее уже восемь лет. Но выяснилась одна неприятная особенность. Минимально допустимое расстояние – величина непостоянная. Она пульсирует. И пока никому не удалось составить прогноз этой пульсации хотя бы для одного истребителя.
Я самодовольно улыбаюсь. Я горжусь собой!
– Нам не нужно. Мы отмечаем границы снегом.
– Снегом?
– Шесть списанных двигателей непрерывно генерируют снег в обе стороны по каждой оси. Дрон, кроме поступательного движения, непрерывно вращается. Когда джеф атакует, снег денатурирует и чернеет…
– Вам от спектрометра была нужна только платформа? – Рымарь хлопает себя по коленям. – Слышал бы ты, парень, наши споры о вашей экипировке…
Мне не нравится его замечание:
– Споры? У вас была возможность остановить суицид гражданских, но вместо этого вы спорили?
– Не отвлекайся, – говорит Рымарь, поглаживая усы. – Снег чернеет… и что?
– Спектрометр тоже нужен. Автомат отслеживает атаку на снег и отклоняется в безопасную сторону. Джеф-атака в метели очень заметна, но куда поворачивать непонятно. Поворачивал автомат, мы только держались за него. Тросами…
Достаю из кармана флешку.
– Здесь протоколы экспериментов, фото и видео. Есть даже репагулярные расчёты субатомной денатурации вещества. У нас был физик, – мой голос дрожит. – Очень способная студентка…
Рымарь молча берёт флешку.
– Видео последнего похода, и даже эволюция поверхностей детонации снежного облака при джеф-атаке. Похоже, джефу всё равно: вода или пластик. Детонация распространяется с одинаковой скоростью. Как бенгальский огонь. Нарушение обычной физики заразно для материи. Мы имеем дело не просто с какими-то полями, а с инфекцией структуры. А может, и пространства. На записи видно, как заражённый участок троса передаёт разрушение материи по длине. Выходит, эта хрень, которая прячется в чёрных кластерах, ещё опаснее, чем мы думали. Хорошо, что атакованное джефом вещество всегда возвращается в кластер. Истребители не выпускают добычу. Иначе Солнечная Система давно была бы уничтожена. Задолго до марсиан.
Рымарь крутит в пальцах флешку и о чём-то напряжённо думает.
– Выходит, мы всё время сидели на пороховой бочке?
– Почему «сидели»? Мы и сейчас на ней сидим. И если там, внутри, тикают часы, которые однажды дадут команду истребителям разлететься, нам всем очень не поздоровится. Думаю даже, тогда мы все умрём.
– А ведь были предложения шарахнуть по чёрным кластерам стратегическим ядерным оружием.
Развожу руками:
– А может, там и нет никаких часов. Проверка на разумность: раса, которая решает проблемы ядерным оружием, самоуничтожается.
Рымарь выключает запись и ставит флешку в гнездо.
– Если есть вопросы, боец, то очень коротко. Твой кубрик в конце коридора, справа. Гальюн и душевая активированы. Надеюсь, воду понапрасну лить не будешь. Вопросы есть?
Отвечаю дерзко и с вызовом:
– Кто вы такой? И кто спорил о нашей экипировке, вместо того, чтобы закрыть эпистем-революционерам выход в космос?
Он молчит долгую минуту, покручивая ус. А когда мне кажется, что разговор окончен, вдруг спрашивает:
– Ты что-нибудь слышал о гибридной науке?
– Только сплетни. Финансирование государством опасных экспериментов, запрещённых самим государством.
– Это не сплетни, Ваня. Проведение экспериментов с риском для жизни запрещено законом. С другой стороны, существуют угрозы, которые в состоянии угробить значительную часть человечества. Этим угрозам нужно что-то противопоставить…
– И государство втихую подкармливает учёных-подпольщиков?
– Финансирует опасные проекты через подставные фонды. Формально – закон не нарушен, потому что исследования проводятся подпольно и частными лицами. Фактически, у исполнителей юридический иммунитет на запрещённые исследования и неограниченный ресурс для привлечения полезных…
Он мнётся, и я с удовольствием подсказываю верное слово:
– Идиотов?
– Специалистов. А теперь иди, полетай, познакомься с буксиром. Мне нужно составить рапорт.
Послушно отстёгиваюсь и взмываю к потолку. Цепляясь за шкертики, выбираюсь в коридор и направляюсь к своей каюте. Капитан позволил осмотреть судно не в припадке доверия, а потому что смотреть тут не на что. Стандартный «сундук» о семи каютах. У меня три года стажировки на таких лоханках. Штурманская и капитанская сразу за шлюзом. Одна, центральная, совмещённая с коридором – кают-компания, она же камбуз. И четыре кубрика для отдыха экипажа рядом со вторым, зеркальным шлюзом. Двигатели под палубой. Электроника, связь и средства астролокации над подволоком. Словом, «пойди, прогуляйся» – это исключительно дань вежливости. Не говорить же ему: «пошёл вон отсюда»?
Культурный человек!
Втягиваюсь в кубрик и пристёгиваюсь к стенке. Это не обязательно, но Уставы написаны морем крови. Почему-то не хочется, чтобы это море пополнил и мой ручеёк.
Расслабляюсь и даже испытываю что-то похожее на умиротворение. В конце концов, каждый получил своё: капитан – алгоритм и меня, Чифман избавился от головной боли, ребята…
Шамси меня предала. Как ни горько, но это правда. Сара с Томом нарисовались только через две недели после начала наших свиданий. И Шамси ни разу не дала понять, что была знакома с ними до встречи со мной. Развели, как котёнка фантиком на ниточке. Позорище!
С другой стороны, про любовь ведь тоже не было ни слова. И какая разница, как это назвать, если всем было хорошо, и все получали удовольствие?
Может, я зря трачу нервы? Не её вина, что я чересчур всерьёз относился к нашей близости…
Кажется, я задремал. Потому что очнулся от голоса Рымаря по селектору:
– Всем пристегнуться. Отчаливаем, манёвры!
Голос показался выверено-уверенным. Он не думал о словах. Он повторял это предупреждение пустым каютам тысячу раз, годами. И я решил, что он, наверное, от одиночества потихоньку сходил с ума: населил буксир придуманным экипажем, расписал судовые роли и капитанил, как мудрый, всезнающий наставник…
За дверью послышался смех Шамси. А Сара за стенкой отчитывала Тома за то, что он в один присест слопал всю пайку сладкого. Улыбаюсь. Я снова в компании. Меня не бросили. Я не один… Вот только посплю немного, и мы снова будем думать, как спасти марсиан. Что-то они перемудрили с космической ирригацией… что-то у них пошло не так.
4. Тим Ван и Смерть
– Ван!
Вот чёрт! Кажется, действительно заснул.
– Прошу прощения, капитан.
– У нас проблемы, Ваня. Умойся и приходи в штурманскую. Через пять минут выключу двигатели.
«Ого! Это я проспал весь переход?»
Как бы то ни было, отказываться от предложения глупо. Умываться в невесомости общественной губкой – сомнительное удовольствие.
Я сполз со стены и убедился, что идём малой тягой: тяжесть была значительно меньше лунной, но заметной. Над крохотным умывальником сполоснул опухшее после сна лицо, с отвращением поелозил пальцем с зубным кремом по дёснам, изобразил перед зеркалом широкую, искреннюю улыбку и содрогнулся от жалости к себе.
В штурманской под внимательным взглядом Рымаря уселся в кресло, пристегнулся, и широко, до хруста за ушами, зевнул.
– Скоро будем на месте?
– Мы не будем на «месте», Ваня. Твои приятели – те ещё «штучки»: купили скафы и арендовали причал. Они в открытке, Ваня. А значит, в беде…
– Купили скафы? – тупо повторил я.
А ведь верно. У них теперь миллион денег. И «бывалый» курсар Том, у которого сегодня получилось с первого раза набросить карабин на трос фуникулёра.
– Кого они взяли инструктором?
Рымарь смотрел на меня тяжело, со значением.
– Они вышли в открытку без инструктора?
– Тебя это удивляет?
Кажется, я хотел ещё раз зевнуть, но передумал. Челюсти громко клацнули, когда я закрыл рот.
– И что… теперь?
– Это ты мне скажи, – нахмурился Рымарь. – Можем следовать своим курсом и спасать человечество. А можем наплевать на человечество и спасти твоих приятелей. Что выбираешь?
– Разве мои друзья – не человечество?
Капитан повернул ко мне монитор, и я увидел трёхмерное изображение двух курсов: нашего и земляков. Плотность айсбергов была такой, что буксиром перескочить из нашей кротовины в параллельную было невозможно.
– Курсы пересекутся через пять часов, – капитан постучал по экрану карандашом. – Но к чёрному кластеру они подойдут через сорок минут.
Я тупо смотрел на чужой маркер.
– Это ваша визитка там отсвечивает?
– Да, Ваня. Твоим приятелям трижды повезло. У них моя карта-ключ. А ещё своей целью они выбрали чёрный кластер неподалеку от Двухсотого.
Он сделал паузу, но я уже знал, в чём третье «везение» моих друзей:
– Повезло, что у вас на борту есть я.
– Верно.
Рымарь обвёл карандашом предполагаемую точку встречи, и ещё раз внимательно на меня посмотрел.
– Выхожу в шлюз, – сказал я. – Следите за давлением…
До шлюза две секунды лёту. Можете представить, как я разозлился, когда отсечной люк не открылся.
– Разблокируйте шлюз, капитан!
Я крикнул из коридора. Все двери открыты. Он должен был слышать. Но он не ответил. Пришлось лететь обратно.
– В чём дело?
– Ты действительно думал, что я позволю тебе умереть, мальчик?
Он смотрел на меня ясными глазами. В них ничего не было: ни радости, ни грусти. Только холодная отстранённость выполняющего свою работу человека.
– В рейсе командир не имеет права на открытку, – сказал я. – Статья шестнадцать. Устав, сэр.
– Как вернёмся, напишешь рапорт обо всех нарушениях, какие заметишь, – равнодушно ответил Рымарь. – А пока присаживайся и слушай вводные.
Я пристегнулся к креслу, а он скучным голосом дал вводные. Потом надел скафандр и отшлюзовался.
А я тупо смотрел, как на видео наружного обзора терялась в плотной стене айсбергов «звёздочка» его скафандра. Потом смотрел, как ползли на мониторе два маркера: один параллельно моему курсу, второй наперерез первому. Потом корректировал курс. Так прошёл час. Потом второй. Третий…
На пятом часу перед самой точкой поворота исчезли обе метки Рымаря, и я завыл. Только сейчас я понял, что такое ждать тех, кто может не вернуться. Я кричал и ревел. Я плакал. Я умолял вернуть моих друзей, обещал и клялся… только бы они вернулись.
Шамсия, Сара, Том.
«Пусть они вернутся, Господи, – молился я. – Возьмёшь с меня любую плату, вплоть до жизни моей. Только пусть вернутся. Хочу слышать их голоса. Их смех. Как они ругают меня. Как они мечтают о славе. Как насмехаются над моей тупостью курсара, все извилины которого разглажены Уставом и руководством по борьбе за живучесть. Я терпеливо буду сносить их издевательства и насмешки. Научу всему, что знаю, и никогда не попрекну этими минутами ожидания. Только верни моих друзей. Пожалуйста, Господи…»
На седьмом часу я приблизился к чёрному кластеру. Жиденький лилипут, всего полсотни булыжников. Тут и затеряться-то негде. Но они затерялись. Никого не было. На вызовы никто не отвечал. Ни одного проблеска фонаря. Ни отсвета от моих прожекторов. Локатор высвечивал только сытые, самодовольные бока айсбергов, которые смотрели на меня с высоты миллиарда лет ожидания.
На десятом часу заревела тревога: у космонавта за бортом остался только резервный, пятиминутный запас воздуха. Не шевелясь, я смотрел на оранжевые проблески маяка. Через полчаса тревога замолчала. Стали слышны трели вызова.
Механически подтвердил связь и долго рассматривал на экране лицо Чифмана, не узнавая. Снова заработал ревун, и я будто очнулся. Выключил тревогу и зачем-то ещё раз подтвердил связь.
– Доложи ущерб, Ваня, – сказал Чифман.
– Сто процентов. Погиб весь списочный состав экспедиции.
Я ждал, что он возразит: как же «весь»? ты-то живой. И тогда бы я разгерметизировал буксир. Но он не спросил. Просто качнул головой и отключился.
А я тупо смотрел на потемневший экран. На плавающие в воздухе капли пота и слёз… кровь тоже была. Я с удивлением смотрел на разбитые костяшки пальцев, на сорванный ноготь мизинца. А ещё саднила кожа на лице. Но смотреть в зеркало не хотелось. Мало ли что я там увижу. Похоже, я тут времени зря не терял…
– Экипажу закрепиться на местах, – прохрипел я по селектору. – Отчаливаем, манёвры!
Развернул буксир и повёл судно к Двухсотому, там у меня одно дельце осталось. Включил вентиляцию на полную мощность, чтобы очистить воздух от следов своего малодушия и приступил к поискам ветоши. Не могу же я оставить корабль с мониторами, заляпанными слезами и кровью?..
Рассказ открыт для комментариев