 |
|
| |
12:11 08.06.2024
Пополнен список книг библиотеки REAL SCIENCE FICTION
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
|
|
|
|
|
|
Динь-дон, динь-дон,
кто-то к нам стучится?
Динь-дон, динь-дон,
что могло случиться?
У каждого свое «никогда». Никогда не полететь в космос, не получить наследство, не стать художником. Много разных «никогда» для каждого человека. Мое «никогда» – это море.
Мне пятнадцать и я мутант, человек-тритон. В пять лет я впервые попал в больницу, и санитар, думая, что я сплю, говорил кому-то за дверью: «Сейчас рождается много таких уродов. Виновата экология». Так я узнал о себе правду. Деревенские жители называли меня «сыном шайтана».
По правде говоря, дело не только в экологии. Ученые полагают, что не меньше виноваты лекарства от депрессии, которой нынче страдает каждый второй в мегаполисе. Когда человека охватывает неконтролируемая агрессия или он впадает в аутизм, ему дают лекарство. А потом рождаемся мы, мутанты.
Моя мама забеременела поздно — ей было около пятидесяти. Анализы показали дефект плода, и операция была неизбежна. Но мама сбежала из клиники, зная, что второго шанса не будет. Правительство запрещало рожать мутантов, и мы долго скрывались от цивилизации: от специальных колясок, биокостюмов, респираторов — всего, что есть у меня сейчас и без чего не выжить. К пяти годам, когда развилась астма, пришлось спешно вернуться в город. И я попал в больницу на полгода, а мама — в тюрьму на тот же срок. Потом объявили амнистию.
Я мутант третьей волны. И это уже не просто сиреномелия. Мой позвоночник оканчивается настоящим хвостом, на лице две дырки вместо носа, ушей нет, а на руках по два пальца — большой и указательный. Остальное — плавник. Сейчас уже никто не считает волны, ведь такие как я, рождаются ежемесячно. Говорят, первые мутанты покончили с собой и я этому охотно верю — общество не любит уродов. Хотя для нас и создали специальные школы, интернаты и больницы, мутантам запрещено появляться в публичных местах без маскирующего костюма. Но инвалидные кресла выдают нас, и вокруг образуется пустота. Люди боятся нас, как заразы. О нас не пишут в газетах, нас не снимают в телепередачах, в новостях — только здоровые люди. Никаких мутантов нет.
Я знаю, что умнее здоровых сверстников. Когда некуда пойти, не можешь играть во дворе, как все нормальные дети — остаются только книги. Мои одноклассники-мутанты увлечены точными науками — математике все равно, сколько у тебя пальцев. Мама была бы рада, если бы я стал математиком или физиком. А я люблю море. Читаю все, что нахожу в Сети, смотрю фильмы про океан и его жителей. Больше всего люблю тюленей — о них я знаю все. Но и прочие морские животные меня интересуют не меньше. Просто мне нравится представлять себя тюленем — я тюлень, я плыву…
***
Видеовызов от мамы. Придется ответить.
— Да, мама!
— Джен, мне звонил Катыс. Говорит, ты много кашляешь — у тебя болит горло?
Катыс — это робонянька. Наш первый робот имел маркировку К-1007, и я не мог выговорить ее правильно. С тех пор многое изменилось, но любого автона в нашей семье называют Катысом.
— Нет, мама, горло не болит.
— Тогда что случилось? — мама нервничает, за ее спиной мелькают лица коллег. Каждый из них подглядывает, хочет увериться, что я урод. Маме несладко.
— Ничего.
— Джен, ты знаешь, что я беспокоюсь, но молчишь. Мне позвонить в школу?
— Не надо, мама. Это от хлора.
— От хлора? Я не понимаю.
— Мы с Тимом соревновались, кто дольше просидит в душе, запрокинув голову и не дыша. Я продержался двадцать минут, но наглотался воды. Теперь кашляю.
— Зачем вас отправили в душ?
— После занятий с мячом, так положено — гигиена.
— Джен, ты ведешь себя, как ребенок. Прими лекарство и не снимай респиратора. Больше занятий с мячом у тебя не будет.
— Но, мама… — вызов оборвался.
И так всегда. Мы гуляем в парке, я тянусь к ярким лепесткам, нюхаю… Чихаю дважды. Все — цветы под запретом. «Сынок, это вредно, надо беречь себя. Мама права, мама знает как лучше…»
Подошел Катыс, измерил пульс. Синтетическая кожа его рук подогревается до температуры тела, но мне неприятно. Моя первая нянька была простой женщиной, из горских поселенцев. Белые волосы, черные глаза, руки огромные и шершавые. Когда ей что-то не нравилось, она кричала. Мне трудно терпеть крик, от него зудит кожа. От няньки пахло табаком, и она пела смешные песенки. Однажды заснула днем, крепко. А когда проснулась — я уже не мог плакать. Без биокостюма моя кожа сохнет — ее нужно смазывать каждый час, а то и чаще. В тот злополучный день кожа покрылась кровавыми трещинами, рубцы от них видны до сих пор. Нянька плакала и жалела меня. Больше она не приходила.
Динь-дон, динь-дон,
Показалось солнце.
И звенит лучом, динь-дон,
В звонкое оконце.
Скоро начнется передача, надо попросить Катыса приготовить коктейль. Жуткая мерзость, зато требует постоянного внимания повара. Каждый раз пытаюсь придумать иной способ занять робота, и каждый раз фантазия пасует. Пью витаминизированную бурду двадцать раз в день, на радость маме.
— «А теперь о затопленном комплексе «Биосфера-3», — корреспондент противно кричит на причале. Брызги окутывают его, холодный ветер треплет плащ. — «Экспедиция под руководством всемирно известного океанолога, профессора Артура Сейджи не сумела обнаружить следов бывшей колонии. Это уже третья экспедиция, потерпевшая неудачу в поисках подводного города».
Вот так-то. «Не сумели обнаружить следов» — означает полный провал. Видимо, исследования прекратят, лабораторию расформируют. Вообще, вся эта история с «Биосферой» обросла тайнами, как подводный камень — моллюсками. Я подкатился к компьютеру, открыл поисковик и уселся читать:
«Попытка создать подводный комплекс замкнутого типа «Биосфера-3» произведена последователями учения Пабло Демара приблизительно в … году. Точную дату начала строительства установить не удалось по причине агрессивного противостояния строителей и первых поселенцев любым контактам со стороны цивилизованного мира. Комплекс просуществовал около тридцати лет, половину этого срока — практически автономно, не считая мелких торговых операций. Известно, что несколько человек из коммуны бежали в город …, впоследствии дав интервью местным газетам, благодаря чему о некоторых деталях проекта стало известно мировому сообществу. Через некоторое время после публикаций, все беглецы погибли, — как утверждает полиция, в результате несчастных случаев. Однако есть косвенные доказательства…»
***
Снова видеовызов — на этот раз Тим.
— Привет, ты как? — мой друг выглядит подавленно. Тоже попало?
— Нормально.
— Слушай, Джен, я хотел тебя попросить… Позвони Линде. Завтра ее кладут в клинику, думаю, ей не помешает твое напутствие.
— Уже завтра? Я думал, это случится на каникулах.
— Говорят, трое пациентов отказалось от операций, появилась возможность попасть раньше. Линда ужасно дрейфит. Я бы тоже боялся: у хороших врачей несколько отказов подряд не случается. Да и про клинику отзывы не фонтан, так что…
— Ладно, спасибо, что сообщил.
— Ты позвонишь? — в голосе Тима прорезалась истерическая нотка.
— Конечно! Пока.
Линда — самая красивая девочка в классе и наш с Тимом друг. По нашим меркам — практически здоровая: мутация деформировала только кисти и часть предплечья. У Линды большие глаза неправдоподобного изумрудного цвета — как будто смотришь на солнце сквозь бутылочное стекло. Но в мире никому нет дела до зеленых глаз Линды — все смотрят на руки и видят отвратительную пакость, до которой противно даже дотронуться.
Линду перевели к нам из обычной школы, после того как ее избили одноклассницы — жестоко, до крови и переломов, накрыв сорванными с окон портьерами. Мама Линды до последнего верила, что девочка вполне обычна и сможет учиться с нормальными школьниками. Теперь «нормальную» дочь готовят к операции, чтобы вернуть Линду в отторгнувший ее мир.
Я вспомнил как Линда учила нас с Тимом плевать из авторучек жеваными бумажками, подкладывать жвачку на стулья морализирующим учителям — взрослые часто распинались о прекрасном обществе, построившем школу для калек. Мы плевались, неуверенно и исподтишка, вздрагивая от каждого взгляда в нашу сторону, и дивились смелости худенькой девчонки. Выросшие в тепличных условиях, затюканные родителями и учителями, мы не были приспособлены к бунтарству. А Лин-линейка легко придумывала шалости и подзуживала убогих духом балбесов. Однажды она вымазала классную доску коллоидом из аптечки, и наша подслеповатая математичка в очках-аквариумах весь урок пыталась писать формулы в густом киселе, удивляясь плохим маркерам и гулким плюхам капель в тишине.
Я очнулся от воспоминаний и понял, что набираю неправильные цифры. Номера Линды меняются часто: как только квартирные хозяева повышают плату — они с мамой переезжают, каждый семестр все дальше и дальше от центра города. Мы с Тимом еще шутили, что скоро будем звонить на Луну. Придурки. Судя по последнему номеру, накарябанному на тетрадке, теперь Линда живет в трущобах.
— Привет, Лин!
— Привет. Тим раззвонил, да? Болтун, — голос у Линды дрожит, голова опущена. Она пытается скрыть волосами покрасневшие веки.
— Как ты? — более глупого вопроса придумать нельзя. Хорошо хоть не о погоде.
— Джен, мне страшно. Боюсь осложнений, боюсь, что операция пройдет неудачно и вместо рук будут культи. Мама всю жизнь копила деньги на операцию, брала заказы на дом, экономила. Я думаю, если что-то пойдет не так — лучше умереть прямо на столе, правда?
— Брось, Линда, с чего это ты вздумала умирать? Подумаешь, руки, — с этим справится даже практикант, не то, что профессор. Вот меня перекроить за полчаса не выйдет — слишком мало сходства даже с «человеком прямоходящим». Думаю, когда дойдет до дела, со мной поступят как с хомячками: больного спустят в унитаз, а здорового, похожего по весу и масти подсунут маме, чтобы не позорить клинику.
— Не надо, Джен, это не смешно. Особенно сейчас, — Линда вскидывает голову, и я вижу, что от слез ее глаза еще зеленей и ярче.
— Извини, просто хотел тебя подбодрить.
— Я знаю, Джен, спасибо. Увидимся в школе… может быть… — Линда положила трубку.
Мы — поколение, выращенное мамами. Отцы редко остаются в семье, где родился мутант, — как только результаты анализов становятся известны, папа испаряется. Заводит новую семью, зачинает нового урода. Тут как повезет. Мамы от детей отказываются значительно реже, но бывает и такое. Тима, например, вырастила бабушка. Детей, от которых отказались все, увозят в муниципальные клиники, и что с ними происходит дальше — неизвестно. В нашей, единственной в районе школе «для калек», учатся только «домашние» мутанты.
Раз в год положено обследоваться «для подтверждения увечности» — черт его знает, что хотят увидеть врачи, может, ждут, что плавники сами отвалятся, а хвост образует ноги. Вся эта медицинская дурь длится целый месяц, и многие мамы стараются перенести осмотр на летние каникулы, совместив с отпуском. Ребенок под присмотром врачей, а мамы выходят «на охоту» — ищут мужей или просто приятных знакомств. Мы называем это «пофестивалить». Почти никто не в обиде, понимают, что трудно всю жизнь быть сиделкой при калеке. Матери приезжают к выписке с виноватыми лицами, накупив гору вкусностей, а то и с дорогими подарками, оправдываясь перед собой за короткий период счастливого безумия.
Динь–дон, динь–дон,
Зазвонил будильник.
Открывается с трудом
Сонный холодильник.
Мы с мамой на кухне ужинаем и спорим. Она настаивает, чтобы я уделял больше внимания математике, готовился к экзаменам в профильный институт.
— Я не хочу быть математиком.
— Джен, ты обязан им стать. Неужели ты думаешь, что я преувеличиваю твои способности?
— Мам, а кем хотела быть ты? — спрашиваю я, и мама отводит глаза. Я знаю ответ.
— Сынок, будь я художником, нам бы нечем было платить за жилье. Хорошо, что я послушалась бабушку и выбрала более высокооплачиваемую специальность.
— Да откуда тебе знать, мама? Может, продолжая рисовать, ты бы стала известным художником, мы сейчас жили бы на Золотых Холмах — в шикарном доме, с бассейном и кучей прислуги. Мы могли быть богаты, оплатили бы операции, я стал бы океанологом, настоящим…
— Джен, твой отец погиб на море…
— Не говори мне о нем. Думаешь, смогла скрыть то, что говорят все? Этот козел сбежал с лаборанткой, тут же, как узнал о моей мутации. Ни к одному дню рождения не прислал даже паршивой открытки, не позвонил, не пришел повидаться. Хорошо, что он подох в воде — я рад, что мой «папочка» умирал долго и мучительно, захлебываясь горькой морской водой…
— Джен, не говори так об отце, пожалуйста, не надо, — мама отвернулась к окну. Ее плечи вздрагивают.
— Он мне не отец, — я швырнул вилку и выкатился из кухни.
Мама плачет. Сегодня могу заниматься, чем хочу, смотреть любые передачи, не придумывая дурацких отговорок, — я выиграл этот раунд. Но сколько их еще впереди…
«Биосфера-3 представляла собой замкнутую систему — настоящий подводный город с развитой инфраструктурой, заводами по производству всего необходимого: от строительных материалов до лекарств и продуктов питания. Часть товаров поступала в продажу и на суше. В частности, высокопрочный и легкий материал вакамант, используемый во многих отраслях промышленности, был изобретен и длительное время производился только на подводном заводе. Технология производства этого материала восстановлена в городе Хироши корпорацией Сандзю, однако следует заметить, что качество наземного вакаманта, несмотря на все заверения производителей, серьезно уступает производившемуся на Биосфере-3. Следует упомянуть и формулу безотходного топлива из глины, а также ряд лекарственных препаратов, производимых на основе вытяжек из глубоководных моллюсков — все это появилось в нашем мире благодаря научным изысканиям демарян.
Удивительно, но практически полностью отрешившись от всего земного (да простят меня читатели за этот невольный каламбур), демаряне не испытывали трудностей со здоровьем, напротив — по косвенным данным, иммунитет подводных жителей превосходил по своим показателям наземные нормы. Сопротивляемость болезням у демарян оказалась настолько высокой, что в институте Тьерра Суэло всерьез разрабатывали проект наземного стационара, аналогичного Биосфере-3, для лечения иммунологических проблем населения. Однако, проект не заинтересовал финансовые структуры, поэтому был свернут в самом начале разработки.
Но так или иначе, демаряне обладали замечательным здоровьем, не испытывали никаких проблем с недостатком витамина D, кальциферолом (как известно, в максимальном количестве получаемым человеком из солнечного спектра) — уровень мутаций с поражением скелета среди жителей подводного комплекса стремился к нулю. Не выявлены ни рахит и рахитоподобные заболевания, не зафиксирован ни один случай остеопении (снижение костной массы). Типичные для наземного жителя заболевания: дыхательных путей, кишечные инфекционные болезни, не говоря уже кровяных инфекциях — все это обходило демарян стороной на протяжении тридцати лет. Удивительно, но по заборам воздуха и питьевой воды, официально полученным во время функционирования подводного комплекса, было выявлено, что не полная дезинфекция является причиной столь несокрушимого здоровья. Напротив, все известные человечеству возбудители болезней были обнаружены в превышающей допустимые нормы концентрации.
Есть мнение, что демаряне — последователи профессора Краппо, изобретателя ген-присадок, стимулирующих сопротивляемость болезням, в том числе наследуемым, а также дающих возможность дышать воздушно-водной смесью. Однако, несмотря на то, что исторически таковое вполне возможно, более того — существуют отдельные подтверждения контактов родителей демарян с упомянутым профессором, никакой критики данная теория не выдерживает. Более пятидесяти лет назад было неопровержимо доказано, что так называемые генные присадки — не более чем мистификация, феерически затянутая шутка уважаемого профессора».
Динь–дон, динь–дон,
Снова на работу.
Динь–дон, динь–дон,
Подождем субботу.
Мы с Тимом сидим после уроков — ждем автобус и болтаем. Тим рассказывает, что станет программистом. Он и сейчас неплохо этим зарабатывает — квартира, например, полностью окупается его заработками.
— Представляешь, они сказали, у меня есть шанс! — Тим возбужденно размахивает руками.
— Вообще-то, тебе лучше не показываться им на глаза как можно дольше, — замечаю я.
— Да какая разница — один раз появлюсь в офисе, потом буду все задания выполнять дома.
— Этот один раз, Тим, может перечеркнуть всю жизнь. А если начальство нетерпимо к мутантам? Вспомни Бидди.
— Сравниваешь! Бидди пытался подрабатывать кассиром в кинотеатре — это публичное место.
— И в этом вшивом публичном месте, в темной как африканская ночь будке, с автоматически отпускаемыми билетами, Бидди умудрились заметить и выгнали с позором. Теперь все конторы города знают, что Бидди Троттер, по прозвищу Цыпленок, — личность, недостойная найма. Его не возьмут сортировать даже консервные банки. А ты хочешь явиться при свете дня — возлюбите меня, я ваш новый программист, аллилуйя. Тим, ты слишком наивен. На твоем месте, я бы не радовался невнятному шансу, а прятался не хуже Призрака Оперы.
— Зачем? Если мне говорят, что я клевый работник? — Тим напряженно смотрит мне в лицо, а я пытаюсь сосчитать гальку возле коляски.
— Затем, что вначале нужно стать не просто хорошим, а незаменимым. И то я бы трижды прикинул, стоит ли показываться. Подумай о бабушке.
— Да-а, бабушка… — протянул Тим, — она хочет, чтобы я заработал на операции.
— Может и заработаешь. Со временем.
— Джен, хоть ты не ври. Я ведь сам себя обманываю, думаю, вот еще годик-два… Ни черта у меня не выйдет, ни через год, ни через два, ни через десять… Бабушкина пенсия — курам на смех, я сам оплачиваю все счета, а ей вру, что из пенсионных. Хорошо, по слабости зрения она не может проверять бумаги. Почти все мои заработки уходят на квартиру, еду, ее и мои лекарства… Я тут попробовал подсчитать накопления — чуть не швырнул коробку с деньгами в окно. Смешно сказать, за три года скопилось меньше, чем стоит один поход в кино.
— Мама Линды обещала тебе позвонить? — я попытался увести разговор в сторону.
— Не то что бы. Но она слишком демонстративна, чтобы промолчать в случае удачи. Вечером поговорим об этом, ладно?
— Заметано. Кстати, о кино! Сегодня первый день проката «Тайн пучины» — я помахал флаером, — сходим?
— Джен, ты умеешь читать мелкий шрифт? — косо глянул на меня Тим.
Я быстро вчитался в почти неразличимые буквы. «Дети и мутанты на просмотр не допускаются». — Давно так?
— С прошлого года. Ты слишком долго не ходил в кино, Джен.
— Погоди, Тим, но это же дискриминация, нужно позвонить в комитет!
— Я звонил туда полгода назад, когда нас с Линдой выгнали из «Атлантиды».
— И что? — я напряженно искал ответ на лице друга.
— Да ничего. Сказали, что к концу проката любого фильма устраивается один сеанс для мутантов. Утром. Никакой дискриминации. Ладно, Джен, вечером позвоню, если что-то выясню о Линде.
Но вечером ничего не произошло, не прояснилось и утром. Только через сутки стало известно, что Линда умерла. Клиника и правда оказалась с душком — операцию проводили подпольно, врачам, очевидно, не хватало практики — затянули процедуру, наркоз пришлось давать трижды — и сердце не выдержало. Что ж, она умерла, как и загадывала — на операционном столе. Мы с Тимом ходили пришибленные, ни с кем не общались, на вопросы учителей отвечали вяло и невпопад. На похороны нас не пустили, даже не вдаваясь в объяснения.
Получается, у меня вовсе нет шансов? Мама говорила, пора решать, что делать в этом году — операцию на легких, или поступать в колледж. Все вместе оплатить не получится. Но даже если выбрать первое, денег хватит лишь на одно вмешательство, а по скромным подсчетам моего лечащего врача требуется не менее восемнадцати операций, не считая повторных и косметических. Обычно я не верю врачам, довольно часто под их маской скрываются жадные шарлатаны с липовыми дипломами и лицензиями никому не известных клиник. Но Генри Пьетро я почему-то поверил сразу.
Помню, как слезились его глаза, когда он разговаривал с матерью. Мамино лицо было напряженным, почти окаменевшим, она давила вопросами, сыпала медицинскими терминами, совершенно неизвестными простому обывателю, и казалось, я на экзамене в медицинском институте. А низенький лысоватый доктор смущался под этим напором, перетаптывался, вздыхал, то снимал, то надевал очки, попутно протирая стекла мятой полой халата.
Он уже давно отошел от дел, уехав с женой в другой город, а я помню, как он учил меня играть в морской бой и шахматы. Он был хороший доктор, Генри Пьетро, за пять лет наблюдения у него, я получил внимания и простой житейской мудрости больше, чем мог бы дать отец. И только одного доктор не смог мне дать — надежды.
Восемнадцать операций, восемнадцать наркозов. Где, на какой ступеньке этой темной лестницы в будущее, я споткнусь и сломаю себе шею? Первой волне повезло больше — тридцати процентам мутантов операции делались бесплатно и в раннем детстве, когда риск осложнений невелик. Чаще всего занимались этим муниципальные клиники, государство еще делало вид, что ему не наплевать. Сейчас мутантами занимаются только частники, а поскольку реклама хирургических услуг официально запрещена — подпольному бизнесу дали полный карт-бланш по выжиманию скудных средств из надеющихся на чудо мамаш.
Динь–дон, динь–дон,
Что это творится?
Динь–дон, динь–дон,
Нужно торопиться
Сегодня суббота и мы отправляемся в зоопарк. Лучше приходить к открытию, чтобы избежать ненужных скандалов с посетителями. Никто не может запретить мне прийти, но многие бегут жаловаться администрации, или осыпают нас бранью.
Быстро минуем дельфинарий. Вот кого не люблю — так это дельфинов. Насколько тупым животным надо быть, чтобы каждый день проделывать трюки в мутной вонючей воде, заливаясь при этом идиотским смехом. Нет, что бы ни говорили, дельфины точно глупее собак. Собаки хоть убегают, если им что-то не по душе. Или кусают хозяев. А эти заливаются свирелью и лопают рыбку из ведра, будто в этом и есть смысл жизни. Тьфу.
Единственная пара гренландских тюленей в зоопарке невероятно стара. То ли владельцы решили больше не покупать животных, то ли ждали, пока окочурятся эти, но выглядели звери неважно. Когда-то снежно-белый, а сейчас просто грязный мех свалялся, появились проплешины. Глаза слезились от затхлого воздуха, нечистой воды и дурного питания. Думаю, животным было не меньше сорока лет, хотя при такой жизни они могли состариться и раньше. Я следил за самцом, как он грузно сползает с камня. На суше тюлень неповоротлив и не очень красив — настоящий увалень. Но в воде! В воде он грациозен и изящен, стремителен и невероятно проворен, даже в этой плошке, которую ему выделили под купание. Я бы в такой посудине даже развернуться не смог — а тюлень крутится, кувыркается, прямо как клецка в супе — попробуй, ухвати!
Старый тюлень привык ко мне, ведь мы встречаемся по субботам уже пять лет, и не пытаемся удивить друг друга. Это днем, когда шум утомителен, а крики детворы несносны, старик будет делать стойки и хлопать ластами. Знаю, ему противно — но он поступает так время от времени, чтобы получить свою порцию рыбы и немного тишины после трюка. Меня не надо просить помолчать — я сижу в своей коляске возле клетки, любуюсь его плаваньем, слушаю утробное ворчание и фырканье.
Я читал, что в подводном городе тюлени были одомашнены, они собирали для хозяев водоросли и моллюсков. Как собаки. А потом тюлени встретили новых хозяев и по их приказу разрушили город. Чушь, скорее всего — в отношении «Биосферы-3» вообще много вранья. Не могу представить, как эти умные звери таранят стеклянные купола и вгрызаются в балки. Смешно. Я даже городскую собаку, кусающую бетонную стену вообразить себе не могу, а уж местные псы самые отчаянные из тех, что мне известны.
Тюлень подплыл к краю, тяжко оперся на ограждение вольера и махнул ластом, загребая воздух. Вышло как приглашение — давай, мол, поплавай со мной. Эх, я бы с удовольствием, но сам понимаешь, друг… Старик понял и шумно перевалился назад.
Сторож на выходе попытался сделать маме замечание, но она резко отвернулась и чеканным шагом прошла в калитку. Как же ты достал, старый пень — тебе бы посидеть в моем кресле круглые сутки. Ничего, скоро твои ноги откажут, а может и вовсе разобьет паралич после приступа. Я не поленюсь узнать твой адрес, и когда твоя коляска будет выезжать из подъезда, всякий раз, когда тебе потребуется хлеб или лекарство — я буду кричать «убирайся домой, вонючий урод!».
***
Мама в этот раз необыкновенно добра: ни слова против зоопарка, еще и купила билеты на морскую прогулку, что вообще немыслимо. Не иначе, хочет отвлечь от смерти Линды. Тима вон бабушка повезла в деревню, несмотря на то, что он сопротивлялся изо всех сил — ему как раз дали серьезный, хорошо оплачиваемый заказ. Забавно, до этого дня Тим долго плакался о том, как ему хочется выбраться из города, как надоела ему эта тухлая квартира и шум вокруг — а сейчас он спешно выдумывает отговорки, одну нелепее другой, и норовит улизнуть домой. Исполнение тайных желаний не всегда бывает своевременным.
Пароходик оказался маленький, на удивление чистый, команда вежлива и сдержанна. Нам улыбаются, советуют воспользоваться подъемником — «вам там будет удобно, ваша каюта налево от лифта, спасибо, что выбрали нашу компанию…». Мама слегка скована, а я растаял, приветствую служащих взмахами рук. И каюта просто блеск — в лазурно-голубых тонах, на стенах и полках раковины, сушеные морские звезды, и даже потолок цвета моря! Терминал с джойстиком в виде штурвала, подборка книг о море с качественными иллюстрациями, огромная карта на стене — класс!
Маме достался розовый отсек, с высокими креслами и балдахином над кроватью. Выглядит смешно, словно комнатка для новобрачных, но ей нравится и я рад, маме тоже нужно немного сказки, самую капельку чудесного. От настоящей роскоши она отмахнется, а вот чуточку розового сиропа — самое то. Забавно, я подумал о сиропе и тут же в каюту вошел стюард, принес поднос с блинчиками и кофе. Блины были чуть резиновыми, напиток горчил, но все равно — чудесно-чудесно-чудесно! Три дня в море, целых три дня! Жаль, солнце в зените, и я не смогу выйти сейчас на палубу. Мой биосьют слишком дешев, чтобы предохранять от перегрева, придется дожидаться вечера.
Стемнело скоро, или я увлекся чтением? Мама спала, и я тихо выкатился к подъемнику. Вообще-то пассажирам полагается гулять только на верхней палубе, но я прокрался вниз, проталкивая коляску в узком проходе между обшарпанных контейнеров, ящиков с водорослями и грубых плетеных корзин. На палубе шумно переругивались матросы, передвигая чужой скарб. Ухватившись руками за леера, я с трудом приподнялся из коляски и свесился над водой. Море было совершенно черным, и сколько я ни вглядывался — ничего не было видно. Воздух пах солью и свежестью, лишь иногда подмешивая едва заметный рыбный акцент. Я ловил ртом мелкие брызги, вытягивал шею — пытался надышаться морем, надолго, может быть навсегда, пытался захлебнуться восторгом от ощущения бескрайней свободы, бесконечного простора черной непрозрачной воды. Вероятно, я так увлекся, что не заметил, как вылетел за борт. Костюм мгновенно намок, стал тяжелым — я запаниковал, нервно ломая крючки, пытаясь выбраться из мокрой тряпки. Легко сказать — биосьют не так-то легко снять. Наконец, я справился с этой задачей — и удивился. Я дышу, я плыву? Отчего-то вода совершенно не доставляет мне неудобства, напротив, здесь так легко, так приятно, так… красиво. Море вовсе не черное — даже в ночи видны яркие краски. Там — стайка светящихся рыбок убегает от темного пятна, здесь проплывают мелкие фосфорецирующие водоросли, ниже видны загадочные зеленоватые огоньки… Увлекшись погружением (я отчетливо понимал, что погружаюсь, а не тону) я не сразу заметил в глубине небольшой стеклянный купол. Постройки? Так близко к побережью? Я устремился было вниз, как вдруг в висках резко заломило, перед глазами вспыхнуло белым, и я потерял сознание.
Очнулся я в комнате с одной стеклянной стеной, за которой проплывали мелкие, невзрачного вида рыбки. Помещение было залито водой на треть, и, судя по ракушкам и лентам водорослей на полу, водоразлив произошел давно. Комната пуста, не считая кровати светлого металла, на которой я сидел, и странного кубического сооружения в углу. Как меня сюда занесло, черт побери? Ладно, размышления позже — нужно выбираться. Я потянул дверь, но выйти не успел: навстречу мне вплыли два мутанта в замысловатых костюмах. Ни лица, ни тела в мешковатой одежде не выдавали признаков пола, но особь с длинными волосами я для себя определил как женщину. И очень удивился, когда «женщина» заговорила низким мужским голосом.
— Ты мутант или присадочник?
— Присадочник? А, франкенштейны Краппо! — я чуть не откусил себе язык за болтливость. А вдруг это демаряне? Думай, что говоришь! — Нет, я мутант от рождения.
— Хорош. Твое тело практически идеально.
— Вы смеетесь надо мной?
— Вовсе нет. Меня зовут Билл. Мы с Джули тоже мутанты, первой волны. Слышал о таком?
—Читал, — я решил ответить уклончиво. Значит, того, стриженного зовут Джули? Здорово же меня обманула прическа.
— Как попал к нам? — Билл, похоже, решил меня допросить без долгих церемоний.
— Выпал за борт.
— Сообразил уже, или надо разжевать?
— Сообразил что? Пока я только понял, что могу дышать под водой. Долго.
— Главное ты уже усвоил, молодец. Про «Биосферу-3» когда-нибудь слышал?
— Да, но знаю мало. К тому же мне казалось, ее монтировали гораздо дальше от материка.
— Правильно казалось, — Билл не баловал длинными фразами, — Это мы ее переместили ближе, здесь проще торговать с сушей.
— Торговать? Разве «Биосфера» не была разрушена? И куда делись демаряне? Если я не путаю, они не были мутантами.
— Джули, расскажи ему, у тебя это лучше выходит. Терпеть не могу повторяться перед каждым ньюби.
И Джули заговорила. Голос у нее, вопреки ожиданиям, был мягкий и вкрадчивый, совсем неподходящий к грубому лицу.
— Многие мутанты, особенно первая волна, стремились свести счеты с жизнью. Способы были разные, иногда довольно замысловатые, впрочем — кто настойчиво ищет смерти, встречается с безносой довольно скоро. Тем, кто решил утопиться, повезло — внезапно выяснилось, что в море не так уж плохо. Мы прекрасно плаваем, нашим легким и коже не вредит соленая вода, мы выдерживаем погружения втрое большие, чем профессиональные ныряльщики. Даже старятся мутанты в море гораздо дольше. Мне вот, — Джули усмехнулась, — девяносто шесть лет, а Биллу сто двадцать. Мутанты созданы для моря.
— Кем? — я удивился своему голосу, и вопрос вышел полузадушенным.
— Природой, мальчик. Ее не обманешь. Люди так загадили сушу, так испортили своей цивилизацией материки, что выжить смогут только в океане. Знаешь, что сейчас из десяти детей девять рождаются мутантами?
— Нет, про это не писали.
— Просто такая информация не попадает в газеты. Общество запугано и пытается отгородиться от реальности, замалчивая то, что происходит в действительности.
— Вы спросили, не присадочник ли я. Вы враждовали с демарянами? Что с ними стало? Их убили?
— А мальчик быстро схватывает, — хрипло рассмеялся Билли. — Я всегда выступал за уничтожение присадочников.
— И совершенно напрасно, — Джули сделала странный жест, и я заметил ее руку. Вполне обычная человеческая кисть, нежные тонкие пальцы. Никаких плавников.
— Ты же знаешь, мы были оторваны от мира, — продолжила Джули, — а у демарян было все: наука, город, производство. Даже тюлени были приручены ими, а не нами.
— Подумаешь, тюлени, — пробурчал Билл, — мы сами неплохо собирали ракушки, и ничего, не развалились.
Это было похоже на давний, затянувшийся спор, а мне не хотелось быть свидетелем чужих разногласий. Откашлявшись, я спросил:
— Так что же произошло с «Биосферой»?
— Мы немного приспособились к жизни в море, построили даже подобие деревень, наладили быт, когда пришли присадочники. Краппо не обманул — он и вправду создал чудо-лекарство, но в последний момент испугался и подсунул комиссии пустышку. На суше его присадки бесполезны, даже вредны — слишком высок риск мутации у последующих поколений, но вот под водой… Демаряне оценили изобретение. Их средства позволяли воспользоваться присадками, плюс они увлекли в свои сети нескольких банкиров, страдавших неизлечимыми болезнями, — при этих словах Билл хмыкнул и пробурчал что-то неразборчивое, — и отказа в деньгах не было. Город был построен очень быстро, промышленность развивалась, наука финансировалась.
— А вы?
— А нас долго игнорировали, пока не наладился обмен. Мы поставляли дары океана, взамен нам платили лекарствами и вакамантом, и так прошло пятнадцать лет, пока не произошел бунт.
— Какой бунт? — я совершенно растерялся, — прирученные тюлени взбесились? Я что-то читал об этом.
Джули мелодично рассмеялась.
— Нет, бунт среди демарян. Понимаешь, мальчик, их общество было замкнутым, строго иерархическим, и насквозь религиозным. В какой-то момент детям пришло в голову, что поклоняться статуе Дель Мара совершенно необязательно, нужно лишь иметь побольше вакаманта. Они устроили бои за склады материала, разрушая город. Немногим из смутьянов удалось бежать на сушу, но, как я слышала, им не повезло. Отцы настигли и покарали смутьянов. Сейчас, насколько нам известно, демарян осталось не больше десятка. Они осели в прибрежных районах и совершенно неотличимы от обычных жителей, разве что болеют редко. А мы восстановили остатки города, немного модернизировав его под себя. Добавили воды в помещения.
— И вам здесь нравится?
— Нам здесь хорошо. Мы наладили быт, восстанавливаем производство, возможно, скоро займемся и наукой.
— И всем мутантам можно к вам прийти? — голова моя пухла от обилия информации.
— Конечно. «Нормальные» не выживут, но для мутантов тут рай. Хочешь, присоединиться к нам?
Я замешкался, потом выдавил:
— У меня мама. Она… нормальная.
— Чем-то нужно жертвовать, мальчик, — подал голос Билл.
— Не надо, Билли, не дави на ребенка. Сколько лет твоей маме, мальчик? А, впрочем, неважно. Можешь присоединиться к нам, когда будешь готов. Когда твоя связь с сушей прекратится — вспомни о нас.
— Мы, что, так его и выпустим? — возмутился Билл, — Да он же сразу все выложит. Не успев наделать в штанишки.
— Билли, посмотри на него. Ты видишь? Это наше будущее, которому нельзя ставить препятствия — оно придет, не заметив твоих кордонов. Мальчик, постарайся молчать о том, что видел. Говори только близким, лучше мутантам — пусть знают, что есть место, где их ждут. Запомнил?
Я кивнул, и Джули проводила меня к выходу.
Я довольно долго поднимался к поверхности, любуясь окружающим меня миром. Надо же, я создан для него, я не урод! Эге-гей, буду жить и работать в океане! Это вы не нормальные, а я нормален!
Динь-дон, динь-дон
Как большие птицы,
Будем в небе голубом
Целый день кружиться.
Над морем стоял штиль, солнце пекло невыносимо. От навалившейся жары стало плохо, чудились какие-то стеклянные дворцы, заполненнные людьми. Промучавшись несколько минут, я совсем одурел от жары, и не понял, как меня втащили в лодку. А затем меня унесло в совершенно чудесный сон, где Линда, Тим и я играли в салочки, пытаясь дотянуться до друга ветками кораллов. Яркие рыбки резвились вокруг нас, заплывали в волосы, тыкались в лицо — а мы выпускали цепочки пузырей из носа и дружно смеялись. Одна из рыбок подплыла к моей руке, надулась, продемонстрировав круглые колючие бока, и внезапно уколола в предплечье…
***
Проснулся я в больничной палате. На дешевом колченогом стуле между тумбочкой и моей кроватью сидела мама и плакала.
— Джен, ты в порядке?
— Конечно в порядке мама, я просто поплавал. Ничего страшного.
— Я так испугалась, когда ты исчез! Я совсем не знала, что делать, зачем дальше жить… Не бросай меня, сынок!
— Мам, все нормально, честно-честно. Позови врача, я попрощаюсь. Очень хочу домой.
— Сынок, подожди, врач говорит, тебе еще рано выписываться — надо понаблюдать.
— Но я же в порядке? Только грудь немного чешется.
— Это после операции, скоро пройдет.
— Операции?!
— На легких. Я подумала, — мама торопливо глотала слова, — что нельзя откладывать, раз судьба предоставляет такой шанс. Ты нашелся, пароходство выплатило большую компенсацию, врач был случайно свободен… Прости, что не стала дожидаться, когда ты придешь в себя, так все удачно складывалось, что я решила сама, мы же вместе мечтали…
И тут я заревел, как маленький. Я колотил руками по кровати, орал так, что набежал персонал, разбил ладони о стенку и край кровати, кажется, расколотил капельницу. А мама успокаивала, говорила, что я нормальный, хороший мальчик, что совсем немного, еще чуть-чуть — и мы сделаем следующую операцию, на руках, и я стану совсем-совсем обычным, а дальше будет легче, нужно только потерпеть, поднакопить денег, а затем…
***
У каждого свое «никогда». Никогда не полететь в космос, не получить наследство, не стать художником. Много разных «никогда» для каждого человека. Мое «никогда» — это море.
Использованы стихи В.Сафонова. |
|
|
|
Время приёма: 15:51 04.04.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев