 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Степан Муравей завис над кратером и принялся любоваться звездами. Грузовик застыл над поверхностью на антиграве, Степан проверил скафандр, вылез на крышу и попытался написать стихи. Красота звёзд всегда подвигала его на стихотворные подвиги, к слову, такие же неуклюжие, как и он сам, а голубая Земля служила музой.
Продолжалась идиллия, правда, недолго, потому что больше трёх минут сержант Муравей украсть у службы не посмел. Он вернулся в пилотный отсек, сделал круг над кратером, и помчался на базу, где его поджидал майор Чепурько. Майору уже доложили, что бестолочь Муравей опять жёг топливо, паразит.
- А-а, самовольщик! - говорил в таких случаях майор Чепурько, начальник базы снабжения четырнадцать дробь семнадцать. – Опять, подлец, Устав нарушил?
- Я больше не буду, я всего ничего, - оправдывался Муравей, задержавшийся над кратером Платона или Риччоли, и тупил взор. Применительно к Муравью выражение носило двоякий характер: то есть, с одной стороны, он буравил пол виноватым взглядом, а с другой, выглядел ещё глупей и неуклюжей, чем был на самом деле. – Я две минуты смотрел.
- Три, - вздыхал Черпурько, и показательно хмурил взор. Вообще-то майор был добродушным человеком, что называется – «отец солдатам», а уж на Муравья вообще обижаться грех. Что взять с такого! – Иди уже, поэт-романтик, и ещё раз! ещё хоть раз!
В стройные ряды армии неуклюжего Муравья побудила вступить реклама социального призыва, агитирующая молодежь вставать в ряды защитников порядка от всякого экстремизма. Ему казалось, что он станет немножко представительней, как те красавцы-военные, что шлют своим девушкам портреты в рамочках и получают в обмен заслуженное восхищение, а порой поцелуи и прочее. Но в отряды общественной безопасности Муравья не взяли, а отправили водить грузовики.
Мать говорила, что армия Степана сильно изменила, но он что-то слабо в это верил. И уж тем более рассосалась надежда на то, что через пятнадцать лет контракта он вернется на гражданку героем и ветераном. Кто-то получал ордена и медали, упорядочивая мир и разгоняя сходки демонстрантов и экстремистов, а Муравей в подавлении беспорядков не участвовал, и методично перевозил грузы из точки А в пункт Б. Ну а по дороге задерживался поглядеть на звезды. Почему-то с высоты нескольких километров глядеть на звезды было интересней, чем с поверхности или смотровой вышки. Высота приближала к космосу.
- Сколько пожёг топлива! - сетовал Чепурько. – Вычту из довольствия. Муравей, хочешь, лети в увольнительную на Землю, и кончай мне тут со своей романтикой.
На Землю Муравей не хотел, на Земле он уже был. Там было неинтересно: те же витрины, те же рестораны, спортзалы и прочие признаки цивилизации. Только то, что гулять под можно открытым небом. Но с тех пор, как в скафандры была встроена экстренная система мгновенного анабиоза, под лунным небом гулять стало также безопасно, как и под земным. Только целоваться было нельзя, но современные скафандры, за исключением традиционных круглых шлемов, были такие тонкие, что на них сверху надевали одежду, а комиссия общественной морали даже запретила носить скафандры, не прикрывая бёдер. Так что, за исключением поцелуев, прогулка влюбленных на пыльных просторах выходила вполне полноценная и к тому же в некоторых романтических моментах безопасная. Правда, на Земле небо было голубое и, как писалось в туристических проспектах, «эксклюзивное», но вон, на спутниках Сатурна и Юпитера виды ещё удивительней. Короче, Муравья манила исключительно романтика звёзд.
Вот только на звёзды никто лететь не собирался. За пределы системы периодически отправляли автоматические боты, астрономы пачками открывали новые планеты, разведка нашла уже среди них пригодные для жизни, но полёты и освоение сочли нерентабельным, да и ненужным. И Муравью от этого было грустно.
Он всё дольше задерживаться над кратерами Платона и Шиккарда, выбирался на крышу и смотрел вверх, туда, где над головой открывалась бездна.
* * *
Никто не обратил особого внимания на очередной проект комиссии общественной безопасности, но для Степана все изменилось, когда началась подготовка к первому пилотируемому полёту за пределы системы. Началась из практических соображений – чтобы сплавить экстремистов к чёртовой бабушке, приносить пользу и колонизировать какую-нибудь планету. Часами Муравей бродил по коридорам, думая о том, как совсем скоро вылезший из лунных доков и зависший на орбите «Неустрашимый» рванется к звёздам. Но у сержанта-контрактника не было совершенно никаких шансов попасть на борт, и от этого на душе становилось погано, душила тоска и хотелось бесконечно бродить по городским коридорам.
На одном из ярусов, проходя мимо молодежной данс-точки, он встретил её. Стипу, в тяжелых ботинках старинной модели и с серёжкой в суставе указательного пальца. На Муравья, чужого на данс-точках и неуклюжего в молодежных компаниях, глядели агатовые глаза над яркой малиновой улыбкой – произведением талантливого стоматолога, а на лоб падали синие, голубые, сиреневые, жёлтые и лиловые пряди. Бледные узкие губы шевелились, напевая под ритм дигги-рока. Она была своей в этой компании, сидела по-турецки около стены и курила кальян. Напротив бились под ломкие звуки её приятели, а может, совершенно неизвестные девчонке люди.
Степан не знал, как познакомиться, потому что он казался себе – да и был таким, чего уж скрывать – слишком простым и немодным до безобразия. Еще он был робким, застенчивым и нерешительным.
- Эй, солдат! Чего не дёргаешься? Садись сюда, кури со мной. Не куришь – так просто садись.
Стипа познакомилась с ним сама, и у них неожиданно завязалась крепкая дружба. Стипе было шестнадцать, и она была своей во всех андеграунд-компаниях. Она увлекалась полётом на стрипперах, физикой, музыкой и училась в консерватории. Жаль, увольнительные случались редко, но зато они переписывались и говорили обо всём на свете. Муравью было немного обидно, что Стипа, как все, не собиралась лететь к звёздам и не понимала, что за блажь у Муравья такая.
Муравей объяснял, как мог, и однажды Стипа заметила:
- Это хорошо, что у тебя есть мечта. У большинства моих знакомых её нет.
У самой Стипы тоже была мечта, она хотела стать физиком и изучать кварк-дивонные тремодуляции кристалловидных структур. Космос её не манил, потому что был для неё привычным и родным, а такой ли он за пределами системы или нет, она почему-то никогда не задумывалась. Но, с другой стороны, Степан ведь тоже не замечал прелести кварк-дивонных тремодуляций!
Муравей чувствовал, что она не такая как все, и однажды показал ей стихи. Поскольку к имени «Стипа» у Муравья придумывалась только рифма «липа», он назвал в поэме девушку Спикой. К Спике он вообще никакой рифмы придумать не мог, бился, бился, плюнул, оставил всё как есть, обозвал белым стихом, но Стипа сказала, что ей всё равно очень понравилось.
Потом начались облавы, и Стипу заперли дома родители. Встречаться и даже переписываться не получалось – девчонке обрубили все каналы связи, и теперь Муравью стало жить отчаянно скучно. Долгими ночами он думал, а не любовь ли это? Наверное, не любовь, потому что дружба их протекала слишком спокойно и размеренно. Кроме того, любая страсть порождает кипение чувств, вспышки ревности, ненависти и мгновения сладостного примирения, а Муравей со Стипой никогда не ссорились, хотя у них были очень разные характеры. Когда они в чем-то сильно не сходились мнениями, Стипа тактично переводила тему на космос или тремодуляции, и кто-то начинал рассказывать, а другой его слушал с огромнейшим интересом. Муравья, правда, немного шокировали малиновые зубы Стипы, он привык к более спокойной – голубой, розовой – гамме, а также то, что Стипа не стеснялась в выражениях, особенно в адрес «несчастных мещан, тупых девяносто девяти процентов населения» и правительства, а еще употребляла всякие выражения и говорила вслух «жопа», чего мама Степана, например, никогда бы не одобрила.
В общем, Стипа была хорошей, и он мечтал показать ей однажды, какой вид открывается в районе кратера Гимальди, если зависнуть над ним на военном грузовике.
* * *
Отлёт «Неустрашимого» приближался, и Степан делал всё, чтобы отправиться добровольцем. Всё – это засыпал письмами все инстанции, адреса которых ему выдал центральный информаторий. Тщетно его убеждали, что добровольцев вообще не планируется, только экипаж и асоциальные элементы.
- Я не асоциальный, но я тоже готов колонизировать на благо системы, - убеждал он. – Возьмите меня, пожалуйста!
Все сорок восемь кандидатур экипажа и работников отдела исполнения наказаний были уже одобрены, но Муравей готов был работать поваром, мойщиком, денщиком или даже лететь в камере для асоциалов. Готов был сесть на губу, лишь бы полететь! Так и сказал майору Чепурько. Мол, давайте вы меня на гаупвахту посадите, а я потом в космос полечу. Но начальник базы, по-отечески хая Степана за бестолковость, ценил его в то же время за исполнительность, и в подобной авантюре участвовать отказался. Чепурько на пару с психологом часами беседовал с упрямым сержантом, почему-то хотевшим к звёздам, будто ему Марса с Плутоном было мало, но Муравей был безутешен. Он хотел на «Неустрашимый»!
Сильней всего Степана поражало, что больше никто не хочет лететь. Когда-то, читал он в старых книгах, каждый второй школьник мечтал стать космонавтом. А теперь космонавтом действительно мог быть каждый, и пилотирование там, где нельзя было всё доверить автоматике, стало рутинной и ничем не выдающейся работой. Реализация всех технических прогнозов свалилась на мир слишком быстро, прогресс помчался, и почти все мечты человечества были исполнены. А ведь страшнее всего – добиться цели, не успев придумать новые горизонты. Не было смысла мечтать о технических новшествах –новинки появлялись каждый день, и не успевали к ним привыкнуть, как на прилавках появлялось что-то новое. Мечтать о встрече с удивительными существами тоже пропала необходимость, потому что каждый, кто хотел, мог вырастить себе третий глаз или пятое ухо, или еще что-нибудь позабавней в клинике пластической хирургии. Вон у Стипы вид, как у настоящей инопланетянки! Площадки, отели и полигоны конструировали фэнтэзийные миры, в которых можно было жить за весьма умеренную плату, а интерес к многообразию социальных взаимоотношений пропал ровно тогда, как позволили существование крохотных сектантских республик с любым выбранным строем. Разумеется, под силовой оградой и наблюдением. Немало специалистов по теоретическому социальному моделированию стали академиками! Ну а с принятием нового семейного кодекса совершенно исчез интерес к экзотическим семейно-половым взаимоотношениям, потому что всё, что в этом плане можно было придумать, появилось в системе. Мечтать оказалось не о чем. Все было.
Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.
- Я в космос хочу, - говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.
- Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету чёрт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, - отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а ещё больше – в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.
Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать, и еще иногда – размножаться или просто гонять балду, но звёзд у тебя быть не может.
* * *
Четырнадцатая дробь семнадцатая готовилась к переброске грузов в трюмы «Неустрашимого». Среди грузов значились и капсулы с асоциалами, но Степан был тогда в увольнительной и не участвовал в этом действе. Рассказывали, было весело: по всем каналам показывали драку военных с асоциалами, которых никак не могли впихнуть в транспорт. Говорят, даже майор Чепурько участвовал, фингал получил, и ему за это орден дадут. Муравей все прозевал, и награду проворонил, а мог бы!.. Но он в это время занят был – стихи сочинял. Для Стипы.
… «Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, и потом они разлетятся в разные стороны: он – на базу, а «Неустрашимый» - к звёздам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, назначением были недовольны. Полёт, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия у Муравья не было.
- Сержант, - сказал ему вчера Чепурько, - ты не расстраивайся сильно, закончится контракт – ну и полетишь себе. Там и сообщение нормальное наладят.
- Когда закончится контракт, - сказал Муравей, - дорожка будет проторенной, и только и останется, что носить по ней брёвна…
- Тоже верно, - ответил майор. – Дорожку проторят, грузовики пустят, срок полета сократится – сам прыжок-то мгновенный, это предпосадочный заход в систему разведать надо. Вот и будешь грузовики водить, на звезды любоваться.
Муравей вздохнул горько. Он-то хотел ступить на неизведанную землю, или как там она будет называться. А вовсе не на покрытую площадками для гольфа.
Вот сейчас он и сидел, любуясь на передаваемый сорок четвёртым каналом вид на «Неустрашимый». Красота! Королева человеческого муравейника горделиво зависла на орбите, и тонкой цепочкой огней тянулись к ней грузовые боты. Завтра – тот единственный раз, когда, Степан сможет приблизиться к этой громаде. Ещё повезло, что смена хорошо встала… Если честно, надо Чепурько говорить спасибо: сжалился над Степаном и сделал ему такой подарок. Муравей взял с полки книгу и принялся перечитывать «Правила стандартных грузоперевозок».
Раздалась легкая мелодия «Трепетание крыльев бабочки» – пришло сообщение от Стипы. Муравей, ощущая, как душа наполняется лёгким трепетом, раскрыл послание. «Ну вот и все, - писала Стипа. – Прощай, Муравей. Рассказывать не буду, долго, да и тебе будет не интересно, но вот как получилось – лечу я, а не ты. Целую, люблю, забывай побыстрей». Муравей долго смотрел на невесомый экран, раскрывшийся над стопкой старых потрёпанных книг о дальних морях, и чувствовал, как по сердцу сочится грусть. Нет, они встретятся, конечно, обязательно встретятся через пятнадцать лет. Он придёт, прилетит к ней по проторенной дорожке. Когда у неё будут другие взгляды на жизнь, другие интересы, наверное, другая любовь и, может быть, дети, рождённые под чужим солнцем.
- В полет отправляются элементы, создающие угрозу нормальному существованию общества: преступники, не желающие жить по его законам, и экстремисты, не желающие принимать существующие традиции, - тараторила ведущая с модным в этом сезоне зеленоватым оттенком кожи. И, глядя на неё, совершенно непонятно было, что на других планетах может увидеть человек такого, чего не видел у себя дома. – Пусть же тратят свою энергию, покоряя чужие просторы!
Степан лёг, а перед глазами стояли Стипа и таинственные миры. Он не заметил, как уснул.
Утром он встал и пошёл в грузовые ангары. Вывел грузовик на орбиту, аккуратно подвел к «Неустрашимому», и смотрел на внутренности складского отсека, пока лапы грузчиков забирали привезённые упаковки с едой и инструментами. Потом полетел на базу, и на полпути закрыл глаза и нажал красную кнопку.
… Тьма была бесконечной, а звёзды – прекрасными. Где-то рвался из раскаленных недр огонь, где-то рождались новые светила, а в шлемофоне орал голос майора Чепурько:
- В чем дело, Муравей?! Сержант Муравей, почему катапультировались? Что случилось, Степан, Степан, ты меня слышишь?
- Слышу, - ответил Муравей. – Я лечу.
- Куда?!! – заорал Чепурько. – Марш на базу, придурок! Трое суток гаупвахты!
Степан ничего не ответил, продолжая разглядывать хороводом мелькающие звёзды.
- Стёпа, Стёпушка, я тебя очень прошу, - уговаривал Чепурько. – Ну понимаю, ты переутомился, я выпишу отпуск, полетишь куда-нибудь… Ну чего ты, а? Тут смотри какое движение, врежешься ведь!
- Муравей, недоумок, марш на базу и не блокируйте движение! – рявкнул диспетчер линии.
Степан включил маневровые, и, не прекращая тихо улыбаться, аккуратно повел капсулу к «Неустрашимому». Все ближе и ближе.
- Ты что делаешь, идиот? – заорал Чепурько.
- Дезертирую, - спокойно ответил Муравей.
Все смешалось на базе, в диспетчерской и даже, наверное, в разных вышестоящих инстанциях. В эфире творилось невообразимое. Сквозь гомон сотен голосов прорывались маты майора. Степан улыбался.
- Откройте шлюз, - сказал он через несколько минут, когда корабль был совсем близко, - а то разнесу к чёртовой матери.
Голоса резко замолчали, а потом створки шлюза начали медленно растворяться.
- Спасибо, - сказал Муравей. – Товарищ майор, вы к нам потом залетайте. И привет нашим, на базе.
Маме он решил написать позже, когда проложат нормальный маршрут. Перед глазами стояло лицо Стипы, которая, может быть, именно сейчас приникла к иллюминатору своей камеры. И сердце затрепетало крыльями бабочки.
Он летел. |
|
|
|
Время приёма: 14:54 29.01.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев