 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Людей можно пытать и убивать. Их можно поджаривать на кострах, взрывать при помощи бомб, расплавлять бластерами, расстреливать из пистолетов-пулемётов, размазывать по стенам бейсбольными битами, кромсать бензопилой, выворачивать кишки сапожными ножами; их можно запирать в железных девах, пытать на дыбе, ломать челюсти и отрезать пальцы ножом для сигар, можно скармливать ручным медведям, вешать и гильотинировать, им можно отрезать конечности, выжигать глаза и вырывать языки, можно полосовать их плетьми и батогами, можно сдирать кожу живьём и сажать на кол. Много ли ещё способов – смотрите в кино, смотрите в реальности.
Собак
Трогать
Нельзя.
Его зовут Шут. Он вовсе не смешной, нет, не подумайте. Он страшный. Он ростом с телёнка, у него огромные клыки и скомканная чёрная шесть. На его боку – старый шрам, я не знаю, откуда он появился. Это произошло ещё до появления Шута на корабле. Шут ходит медленно, опустив к полу тяжёлую голову. Иногда он поднимает печальные глаза и смотрит в лица людей. Иногда он ложится, кладёт морду на лапы и закрывает глаза. Он лучше нас всех, мне кажется, потому что он никогда не злится по пустякам, никогда ни с кем не спорит. Он никогда не сделает подлость, не продаст.
- Прогресс – странная штука, - говорит Кайзер. – Мы триста лет летаем в космосе, каждый год открывает новую планету, каждые десять лет мы эту новую планету осваиваем, каждые пятьдесят лет изобретаем новый тип двигателя, который может развивать ещё большую тягу, который может комкать пространство ещё эффективнее. А на экране у нас – по-прежнему старое доброе двухмерное кино.
Потому что трёхмерное просто неудобное, вот и всё.
- Нет! – возражает Кайзер. – Потому что прогресс управляется. Потому что человечеству важнее добраться до какой-нибудь очередной альфы неизвестного созвездия, чем смотреть на новые приключения Маугли в космосе.
Нет такого фильма.
- Будет. Если сняли фильм “Давид Копперфильд со станции Андромеда”, значит, снимут и про Маугли. Названия современных фильмов начали напоминать наивные, но живописные названия ужастиков 60-х годов двадцатого века.
Заря кинематографа.
- Вот-вот. “Техасская резня бензопилой” чего стоит! Или “Зомби-мутанты с Венеры”.
Я такое не смотрю.
- А посмотри. Это интересно. Это история кино. Глупая, смешная история.
Шут медленно поднимается и покидает пультовую.
- Этот кино не любит, - усмехается Кайзер.
Подхожу к пульту. Кайзер дотягивается до управления системой наблюдения и переключает её в режим видео. Телевизор для просмотра кино находится, конечно, в кают-компании, но ловкие руки Кайзера взломали систему наблюдения, и теперь, помимо звёздных карт и зелёных локационных плоскостей, на огромном экране в рубке управления можно посмотреть какие-нибудь “Приключения капитана Скайлифтера”.
Нам до швартовки полтора часа.
- Успеем. Что-нибудь короткое и динамичное из коллекции нашего балагана.
Стрелялку.
- Естественно.
На экране появляется эмблема Columbia Pictures, компании, которая исчезла двести лет назад.
Сколько этому лет?
- Двести пятьдесят.
Я почти угадал.
Кайзер смеётся.
На экране огромный мексиканец из фантастической пушки размазывает по стенам питейного заведения небритых отморозков.
Это “Отчаянный”. Я смотрел этот фильм две тысячи раз, потому что Кайзер всегда ставит его фоном, когда нужно делать что-либо нудное, но требующее внимания. Например, расчёты для швартовки.
Примерно через полчаса появляется Шут. Он уныло смотрит на меня и облизывается. Я отрываюсь от бегущих по монитору чисел и от рёва шотганов, иду на камбуз.
- Обожрётся, - ласково говорит Кайзер.
Тебе жалко?
Кайзер усмехается.
Собачьих консервов у нас – завались. Разных: мясных, рыбных, овощных. Больше, чем человеческой еды. Впрочем, Шуту часто перепадает что-нибудь и с нашего стола.
- Держи, - наваливаю ему в миску какой-то куриной смеси.
Шут медленно чавкает, поглядывая на меня исподлобья, чтобы я не отнял у него еду.
Возвращаюсь в рубку.
Колония Санграаль – самая крупная из инопланетных колоний. Тут живёт и работает одиннадцать тысяч человек. По сути, это небольшой город. Есть люди, которые живут тут десятки лет и не жалуются ни на что. У них есть интернет, к ним поступает самая свежая информация, музыка, кино. Они могут заказать всё, что душа пожелает. Они собирают марки (которые не печатаются уже сто с лишним лет), монеты (существующие нынче только в юбилейных сериях) и постеры с Суперменом и Бетменом, которые никогда не устареют. Их дети играют с отличными игрушками. Их жёны готовят из отличных продуктов.
Да, здесь всё дорого – из-за доставки. Но эти люди получают в десятки раз больше, чем могли бы получать на Земле. Потому что они добывают калифорний. Резерфордий – в стабильном состоянии. Уран – так, побоку, его там десятки тысяч тонн. И поставляют на Землю, которая жрёт энергию, как Крон – своих собственных отпрысков.
Чаще всего на подобных внеземных станциях работают по контракту. Четыре года. Пять. Семь. И человек обеспечен почти до конца жизни. Здесь работают отличные учёные. Отличные садовники. Отличные слесари. Отличные пилоты.
Отличные врачи.
На экране Антонио Бандерас занимается любовью с великолепной Сельмой Хайек, безбожно красивой, как всегда. Мёртвой уже двести лет. Кайзер отрывает взгляд от цифр и смотрит на экран.
Пора готовиться к швартовке.
- Сейчас, - говорит он.
Конечно, после того, как нехорошие бандиты сожгут книжный магазин героини. Тогда можно и поработать.
Кайзер никогда не думает, что нас всего двое. Если что-нибудь откажет, если швартовочные захваты не поймают корабль, то он всей своей тысячетонной громадой врежется в станцию. И вина будет на нас. Причём мы не будем козлами отпущения: вина и в самом деле будет на нас. Я не хочу сказать: на Кайзере. На мне тоже. Только Шут будет ни при чём.
Грохот выстрелов на экране заглушает фразу Кайзера.
Что?
- Выхожу из завихрения.
Пока всем заправляет автоматика. В завихрении нет перегрузок, нет координат, нет космоса. Просто мы превращается в точку в одном месте пространства и обращаемся обратно в корабль в другом, отстоящем на десятки световых лет.
Надо Шута привязать.
- Так давай, поторопись.
Шут и сам уже здесь. Он чувствует настроение людей. Для него мы укрепили на обыкновенной койке несколько ремней, чтобы привязывать его во время тряски при выходе из завихрения. На первых порах он сопротивлялся, но теперь сам подходит к койке и ворчит.
Затаскиваю Шута на койку, перетягиваю ремнями. Его тяжёлая голова покоится на подушке. Взгляд – печальный.
- Poehali, - Кайзер по-русски произносит легендарное слово космонавта Гагарина.
Бандерас исчезает. На экране – схемы и числа.
Сажусь, привязываюсь.
- 100 секунд, - говорил Кайзер.
Отсчёт ведётся красными электронными цифрами прямо перед нашими глазами.
Эта процедура – уже в стотысячный раз. Рейс в неделю. Два рейса в неделю. Три рейса в неделю. Нам хорошо платят, но я, честно говоря, уже устал. Хочу в отпуск. Земля. Земля, слышишь?
Пятьдесят.
Кайзер напевает мелодию “El Corazon” из “Отчаянного”.
Сорок. Тридцать. Двадцать. Десять. Точка.
Корабль начинает трясти, страшно трясти. Человек со слабым вестибулярным аппаратом, да и просто непривычный к процедуре, тут же опорожнил бы свой желудок. Мы привычные. Шут – тоже. Шут – это вообще уникум. Он может сытно поесть перед самым прыжком, а во время прыжка ещё и отлично спать.
На обзорном экране появляются звёзды и станция.
Она слишком близко.
- Чёрт, - говорит Кайзер. – Что происходит?
Программа рассчитывает расстояние с точностью до миллиметра. Эта программа неизменна уже несколько лет. Она служила ещё нашим предшественникам. Она служит всем транспортникам Земли.
Дистанция?
- Два километра.
Нужно как минимум пять.
- Знаю. Вручную.
Кайзер лихорадочно щёлкает по тачскрину.
Я щёлкаю по своему. Он открывает правый захват-лепесток, я – левый. Главное, чтобы станция тоже среагировала и успела открыть захваты. Краем глаза смотрю на экран: левый лепесток станционного шлюза почти открылся, порядок, успевают. Правый – только начал. Не успевают, точно. Нас занесёт и мы сомнём захват корпусом. И ещё полдня как идиоты просидим в корабле, пока нас подцепят на буксир и оттащат к другому шлюзу, где всё сделают вручную.
- Не раскрывай захват, - говорю я Кайзеру, - испортим и наш.
- Поздно.
Правый станционный лепесток почти открыт, но его не хватает. Я пытаюсь кое-как открыть свой захват. Раздаётся грохот.
Корабль трясёт. Экран мигает: разгерметизация жилого отсека. Станционный лепесток попал точно в тонкую оболочку одного из шлюзов корабля и пробил её. Чёрт. Корму корабля заносит вправо, его огромный корпус плашмя ударяет по станции. Планета внизу безмятежна.
Тряска неожиданно прекращается. Корабль завис, сцепившись со станцией. И тут начинает выть сигнализация. Оказывается, шлюз станции успел открыться. И наш тоже. Корабль оттаскивает назад, и сейчас громадина висит на двух крепежах между шлюзами.
Да, в невесомости нет веса. Но масса есть.
- Что-то тянет корабль к оранжерее! – кричит Кайзер.
Я смотрю на схему сцепки. Корабль заваливается на станцию, вырывая шлюз. Прямо под выступом одного из маневровых двигателей – прозрачные перегородки огромной станционной оранжереи. Если крепежи шлюза не выдержат, корабль боковиной пробьёт этот фибергласс, или как он там называется – я не знаю, из чего делают наружные перегородки, пропускающие солнечный свет. Ну, не солнечный – магирусовый, наверное, если звезда называется Магирусом.
Корабль тянет вниз.
- Там магниты, - говорил Кайзер.
Слабые магниты находятся на малых шлюзах. Они притягивают и фиксируют лёгкие катера. Завалившись, корабль кормой как раз достаёт до одного из малых шлюзов. И магнит для катера, почему-то не отключённый, тянет на себя махину транспортника. И выворачивает крепежи большого шлюза.
Я понимаю, почему магнит не отключен. Катера причаливают часто, раз в двадцать минут: отключать нет смысла. Пока команда порта среагирует и отрубит магниты вручную, корабль притянет к оранжерее.
- Лепесток, - кричит Кайзер. – Надо открыть правый лепесток.
Правильно. Корабль упрётся в него. Открытый лепесток удержит корабль хотя бы до того момента, когда отключатся магнит. Или даже до того момента, когда придёт помощь.
Кайзер вскакивает и бежит к шлюзу.
Я бегу за ним. Шут лает, пытаясь вырваться из ремней. На ходу отстёгиваю карабины на его койке, вылетаю из рубки. Шут – за мной.
В шлюзе мигает аварийная сигнализация. Слева от входа в шлюз Кайзер открывает едва заметный люк в стене. За люком – страховая ванта. Это толстый трос, накрученный на стальной цилиндр. Здесь нет никакой электроники – только механика. И иллюминатор с нарисованным прицелом. Из ниши выползает нечто вроде арбалета. Эта штука очень тяжёлая, но с ещё помощью можно выстрелить вантой на расстояние до двух километров, и стальной зацеп на конце троса удержится на любой поверхности. Трос позволит потянуть время, мы успеем отогнуть лепесток.
Это устройство, в общем-то, не для подобных случаев. Им можно подцепить и притянуть к кораблю какой-нибудь объект – вручную. Но в данной ситуации оно может спасти.
Ворочаем арбалет. Наконец, в окошечко прицела попадает что-то удобоваримое: я не вижу. Целится Кайзер. Он жмёт на рычаг-гашетку. Трос начинает разматываться. Я отскакиваю в сторону. Раздаётся щелчок. Захват во что-то вцепился и трос зафиксировало. Всё, можно отжимать лепесток. Трос удержит корабль от падения хотя бы несколько минут. Трос натягивается. Корабль встряхивает.
- Я зацепил за стену станции.
Хорошо.
Мы идёт к шлюзу. Там находятся рычаги ручного открывания лепестков-захватов.
Следующая встряска сбивает меня с ног. Я оборачиваюсь и вижу, что цилиндр вращается, а значит, трос продолжает разматыватся.
- Крепёж сорвало, - кричит Кайзер.
На стене укреплен металлический штырь, выкрашенный в красный цвет. Именно на такой, самый крайний случай. Кайзер сдёргивает штырь и втискивает его в щель между стеной и цилиндром. Цилиндр останавливается. Лицо Кайзера краснеет. Он держит примерно полтонны. Если он отпустит, то цилиндр сомнёт штырь, трос станет разматываться дальше и корабль пробьёт стену оранжереи.
Я хватаюсь за штырь, помогая Кайзеру.
- Ты не сможешь в одиночку отжать лепесток.
Я знаю. Там нужны два человека – в любом случае. Даже если Кайзер удержит эти полтонны хотя бы в течение нескольких минут. Хотя это вряд ли. На штыре – кожаные накладки для рук. С его помощью можно вращать цилиндр вручную, притягивая предмет к кораблю. В данном случае – отталкивая корабль от станции. Но на это сил не хватит даже у самого сильного человека.
Шут смотрит на меня внимательным собачьим взглядом.
- Шут, - говорю я.
- Он не удержит.
Нужно тридцать секунд. Мы успеем. Тридцать.
Я отпускаю рычаг. Говорю: иди сюда.
Шут подходит.
Возьми. Он хватается зубами за кожаную ручку штыря.
- Держи, Шут, - говорю я. – Держи.
Он знает эти команды. Очень хорошо знает. Держи. Возьми. Сторожи.
- Вперёд.
Кайзер аккуратно отпускает штырь. Шута тянет вперёд, но он упирается четырьмя ногами, его зубы прокусывают кожу ручки, он сопротивляется, но держит.
Мы бежим к шлюзу. Рычаги нашего лепестка – с правой стороны. Мы срываем аварийные печати и синхронно тянем рычаги. Мой идёт нормально, рычаг Кайзера застревает. Он виснет всем телом. Лепесток – тяжёлый, усилий одного человека не хватает. Раздаётся скрежет, лепесток открывается, сдирая краску с боковины станции. Щелчок: фиксация.
Если бы корабль сдвинулся ещё на метр, нам бы уже не хватило сил открыть лепесток: он бы упёрся, и всё. Его бы смяло.
Я лечу обратно – к тросу.
Шут не выдержал. Его втянуло, вмяло в щель между цилиндром и стеной, но он не отпустил зубы. Он ведь мог, мог, чёрт подери, отпустить, откатился бы назад, корабль бы упал, ну и чёрт с ним. Но Шут не отпустил. Он упирался всеми лапами – и этого усилия, его мизерного собачьего усилия, хватило, чтобы задержать падение на несколько секунд, которых нам так не хватало.
Отпусти.
Я вытаскиваю его из щели. Она гораздо уже, чем пёс. Его бока ободраны – одна сплошная рана. Челюсть неестественно вывернута. Но он дышит. И смотрит на меня налившимися кровью глазами. И дышит часто-часто.
Я несу его в рубку, за мной – Кайзер. Кладу Шута на стол, он скулит. С боков свисает мясо. По моим щекам стекают слёзы.
Через шесть минут магниты всё же сумели отключить. Через четырнадцать – я следил по хронометру – шлюз взрезали. Впереди бежал я с Шутом на руках, потом Кайзер.
В оранжерее в момент аварии находилось семьсот тридцать четыре человека. К моменту падения корабля успели бы эвакуировать не более двухсот. Пятьсот жизней.
- Врача! – кричу я, пробиваясь через техников.
Он здесь, врач, худой мужчина в техническом белом комбинезоне, с чемоданчиком в руке.
- Я врач.
- Лечи, - Шут ещё дышит.
- Я не лечу животных! – возмущается врач.
- Лечи, мать твою! – орёт Кайзер. – Этот пёс спас всю эту грёбаную станцию! Этот пёс, мать твою, зубами трос держал!
Он орёт что-то ещё, но доктор уже бежит впереди нас к портовой медчасти.
Мы влетаем в павильон, и я кладу Шута на операционный стол. Врач оборачивается и наклоняется над собакой. Ошарашенная сестра огромными глазами смотрит на животное.
Врач поднимает глаза.
- Это бессмысленно. У него все рёбра вдавлены внутрь. Если там есть хоть один целый орган, то это чудо.
Лечи.
- Он умрёт через несколько минут.
Лечи.
- Я только сделаю ему больнее.
Лечи.
От тона Кайзера холодею даже я. Врач судорожно наполняет шприц чем-то прозрачным и вкалывает псу.
- Обезболивающее, - поясняет он.
Потом берёт пинцет и склоняется над собакой.
Это была ошибка оператора станции. Это они неправильно задали координаты точки выхода. А расплатился Шут. Ошибка на пару километров – огромная ошибка в подобной ситуации. Я слышал, что кто-то пошёл за это под трибунал. Но я отказался давать свидетельские показания. Мне было просто плохо.
Шут умер через полчаса. Врач успел извлечь не меньше двадцати осколков рёбер – с одной стороны. Но кровь уже было не остановить. Он просто истёк кровью. Я не виню врача: он сделал всё, что смог.
Держи, Шут. И он держал. Тридцать секунд, пятьсот жизней.
В команде должно быть три человека минимум. Снижение расходов. Два человека.
И пёс. Мой пёс. Наш пёс.
Тридцать секунд. Пятьсот человек. Одна собака.
Я ушёл в отпуск через четыре месяца. У нас, пилотов, длинные отпуска, бывают и до полугода.
Однажды я шёл домой, срезая путь через мелкие переулки и наткнулся на подонков, которые мучили собаку. Это был большой пёс, помесь овчарки и чего-то дворового. Они накинули на него сеть и тыкали в морду горящим факелом. Он рычал, лаял, скулил и бился, но ничего не мог сделать: сеть была пришпилена к земле.
Не долго думая, я подошёл и со всей силы ударил одного из подонков сзади по почкам. Он повалился, как сноп, судорожно хватая воздух. Второй бросился на меня, и наткнулся носом на мою ногу, от его лица осталась кровавая каша. Третий убежал. Я освободил пса. У него были сломаны две лапы – перебиты, опалена шерсть, в одном месте до мяса, на боку чернела рваная рана. Унося скулящую собаку, я ударил ногой первого подонка, всё ещё лежащего на земле. По-моему, я сломал ему несколько рёбер.
Я выходил пса. Я назвал его Джокер, потому что он был очень похож на Шута. Они были одной крови. Он умный, сильный и здоровый, хоть и остался хромым на одну лапу на всю жизнь. Он верный.
И если когда-нибудь мне понадобится его помощь, если когда-нибудь я скажу ему: “Держи”, я знаю, что он будет держать до самого конца – насколько хватит его собачьих сил. |
|
|
|
Время приёма: 12:18 20.01.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев