 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Служба доставки
На рассвете приказ епископом дан,
И слуги торопятся в порт,
И уже через час ни один капитан
Не посмеет нас взять на борт.
(кто бы подсказал имя автора?)
И белые письма, как голуби, будут биться в твое окно…
Первая суббота июля 14… года выдалась на удивление жаркой. Долгий день завершался, солнце почти укатилось за остроконечные крыши небольшого приморского городка, но жестяная кровля над камерами на верху тюремной башни накалилась так, что под ней невозможно было дышать. Не Пломба, конечно, но что-то вроде. И оттого тюремщик, одержимый всеми недугами приближающейся старости, и, ко всему прочему, переевший за ужином и принявший на грудь не один жбан пива, клевал носом, и думать не думая стеречь своего, как он выражался, «постояльца». Тем паче, что последнему, еще месяц назад почтенному негоцианту и видному мужчине Юргену Гессе, а ныне осужденному еретику, оставалось жить всего одну ночь. Кстати, именно поэтому, согласно приказу магистрата, узника переместили из «мешка», где он доселе пребывал, на самый верх. Чтобы в последний раз мог глотнуть воздуха да посмотреть на белый свет, жизнью в котором столь дурно распорядился. И нет бы раскаялся, урод! Так Юрген этот пинком выставил из камеры святого отца, пришедшего для принятия последней исповеди, и еще угрожал в запале, будто нынче же сбежит из тюрьмы. А впрочем, пусть себе орет, от крику немного толку. Сбежать?.. Ну, разве что у него отрастут крылья, как у нетопырей или той совы, что поселилась на чердаке и лопает тюремных мышей и крыс. Или он уплощится так, что сумеет пролезть в окошко — оно без решетки, конечно, так насквозь и руку-то просунуть трудновато… А потом еще нужно спустится по стене с шестидесятифутовой высоты… Связав веревку из простыней? Будто заключенным положены те простыни! Нет, за отдельную плату можно достать и простыни, но этот Гессе совсем голодранец после церковного суда, потому обойдется... Тюремщик ухмыльнулся сквозь дрему.
Или парень вымолит у дьявола, своего хозяина, пилку, чтобы перепилить сначала кандалы, а потом засов? Мысль была неуютная, тюремщик поежился и, нащупав ключи у пояса, вздохнул облегченно. Долго смертнику придется в таком случае мучаться, за ночь не управится, пожалуй. Кроме засовов и навесных замков есть еще и решетки, и стража на каждом ярусе и у выхода. А еще холодное железо противится колдовству.
Словом, ерунда все это. «Постояльцы» перед казнью или молятся, или впадают в прострацию, или буйствуют, как этот, но за всю тюремщика долгую жизнь из башни не сбежал ни один. Этот Юрген так и вовсе помешался, променял последний обильный ужин — поросенка с хреном и бутыль недурного мозельского — на кисть и плошку вапы, которая, признаться, тюремщику ничего не стоила. Пришел да и одолжился у соседского мазилы без возврата… И зачем господину, гм, Гессе эта краска? Малевать на стене свой предсмертный портрет? Такая рожа выйдет — девки перепугаются!
Или писать прощальное письмо? Тюремщик, случалось, читал их, выцарапанные на стене, намазюканные куском известки, а то и собственной кровью. Ну, вот вроде этого: «Здесь влачил свои цепи и годы злосчастный пленник, невинно осужденный и проведший в заточении тридцать девять лет. Кто видит сие! Восплачьте над его горестной судьбой!..» Иногда и впрямь всплакнешь, вдумавшись. Самые-самые тюремщик просил мальчишку, тутошнего писца, заносить в особенную книжицу, и не даром, между прочим.
Не будь столь одолеваем ленью да загляни в дверной глазок, тюремщик и впрямь бы вообразил, что смертник сошел с ума. Вместо чтобы рыдать, или молиться, или кидаться на стены, господин Гессе, гремя кандалами и волоча за собой звякающую цепь, очистил часть пола от мышиного помета, гнилой соломы и прочего мусора. И теперь рисовал на нем торопливыми — чтобы успеть до захода солнца, пока еще что-то видно, — но четкими линиями парусник. Рисовал с немалым знанием дела, и как живая, под кистью возникала крутобокая северная карака.
Взятые на гитовы прямоугольные паруса на фок и грот-мачтах и латинский на наклонной бизани…
Густая сеть такелажа с утолщениями-блоками…
Корзинки — «вороньи гнезда» — для впередсмотрящих на клотиках первых двух мачт…
Длинные вымпела…
Два якоря по бортам и третий на бушприте, служащий для торможения и разворота при швартовке…
Полубак, поднимавшийся вдоль форштевня и украшенный статуей-галеоном…
…Известный всей Европе гномон на ратуше после захода сделался бесполезным, но колокола на колокольнях многочисленных церквей исправно отбили сперва девять часов, потом четверть десятого… Все земные звуки сделались далеки и приглушенны, и только отчетливо слышалось щебетанье ласточек, режущих острыми крыльями побледневшее вечернее небо. Заключенный ждал, обмирая, чувствуя, как с каждым ударом колокола истончается надежда.
Вот уже десять…
Вот половина одиннадцатого…
Юрген пожалел, что даже масляной плошки не имеет, чтобы взглянуть: вдруг крыса, пробегая, стерла или размазала рисунок. А когда камеру под крышей осветило призрачное сияние, узник подумал, было, что это восходит луна. Только вот света оказалось слишком много, чтобы он пробился в узкое окно.
Юрген потер слезящиеся глаза. Тем временем зеленоватое призрачное сияние всплыло из пола, залило бугристые стены, добралось до стропил и изнанки шатровой крыши. Тени перечеркнули пространство, которое сделалось четко видимым, но колеблющимся и неприятным. А потом узник с удивившей себя же прытью метнулся в сторону от острого клотика, вспоровшего пол на том месте, где он только что сидел.
…Источенные шашелем реи с горящими на ноках синими огнями…
Изодранные в лоскутья паруса…
Спутанный, черный, точно грех, бегучий и стоячий такелаж…
Смертник дергался во всем этом, словно мотылек в паутине, насколько позволяла цепь, которой он был прикован к стене, — пока не сдался, дав насадить себя на булавку смертного холода. И очнулся, стоя на коленях; будто в патоке, до середины бедер увязнув в призрачной палубе. Весь корабль в камеру не вместился. Но криков за стенами не раздавалось, значит, видение было явлено одному Юргену. Громыхнув кандалами, осужденный вытер со лба холодный пот, разбив глухое молчание. Узник теперь уже сомневался, что лучше — отдаться воле призрачного корабля или сгореть на костре на рассвете воскресенья.
— Там тепло, по крайней мере… — пробормотал он. И услыхал звонкий девичий голос:
— Служба доставки. Четвертая слушает. Письмо? Посылка? Устное сообщение? Оплата наложенным платежом, наличными, карточкой, электронными деньгами, банковским переводом?
— Вытащи меня отсюда!
Крепкая рука выдернула его из липких объятий палубы. Доски оставались гнилыми и скользкими, но уже не засасывали. Узник стоял все еще на коленях, тяжело дыша, пробуя руками оттянуть железный обруч на поясе.
— Да не отсюда! То есть… я хочу, чтобы меня вообще отсюда вытащили! Из тюрьмы. И из города. Хочу морского воздуха глотнуть! Черт!.. Спасибо.
— Пожалуйста. Подобные услуги мы не оказываем.
При свете болотного огня, испускаемого кораблем, Юрген во все глаза уставился на гостя. Вернее, гостью.
Была она внешности самой заурядной; пожалуй, в дни своей славы господин Гессе не удостоил бы такую взглядом. Лицо плоское, бледное, нос слишком длинный, глаза темные, волосы черные и жесткие, спереди взбиты надо лбом, сзади собраны в тощую косу. И тело как стиральная доска, запрятанная в глянцевый черный мешок. Так, что даже ног не видно. Юрген, впрочем, не сомневался, что смотреть там тоже особо не на что.
— Тебя как зовут? — буркнул он.
— Четвертая.
— Человеческое имя у тебя есть? Данное при крещении?
— Нам не рекомендовано… Жанна. Ван Страатен.
Узник перевел дыхание. Хоть фамилии совпадают, на том спасибо. Хотя, какое ему дело до фамилии, вытащила бы только!
— Ну так что, Жанна ван Страатен, давай отсюда уматывать?
— Подобные услуги мы не оказываем. Так будете передавать корреспонденцию?
— Погоди, — Юрген уселся, насколько вышло, удобнее, мрачно громыхнул кандалами. — А как же насчет мыса Бурь? И одного старого сквернавца и богохульника, поклявшегося не спать и не помирать, пока не обогнет этот мыс? И, черт меня дери! Впервые слышу, чтобы Летучий Голландец развозил почту!
— Существуют три версии данной легенды, — без запинки оттарабанила девица, глядя себе в ладонь. — Если вам интересно.
— Еще бы! Клянусь небесами голубыми и черными!..
«Да чтоб ты сдохла, — подумал про себя Юрген. — Меньше часа до полуночи, после третьих петухов призраки тают, а ты разводишь… турусы на колесах. Связать бы тебя! Да поди ж пойми, как управлять бесовской лоханью»...
— Начальную версию вы сами изложили только что. Летучий Голландец, принеся свою клятву, лишился возможности умереть и с дьявольским упорством гонит и гонит проклятое судно вокруг африканских берегов. Но, пока стоит свет, мыс Бурь ему обогнуть не дано. Лицезрение Голландца, кроме того, предрекает смерть всем встреченным кораблям.
— Ага. Такая вот загадка океана. Вот только если они все погибли, то кто же об этом рассказал?
Девушка улыбнулась старой шутке, сделавшись вдруг почти хорошенькой — портил ее теперь лишь гнилушечный мертвенный свет.
— Раз в семь лет Летучему Голландцу и его экипажу дозволяется причаливать в порту и сходить на берег. Ровно на сутки, с полуночи до полуночи. И если он за это время сумеет отыскать женщину, которая сохранит ему верность последующие семь лет, то проклятие спадет.
Тут Жанна почему-то покраснела.
— Ну, и последнее. Время от времени, подплывая к встречному судну, с борта Летучего Голландца перебрасывают мешок с письмами с просьбой доставить его на берег. Тех, кто из страха и суеверия швыряет мешок в воду, ждет гибель; для тех же, кто соглашается — плавание проходит благоприятно и при попутном ветре. Правда, по факту выходит, что все адресаты Летучего Голландца давно мертвы…
Гостья засмотрелась поверх палубных надстроек, сквозь тюремные стены, и Юргену отчего-то стало ее жаль. Хотя прежде всего стоило жалеть себя.
— И ты такой вот почтальон?
Четвертая вскинула голову:
— Да, я почтальон! Мы передаем вести родным от тех, кто оказался на самом краю, кому грозит гибель. Мой корабль сканирует эмоциональный фон… настроен на таких, и мы всегда оказываемся в нужное время в нужном месте, чтобы забрать последнее письмо, или посылку, или что-нибудь еще, что они пожелают передать. А плата соразмерна поручению. Что в этом плохого?
— Да ничего.
Юрген вздохнул.
Опять стало тихо-тихо, только где-то далеко внизу выла собака. Если воет, голову опустив к земле — значит, на покойника, если задрала вверх — к пожару. А у Гессе с утра сразу и то, и другое. Ну, бедный песик, хоть ты разорвись…
Похоже, Жанна заметила его улыбку.
— А вы… за что вы сюда попали?
— Тебе действительно интересно?
Она закивала так сильно, что коса подпрыгнула за плечами, а растрепанная челка упала на глаза.
— Ну… Угораздило меня брякнуть спьяну, что Земля круглая.
— А она что, квадратная?
Узник расхохотался, закинув голову, гремя своим железом. И отозвался сердито:
— Ты… это умникам из магистрата скажи. И святошам. Хотя лучше не надо, — Гессе яростно почесал сгиб локтя. — Чревато. Хочешь, я расскажу тебе еще одну историю? Четвертую?
Юрген улыбнулся случайному совпадению. А девушка опять закивала. Стала тихонько расплетать и заплетать кончик косы.
— Однажды… я встретил гадалку в портовом кабаке… лет сто назад, — он усмехнулся, видя расширившиеся глаза собеседницы, и поправил себя: — ну, может быть, десять. Время в тюрьме идет вовсе не так, как на воле. Так вот, это была совершенно мерзостная старуха. И воняло от нее дряннее, чем вот сейчас от меня… или твоего коры… судна. Гнилой рыбой и еще чем-то отвратительным, может быть, старостью. И гадалку все гнали от своих столов и засыпали оскорблениями. И чем похуже. А я заглянул ей в глаза… и угостил вином. Не самым лучшим, конечно, но в том кабаке лучшего-то и не было.
Юрген с сожалением вспомнил о той бутылке мозельского, которую пришлось пожертвовать тюремщику. Поросятина, хрен с ней, жесткая, особенно, когда часть зубов выбита на допросах. А вот выпить бы сейчас ой как не помешало. Интересно, осужденному позволено последнее желание, или магистрат решил отделаться прощальным ужином?
Девушка слушала рассказ, затаив дыхание, что узника несколько взбодрило. И он продолжал с воодушевлением:
— В общем, старуха мне поведала одну легенду. Когда тебя… ну, не тебя конкретно, вообще человека должны казнить, когда наступает самый край, когда спасения уже нет и надеяться остается лишь на Бога… Или на дьявола, или на судьбу… ну, кому что ближе… нужно нарисовать на полу тюремной камеры лодку, кораблик. Разумеется, сделать это правильно. Тогда он обратится в настоящий и увезет тебя к свободе. Для этого корабля не препятствие ни стены, ни цепи, ни стражники. Главное, успеть до полуночи… Я думал, старуха мне солгала. Посмеялся и забыл. А сегодня вспомнил.
Заключенный задумчиво сцепил руки на коленях, поднял глаза к освещенным дрожащим светом стропилам:
— Как это… «Нынче полнолуние,
свет остер...
Ладят в ночь на площади
мне костер.
На оконце частая
злая сеть,
Только вам, тюремщики,
не поспеть...
Душу своевольную
Не скуют
И в темнице каменной
Не запрут.
Нарисую лодочку
на полу,
В ней — к заветной пристани
уплыву,
где корабль мой призрачный…» Ну и хватит!
Громко вздохнула Жанна.
— Тебя… вас должны казнить?
— На рассвете. Отличная приправа к воскресенью. Народ будет доволен.
Он облизнул пересохшие губы. Потянулся к кувшину, отхлебнул несвежей воды.
— Моя прекрасная… Я бы предложил вам выглянуть в окно, чтобы полюбоваться столбом и поленницей… Но окно слишком высоко. А на плечах я вас не удержу… сейчас.
Юрген замолчал. Девушка подошла и робко присела рядом. Пахло от нее почему-то не затхлой водой и плесенью, а цветами.
— Я не могу, — с безнадежностью в голосе проговорила она. — Существуют правила…
— И исключения из них. Вот что! — осененный мыслью, он ухмыльнулся во весь рот, притянув Жанну за плечи, заговорщицки подмигнул: — Пересылают же свежую малину к королевскому столу… Живую рыбу… и даже лошадей. Давай пошлем по почте меня!
Гостья икнула. Глаза у нее сделались совсем круглыми — как у той совы, что жила на стропилах и всю прошлую ночь громким уханьем мешала Юргену спать.
— А об оплате после договоримся. За мной не пропадет! Хочешь, векселем, а хочешь, этими… тронными деньгами, — он с размахом перекрестился в подтверждение святой незыблемости своего слова и нежно сжал в руке ее теплые, податливые пальцы.
— Но адресат!!
— А где живешь ты?.. Вот и пошлем туда. Давай договор, — напирал Гессе деловито, пока Четвертая не передумала. — Подписывать кровью?
— Не-а, — она, словно сонная, повертела головой, так и не отняв руки. — Введу в корабельный компьютер с отпечатками пальцев и сетчатки.
***
Укладываясь в длинный, с мягкой набивкой ящик для перевозки животных, почти погрузившись в благодатный сон, Юрген спросил, не сдержав прирожденного любопытства:
— А ты Летучему Голландцу кто? Дочь?
— Внучка.
— А он сам?
— Дедушка разводит тюльпаны в Антверпене.
Рука Жанны отдернулась от его щеки. Крышка поехала, закрывая бывшему узнику вид на залитый призрачным зеленоватым светом трюм. Проклятый корабль рванулся к морю. И тут же заорали в городе петухи и колокола на колокольнях многочисленных церквей стали торжественно и мрачно отбивать полночь.
------------
Пломба — искаженное plumbum — знаменитая венецианская тюрьма под свинцовой крышей, где заключенные задыхались от жары и ядовитых испарений.
Мазила — старинное название художника.
Взятые на гитовы паруса — свернутые и привязанные к реям.
Фок-мачта -- первая мачта судна, считая от носа.
Грот-мачта -- соответственно, вторая.
Бизань -- последняя.
Латинский — косой парус.
Клотик — верхушка мачты.
Гномон — солнечные часы.
Ноки — оконечности реев. |
|
|
|
Время приёма: 10:07 07.04.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев