В два часа пополудни, когда я обедал в столовой полицейского управления Льюиса, ко мне подошел секретарь и сообщил, что Фредерик Клегг по прозвищу Коллекционер, наконец, арестован. Я закончил десерт и отправился в дознавательную комнату, предварительно захватив у себя в кабинете кое-что в маленьком чемоданчике. У меня было предчувствие, что сегодня мне это понадобится.
Так оно и вышло.
Большое белое помещение было ярко освещено. Сержант Боб Макферрин работал как лев. Он метался из угла в угол, бросая вопрос за вопросом худощавому молодому человеку, съежившемуся на табурете возле стола, и после каждого ответа хлестал его по лицу. Я сел в кресло поодаль и стал наблюдать.
– А ну, отвечай, паскуда, – рычал Макферрин, – кто позволил тебе насильно удерживать девушку у себя в доме?
Клегг что-то жалобно прохрипел, и следователь отвесил ему очередную затрещину.
– Какая ещё любовь, идиот? Как ты мог запереть живого человека без солнца на три месяца? Может, ты думал, ей нравится сидеть в подвале?!
Я мысленно покачал головой.
"Слишком много вопросов, Бобби, парень просто не успевает соображать".
Похоже, Клегг и вправду не понимал, чего от него хотят. Боль и страх совсем затуманили его и без того скудный разум.
– Ни о чем таком я не думал, сэр, – плаксиво оправдывался он. – Просто дал ей немного времени. Чтобы, значит, получше узнала меня. Я только хотел ей понравиться...
Макферрин ударил его по щеке.
– Заткнись! Меня не интересуют твои грязные желания. Повторяю вопрос: как ты посмел лишить свободы невинного человека?
У сержанта Макферрина был свой метод. Он напрямик говорил всем этим чокнутым, которых каждый день арестовывают, допрашивают, упекают за решетку то, что хочет сказать им всякий нормальный человек: "Зачем вы преступаете закон? Зачем крадете, насилуете, убиваете? Разве вы не понимаете, что жизнь скоротечна? К чему же бросаться в самое её пекло, почему бы просто не переждать в сторонке? Ведь всем нам уже недолго осталось!"
Макферрин внушал преступникам, что высшей ценностью является "комфорт чистой совести", и в его пользу следует отказываться от злодеяний. Вкупе с ударами по морде метод неплохо работал.
Шмыгая разбитым носом, Клегг всеми силами пытался найти ответ, который устроил бы его мучителя.
– Я... я старался не думать об этом.
– Ты что, оглох? – взревел Боб. – Плевать мне на те прятки, в которые ты играл сам с собой. Отвечай, видел ты, как девушка страдает в заточении, или ты совсем ослеп?
Измученный Клегг выдавил из себя:
– Она не страдала. По крайней мере, не должна была. Ведь я очень любил её. Как никого другого на свете, уж это правда, сэр!
– Значит, ты решил, что Миранда, словно зверёк, будет довольна уже тем, что кто-то по ней слюни пускает?! Кретин! Кто научил тебя так относиться к людям?
Боб в очередной раз замахнулся, но, не ударив, опустил руку. Клегг сполз с табурета и забился в угол, из которого послышалось какое-то странное тявканье. Это были его рыдания.
– Умоляю вас, сэр! Всё что угодно, только не бейте меня. Я больше не выдержу, у меня сердце остановится от ужаса. Не понимаю, в чем моя вина... Её хорошо кормили, покупали всё, что она хотела, и ни разу не сделали дурного. Наоборот, это она пыталась меня соблазнить, только я не поддался. Такая же как все оказалась... Мне-то самому перво-наперво чувства нужны, а просто так я не согласен. Нет во мне этого грубого, скотского, что всех их влечет, от рождения не было. И прекрасно! Будь на свете побольше таких, как я, уверен, мир стал бы лучше...
Я почувствовал, что пора вмешаться.
– Сержант, на минуту, – окликнул я Боба, и показал глазами на дверь.
Мы вышли в коридор. Макферрин, весь мокрый от пота, тяжело дыша, прислонился к стене. Потом внезапно закашлялся, достал из кармана сигарету и закурил.
– Не понимает! Простых вещей не понимает!
– Боб, возьми себя в руки. Ещё немного, и ты просто прикончишь его. Ты же видишь, он слабоумный, и объяснить этому идиоту ничего нельзя.
– Как и всем им...
– Вот именно. Поэтому, давай попробуем по-другому. Где его взяли?
– В магазине для художников на Пенхэрст-Роуд.
– Отлично. Сделаем так: я задержу его сам.
– Кого, сэр?
– Клегга, разумеется.
– Задержите Клегга, вы?!
– Ну да.
– Не понимаю, мистер Фаулз... Где задержите, здесь? Вы хотите, чтобы я сходил куда-то по вашему поручению?
– Да нет же, Бобби! Я просто отправлюсь на задержание вместо тебя, вот и всё.
Было очень забавно наблюдать как по лицу Макферрина расползается искреннее недоумение.
– Э-э, виноват..?
– Не забивай себе голову, просто поверь: я знаю что говорю. Сходи, умойся и смени рубашку, этот подонок всю её тебе кровью забрызгал. А ну, иди сюда!
Мы уже вернулись в комнату. Стараясь не испачкаться, я взял Фредерика Клегга за грудки и легонько встряхнул.
– Мерзавец! Ну, ничего, сейчас мы тебя починим. Вправим твои куриные мозги.
– Только смотрите, сами не покалечьте его, сэр! А то, с такими трудно сдержаться, уж я-то знаю.
Я улыбнулся.
– Тебе бы только кулаками махать, Макферрин. Увидишь, я его пальцем не трону. В котором часу его повязали?
– В начале первого, сэр.
– Спасибо, Боб! А теперь иди, оставь нас.
Вытянув ноги, Клегг неподвижно сидел, подпирая стену. Почувствовав мой пристальный взгляд он застонал и беспокойно шевельнулся. Я раскрыл принесенный с собой квадратный чемоданчик, обтянутый черной бугристой кожей, и достал небольшую хромированную коробочку с торчащими из нее гибкими трубками. Взяв её в руки, я подошел к Фреду и присел возле него на корточки.
– Фредди, ты же помнишь, как мы сегодня встретились, правда? – сказал я, надевая ему на плечо надувную манжету. – Ты тогда как раз смотрел на часы...
Он весь встрепенулся, испуганно наблюдая за моими манипуляциями.
– Зачем это? Что вы делаете?
– Ну, ну, не упрямься.
Я говорил монотонно и внушительно, при этом сжимая и разжимая в руке резиновую грушу. Клегг пытался бороться. Он весь выгибался и, чуть не плача от напряжения, мотал головой из стороны в сторону, будто сопротивляясь порывам ветра.
– Спокойно, Фред! Ты всё отлично помнишь. Отвечай, в котором часу это было?
Нагнетая воздух, я продолжал с усилием выговаривать каждое слово, стараясь, чтобы оно накрепко отпечаталось у него в памяти. Клегг еще какое-то время сопротивлялся, потом обмяк и уронил голову на плечо.
– В двенадцать с четвертью, – гаснущим голосом прошептал он.
Я прищурился на шкалу и открыл клапан манжеты. Сопротивление было сломлено. Клегг спал.
– Ну, вот и отлично. Отдохни тут немного, я скоро вернусь.
Спрятав чемодан в несгораемом шкафу, я запер комнату на ключ и быстро вышел из управления.
Ровно в 12.10 я был на Пенхэрст-Роуд. Прямо под вывеской "Товары для художников" уже стоял зеленый фургон Клегга.
В магазине я нашел его почти сразу. Медленно и неуклюже он двигался вдоль стеллажей, разглядывая товар. Впереди себя толкал корзинку на колесиках.
Несколько минут я ждал удобного момента. Клегг уходил всё дальше от кассы, и едва он очутился в дальнем, безлюдном углу зала, я быстро подошел к нему:
– Ба, Фред! Ты ли это?
Он обернулся и, увидев перед собой незнакомого мужчину, в глазах которого читалась скорее угроза чем любопытство, застыл на месте. Несколько секунд разглядывал меня, наконец, пробормотал:
– Что вам угодно, сэр?
– Тихо, не кричи, – бодро велел я, хотя испуганный парень и так говорил еле слышно. Одной рукой я похлопал его по спине, а другую фамильярно запустил в тележку:
– Можно взглянуть? Ты кисти взял, я вижу. Красивые какие! Барсуковые, беличьи... И краски дорогие. Это масляные, да?
Клегг не отвечал. Насупившись, он вцепился в ручку тележки. Я перевел взгляд на его худую, сутулую фигуру.
– А за спиной что прячешь? Э, да у тебя тут мольберт! – сказал я, протягивая руку.
Клегг попробовал увернуться, но я медленно опустил ладонь ему на плечо, и, наблюдая как бегают его маленькие глазки, спросил:
– Зачем тебе всё это понадобилось, сынок? Новое увлечение? Бабочек будешь рисовать?
От отчаяния на глазах у Клегга выступили слезы. Он прошептал:
– Оставьте меня в покое! Кто вы такой?
– Тот, кто пришел спасти тебя от неприятностей, малыш. Я же знаю, для кого все эти подарки. Ты незаконно удерживаешь дома студентку Лондонского художественного училища Миранду Грей. А знаешь, что бывает за похищение людей? Но это ещё цветочки. Можно ведь просто дать твой адрес отцу девушки, и уж он-то, думаю, приедет не один, а с пятерочкой крепких ребят. Понимаешь, что они сделают с тобой, спасая жизнь Миранды?
Мы стояли, зажатые между окном и полками с товаром. Клегг озирался, видимо, припоминая, в какой стороне выход. Но едва он собрался кинуться прочь, как я стиснул его тощую ручонку повыше локтя.
– Стоять!
Свободной рукой я отогнул лацкан плаща и показал звезду шерифа на зеленом мундире.
Клегг опустил голову.
Я достал из кармана наручники и пристегнул его левую руку к своей правой.
– А теперь слушай внимательно. Сейчас мы вместе идем на кассу, ты расплачиваешься, забираешь товар и мы выходим. Остальное узнаешь на улице. Только смотри, без глупостей. Спусти пониже рукав и делай вид, что просто держишь меня за руку. Будешь себя хорошо вести – отделаешься легко, обещаю. Ну, вперед!
Как ни старались мы прикрыть стальные браслеты, кассирша их всё же заметила. Она удивленно вскинула брови, и оглянулась, ища глазами охранника. Пришлось показать звезду и ей. Девушка сразу смутилась, но я улыбкой ободрил её и приложил палец к губам:
– Тс-с, никому!
Отвернувшись, она кивнула, и мы чуть не бегом выскочили из магазина.
Я сразу потащил Клегга к фургону. Распахнул дверцу, затолкал этого слизняка внутрь и сам забрался следом.
Когда мы немного отдышались, я велел:
– Ну, теперь рассказывай!
– О чем, сэр?
– Обо всём. По порядку, с самого начала.
– Ну что... На усадьбу эту я наткнулся год назад, когда отправился на Юг, собирать коллекцию молей. Иду себе эдак в лугах, с сачком, смотрю внимательно под ноги, и вдруг поднимаю голову и вижу перед собой забор, а на заборе объявление: "Продается". Я всё кругом обошел, осмотрел внимательно – понравилось. Участок большой, дом двухэтажный. И амбар есть, и гараж; а в саду как раз деревья вишневые цвели. Запали мне как-то в душу эти вишни. Я ж не для одного себя жилье выбирал, понимаете? Но, конечно, не будь у меня тех денег, я бы и внимания на усадьбу эту не обратил. Я ведь недавно выиграл крупную сумму. Конечно, сразу накупил кучу снастей для ловли бабочек, приобрел этот фургон со спальным местом в кузове, и блаженствовал в одиночестве, раскатывая по глухим местечкам. А заодно подыскивал себе приличное жилье. Сначала я воображал себе что-нибудь свежайшее, прямо модерн. Ну, там, чтобы окна от пола до потолка, мебель тонконогая хромированная и всякое такое. Но, осмотрев несколько таких домов, понял, что всё это только одна фантазия была. А вот когда под потолком – закопченые дубовые балки, на чердаке водятся летучие мыши, а в подвале привидения – дело другое. И чтобы дому лет, эдак, триста было, не меньше. Но, конечно, электричество и водопровод – обязательно. Только телефона не нужно, я его потом сразу обрезал... Так вот, для нас с Мирандой я этот дом и присмотрел.
Фреда словно прорвало. Он говорил и говорил без умолку.
– А как мы с ней познакомились, я сейчас расскажу. Это незадолго до выигрыша случилось. В городской ратуше, на конкурсе "Мир твоих увлечений". Она там со своей картиной участвовала, "Закат на ржаном поле" называется. Ну, ей не повезло, а мне дали приз за коллекцию фритилларий. Я-то сразу на нее внимание обратил: понятно, такая красавица. Только если б не моя победа, ни за что бы не подошел. Такие девушки никогда без общества не ходят, вечно вокруг них кто-нибудь увивается, и почище меня, если честно. А тут она одна была. Видно, место слишком серьезное, дружкам её скучно показалось. Ну, а ей всё это очень важно было, потому что, когда ей, значит, приза никакого не дали, она стояла и прямо чуть не плакала. Я тогда подумал: чем черт не шутит, может быть, главная часть её жизни – не где-нибудь в кафе со всеми этими франтами, которые частные школы позаканчивали и теперь раскатывают на спортивных автомобилях, а вот здесь, среди тех, кто смотрит на мир широко открытыми глазами. И раз такое дело, то мы с ней, вроде как, родственные души получаемся. А тут я ещё победителем сделался, и эта благосклонность судьбы нас почти сравняла. Даже покровительственное что-то по отношению к ней ощутил, мол, надо ободрить. Ну и как в воду – бултых! Похожу и говорю: так и так, здравствуйте, Миранда (у всех участников на груди значки были картонные с именами приколоты). Как ваши дела и всякое такое. Она, конечно, видела, как мне приз вручали. Поздравляю, говорит. А потом спрашивает: можно на бабочек ваших взглянуть? Внимательно все рассмотрела и похвалила так искренне. Мол, очень аккуратно, по размеру, и расцветка подобрана. Даже нарисовать захотела, только не так как они у меня были, в коробке рядами наколоты, а этюд сделать. Я, помнится, спросил, что это, этюд? А она достала бумагу, карандаш и давай чертить зарисовки. Рассадила моих бабочек по цветам, на лугу изобразила, а сверху небо, облака, там, и прочее. Три-четыре штриха сделает – и уже новый предмет у нее готов. Я прямо смеялся от восторга, как ловко всё это выходило. И стали мы болтать обо всём, свободно так. А потом я почувствовал, что уже можно сказать, и говорю: вы только не огорчайтесь, что не отметили вас. Дело известное, лотерея. Хороших работ много, а призов всего несколько штук. Мне лично кажется, вы очень талантливая. А потом добавил: и красивая. Такая, что прямо дух захватывает. Вот какие слова ей сказал! Она посмотрела серьезно так, да и говорит:и вы мне тоже понравились. Ну, это уж для меня слишком было, столько призов в один день. Но, думаю, раз всё так хорошо складывается, надо счастья своего не упустить. И говорю: можно мне проводить вас? А самого прямо шатает всего. Потом-то я, конечно, спрашивал, мол, не страшно тебе было с таким невменяемым идти? Нет, отвечает, ни капли. Да и не могла я тебя тогда одного оставить. Я, говорит, именно тогда к тебе впервые нежность почувствовала, вроде, ты мужчина, а тут стал беспомощным как ребенок, и всё из-за меня.
Я никак не мог взять в толк, что Фред такое плетет. Весь юг Англии с конца весны был взбудоражен исчезновением студентки училища Слейда. С его же слов у них выходила прямо любовная история. Оставалось только заявить, будто никакого похищения не было, и всё совершилось по взаимному согласию. Было бы здорово, если бы метод Макферрина менял не только личность, но и обстоятельства её жизни. Воспоминания. А может, даже само её прошлое...
– Стали, значит, мы с ней встречаться. А как решили жить вместе, тут мне, как раз, и подфартило. В тот день прибегает тетя Энни в ратушу и кричит: ты выиграл! И у всех на виду чеком размахивает. А чек-то на семьдесят одну тысячу фунтов. Бешеные деньжищи! Я сразу подумал про собственный дом, и про то, что теперь до конца жизни можно не работать. Ну и про Миранду, само собой.
Я вам почти всё уже рассказал, сэр. В общем, для нас с ней я эту усадьбу и присмотрел. Купил, обставил, и мы поселились. Но часто ссорились, она всё время собиралась меня бросить. Я не мог этого допустить. И однажды хитростью заманил её в подвал и запер там.
– На три месяца?
– Что вы, мистер Фаулз, как можно! Вторую неделю только сидит...
Признаюсь, в таком виде история Фреда нравилась мне гораздо больше. Я думал: а вдруг и за всеми прочими преступлениями в мире на самом деле вот так же скрывается что-нибудь невинное и житейское?
На меня напала мечтательность. Когда-нибудь уйду в отставку, и стану сочинять! Мне всегда хотелось описать мир, не упоминая о серьезных и неприятных его сторонах. Это не бегство и не приукрашивание. Скорее уж, наоборот, вытаскивание наружу всего неприглядного кажется мне очернением реальности...
Короче говоря, Фред врал мне. Он и сам заметил, что ему не верят.
– И что теперь, сэр? – испуганно спросил он. – Меня будут судить?
– Всё зависит от тебя. У нас как раз появился новый метод работы...
– В чем он заключается?
Я посмотрел на него.
– Скоро узнаешь.
Я подождал с минуту, потом взглянул на часы:
– Ладно, думаю, пока мы тут сидим, констебли уже освободили Миранду. Так что, отпускаю тебя на все четыре стороны.
Фред опешил.
– Что значит, отпускаете, сэр?
– То и значит. Сейчас сниму с тебя наручники, и отправлюсь по своим делам, а ты езжай.
– Понимаю. Временно, значит, освобождаете. Чтобы потом с поличным взять...
– Никто тебя брать не собирается. Даже сообщать о тебе ничего не стану, и Миранде не велю.
– А вы с ней разве знакомы?
Не удостоив его ответом, я расстегнул наручники, и Клегг, растирая покрасневшее запястье, принялся буравить меня глазами. Он всё ещё не верил в свое избавление.
– Ну, чего уставился? Поезжай домой!
– Значит, вы всё-таки ко мне, сэр?
– Нет, высадишь меня по пути.
Дорога от Льюиса до старинного особняка 1621 года, в котором обосновался Клегг, занимает примерно полчаса. За это время я думал управиться. Мы переглянулись, и оба включили зажигание. Только Фред повел по дороге фургон, а я – его самого к одному мне известной цели.
Пока мы ехали по полям Суссекса, Клегг ужасно нервничал, будто сидел сейчас не за рулем автомобиля, а на шатком табурете в дознавательной комнате. Я знал, что творится у него в голове. Там вовсю орудовал кулаками сержант Макферрин. Но сам Фред ощущал это по-другому: как муки раскаяния. Он шевелил губами, повторяя про себя: "какая же это любовь?", "три месяца без солнца!", "как я посмел незаконно удерживать?!..", и прочее в том же духе. А когда страдания его делались невыносимыми, перед Клеггом, словно оазис в пустыне, вставало видение "комфорта чистой совести". Словом, происходил многократно ускоренный личностный рост.
Надо сказать, меня совершенно не заботило правдоподобие происходящего. Мир абсурден, и любая бессмыслица гораздо ближе к сути мироздания, чем логическая стройность.
Возрождение Фреда должно было завершиться к концу поездки. Я решил, что если он окажется способным учеником, я не буду подвергать его в реальности всему, что он сейчас мысленно испытывал. И, по некоторым признакам я видел, что парень, сам того не подозревая, успешно справляется с заданием.
Я потихоньку наблюдал за ним. Да уж, говорил я себе. Прежде это тусклое существо хотя бы способно было соорудить из своей жизни триллер с похищением и убийством девушки. Теперь же, равняясь на одинаковые для всех моральные ориентиры, Клегг превращался в полное ничтожество, в заурядного невротика. А значит, неминуемо должен был получить в довесок и типовую для всех них болезнь. Она готовилась настигнуть его с минуты на минуту.
Вдали уже показалась ферма, что стояла в миле от усадьбы Клегга, и тут он внезапно съехал с дороги на край хлебного поля и затормозил.
Я молчал, ожидая, что будет дальше.
– Постоим немного, у меня что-то голова закружилась.
– Ничего удивительного, атмосфера сегодня неблагоприятная: магнитные бури, пасмурно, ветер...
Клегг в недоумении растирал себе виски.
– Странно, раньше я на погоду никогда не жаловался... Тьфу ты, я не то хотел сказать! Он обернулся.
– Никуда я не поеду, пока вы снова не наденете на меня наручники. Вы поймите, нельзя меня освобождать! Ведь я Фредерик Клегг, маньяк. Я могу украсть вашу дочь и уморить её в подвале...
Мы были знакомы каких-нибудь полчаса, а парень уже успел основательно мне опротиветь. Глядя в сторону от него на волнующуюся колосьями ниву, я ответил:
– Мало ли, кто что может! Авось не украдешь... На свете полно вещей, о которых просто не надо думать, сынок. Ты – как раз из их числа.
Я понял, что превращение свершилось. Отныне, разбирающий любое свое побуждение под лупой самоанализа, связанный по рукам и ногам сочувствием, Фред сделался абсолютно безвредным для общества.
Однако пациента моего сильно мутило.
– В жизни не чувствовал себя так ужасно!
– Потерпи немного, Фред. Это всего лишь плата за исцеление.
– Не понимаю вас. О, господи! Меня сейчас стошнит...
Он опустил окно и принялся глотать прохладный воздух, пахнущий загородным простором. Я подождал, пока ему полегчает, и продолжал.
– Подумай хорошенько, ну кто ты был раньше? Бесчувственный эгоист, не способный ощутить боль ближнего. Может, потому ты и не зависел от погоды, что существовал только сам внутри себя. А теперь ты будешь жить в гармонии со всем миром. Видишь, ты уже начал ощущать дыхание Вселенной, её магнитные бури. И первый сигнал этого – твоя головная боль и тошнота.
Обхватив голову руками, Фред тяжело дышал.
– Ох, не возьму я в толк, о чем это вы, сэр.
– Ну, понимаешь, большинство людей считает, что метеочувствительность – это такая гадость вроде инвалидности. А на самом деле она – признак утонченной натуры! Ею наделены избранные, те, кто живет в едином ритме с мирозданием. Согласись, что быть всегда бодрым, независимо от погоды, может только безнравственный, самодовольный чурбан!..
"...или личностно зрелый человек, что, с точки зрения невротика, одно и то же", – продолжил я мысленно свою речь. Клегг, разумеется, не слышал этой фразы и принял наш разговор за чистую монету.
От воздуха его щеки немного порозовели.
– Я вижу, тебе гораздо лучше. Так вот, сынок, это и был наш новый метод. Немного неприятно, но результат, как видишь, налицо. А значит, все обвинения с тебя снимаются. Так что, не беспокойся больше ни о чём. Просто поезжай.
Сразу после фермы на пригорке расположился пост дорожной полиции. Я вышел возле него, а Фред поехал дальше вниз, к усадьбе.
Ещё издали он заметил, что ворота не заперты. Миновав их, машина въехала во двор и остановилась перед фасадом. Фред вылез из кабины и обошел дом. Сзади, возле черного хода зиял распахнутый подвал. Рядом на земле валялся цветастый кусок ткани. Фред поднял его и узнал косынку Миранды. Вроде бы, та самая, что была на ней в ночь похищения. Или в день их встречи на конкурсе? Фред не мог сказать с уверенностью. Он спустился по лестнице. Дверь второго подвала тоже была открыта. В комнате Миранды горел свет. Клегг вошел внутрь. Посредине был брошен опрокинутый стул, вокруг него валялись толстые тома альбомов и энциклопедий. На столе он нашел написанную рукой Миранды записку:
"Однажды вас тоже кто-нибудь запрёт здесь, без воды и пищи. Умирая, помните обо мне".
Пожав плечами, Фред осмотрел вентиляционное окно. Рама со стеклом была выбита, а недавно сделанная поверх старинной стены кладка разобрана, так что в отверстие вполне мог протиснуться ребенок. Или маленькая женщина...
Так вот, значит, как она сумела бежать! Фред припомнил, что обе двери были не взломаны, а аккуратно отперты. Значит, либо полицейские орудовали отмычками либо Миранда сумела раздобыть ключи, и после сама открыла подвал снаружи. Но зачем?
Клегг вытянулся на её кровати и закрыл глаза. В голове его кружились недавние события, которые странным образом виделись ему одновременно в двух разных вариантах. Он помнил, как встретились и полюбили друг друга два увлеченных молодых человека. И тут же ясно представлял сцену похищения девушки на безлюдной вечерней улице. Помнил их ссоры, примирения, и последнюю размолвку десять дней назад, после которой он заточил любимую в подвале. Но, при этом, точно знал, что Миранда уже месяц как умерла в этой комнате от воспаления легких (в саду под вишнями даже земля ещё травой не затянулась, и стружки от ящика, который он наскоро сколотил для нее, до сих пор не были выметены из углов наружного подвала). Насчет же красок и кистей – он ездил покупать их для отвода глаз, когда заметил за собой слежку...
В общем, выбрать между этими двумя вариантами развития событий ему никак не удавалось.
В комнате приятно сквозило, и Клегга тянуло в сон. Со двора в глубину подвала порывами долетал шелест листвы. Когда ветер стихал, еле слышным фоном вибрировало гудение насекомых. Звучащая сельская тишина всё больше убаюкивала Клегга.
И вдруг за спиной его послышался легкий шорох, и сразу за тем – скрип дверных петель. Фред обернулся, но успел увидеть лишь как захлопывается тяжелая, обитая железным листом дверь. Он вскочил с кровати, и в этот момент снаружи лязгнул засов. Фред вспомнил о записке и заметался, холодея от страха. Он поднял стул, видимо, опрокинутый вылезавшей через окно Мирандой, вновь водрузил его на стол и попытался последовать за ней. Но там, где прошли узкие плечи субтильной девушки, для него была непреодолимая преграда: разрушить капитальную каменную стену можно было разве что динамитом. Фред слез на пол и вернулся к кровати.
Итак, теперь в заточении оказался он. Кто запер его здесь, сама бывшая пленница или её избавители? В сущности, это было ему безразлично. Бежать, как Миранда, он не мог. Приходилось, значит, умереть как она.
Лампочка на потолке неожиданно погасла. Единственным источником света осталось окно. Фред представил себе, как, глядя в него, будет угасать день за днем. Он дивился спокойствию, с которым принимал свою участь, приготовившись внимательно следить за финальными росчерками судьбы. И оставался при этом совершенно так же холоден и безжалостен к себе, как прежде к Миранде. Умирать в заточении, видя в двух шагах от себя свободу – в этом виделась ему даже какая-то странная романтика.
Было около часу дня. Фред завтракал в половине восьмого и уже начинал чувствовать голод. Он понимал, что теперь это ощущение будет только нарастать, пока не сделается нестерпимым. А что потом? Выдержит ли он свои мучения, или сойдет от них с ума?
Наверху послышалось шуршание чьих-то ног в траве. Должно быть, это всё-таки Миранда. Теперь, когда они поменялись местами, Фред даже не пытался заговорить с ней, не пробовал и звать на помощь. Он как-то сразу почувствовал: она не отступит, пока не убьет его. Ведь он сам ни за что не выпустил бы её добровольно, и она это знала. Он был слишком безжалостен с ней, поэтому, теперь ей нужна была только его жизнь, и все переговоры бесполезны.
Вентиляционное окно снаружи чем-то загородили, и в подвале воцарилась полная темнота. Фред вглядывался в нее до тех пор, пока не уснул.
К вечеру голод усилился. К тому же хотелось пить. Он помнил, что на столе стоял кувшин с водой. Может, он упал? Фред обшарил пол в поисках лужи и осколков. В безумной надежде облазил на четвереньках всю комнату. Он искал остатки ее завтрака, искал принесенную накануне вечером коробку с печеньем. Двигаясь на ощупь, он постоянно принюхивался, и часто ему казалось, что пахнет чем-то съедобным. Он нашел то место на книжной полке, где всегда стояла вазочка с леденцами. От досок шел явственный фруктовый аромат. Но самих конфет нигде не было. Наконец, Фред понял, что поиски бесполезны. Похоже, Миранда тщательно убрала из подвала всё съестное, до единой крошки. Даже в корзине для мусора было пусто.
Первые дни он страдал невыносимо, но продолжал надеяться. Она обязательно придет, чтобы поговорить с ним, посмеяться, показать свою власть! Ей наверняка захочется увидеть его страх, насладиться местью... О, он готов доставить ей эту радость! Он будет умолять её о кусочке хлеба. И пусть она спустит ему на веревке самый маленький пузырек с водой. Или хотя бы склянку с мышьяком...
Только бы что-нибудь произошло!
Но ничего не происходило. А когда, наконец, произошло, сил умолять уже не осталось.
На пятый или шестой день Фред услышал скрип ворот. Потом кто-то отпер наружную дверь, спустился по лестнице и трижды щелкнул ключом в замке. Тяжелая входная дверь отворилась. В подвале зажегся свет. Клегг медленно повернул голову и попытался открыть глаза, но тут же снова закрыл их, застонав от боли. Впрочем, он и так знал, кто это. По каменному полу цокали каблуки. Миранда вошла в подвал, пробираясь через ужасный беспорядок. Подняла опрокинутый стул и ласково погладила рукой сиденье, как бы говоря: "мой избавитель!" Потом перевела взгляд на Клегга, и её изогнутые в улыбке губы вытянулись в строгую линию. Она села напротив его ложа и равнодушно спросила:
– Как ваши дела, Фредерик?
Они снова стали чужими, и это странное английское слово, которое раньше означало "ты", теперь, несомненно, было "вы".
– Спасибо, хорошо, – еле слышно прохрипел Клегг. Он попытался сесть на постели, но голова закружилась, и он вновь упал.
– Зачем вы врёте?
– Почему же? Я действительно неплохо себя чувствую. Эти дни я сильно мучился, но сейчас почти всё прошло. Знаете, в истощении есть даже какая-то сладость. Покой, какого никогда не испытает полнокровно живущий. Вы случайно не захватили с собой еду? Я хочу сказать, напрасный труд, я бы всё равно отказался. Я больше не хочу возвращаться к жизни...
Миранда наблюдала за ним без всякого сочувствия.
– Послушайте меня, Клегг. Пока вы ещё способны что-то понимать, я скажу: мне совершенно не жаль вас. Потому что вы не человек! Скорее уж, живой мертвец... Вы ведь даже не попытались овладеть мной. Помните, там, наверху, в гостиной? Вы были рядом с обнаженной женщиной, которую любите, и ничего не предприняли! Надеюсь, вы знаете, – насмешливо продолжала она, – как называют таких мужчин. Я не буду произносить этого вслух, чтобы не добивать вас. Видите, я гуманна!
"Значит, я всё-таки, похитил её", – подумал Клегг.
Он понемногу привыкал к свету, но был так слаб, что Миранда могла совершенно не опасаться его.
– Напрасно вы бережете мое самолюбие. У меня его просто нет! Конторская служба и насмешки коллег необыкновенно закалили меня. И я могу совершенно спокойно произнести это слово. Импотент. Это вы имели ввиду?
– Да! Так здоровые называют тех, кто не хочет отдаваться своим чувствам!
Фред покачал головой.
– А по мне, так глупцы называют тех, кто не желает быть в рабстве у собственного тела. Мало ли, кого я хочу? Мужчина может захотеть и женщину, жить с которой он не согласится ни за что на свете. Ту, дети от которой были бы ему отвратительны. Или ту, что его не хочет. Наконец, чужую жену. И что? С каждой из них он должен пытаться переспать?
Клегг ухмыльнулся.
– И вообще, что плохого в импотенции? Не можешь, значит, тебе и не надо.
Миранда положила ногу на ногу, достала из сумочки сигареты и закурила.
– Я думаю, вы теперь часто молитесь.
– Ни разу в жизни не делал этого.
– Разве вы не думаете о боге?
– Не вижу смысла думать о таких вещах.
– Но как вы можете, умирая, оставаться неверующим? В чем тогда был смысл вашей жизни? И в чем для вас смысл приближающейся смерти?
– Понятия не имею. Не все нуждаются в смысле жизни. Некоторым одинаково нравится всё, что с ними происходит. И боль, и страх, и радость...
– Разве радость не предпочтительнее страха?
– Нисколько. Предположим даже, бог существует. Ну и что? Вечно гореть в аду или вечно нежиться в раю, – какая разница?
– По-вашему, боль и наслаждение – одно и то же?!
– Конечно, ведь это просто реакции моего маленького тела. Они ничего не значат для Вселенной.
– Это только слова, Фред. Но когда на одной чаше весов – вечный холод нелюбви и отверженности, а на другой – нескончаемая сладость единения с творцом, что вы выберете?
– Что угодно. Для меня обе участи равноценны. Разница между ними существует только для влюбленных в эту вашу сладость.
– Это вы обо мне?
– Вообще о людях. Вы все слишком чувственны, и потому вам никогда не познать истины.
– И в чем же истина?
– В приятии, разумеется.
– Чего?
– Да всего...
Миранда улыбнулась. Её красота, её духи, её короткая юбка бросали вызов царящему вокруг хаосу и смерти.
– Должна вас огорчить, Фредерик. Вы умираете, вместе со всеми вашими рассуждениями. А я остаюсь жить!
– Надолго ли? – насмешливо спросил Клегг.
– Когда умру я, продолжат жить мои дети.
– Они тоже умрут.
– Но мы встретимся на небесах, чтобы больше никогда не расставаться!
– И вы верите в эту чушь? Если так, то зачем вообще жить на свете? Умирайте сразу! Не хотите? Вот то-то же! Вы, верующие, просто лгуны и трусы. На самом деле, ни один из людей не верит в будущую жизнь, иначе никто бы не плакал над умершими.
– Но невозможно жить без веры, хотя бы во что-то!
– Напротив, можно и нужно. Любая вера безнравственна. Вы понимаете, что воруют только верующие? Верующие в то, что можно взять чужое. Насилуют тоже только верующие, в то, что за удовольствие можно заплатить издевательством. А нравственны лишь те, кто полностью отказался от авторитетов, и живёт не по "понятиям", а единственно своим умом и волей.
– Но разве не ум и воля толкают на преступление?
– Когда личность в плену стереотипов – конечно. Но свободный от них автоматически поступает нравственно!
– И откуда ему это знать? Разве может человек сам быть мерилом своей нравственности?
– Может и должен. Если бы вы оставили меня в живых, я доказал бы вам это всей своей жизнью. А теперь, увы, вопрос для вас до конца останется открытым...
Миранда презрительно посмотрела на Клегга.
– Все эти намёки – просто блеф, Фредерик. Видимо, отнимать у людей надежду – ваша единственная радость, даже на краю могилы. Омерзительно! А всё потому, что вы никогда не были счастливы. И уже не успеете...
– Вы тоже не были.
– Была!
– Нет. Никто из людей никогда не был счастлив. Потому что счастливым может быть только бессознательное: кошка или камень.
– Довольно, Клегг, нам больше не о чем разговаривать. Я окончательно поняла, что нет никакого смысла освобождать вас. Вы не хотите наслаждаться жизнью. Ваше умирание доставляет вам гораздо больше удовольствия.
– Совершенно верно! Что может быть лучше, чем всё больше охватывающий тебя покой? Вы не представляете, как это сладко, постепенно терять силы, засыпая навеки...
– Не желаю больше слушать ваш бред. Извращенец! Раз так, то и получите желаемое! Миранда вышла вон, заперев за собой дверь. Потом погас свет. Фред улыбнулся и снова удобно улегся на дне челна, уносящего его в небытие.
Как обычно, он не успел сказать любимой самое главное. Миранда ведь так и не поняла смысла своего заточения. Впрочем, их споры никогда не длились долго, и Фред давно привык договаривать вслед хлопнувшей двери...
– Думаете, здесь вы были пленницей, а там, за стенами ждёт свобода?
– Будете отрицать, что заточили меня в подвале?!
– Буду.
– Да неужели?! И где же мы сейчас находимся?
– В моей могиле, несомненно. Но только вы превратили эти стены в свою тюрьму и мой склеп. Вы мстите мне за то, чего я не совершал! Никакого насилия не было. Была попытка вытащить из песочницы капризную девочку...
– Ах, только-то? Но сами вы, при этом, обитали снаружи!
– Нет, Миранда. Вы прекрасно видите, что я – в том же плену, что и вы. Правда, мне в нем комфортно. Я давно и по собственной воле отказался от свободы, заменив её осознанной необходимостью. И мне, увы, с самого начала было ясно, что вы обзовёте эту необходимость тюрьмой и выберетесь из неё каким-нибудь фантастическим способом. Улизнёте, как ребенок из кресла дантиста. Только вы не из подвала вырвались. Вы сбежали из мира в выдумку об этом мире!
– Я только одного не пойму, доктор. Почему вы так уверены, что мы обязаны были целый век прожить вместе? Первая влюблённость – только искорка грядущего костра, всего лишь проба отношений. Вам не кажется, что мы банально не сошлись характерами?
Клегг с улыбкой покачал головой.
– Это невозможно.
– Что именно?
– Не сойтись характерами. То, что связывает двоих, должно и “обтачивать” их в угоду друг другу. Любовь, по сути своей, – шантаж, она принуждает любящего меняться, приспосабливаясь к непохожести любимого. Или у вас ко мне не было любви? Тогда зачем было начинать отношения?
И так далее.
"Поздно, поздно" – тихонько бормотал голосгде-то внутри, – как же невыносимо поздно!»
На десятый день муки голода полностью прекратились. Страха не было. Смерть казалась Клеггу чем-то вроде двери в сказочную страну. С каждым днем земля, словно магнит, всё больше притягивала его к себе. И однажды утром он просто не смог встать с постели.
Ну, теперь уже скоро.
Конечно, всё это ему приснилось. На самом деле, никакого визита Миранды не было. Миранда мертва. Да и сам он не смог бы сейчас выговорить и нескольких слов подряд, сил почти не осталось.
Но кто же тогда заточил его здесь? Этого он так никогда и не узнал.
Какое, однако, намоленное место, этот подвал. Видно, Миранда была не первой, кто умер здесь. Клегг попытался улыбнуться, но высохшие губы больше не смыкались. Обезвоженное лицо его превратилось в маску с вечно обнаженными зубами.
От голода и постоянной кромешной темноты у него не прекращались галлюцинации. И перед самой смертью пришло видение, в котором соединилось всё чего жаждало и чем терзалось его тело. Он видел, как навеки остывает Земля в холодных лучах непривычно красного Солнца, которое, как всякая звезда, умирая, раздулось в огромный шар, почти не дающий тепла. Высыхающая кожа стягивала Клеггу череп, и мир вокруг тоже начал сжиматься в точку, чтобы тут же вновь (он где-то читал об этом) расправиться в очередном витке. Последним его ощущением было движение с нарастающей скоростью к финальной черте. Он умер как раз в момент Большого Взрыва, давшего начало новой Вселенной, в которой всё было по-прежнему: мириады галактик, чудеса тяготения, разнообразие форм жизни. Мир вновь наполнился всеми красотами материи, всеми ветвями её эволюции. Всеми, кроме, одной, тупиковой: бессмысленно вопрошающего всё вокруг беспокойного Разума...
Вместо распухшего красного солнца из облаков вынырнула одутловатая физиономия Боба. Он подмигнул мне с высоты, как бы говоря:
– Ну что, сэр, по-вашему вышло не лучше, а?
Макферрин был прав. Зря я всё это затеял. Пытаясь дать персонажам знаменитого романа новые шансы, я только поменял местами слагаемые, от чего сумма, как известно, не меняется. Бесполезно вмешиваться в жизнь невротиков, всё равно они придут к краху. Так что, лежала себе девушка под вишнями, и пусть бы лежала...
Тут я понял, что меня деликатно трясут за плечо.
– Мистер Фаулз, – услышал я сиплый от постоянного кашля голос Макферрина, – вы спите?
Я сидел в кресле с тонометром на коленях. У парня резко упало давление, пришлось дать ему таблетку...
– Простите за беспокойство, сэр. Разрешите доложить?
– Докладывайте, сержант.
– Фредерик Клегг признался в убийстве Миранды. Вернее, в неоказании ей, больной, помощи что и повлекло за собой гибель.
– Вы нашли тело?
– Да, сэр. Она тут, по соседству. Желаете осмотреть?
Я отрицательно мотнул головой. На этот раз мне хотелось избежать визита в городской морг Льюиса. Я уважал людей, которые там работали, их мастерство явно свидетельствовало о том, что они делали свою работу с удовольствием. Но как раз этого я и не мог понять. Как можно любить ТАКУЮ работу? Безусловно, кто-то должен её делать. Но, между нами говоря, разве нормальный человек посвятит этому жизнь?
– Передавайте дело в суд, сержант.
Макферрин козырнул, и, подавляя приступ, поскорее выбежал в коридор. Неравнодушие Боба стоило ему большого нервного напряжения и... астмы. Увы, похоже, большинство людей специально родились для того, чтобы портить себе жизнь...
Ну, что же, пора заканчивать. Записывая впечатления минувшего дня, я засиделся допоздна, и теперь очутился прямо посреди грозовой ночи. В небе над Льюисом гремел гром. Где-то у себя в квартире Макферрин задыхался, как и всегда в непогоду. У Клегга раскалывалась голова, и он корчился от страха в своей камере, ожидая суда. А найденная в его саду улика окоченело лежала в холодильнике городского морга.
Я чувствовал себя великолепно.
За окном гудели мощные удары, трещало рвущееся небо, и молнии чертили по нему свои огненные знаки, предвещая ожидающую всех расплату.
Я накинул плащ и вышел во двор. Накрытый дождевой завесой город не спал. Плакали разбуженные дети, с грохотом выброшенные из райского забытья в ад божьего гнева. Потревоженные взрослые очнулись от тяжких снов и вновь оказались лицом к лицу со своими преступлениями. Повсюду в окнах мерцали беспокойные огоньки раскаяния и стыда, боли и разочарования, зажженные страдальцами во славу их единственной надежды на небесах. Сделанные в юности аборты, погибшие под колесами дети, прожитые с нелюбимыми жизни, мучительные смертельные заболевания – всё это, почему-то, никого не побуждало ответственнее относиться к своим желаниям, настойчивее воспитывать в отпрысках осторожность, смелее бороться за свое счастье, меньше разрушать здоровье неприятием реальности. Нет! Весь мир безумцев привычно возводил к радостно грохочущим новой жизнью небесам мутные глаза собственных, искалеченных глупостью судеб.
И всё же, по крайней мере, кто-то один в эту ночь улыбался. Кто–то смеялся, над измученными совестью дураками. Кто-то выбежал во двор и подставил лицо прохладным струям. Видимо, кто-то знал, что не совершать ошибок очень просто: делай только то, что хочешь, но желай лишь достойных вещей. Так рухнет здание долга!
Только не спрашивайте меня, как отличить достойное от недостойного. Это – то самое тайное знание, величайший в мире секрет. И каждый должен открыть его для себя сам. Если, конечно, не хочет всю жизнь метаться от проступка к раскаянию. Впрочем, тут дело вкуса. Как говорится, кому – метод сержанта Макферрина, а кому – метеобесчувственность!
|
Рассказ открыт для комментариев