 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Волны. Мокрая галька.
Мальчик у кромки прибоя пошевелился и закашлялся. Потом отполз подальше от воды.
Какая все-таки благодать – солнечное тепло!
Он полежал еще, уткнувшись носом прямо в высыхающий на глазах, почти белый песок. Перевернулся. Одежда казалась жесткой, как кора, там, где успела ее успел высушить свежий ветер, и была липкой и холодной снизу. Мальчик выбрался из рубашки и, не глядя, бросил. Посидел у кромки волн, чувствуя, как мокрый песок засыпает ноги. Подержал на ладони витую раковину и выронил. Отвернулся.
Остров лежал перед ним – картинка из книжки, полной не задающей вопросов радости бытия, желания двигаться, совершать, ждать, жажды жизни, которая – вся впереди. Картинка с пальмами, неумолкающими водопадами, сокровищами и бочонками рома. Мальчик отвернулся от фруктовых деревьев, обещавших сладость плодов и отдых в тени. О еде не думалось, вкус морской воды как будто застрял в желудке. Впереди была полукругом уходящая влево полоска пляжа. Слева – океан, справа – стена густой зелени. Хотелось пить, но мальчик почему-то снова отвернулся к океану.
Кто-то подошел к нему сзади и погладил плечо. Человек.
- Пойдем, - сказал подошедший, со спокойной настойчивостью уводя его. Мальчик не понял непривычно звучащего языка, но послушался. Они долго шли по пляжу, затем через плотную стену зелени свернули к аккуратному полукругу заплетенных вьющейся зеленью домов.
- Со мной новый. Покормите его.
- Иди сюда, - сказал кто-то. Мальчик снова не понял слов, но опять угадал их смысл. Он прошел к примитивному очагу под плетеным навесом, откуда тянулся аппетитный дымок – что-то жарилось на открытом огне. Мужчина в кожаных штанах и безрукавке протянул ему глиняную миску с варевом, кусок мяса. Подошли еще мужчины и женщины, молодые и старше. Мальчик сел в круг людей, смотревших на него со спокойным любопытством, слушая невнятные, но дружелюбные восклицания. Хорошие улыбки. Открытые чистые лица. Черные, карие, синие, ореховые глаза. Шершавые коричневые ладони. Люди.
Он был дома.
Увидев режущий воду треугольный плавник, Данька почувствовал первобытный страх и, сам не заметив как, вылетел из лагуны. Такому страху он вначале подчинялся, а потом уже раздумывал – и не раз становился предметом шуточек. Как сейчас.
- Держи ее! – заорал на бегу Рас. – А то еще кого-нибудь напугает! – пронесся по молу – полоске камней, специально натасканных для удобства рыбной ловли, и кинулся в воду с копьем. Данька видел, как рыбина пыталась увильнуть, в последний момент почуяв опасность, но не успела. Он опомнился и полез в лагуну помочь Расу толкать добычу к берегу.
- Смотри! – Рас открыл рыбий рот, показав ряд пластинчатых зубов. – Думал, она тебя проглотит? В такую глотку ты не пролезешь.
- Если она меня съест по кусочкам, будет не лучше.
Рас засмеялся и начал разделывать рыбу. Данька сначала помогал, но скоро появилось еще несколько добровольных помощников, как всегда, просто и охотно присоединившихся к работе, которую необходимо сделать прямо сейчас. Данька постоял минуту рядом, глядя, как ловко они снимают шкуру, не повредив, как делят мясо на куски, и отошел.
«Океан», «бесконечность», «вечность», «протяженность». Эти слова звучат одинаково на языке острова. Настоящий смысловой оттенок имеет только мысль.
Данька задумчиво сидел на берегу. Океан – он и есть океан, под летним солнцем и во время зимних штормов. Изменчивый. Постоянный. До горизонта.
- Ты все еще пытаешься? Почему тебе нравится себя принуждать?
- Меня мучает это… то, чего я не помню. Почему вы не поможете мне вспомнить, Роо? Вы же можете, я знаю.
- Разве ты на самом деле хочешь вспомнить? Мы все не любим вспоминать это. Мы боимся думать о том, откуда пришли – потому что когда-нибудь придется туда вернуться. Только все равно приходит время, когда мы вспоминаем, и нам уже не страшно. Всему свое время. Зря ты мучаешься, пришедший не вовремя.
- Не зови меня так. Я хочу знать, почему я такой, - сварливо сказал Даниил. – И откуда я.
- Ты человек. Ты пришел из океана, как мы. Разве этого мало?
- Ты ведь сразу увидел, что я не такой, как все?
- Пойду послушаю плодовые деревья, - сказал целитель, улыбаясь. Еще бы он не знал сразу. Любому должно бросаться в глаза, а не только Роо, к которому лечиться приходили со всего острова. И дело не в анатомических странностях, внешне он мало отличался от других. Главное вовсе не в том, как воспринимали его, а в том, как бестолково он воспринимал окружающее. Почему-то его удивляли очевидные для всех вещи.
- Если я не такой, почему вы меня приняли?
- Никто не должен быть одинок, - изрек Роо таким голосом, каким говорил с больными, которым помогал. И ушел ублажать свои деревья.
Данька всегда чувствовал себя не таким, все пять лет и пять зим, когда маленькое товарищество, спасаясь от зимних штормов, уходило в глубь острова, чтобы поправить бревенчатые стены зимнего лагеря, способные выдержать местные тяжелые ветра. Кончалась зима, и они заново выбирали место на берегу, без стеснения используя то, что осталось от чьих-то прошлогодних стоянок. Летом приходили молодые, но они сразу знали, как отличить съедобного моллюска от ядовитого. Данька не знал. Он плохо плавал. Он плохо слушал. Он медленнее других учился говорить. Для чего нужны слова? Чтобы четче думать. Он плохо думал. Обидно чувствовать себя глупым.
Он пришел весной, когда сезон молодых еще не начался, и какое-то время он был один среди старших. Но и тогда его удивляли многие вещи. Отчего ему казалось, что животное, покрытое панцирем, должен быть безобидным и неторопливым? На первой своей охоте он убедился, что у этой шустрой гигантской черепахи есть острые зубы, и она постаралась пустить в их ход с недвусмысленной целью – закусить им. Даниил размышлял об этом, сидя на дереве, - выяснилось, Данька прекрасно умеет лазить по деревьям, а зверюга, к счастью, не умеет. После этого Данька больше не ходил на охоту, и его никто не принуждал. Люди считали, что лучший способ избавиться от страха – подождать, пока он сам пройдет. Здесь вообще никого ни к чему никто не принуждал. Не хочешь охотиться – не надо, с тобой не могут не поделиться, даже если нет - прокормишься рыбой. Не хочешь ловить рыбу – обойдешься фруктами. Это женщинам непременно нужен протеин. Если хочешь, можешь совсем уйти. Ищи другой лагерь, если считаешь, что найдешь что-то лучшее. Остров не так уж и мал.
Данька помог оттащить подальше от лагеря рыбью голову и внутренности и утопить в море. Потом собрался нарезать лозы, но спохватился, что не умеет срезать живые ветки и его ненавязчиво просили этого не делать. Ну ладно, не всем быть врачевателями, и труд гончара или вязальщика люди ценили ничуть не меньше. Лишь бы человек знал свое дело. А Данька стал искусным плетенщиком. Он даже придумал плетеное кресло, но все дружно сказали, что на полу сидеть удобнее. И он оставил то кресло в своем доме в зимнем лагере.
Он решил при случае сказать, что у него кончился материал, а пока собрать ореховой скорлупы, из которой делал красную краску. Орехи хорошо росли к западу, и Данька пошел по тропинке, по которой они ходили в гости в соседний лагерь. Шел и слушал лесные звуки, в подражание охотницам, и смотрел, что в лесу нового. Что-то зашуршало у правой ноги, и поперек утоптанной тропинки мелькнула яркая тень. Данька присел, забыв об орехах и рассматривая испуганные глазки ящерки, испуганно замершей в ямке камня.
- Ты красивый, - сказал Данька, осторожно трогая пальцем пурпурно-зеленое, разводами, тельце. – Чего ты боишься? Мы таких маленьких не едим. Малыш…
- Малыш, мы же вернемся через неделю…
- Даниил, ты же прекрасно сам знаешь. Растущий организм и гравитация. Ну, пожалуйста…
Это беспомощное «ну, пожалуйста» отца его добило, и тринадцатилетний малыш больше не спорил. Потом была длинная неделя ожидания. Еще неделя. Еще.
- Они не вернутся, они перешли горизонт…
- Мне не нужна помощь психолога, - безразлично сказал Данька.
- А помощь друга?
- Тоже, - заверил Даниил бесцветным голосом.
Сначала в самом деле было еще ничего. Пока шла привычная жизнь, сменялись корабельные дни и ночи, часы, выделенные для изучения школьных курсов, перетекали в вахтенные, даром что обязанности его, ребенка двух астронавтов, были почти птичьими. Все это время он оставался маленьким мальчиком, который верит, что мама с папой вернутся, потому что не могут его бросить. И только когда был отдан приказ о возвращении на Землю, его встряхнуло по-настоящему при мысли о том, как он один вернется туда, где не осталось ничего дорогого. Ведь нельзя полностью нивелировать последствия той самой пресловутой гадкой теории.
Сигнал тревоги прозвучал, когда они уже возвращались. Отупевший за эти недели от горя Даниил успел только подумать, что для него хуже быть не может.
- Опасность третьей степени…
- Не занятым управлением приготовить спасательные капсулы…
- Выходим из прыжка.
Дальше он действительно не помнил, не помнил снова – почему добрался до берега и что стало с его капсулой.
- Тебе плохо? Проводить тебя к Роо?
- Роо мне не поможет, - произнес Данька, крепко зажмуриваясь, чтобы стряхнуть слезы. Мир не потемнел, его краски и запахи упали на Даньку заново, как после дождя. На тропинке перед ним, куда он уставился невидящими глазами, стояла Силь. Хорошо сложенная и грациозная, на полголовы выше Даньки молодая девушка, она пришла в то же лето, что и он. Она держала в одной руке копье, другой тащила не слишком крупную рептилию. Золотисто-смуглая кожа, мягкие губы. Почти земное лицо, необычное по земным меркам, но приятное. Кожаные коротенькие шорты, какие в летнее время носили все островитяне. И совершенно плоская, как у мужчины, грудь. Он так долго не мог понять, чего не хватает этим девушкам.
Скромности и слабости, вот чего.
Силь смотрела на него сочувственно.
- Мне не поможет Роо, - повторил он.
- Тогда я помогу,- сказала она мягко, бросила свое копьецо, взяла за руку и вместе с ним уселась прямо на бурой траве.
- Зови меня Данька.
- Д’анк-а. Дан?
- Дан.
– Ты вспомнил? Но тебе ведь рано уходить.
- Мне некуда уйти, - сказал Данька. - Отсюда нет выхода.
Он заперт на прекрасном – и вполне благополучном - острове, накрытом голубоватой, как сон, дымкой. Забытый угол галактики. Сюда не прилетит и не приплывет ни один корабль.
- Выход есть, - возразила девушка. – Один выход есть всегда и у всех. Там сходятся все пути. За горизонтом.
- Разве можно вернуть то, что ушло?
- Там мы возвращаемся к себе. Но сначала мужчина оставляет свой след на острове. Пойдем.
Силь поднялась и пошла в лагерь, Данька по привычке присоединился к ней, помогая тащить крокодильчика за другую лапу. Да, думал он с тоской. Теперь я могу попробовать изобрести что-нибудь. Вряд ли мне удастся сделать ткацкий станок или мельницу, а колесо тут просто ни к чему. Можно попробовать испечь лепешки из мучнистой сердцевины ореха – отчего-то здесь не пекут хлеба. Или лучше самогонный аппарат. Вот тебе и след. Живи. Не спеши, выдумывай – все условия для этого есть. Райский остров.
Веселее не становилось. А спиртосодержащую жидкость Роо использовал, Данька вспомнил.
Они шли теперь по-над морем, Данька и не заметил, как они отошли от лагеря. Силь изредка, быстро поглядывала на Даньку. Была в этих взглядах товарищеская забота (Ну что? Все в порядке?), и мелькало что-то мягкое, увлекательное. Та самая женская суть, древняя, как вселенная . Данька посмотрел, как беспечно, легко она идет по самому краю обрыва.
- Ты упадешь, - сказал он.
- Зачем, - удивилась она. – Смотри, там дельфины. Давай спустимся?
И легко, без размаха прыгнула за край – блеснула золотистая черта. Данька покосился вниз. Метров семь. Он помялся и все-таки прыгнул.
Он сразу вынырнул, слегка ошеломленный жестким ударом о воду, потому что не мог быть под водой так долго, как аборигены. Силь вынырнула рядом, они поплыли навстречу дельфинам. Данька знал теперь, почему всегда их побаивался. Несущееся ему навстречу животное было почти копией рыбы-меч, которую Данька неприятно помнил по учебным курсам. Как всегда, страх исчез, как только зверь оказался рядом (Или все-таки рыба? Они могли дышать воздухом, но млекопитающими уж конечно не были). Люди не разговаривали с ними, просто понимали. Дельфин был добродушен и хотел слегка пошалить. Нельзя сказать, что ему сильно нравился Даниил, скорее он снисходил до игры. Дельфин увернулся от руки и сделал круг вокруг Даньки, заглянул в глаза так, что тому стало жутковато. Или земные дельфины тоже умеют так смотреть? Снова увернулся и поднырнул под Даньку.
Колени удобно опирались на основания плавников. Вспенилась прозрачная вода. Оглянувшись, Данька убедился, что острова уже не видно, но не испугался – он не один. Никто не должен быть один. Силь потянула его за собой под воду, что-то показывая. Он не сразу разглядел в мерцающем колыхании, а потом увидел. Блеск серебристой чешуи, стремительный поворот тела, кончавшегося рыбьим хвостом. А там еще. Человеческие плечи, руки, развевающиеся волосы. Человеческие глаза под водой. Он в самом деле это видит? Впервые за пять лет? Хотя, если подумать, что тут такого. Раз есть во вселенной драконы, почему бы не быть и русалкам с тритонами?
- Уйдем, - сказала Силь, и они резко повернули. – Они любят дурные шутки. Дельфины умнее нас, они терпят злобные выходки и часто нянчатся с нами, хотя им случается и пострадать. Это очень древняя раса - дельфины. Мы тоже когда-нибудь вернемся в океан.
- А эти? – показал Данька через плечо. – Кто они?
- Это наше прошлое и будущее.
- Это ваши дети? – дошло до него.
- Что?
- Наследники? – это слово Данька тоже произнес по-русски, но Силь на этот раз поняла и согласилась.
Было чему удивляться. Кто эти люди, земноводные, или неизвестный науке класс? Вот где таится пастбище для космоантропологов. Тут столько пищи для диссертаций, настоящий остров сокровищ эта планета. Потому что раса гуманоидов – немлекопитающих изрядная редкость. Ну а цели, с которой природа упорно создает гуманоидные формы, так до сих пор никто и не понял, хотя теорий о роли человека во вселенной напридумано достаточно. Ну надо же, они вроде лягушек. А те прекрасные русалки, выходит, головастики. И его ничуть не удивляло, что женщины не рожают детей. Это таинство происходит в океане, и …лучше не думать, как. Действительно, зачем им молочные железы… Ну и что такого, люди разные бывают. Данька жил с ними достаточно долго, чтобы не сомневаться, что они люди.
Тут дельфин пару раз макнул его в воду, чтобы привести в чувство, все сумбурные мысли вылетели из головы. И очень своевременно.
- Ну как же без вас, - сказала Силь. Данька оглянулся - две акулы.
Силь даже не вытащила нож. В то время как у Даньки была одна мысль – не соскользнуть с мокрой зеленоватой спины.
- Разве жизнь женщины не драгоценна для продолжения рода? – спросил он уже на берегу.
- Как можно думать о продолжении рода, если боишься паршивых акул? – удивилась Силь. – А тебе разве не понравилось их дразнить? Как они гнались за нами, но мы быстрее…
- Я бы скорее убил их, - сказал Данька и честно добавил: - если бы смог, конечно.
- Ну ты даешь! И толкал их до самого острова?
Я же другой. Так же легко, как час назад отвлекла его, Силь вернула его к его памяти, но свалившаяся на него боль уже не была такой страшной. А ведь она не целитель и даже не мужчина. Умеют.
В самом деле – разве ему здесь плохо? Этот остров – мечта любого мальчишки. Данька был сейчас мальчишкой, который только вчера дежурил на камбузе, и был жителем острова, который провел на берегу целых пять лет. Ему нравилось жить эти пять лет с этими людьми. У них тоже было прошлое, с которым они расстались, когда пришло время. Он один из них, человек – живущий на суше.
Что его смущает – предопределенность? Но разве свобода – не иллюзия, не сон? Он может подарить островитянам лодку… если она им нужна, что маловероятно. Сделать парус, исследовать другие широты. Открывать материки, может быть, найти иную цивилизацию. Только нужно ли это ему?
Данька поразмыслил и решил – может быть, и нужно. Во всяком случае, он эту идею на досуге обдумает.
- Силь, - начал он. – Силь… Сильвия? Силь, ты знаешь, - в океане есть другие острова?
- Конечно, - сказала Силь. – Конечно, есть, только я их не помню.
Значит, кто-то в самом деле помнит.
- Многие женщины, кто постарше, их видели в океане.
- Ну что, земляки, - сказал Даниил друзьям, - в шахматы поиграем? Или вам пора на боковую?
Пять лет он не давал воли родному языку, он впитал язык острова вместе с образом жизни. Теперь ему нравилось поддразнивать местных, используя привычные с детства слова. Но его чувство юмора ни разу не оценили по достоинству люди, которые готовы были шалить и дурачиться по любому поводу. Кое-какие русские выражения, чуть искаженные фонетически, уже нашли место в лексике острова, как признанные точно отражающими суть явлений. Даниил был озадачен, несмотря на чувство законной гордости за великий и могучий.
- Не хотите играть? Дело ваше.
Неделю назад ужин перестал быть главным событием дня. Самая долгая и самая основательная трапеза, на которую собирались все без исключения. Все весело собирались к яркому в сумерках огню, не торопясь ели, и пили, и играли, и смотрели на звезды, и спорили обо всем на свете. А теперь большая часть его товарищей разбегалась, наскоро перекусив. К костру возвращались несколько мужчин – каждый раз других, только Даниил и две девушки, пришедших не далее чем два-три года назад, бессменно оставались тут. Они уже не находили прежнего удовольствия в дружеской болтовне, но с наслаждением смотрели, как девушки дарят мужчинам венки из цветов – чем ни Гавайи? Это был единственный обряд, отмеченный Даниилом. Все любовались и веселились, а Данька скучал и чувствовал себя лишним, и смущался, оттого что парочки не очень старались прятаться с глаз остальных.
Минут десять Данька всерьез обдумывал, не отправиться ли ему завтра исследовать дальнюю часть острова, куда он так и не заглянул за пять лет ни разу. Надо же как-то протянуть оставшиеся недели, пока остальные заняты столь всепоглощающим делом. Это, конечно, не случайно и прекрасно, что он оказался именно в таком мире, где не бывает ни детей, ни родителей – потому что вторых родителей быть не может у человека. Здесь у него никогда не будет семьи, зато и остальные не разбегутся по семьям. Даниил наслаждался прекрасным чувством товарищества и был равным среди равных. Нет, не первым, но здесь никто не стремился быть первым. А теперь стал тосковать, потому что ярко и заново почувствовал себя не таким. Оставалось только радоваться, что он не женщина. Браки разных галактических рас стерильны, и слава богу. Будучи мужчиной, он факт отсутствия у него детей как-нибудь переживет.
Тут Данька хмыкнул. Это тот еще вопрос, кому тяжелее, но пережить-то он точно переживет – куда денешься. Он окончательно поскучнел и в самом деле хотел уйти в свою комнатушку, занимавшую часть небольшой хижины, сибаритски роскошную по местным меркам. Встал и пошел к себе через темноту и отсвет звезд, повернувшись спиной к дружескому огню, ласковому смеху и возгласам на фоне шелеста волн. Но у входа наткнулся на Силь.
– Привет, девочка, - сказал он и потел обогнуть ее, но она стояла у самой двери, так что он вынужден был остановиться. Она непринужденно улыбалась и протягивала ему благоухающую гирлянду. Все, как положено.
- Чего ты хочешь? – спросил Данька, хотя это было глупо.
- Ты разве не понял?
- Я понял. Тебе интересно посмотреть, какой я совсем без одежды. Лучше не надо.
- Не понимаю, - сказала она, - я же тебя видела раздетым.
- Когда это я купался голым? – возмутился Данька.
- Купаться не купался, но раздевался же иногда. – Это звучало с эдаким естественным бесстыдством: ну, видела, что такого?
- И после этого ты мне еще говоришь…
- Пока ничего не говорю. Но, если ты сам не понял - сейчас пора любви.
- Извращенка, - по-русски заметил он.
- Извращение – это если выбрать только одного мужчину или нескольких и предпочесть всем остальным, - терпеливо объяснила Силь. – А я уже была со всеми, кроме тебя.
- О, господи…
Если она сейчас скажет что-нибудь в адрес моей внешности, я… не знаю, что сделаю.
Силь ничего не сказала. Она молча взяла его за руку и повела куда-то – он не противился в окончательном обалдении. Над островом плыли запахи тропических цветов, и что-то праздновали звезды. Островитяне не занимались любовью под крышей. Была густая тропическая ночь, и соленая мягкая кожа под губами и ладонями. Волосы тоже пахли солью. Больше ничто не казалось извращением. И утром взошло новое солнце.
Он не решался спросить ее, что же теперь дальше и что предписывает этика. Силь покосилась на него и сказала:
- А что? Как захочешь. Ты мой последний мужчина.
- И ты у меня первая, - задумчиво согласился Данька, рассматривая солнечные точки в синих глазах. Силь засмеялась и пошла купаться.
Оставшиеся две недели они почти не расставались, и даже жили, не задумываясь ни о прошлом, ни о будущем, вдвоем в Данькиной комнате с тростниковым гамаком, в котором он спал до сих пор. Это было вопреки обычаю, но никто не возражал. Сосед мог слышать каждое их движение сквозь плетеную стенку, но это тоже было неважно. Данька теперь помнил, что он не только любил шахматы, но и рисовал, и пытался изобразить портрет Силь охрой и углем на старательно высушенном крупном листе – цветовая палитра оказалась удачной. Зато лист оказался непрочным, и его мигом научили делать бумагу, - выварить пальмовый орех и высушить тонкий слой отвара в большой тарелке вместо формы. Эти странные люди хранили больше знаний, чем использовали, и никогда не делали того, что считали ненужным. Как они хранили знания, Даниил до сих пор не знал, или знания стали инстинктивными у этой чудной расы? Даньке становилось смешно, когда он вспоминал, как хотел сделать ткацкий станок. Если у них нет таких приспособлений, значит, они излишни. А что до портрета - Данька мог бы сплести тонкую циновку как гобелен, будь у него побольше терпения.
Один солнечный день был похож на другой, пока Силь не сказала с обычной беззаботной прямотой:
- Сегодня я уплываю.
- Возвращайся. Я буду ждать, - сказал Данька. Конечно, он сразу знал, что все кончится, просто стало скучно. Не стало красок вокруг, мир сделался светло-блеклым, как некачественное изображение.
- Не надо, - возразила она. – Живи легко. Что главное в жизни? Сама жизнь.
- Я знаю, что так должно быть. Просто я … не хочу. Ты ведь тоже не хочешь уплывать?
- Я хочу, - сказала она. – Это счастье. Будь ты женщиной, понял бы лучше.
Она уплывет в океан и, возможно, не вернется. Он раньше не задавался вопросом, отчего женщин меньше, чем мужчин, хотя девушек приходит больше, чем юношей. Все воспринимали как должное, что женщины не всегда возвращаются, и Данька тоже.
Он не останется один. Он будет с людьми, и они настоящие люди. Несмотря на то, что они казались такими легкомысленными и при этом такими осмотрительно мудрыми, и не пылали жаждой познания, и были слишком уж миролюбивы на его взгляд, и далеки от стремления к власти, и вообще лишены многих нормальных человеческих недостатков и слабостей. Все это они оставили в глубине океана, предоставив своим еще не ставшим людьми детям драться за существование и открывать для себя новые острова, где они выйдут на сушу. Выбрав для себя остров, эти существа в мыслях не имели уйти с него, должно быть, именно потому, что, странствуя в океане, учились ценить понятие дома. И взрослые женщины всегда возвращались только на свой остров – если возвращались. Даниил так и не понял, сколько люди знают о той, подводной части своей жизни. Но там, глубоко, наверняка творились кровавые дела, кипели страсти, и царил самый жестокий естественный отбор. А вырастая из этого, как из личиночной оболочки, люди выходили на берег. Они были добры, терпеливы, честны и бесстрашны, эти люди, и Данька успел полюбить их, но что значит - любить всех сразу и никого в отдельности?
Океан ждал Силь. Жадный и равнодушный. А куда деваться ему, Даньке? Остаться тут? Или, может быть - не оставаться? Уйти, как делают старики. Войти в эти волны и плыть, пока хватит сил. К горизонту, где сходятся все пути и пересекаются прямые, где можно отыскать все и всех, о чем так убедительно говорит местная концепция мироздания. Где человек не просто обретает покой, но начинает все снова с исходной точки. Вдруг он правда вернется к своей звезде, как маленький принц, или найдет родителей – там, за чертой?
Он посмотрел вдаль. Никто не остановит – если ты правда этого хочешь. Отпустят легко и просто, как будто эти пять лет Даниил был просто приятным гостем, будут так же приветливы, как в тот день, когда он, измученный волнами, блаженно заснул на жестком тюфячке. Они ведь не потому помогают друг другу, что им кто-то нужен, просто им плохо, когда страдает кто-то рядом, - так плохо, что они не могут этого терпеть. Даже не жалость. Чужая раса, совершенно чужая. Настолько чужая, что земные животные гораздо ближе нам по духу… Данька говорил это вслух, и его понимали, эти прекрасные, совершенные, интеллектуальные, духовно развитые островитяне, он видел – понимают каждое слово. Но для него - они всегда останутся чужими.
- Это не совсем так, – говорила Силь. – Просто у нас разные механизма сохранения вида. – Она говорила о блаженстве душевного покоя, когда все рядом с тобой довольны и счастливы. Она говорила, как поет океан, когда у раненого проходит боль. Она говорила, как это страшно – уплывать в океан, но это зовет ее. И как это должно быть прекрасно – стать женщиной. Даниил тоже понимал ее, потому что они говорили на языке, которому почти не нужны слова. Она говорила: нам всем бывает больно. Ты тоже человек и радуешься, когда я счастлива. Вспоминай об этом, когда будешь тосковать. Но, может быть, я не права и ты не хотел всего этого?
- Это неважно, права ли ты, - ответил Данька. – Потому что по-другому не могло быть.
Силь встала и шла, не оборачиваясь, до кромки прибоя, сделала еще несколько шагов и нырнула без всплеска. А Даньке по-прежнему казалось, что он слышит ее голос.
Он остался смотреть на вечные волны, сидел под тяжело бьющим по глазам блеском, безразличный к дневным делам. Законы сохранения вида, да. Корень, вероятно, в том, что брачные игры требуют присутствия многих партнеров сразу. Поэтому сразу важно благополучие большой группы, а не просто твое собственное и твоего единственного партнера. Таков закон продолжения их рода, закон жизни. А женщине важнее всего оставить потомство хотя бы раз, - вероятно, оно многочисленное. Все естественно, а значит, красиво. Повиноваться инстинкту – это счастье. Но он все же не один из них.
Никто не тревожил его. Он сидел, не вставая, до ночи, ложился, поднимался, задремал и вдруг проснулся. Небо на востоке розовело. Какого черта он ведет себя, подобно неврастенику, сидит и бесполезно переживает? Он мужчина, в конце концов, он землянин, он принадлежит к молодой, несовершенной, энергичной расе, свойство которой – делать хоть что-то, даже если это безнадежно. Которая так любит придавать значение вещам, того не стоящим. Данька встал и пошел в лес.
Два дня он прилежно разыскивал упавшие деревья. Не так уж много бесхозных бревен валялось поблизости от берега. Данька ушел на северо-восточную оконечность острова, больше всего открытую штормовым ветрам, где не было людей. Когда-то остров казался ему огромным, и население острова тоже – сотни полторы человек. Полторы сотни Пятниц на одного Робинзона, очень непростых Пятниц, несмотря на примитивность их быта. Даниил и сам не променял бы вольный воздух и упругую грацию тела на изнеженность и дома, набитые хламом. Как-никак он прожил полноценную жизнь островитянина, и он-то знал, кто чего стоит. Данька очищал подходящие бревна и тащил к воде, мучаясь и надрываясь, хотя, чтобы получить помощь, нужно было просто сказать об этом. Когда голод заставлял бросать работу, закусывал фруктами и снова работал. Надежно закрепив плот так, чтобы не унесло приливом, он отправился на охоту за кожей для паруса. Данька ни на что не рассчитывал, просто он больше не хотел здесь оставаться. И больше не жалел ни о чем, как всякий человек, которому просто подошло время уйти и поэтому уходить стало легко.
Он ловил и свежевал местных игуан, даже разделывал, оставляя мясо вялиться под общим навесом. В этот день он ужинал со всеми, спокойно и с удовольствием. Большинство женщин уже вернулись в лагерь. Оставалось не меньше двух месяцев безмятежной летней жизни до времени, когда нужно думать о непромокаемых зимних плащах и вплотную заниматься починкой крыш и ремонтом очагов. На следующий день все собирались заготавливать волокна колючей травы. Зимой мужчины будут прясть пушистую легкую пряжу, сидя у очагов, а потом вязать ласкающие тело фуфайки и плести узкие пестрые ленты. Данька снова пошел на охоту. Он выслеживал осторожных и хищных животных в складках холмов. Он радовался пестрой красоте острова, удачной охоте, своей усталости.
Так прошло еще несколько дней. Даниил теперь понемногу сшивал выделанные шкуры. Он с удовольствием смотрел на свой плот, представляя, как опробует неизвестный здесь способ передвижения, и вдруг замер – рука с иголкой повисла в воздухе, даже солнечный свет вдруг изменил свой оттенок. Он знал, что он дурак, но чтобы настолько? Надо обследовать ближайшие острова, может быть, спасательные капсулы помогли кому-то еще, и он живет такой же жизнью совсем близко от Даньки. Спрашивается, почему эта светлая мысль не пришла ему в голову раньше, отчего он зациклился на своей исключительности? В этот вечер, вернувшись в лагерь, он опоздал к ужину, и Силь уже сидела у костра вместе с другими, когда он явился.
В первый момент он почувствовал только растерянность и досаду, так твердо он запретил себе безнадежно надеяться и вспоминать горьковатую соль, выступающую на золотистой коже, так был поглощен своей работой. Так раздражается спешащий и внезапно остановленный человек. Данька встряхнулся и сел рядом с ней на гладко отшлифованное бревно, и все встало на свои места. Не имело значения, как сложатся их отношения дальше, и как он будет решать свои физиологические проблемы до очередного сезона любви, например. И что через год он будет сходить с ума от ревности, а потом, снова – от беспокойства. Только одно было важно – что Силь жива и с ней все в порядке. Думая так, он думал так же, как все люди во всей вселенной, Данька понял это и улыбнулся.
Она похудела и осунулась, даже кожа казалась не золотистой, а сероватой. Но улыбнулась в ответ живо, как обычно.
- Приветствую, Дан.
- Сильвия, - сказал Даниил.
- Ты позже других, - отметил Рас. – Тяжело было?
- Так хорошо и просто было бы остаться там, - сказала Силь.
- А я все испортил, да? И не раскаиваюсь. В следующий раз я сделаю лодку и присмотрю, чтобы с тобой ничего не случилось.
- Не выдумывай, - возразила она. – Даже дельфины никогда нам не мешают.
Все-таки вернулась. Пришла, чтобы ему, безнадежному эгоисту, не было больно. Просто не вынесла мысли, что где-то на оставленном берегу кому-то плохо без нее. Вот так он оказался нужен. Не все ли равно, почему? Главное, он нужен. Он, грубый жадный дикарь, чего ему ни разу не дали почувствовать, по-своему был прав, стократно прав. Хотя бы потому, что кто-то из-за него решился продолжать жить.
Наверняка эти острова еще не видели такого. Что-то там ты говорила про след, Силь? Кажется, он тут все-таки наследил. И с самоуверенностью землянина с удовольствием перевернул бы этот мир вверх ногами, только знал, что вряд ли сумеет.
Он непременно закончит оснастку плота, и надо будет хорошенько укрыть его на зиму, думал Данька. Может быть, потом он сделает не плот, а настоящую лодку – ему непременно помогут, если он объяснит. Надо будет решить много проблем, например, придумать, как не заблудиться в океане. Потому что он непременно вернется. Будет высаживаться на неизведанных островах, и на каждом его встретят, как старого друга, а потом вернется домой. Домой, на свой остров, в крепкий зимний дом с очагом в общем зале, в свою комнату с подушкой и кроватью, над которой он приколет портрет Силь. Тот самый портрет, никакие гобелены он плести уже не станет. У него много другой, настоящей работы. |
|
|
|
Время приёма: 10:34 05.04.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев