Серые волны в белых шапочках гребней катились по морю, казалось, во всех направлениях сразу. Из-под воды у самой платформы выступал потрепанный бок батискафа. На его боку неприветливо чернел входной люк.
Кристина безучастно смотрела на неприветливый морской пейзаж.
Эта экспедиция была плановой для Дальневосточного института океанических исследований. Работы на больших глубинах, правда, были довольно редки. Кристине повезло вдвойне: медицинская комиссия признала ее годной к работе под водой, а руководство Института согласилось включить молодую журналистку в официальную экспедицию.
Рабочий в ярко-оранжевой штормовке замахал девушке рукой.
Та подхватила сумку и зашагала к батискафу.
Он не предназначался для комфортабельной перевозки пассажиров – сплошная функциональность и эффективность. Голые стены, информационные экраны со скупыми данными о среде внутри и снаружи, схемы эвакуации при аварии
Кристина прошла по узкому коридору, ориентируясь на светящиеся указатели.
Компрессионная камера являлась пределом транспортного минимализма: квадратное помещение три на три метра с тремя декомпрессионными кушетками и скудной мебелью.
Положила сумку на узкую полку, кинула карточку с личными данными на светящееся окошко считывателя инфотерминала, разделась и улеглась на кушетку. Сверху сразу же начал опускаться непрозрачный купол.
Все было до обидного буднично. Из предспусковой инструкции Кристина знала, что кушетка представляет собой сверхсовременный глубоководный комплекс. Во время спуска он адаптирует ее организм к условиям больших глубин.
Что-то кольнуло ее в плечо.
О том, что может случиться, если техника откажет, Кристина подумать не успела, погрузившись в глубокий сон.
Когда она пришла в себя, внутри купола было светло. На панели перед глазами светилась надпись на русском и английском: «Транспортировка закончена – нажмите ВЫХОД». Кристина прикоснулась пальцем к светящейся иконке с дверью. Через минуту крышка ее ложа откинулась, и Кристина осторожно поднялась с кушетки.
Девушке казалось, что она плывет в густом киселе. Движения давались легко, но не покидало ощущение, что она не хозяйка своему телу. Кожа покрылась мурашками, волоски встали дыбом. Откуда-то дунуло холодным воздухом. Через секунду Кристина почувствовала, что от холода у нее сводит челюсть, зубы начала стучать.
Быстро достала и надела термокостюм, подхватила карточку с потухшего глазка терминала и направилась к выходу.
Гибкая труба соединяла батискаф с исследовательской станцией. Кристина поежилась, вспомнив, что за этими стенами трехсотметровая толща воды.
У выходного шлюза ее ждал Шведов.
Профессор возглавлял группу исследователей-подводников и находился на станции уже три дня.
Кристина встречалась с ним один раз, но сейчас ей показалось, что Шведов чем-то расстроен. Он плавно подхватил ее сумку, и сделал приглашающий жест в сторону одной из дверей.
Профессор, что случилось?
Да так, пустяки. Нам в нагрузку выдали симана. Не доводилось общаться? Ну вот, такой шанс…
Из его отрывистых пояснений Кристина уяснила, что «сверху» - тут Шведов драматически закатил глаза – спустили указание взять на борт представителя глубоководных. И отказ невозможен по политическим мотивам:
- Понимаете, Кристина Павловна, мы тут, как бы это сказать, в гостях. И даже если не в гостях, то дешевле согласиться, чем объяснить, почему нет.
- А что в этом плохого? - недоумевала Кристина.
- Хочется верить, что ничего…
***
Субмарина вышла на расчетную глубину в пятьсот метров и вот уже трое суток двигалась в сторону точки назначения – небольшой гряде океанических холмов, где предполагалось начать работу по анализу найденного месторождения железо-марганцевых конкреций.
***
Неизвестно, кому пришло в голову назвать проект по генному изменению человека «Атлантидой». Скорее всего, точности и уместности названия никто не придавал значения. Название прижилось, а вместе с ним прижилось и название предполагаемых отпрысков проекта – атланты.
Глядя на расположившегося в мягком кресле обзорной рубки субмарины человека, Кристина думала о том, что он ни капли не похож на мифических героев древности, что держали на своих плечах небесный свод.
Лицо атланта было неподвижным, словно вылепленным из гипса. Эта неподвижность изредка нарушалась шевелением «третьего», прозрачного века. Когда веко приоткрывалось, из глаз выкатывались несколько крупных слезинок и стекали мокрыми дорожками по лицу – к горлу. Кристина с трудом подавила отвращение.
Она знала, что где-то за ушами у него начинались жабры, но сейчас они, должно быть, плотно закрыты – легкие заставляли подниматься и опускаться широкую грудь, перерабатывая дыхательную смесь.
Кристина принялась вспоминать, что ей было известно о людях глубины.
Атланты – продукт генной инженерии, когда человечество, одержимое экспансионистскими замашками, осознало, что колонизация ближайших планет не принесет выгоды, и обратило свои взоры под воду. Помимо жажды познания, людьми двигало желание заполучить идеальных рабочих, способных работать на глубине до километра без свехспециального оборудования, потери времени на декомпрессию и прочих вечей, делающих работу на больших глубинах неэффективной.
Эксперимент получился удачным. Настолько удачным, что даже генетики, работавшие над проектом «Атлантида», не прогнозировали такого результата. Всего через несколько поколений новые генетические признаки закрепились и стали передаваться по наследству. Но важнее было то, что атланты даже после официального закрытия проекта продолжили совершенствоваться.
Сейчас в мире насчитывалось порядка сорока подводных городов с общей численностью населения около двадцати пяти миллионов. Большая часть из них была занята на заводах по добыче полезных ископаемых и энергетических станциях.
Егор смотрел на сидящую напротив девушку с легким презрением.
Ее лицо с тонкой, прозрачной кожей казалось розовым. Если бы Егор пригляделся, то увидел, как идет ток крови по крошечным сосудам. Приглядываться не хотелось.
Во время их первой встречи в ней чувствовался те же высокомерие, апломб и самоуверенность, присущие сухопутным, с которыми тому приходилось общаться ранее. Красивая, образованная, начитанная, из хорошей семьи. У нее впереди блестящее, расписанное будущее: карьера, семья, дети. Она не задумывается о том, какой путь прошло человечество, чтобы она могла жить так, как живет сейчас. Какая, в сущности, разница, что где-то от вирусной лихорадки вымирают целые города, ведутся локальные войны за истощающиеся ресурсы… Ведь ее это ни разу не коснулось. Безупречная пустышка.
Девушка пристально разглядывала его лицо, и Егору это надоело.
Тихий, скрипучий голос вырвал Кристину из раздумий:
- У меня что – шея грязная?
Кристина поняла, что все это время она не сводила глаз с атланта, и буркнула:
- Извините.
- Не смущайтесь, вы не в моем вкусе
Кристина почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы:
- А вы – не в моем.
В комнате повисло молчание. Кристина задыхалась от обиды.
Подобные стычки происходили чуть ли не ежечасно. Вначале Егор ими наслаждался, так как они здорово веселили, однако Пустышка не проявляла абсолютно никакой изобретательности, дело почти всегда заканчивалось слезами, и Егору развлечение довольно быстро наскучило.
Один раз, правда, она попыталась неуклюже ответить оскорблением, но хорошая затрещина привела ее в чувство, и больше таких выступлений она себе не позволяла, покорно давая издеваться над собой.
Если бы у Егора спросили, что он думает о людях, которых ему было поручено сопровождать, в разное время он ответил по-разному, потому как его ощущения колебались, в зависимости от обстоятельств - от легко раздражения до неприкрытого презрения.
Сейчас он испытывал нечто похожее на жалость.
Он отдавал себе отчет, что человеческая психика не приспособлена для обитания на подобной глубине, но не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над членами экспедиции.
По мнению Кристины, основным объектом для язвительных комментариев была она – остальные почти все время работали на своих местах – тезки Веретенников и Фролов в пилотной рубке, Шведов и два его помощника - Леня Астафьев и Мария Сергеевна Лебедева - не вылезали из лаборатории. Она пыталась уединяться, однако ее крошечная каюта больше походила на гроб, чем на помещение, и вгоняла Кристину в депрессию. Оставалась обзорная рубка, размеры которой позволяли сидеть, стоять, писать тексты, а виды подводных глубин стимулировали красноречие Кристины. У рубки был, правда, и существенный недостаток – атланту тоже нравилось там бывать.
Впрочем, мнение девушки о том, что страдает она одна, было ошибочным. Остальным приходилось также несладко. И если Кристина могла, спрятавшись в каюте, от души поплакать, то мужская часть экспедиции такого позволить себе не могла, хотя бы потому, что проблемы перед ними Егор ставил иные.
Сергей Веретенников был старожилом субмарины. Ученые приходили и уходили, а он оставался единственным человеком, бывшим с кораблем с момента схода его на воду.
А потому вторжения в рубку управления посторонних воспринимал как личное оскорбление, не пуская кого бы то ни было даже близко. Его сменщик, тезка Серега Фролов, придерживался других взглядов, но в данный момент с трудом сдерживал злость.
- Я уже ухожу, - как обычно высокомерно проскрипел атлант, протиснулся мимо Веретенникова, окинул того презрительным взглядом и удалился.
- Что он тут забыл? – набычился на коллегу Веретенников.
- Да хрен его знает, выскочил на минуту в туалет, возвращаюсь, а тут этот.
Веретенников хмуро посмотрел на приборы, подошел терминалу:
- Проведу-ка я полную проверку всех систем.
- Думаешь, этот скот тут что-то нахимичил? – зло покосился на дверь Серега.
- Береженого бог бережет, - туманно высказался Веретенников и сел за управление.
Профессор Шведов с трудом сдерживал ярость:
- Останавливаться и открывать шлюз только потому, что вам захотелось размяться – неразумно, вы понимаете это или нет? Мы не можем тратить столько времени из-за одного вашего каприза!
- Я не понимаю, профессор, в чем трудность? Это займет пару часов, не больше.
- Этой пары часов может не хватить в конце экспедиции, когда люди измотаются и останутся без сил, вы понимаете?! - Шведов сам не заметил, как сорвался на крик.
***
На следующий день Егора за завтраком не оказалось.
Шведов обвел взглядом присутствующих и вяло поинтересовался:
- А где наш заносчивый друг?
Кристина с надеждой предположила:
- Может, он заболел?
Фролов ухмыльнулся, переглянулся с Астафьевым и сказал:
- А мы его в каюте заперли. Достал уже, сил нет.
Леня Астафьев, тихий спокойный человечек, поднял на профессора глаза и сказал:
- Не знаю, может глубина влияет, но я его иначе просто убью. Нам недолго осталось, выйдем к точке, ему уже будет не до нас – работать придется.
Профессор в растерянности посмотрел на подчиненных, потом на притихшую Кристину, которая во время откровений пилот-механика не смогла сдержать довольной улыбки, и махнул рукой:
- Вы хоть подумали, что будет, когда мы его выпустим?
- Николай Андреевич, когда выпустим, тогда и будем думать. – Мария Сергеевна откинулась на спинку стула, - Но сейчас ситуация стала невыносимой и ее нужно как-то решать. Пусть посидит, подумает над своим поведением. А там видно будет…
Впервые за трое суток плавания они остались поговорить после завтрака. Кристина собралась было показать наброски своих статей, распечатанные на тонких листах бумаги, но обнаружила, что кто-то на них поставил саморазогревающуюся чашку с кофе.
- Вот так и твори среди этих людей, - ворчливо бормотала она, утаскивая свое сокровище на другой конец стола, - никакого уважения к искусству слова.
- Ну что вы, Кристиночка! – вскричал провинившийся Астафьев и выхватил у той страницу, - у вас замечательный слог, и никакие следы от кофе его не испортят! Вот, я сейчас зачитаю…
И он начал с воодушевлением декламировать под сдавленное хихиканье коллег:
- Бездна – средоточие нашей жизни. Быть может, поэтому она не пугает нас, а лишь заставляет проникаться благоговением…
Страшный удар бросил Кристину на пол, какая-то сила скрутила мышцы в тугой жгут, взрезая их полосами боли, она почувствовала, как из горла медленно потекло что-то горячее. Она попыталась вздохнуть – и не смогла. Крик ее потонул в вое сирены.
И наступила благословенная тьма.
Когда субмарину завертело, запертые двери каюты, в которые исступленно бился Егор, автоматически распахнулись. Это потом он узнает, что благодарить нужно будет педантичного Астафьева, уговорившего Фролова, перед тем как запереть дверь симана снаружи, запрограммировать ее на разблокировку в случае аварии.
Сейчас же он вывалился в коридор из крохотной каюты головой вперед, больно ударился локтями – перегрузка мягко вдавила Егора в пол. Он почувствовал, как легкие сжимаются, а жабры, напротив, раскрывают свои лепестки в попытке начать цикл переработки кислорода. Прошло несколько неприятных секунд – тело адаптировалось к изменившимся условиям. Егор почувствовал, как давление внутри лодки повышается, осторожно поднялся на ноги и побрел искать выход.
Рубка управления не пострадала. По крайней мере, не была изолирована. Егор переступил через тело Веретенникова, застывшее в позе зародыша, и двинулся к пульту управления. Двигатель, горючее, анализ систем жизнеобеспечения, манипуляторы, обзорный экран… Экран мигал красными огоньками, ничто не указывало на то, что машина хоть как-то реагирует на запросы. Все, что ему было нужно – это снять блокировку с входного шлюза.
Егор провел в рубке два часа, пока, наконец, не убедился, что ему не удастся открыть двери. По крайней мере – при отсюда, из машинного отсека. В ярости пнул труп Веретенникова, зацепил один из аварийных пакетов. Егор знал, что там рацион, лекарства и немного дыхательной смеси на случай, если человек окажется заперт системой жизнеобеспечения в одном из изолированных отсеков. В этот же жизнерадостный набор входил большой черный полиэтиленовый пакет на вакуумной застежке. Егор запаковал труп и направился к рубке – надо было заняться остальными.
Кристине снилась боль. Боль проникла в каждую клеточку тела, выворачивала наизнанку сознание. Голова, казалось, была набита осколками стекла, которые давили на череп изнутри, спускались вниз по позвоночнику и растекались по всему организму мелкой стеклянной пылью. На грудь давила чудовищная тяжесть, воздуха не хватало. Горло было забито какой-то слизью. Кристина попыталась открыть глаза, но поняла, что у нее не хватает сил поднять слипшиеся веки. Хотела протереть глаза, но не смогла пошевелиться.
Внимание Егора привлекло хныканье. Оно переросло в тихий, непрерывный скулеж – такой жалкий, что симан нехотя направился на звук. Пустышку он нашел под столом. Девушка лежала, сжавшись в комочек, примерно в такой же позе, в какой он нашел Веретенникова, и издавала высокие тонкие звуки. Ее лицо и шея были залиты уже подсохшей кровью. Кристина судорожно дергала веками, пытаясь открыть глаза, но видно было, что у нее ничего не получается – из-за чего ее хныканье становилось выше. Потом она замолкала, словно собиралась с силами, ее лицо замирало на несколько секунд, и продолжала свои жалкие попытки. По телу волнами проходили судороги.
Шея Пустышки представляла собой один сплошной кровоподтек, а белая кожа, на которую он сосем недавно смотрел, перестала быть таковой – полопавшиеся сосуды причудливо расцветили ее красновато-фиолетовыми звездочками. Девушка снова заскулила.
Кристина почувствовала, что рядом кто-то есть, но из-за чудовищной боли она не могла сказать ни слова, и лишь чуть громче застонала. С утроенной силой она попыталась открыть глаза, но вновь ничего не вышло. Ощущение присутствия пропало, а девушка снова потеряла сознание.
Как позже напишут в отчете о катастрофе, выброс метанового пузыря произошел неподалеку от лодки. Три человека из семи погибли на месте в результате частичной разгерметизации – Шведов, Веретенников и Астафьев. Система аварийного изолирования сработала штатно – в течение десяти секунд поврежденные отсеки были изолированы, в остальных запустилась система аварийного жизнеобеспечения. Эти десять секунд пережили находящийся на борту симан-консультант, и самые молодые члены экспедиции – механик-пилот Фролов, аспирант Лебедева и журналистка Кристина Новицкая
Три трупа, три выживших – воздуходышащие оказались куда крепче, чем Егор мог предположить. Он сомневался, что они проживут восемь часов – время, через которое прибудут спасатели. О том, доживет ли он сам до этого момента, Егор старался не думать – кислорода было достаточно, а когда умрут оставшиеся члены экспедиции, он найдет способ взломать эту консервную банку.
Со спешившими на помощь спасателями Егор связался после того, как запаковал трупы, а выживших перенес в медотсек. Тот не функционировал, однако удобные кушетки были предпочительнее забрызганного осколками пола обзорной рубки. Еще там худо-бедно работала вентиляция, и имелся полный набор лекарств.
Обезболивающее Егор нашел сразу. После уколов Пустышка перестала стонать, Фролов погрузился в глубокий тяжелый сон, и лишь одна Лебедева беспокойно шевелила головой, до крови кусала губы и все время пыталась приподняться.
Егор сидел неподвижно. Рядом лежало устройство связи, из которого регулярно шли запросы о состоянии потерпевших. Он описывал, насколько мог, дежурному врачу симптомы, выслушивал рекомендации, шел к ящику с лекарствами, срывал упаковку, колол очередной укол, вытирал с лиц пот и кровь, снова усаживался и замирал.
Иногда он вставал, чтобы размять ноги и напиться воды. Во время одной такой прогулки он заметил тонкие белые листы, разбросанные по обзорной рубке. Подобрал и, усевшись на привычное место в медотсеке, начал читать.
«Эволюция каждого вида подразумевает развитие в лучшую сторону. Самое интересное, что у человечества и у Матери-природы понятие «лучшей стороны» существенно различаются. Почему люди не могут регенерировать конечности, как это делают лягушки? С точки зрения человечества такое умение было бы очень кстати – жизнь без протезов, без психологических травм, когда ампутированная рука или нога – всего лишь временное неудобство на жизненном пути. С другой стороны, подобный механизм ведет к деформации инстинкта самосохранения, когда человеку на подсознательном уровне сложно оценить степень опасности для жизни. Невозможность такой оценки влечет за собой вопрос выживаемости всего вида. Поэтому, так ли уж плохо, что мы не регенерируем? Возвращаясь к вопросу атлантов, хочется отметить, что это, в первую очередь, люди, а уже потом плод генетических экспериментов. Это означает, что механизмы, заложенные в них природой, основаны на тех же принципах, что руководят всем человечеством. Случаи частичной регенерации или долголетие, на мой взгляд, означают, что природа запустила какой-то компенсационный механизм, позволяющий ликвидировать ошибки, допущенные нами при конструировании генома атлантов. С точки зрения человека воздуходышащего имеет смысл не завидовать приобретенным способностям, а задаться вопросом – чем они платят за свои новые возможности? И готовы ли мы дать такую же цену?»
Первым умер Фролов. Умер тихо, через три часа после катастрофы. Каждый раз, когда Егор колол обезболивающее, Фролов смотрел на него робким, извиняющим взглядом, словно просил прощения за шутку с запертой каютой, и провожал благодарным взглядом.
Когда симан в очередной раз подошел с инъекцией, глаза Сереги пусто и мертво смотрели в одну точку. Егор отложил шприц и начал упаковывать тело.
- Вот так, Пустышка. Еще один ушел. Ничего, нам больше достанется. Кислорода, я имею ввиду. А ты как думала? Кислорода мало. Очень мало, Пустышка.
Марина Сергеевна большей частью бредила, принимая Егора то за мужа, то за одну из своих дочерей:
- Витя, Танюшка сделала уроки? Если сделала, пусть Ира с ней сходит в аквапарк, я себя обещала. А то я себя что-то плохо чувствую. А я ведь ей обещала. Ты сам не ходи, лучше отдохни – Ирочка уже взрослая и ответственная, с девочками все будет в порядке.
Егор брал женщину за руку, осторожно сжимал, говорил что-то утешающее, и она засыпала. Просыпалась, ненадолго приходила в сознание, после снова начинала бредить:
- Иришка… Что за вид у тебя, господи? Умойся немедленно! Что – мама? Ира, ты же меня позоришь перед соседями. Что значит – «все так ходят»? Ты – не все. Ирка! Сюда иди, кому говорю!
В эти моменты ее голос становился сильнее, Егор закрывал глаза, и ему казалось, что Марина Сергеевна стоит в дверях, готовая задать трепку непокорной дочери. В такие минуты он не подходил к женщине с лекарствами – мир ее грез был важнее, ей было спокойнее там, в бреду.
Пустышка все время молчала, глядя невидящими зрачками в темноту потолка. Егор привык разговаривать с ней, как привыкают вести диалог с любимой картиной или настольной лампой.
- Вот ты говоришь, что бездна прекрасна. Но ты ведь не знаешь, какова она на самом деле. Для того чтобы понять бездну – в нее надо заглянуть, прикоснуться к ней. Думаешь, все эти субмарины, погружения в глубоководных капсулах дают такую возможность? Да ни хрена. Чтобы заглянуть в бездну, надо с ней слиться. Надо чувствовать, как идет ток кислорода по твоей крови. Этот кислород только что был ее частью, и вот он уже – твоя суть, понимаешь, Пустышка?
Пустышка не отвечала. Егор подходил к женщинам, колол препараты, что советовал голос из приемника, смачивал им губы водой и возвращался к прерванному разговору.
- Ну и что, что вода, которая поступает в субмарину – из бездны? Это механическая, обезличенная сила на службе у человечества. Но глубина – она рядом, она стучится к нам, слышишь? Может быть, я договорюсь с ней, если она ворвется. А вот вы будете принадлежать ей. Ничего, Пустышка, не кисни – это хорошая смерть, достоянная. Не в постели же с мокрыми штанами. Не хочешь умирать? Ты настырная. Может, и выживешь.
Марина Сергеевна умирала тяжело, в полном сознании. Плакала, просила передать семье, что очень их любит. Судороги сводили ее тело, заставляя выгибаться от боли, и даже сильнейшее обезболивание не помогало.
После пяти инсультов подряд Лебедева умерла. Егор держал ее голову на коленях и, вытирая выступившую на губах розовую пену, бессмысленно гладил женщину по волосам.
- Знаешь, Пустышка, а мне тебя будет не хватать. У меня никогда не было сестры. А чертовски хотелось. Но – нельзя. Программа разведения. А ты как думала, Пустышка? Мы не можем себе позволить рожать неполноценных детей. Ведь мы еще развиваемся. У тебя когда-нибудь убивали детей? У меня вот да. Не жалей меня, Пустышка, он бы не выжил. Но я своими руками подписал разрешение на эвтаназию.
Егор плакал, размазывая по щекам слезы, а вместе с ним плакала Пустышка.
***
- Привет, Пустышка. Я тебе еще рыбок принес. Смотри, какие красивые. Как ты тут?
На кровати лежала бледная, худая девушка с седой головой. Она смотрела перед собой неподвижными, пустыми глазами и молчала. Но Егор и не ждал ответа.
- Кстати, хорошие новости. Мы разобрались с приступами тревожности вроде тех, что были у меня, когда произошел выброс газа. Внутреннее ухо улавливает колебания, недоступные приборам – перед взрывом. Мы их научились анализировать. Сейчас будем развивать эти способности. Весь метан будет наш! Ну и угольные пласты можно отслеживать. Говорят, мне дадут разрешение на потомство. Знаю, тебе это не очень интересно, но поделиться радостью хочется. Еще врачи сказали, что ты начала моргать. Это хорошо. Может быть, тебя скоро отпустят на поверхность. Но пока нельзя, нельзя, Пустышка, зря, что ли, боролась? А вторая новость – мы запустили тестирование новой системы жизнеобеспечения, построенной на основе данных, полученных при твоем лечении. Пока прототип, понятно, но уже ясно, что это прорыв. А все твой организм и возможность его изучения. Назвали «Кристина».
Егор присел на край кровати, поправил белое покрывало.
- Не скучай, Пустышка. Я приплыву еще. Принесу рыбок.
Егор ушел, в медицинской палате наступила тишина, нарушаемая тонким попискиванием приборов.
По лицу девушки скатилась одинокая слеза.
|
Рассказ открыт для комментариев