 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Иван Степанович проснулся рано. Солнце поднялось над горами и осветило поросшие кустарником склоны, гладкие прибрежные валуны. Море вспыхнуло россыпями лучей; свет побежал по воде, по мелкой ряби. Резвый ветерок всколыхнул ажурную шторку на окне и пропал – растворился в комнате.
Иван Степанович взглянул на спящую жену и вздохнул. Люся по жизни была «совой»: она оживала вечером, засыпала за полночь, с трудом пробуждалась утром. Он же, «жаворонок», вскакивал чуть свет, наскоро завтракал и спешил на работу. Она любила размеренный ритм жизни, уединение; он – кипучую деятельность, шумные компании. Иван Степанович служил в строительном тресте, Люся работала в районной библиотеке. Теперь они отдыхали на море, выбрав бархатный сезон, а с ним – не знойное солнце, теплое море и легкую ночную свежесть.
Иван Степанович спустился в холл, прошел по коридору, заглянул на кухню. Хозяйка, у которой они снимали комнатку, суетилась у плиты, готовя завтрак. Он кивнул ей и торопливо пошел по дорожке к морю.
Весь берег пестрел разноцветными зонтами, лежаками, шезлонгами. Пылали румянцем алые полотна, за ними – синие, белые, в полоску. Под дощатым навесом в тени лежала утренняя прохлада. Сборщик денег, мальчишка лет пятнадцати, спал у входа на надувном матрасе, закутавшись в цветное одеяло. Он сонно взглянул на Ивана Степановича.
– Один лежак с видом на море, – улыбнулся тот.
– Легко, – пробубнил мальчишка. И, отрывая квитанцию, предупредил: – Будете уходить, обязательно сообщите. Ничего не оставляйте – сопрут. – Он почесал затылок, постоял с полминуты, глядя на идущего к берегу Ивана Степановича и, неожиданно вспомнив, закричал: – Если не умеете плавать, до прихода спасателей в воду не заходите.
– Умею я плавать, – крикнул в ответ Иван Степанович, не оглядываясь. – Не боись, мытарь.
– Я предупредил, – не унимался мальчишка. – Придут, посидят, потом только вещички остаются. Умеют плавать, – зевнул он и повалился на матрас. – В такую рань. Чего ему не спится?
– Лежак номер пять, – Иван Степанович повернулся к сборщику: – Тут чьи-то вещи лежат: сумка, шляпка женская и книжка.
– Переложите на соседний… – промямлил мальчишка, проваливаясь в сон.
– Переложил, – Иван Степанович прочитал название книги: «Detection», и имя автора – Монúк Шонэ. «Детектив» – обрадовался он. Но книгу отложил, решив: «Сначала море, книга потом».
***
Вернувшись, он повалился на лежак и долго смотрел в небо, где причудливыми фигурками плыли облака. «Все, как в детстве: море, солнце, небо. Только лет много прошло, трудно поверить. Странно получается: чем старше, тем моложе себя чувствую. Внутренний «я» совсем мальчишка» – Иван Степанович вздохнул и повернулся на бок. Он увидел раскрытую книгу; ветер подергивал листы, словно играл. «Так. Что в детективе? Почитаем, пока хозяйки нет», – открыл он книгу:
«Я создана бессмертной и саморазвивающейся сущностью, мое бесконечное существование называется жизнью. Я пребываю на семи уровнях в различных состояниях: вода, воздух, твердь, огнь, животное, человек и чувство.
Каждый уровень воплощения создан только для меня: будь я солнцем, морем, ветром, придорожным камнем, женщиной или одиночеством. Эти уровни называются Землями.
Где бы я ни жила, кем бы ни была, мне приходится нарабатывать собственный опыт, личное восприятие. Поскольку опыт других существ, подобных мне, малопригоден.
Мой разум обладает неограниченными созидательными способностями. Это позволяет создавать более адаптированные биологические системы, совершенствовать среду обитания. Проживая дни, годы жизненного воплощения, например, морем, я получаю опыт общения с теми, кто рождается от созданных мною существ и живет в морских глубинах.
На одном жизненном уровне может проживать несколько бессмертных сущностей. Например, на Земле людей разные бессмертные сущности формируют Солнце, океаны, воздух».
Иван Степанович тяжело вздохнул и отложил книгу. Затем повернулся набок и закрыл глаза.
***
– Ты меня слышишь, Ваня? – услыхал он сквозь сон голос жены. – Как море? – Она поставила на лежак стакан с газированной водой. Иван Степанович скосил на него глаза и вспомнил прочитанное. Он тотчас почувствовал головокружение, затем – нарастающее возбуждение: мышцы стали пружинистыми, упругими; сердце взыграло. Он ощутил себя юным, сильным, энергичным. Искрящаяся свежесть наполнила его, все мысли о возрасте растворились – пропали. Иван Степанович перевел взгляд и понял, что видит мир иначе. Все было светлым и легким – небо, люди, море. «Господи, – испугался он, – я стал газированной водой».
Он мысленно метнулся назад, к человеческому. Но мутировавшая часть упрямо стремилась в стакан к полюбившемуся ощущению. Внезапно открывшимся внутренним зрением он увидел свое газированное существо: упругие, будто гуттаперчевые, цепочки молекул воды, углекислого газа; и среди них маленькие, торопливо шныряющие частички, придающие напитку пощипывающий кислый вкус. «Как же я сложен и велик! – восхитился Иван Степанович. И посмотрев на жену, осторожно спросил: – Ты, Люся, видишь во мне какие-нибудь перемены? Может, я изменился внешне?
– Ты, Ваня, обгорел, – метнув на мужа быстрый взгляд, произнесла та. – И если не пойдешь в тень, будешь красный как рак. Но это полбеды, – добавила она, растирая по телу прозрачную жидкость от загара, – ты не сможешь ни сидеть, ни лежать, ни ходить. И к концу отпуска будешь облупленный от носа до пят.
«Ничего не случилось, – обрадовался Иван Степанович, – внешне я никак не изменился. Но внутренне: ощущение необыкновенное, отличное ощущение. И еще – пузырьки газа во мне: холодные, подвижные, возбуждающие, – он закрыл глаза от удовольствия. – О чем бы еще помечтать? Кем бы еще стать? Какая отличная книга: вот повезло, так повезло».
– Ты бы, Ваня, окунулся, – посоветовала Люся, – море такое замечательное. Вода чистая, прозрачная, до дна видно, до самых камешков, ракушечек, – в ее голосе слышались удивление и восторг. Иван Степанович никогда ранее не различал таких эмоциональных оттенков, это открытие поразило его.
– Товарищ, этот лежак мой, – услыхал он раздраженный голос. Казалось, говоривший подавлял дух и волю. Иван Степанович почувствовал, как заметались, забурлили в нем пузырьки, будто он вскипал.
– А вот и не ваш, – громко произнес он и повернул покрасневшее лицо к говорившему. – Этот лежак теоретически не может быть вашим, потому что я уже два часа лежу на нем. – Иван Степанович поднялся и выгнул спину, отчего стал толще и выше.
Нападавший был худым и невысоким: он явно проигрывал в войне тел. Иван Степанович казался богатырем рядом с ним.
– Простите, – пробормотал малорослый, – я ошибся. – Он торопливо пошагал к столику сборщика, что-то обиженно бормоча.
– Какой ты, Ваня, вспыльчивый, – выразительно взглянув на мужа, сказала Люся. – Я тебя таким и не помню, – она сдержанно улыбнулась и перевела взгляд на море. «В глубинах вод такая тайна» – запела она и, неуклюже ступая по прибрежной гальке, двинулась к воде. Иван Степанович побрел следом. Женщины на берегу смотрели на него и шушукались, безжалостно критикуя стареющую фигуру.
***
«Вот, если б я был морем» – возмечтал Иван Степанович, колыхаясь в прозрачной воде: нежная прохлада окутывала его и мягко укачивала волной. Он опустил глаза и стал разглядывать дно: глубинный пейзаж оживляли пестрые камешки, перламутровые раковинки, витые шапочки ракушек. Стаи крошечных рыбок шарахались в стороны, едва его тень касалась их. Студенистые зонтики медуз медленно всплывали из глубины к прогретой солнцем глади.
– Я – море! – громко выкрикнул Иван Степанович и замер. Он тотчас ощутил странное, не чувствованное доселе биение жизни в себе миллионами сердец и тысячами родников. Тонкой струйкой пополз по коже холодок; задрожало, затрепетало, налилось необычайной упругостью тело, и во рту появился слабый горьковатый привкус. – Ëх! Теперь я еще и море. Ни-че-го себе ощущение!
– Нравится? – услыхал он незнакомый голос рядом, почти в себе. – Представьте, не вам одному, – голос был приятным, дружелюбным. – Нас здесь много. Верите?
– Верю, – соврал Иван Степанович: его поразило услышанное. – Вы тоже люди?
– И люди тоже, – зашумели в ответ голоса.
– А почему я вас не вижу? – Иван Степанович повертел головой, – Может, у меня слуховые галлюцинации?
– Может, может, – ласково произнес один из голосов, – все может быть. Однако, теперь вы – часть моря. Так что нашей компании прибыло.
– Не скажу, что меня это радует, – фыркнул голос справа, – нам и так здесь тесно.
– Будет вам, уважаемый, – произнес голос слева. – Чтобы вы сказали, будь мы в маковой коробочке?
– Ни слова о наркотиках! – повелительно произнес звонкий голос. – Мы уже начинали этот разговор, и вы помните, чем он закончился, – голос кашлянул и смолк.
– Да уж, не приведи господи, – простонал кто-то позади Ивана Степановича и доверительно зашептал на ухо: – Нас так колбасило; душу выворачивало, взбивало в пену, корëжило и полоскало. – Он громко икнул. – У людей это называется штормом. А как страдали маленькие существа, живущие внутри. О-хо-хо! Трудно быть морем, ответственно, – вздохнул он, – любая мысль сразу же отражается на каждом моллюске, планктоне, рачке. Не говоря уж о нас.
– Вы же можете не быть морем! – удивился Иван Степанович, – Прервать свое существование и воплотиться в чем-то ином. – Он подумал и спешно добавил: – Так в книге написано.
– Книга! – фыркнул голос. – Вы сами хотели бы умереть и воплотиться в чем-то ином?
Иван Степанович испуганно дернулся: – Умереть? Нет.
– То-то, – заговорили со всех сторон. – Никто не хочет умирать: худо-бедно, но жить.
– Жить! – Иван Степанович глубоко вдохнул. Он почувствовал необычайную радость в себе, усиленную миллионами сердец. – Жить, жить! – вопили они, – Сегодня, завтра, всегда!
– Ваня, – кликнула с берега Люся, – выходи. Обедать пора. Да и жарко, – она помахала рукой и, набросив на плечи цветастую накидку, неспешно пошла по дорожке.
***
Ивану Степановичу нездоровилось всю ночь.
– Перегрелся, – сказал Люсе врач скорой помощи, оглядев больного. – Пару дней на море не ходить: сидеть в тени, лучше – лежать. И солнца избегать.
Он сделал укол и, уходя, на ухо сказал хозяйке:
– Может, и отравление. Хорошо б на бульончике его подержать денек другой.
Та послушно кивнула. И два дня продержала Ивана Степановича на рисовом отваре. На третий день он тайком убежал из дома, рано утром, когда все еще спали. Побродив по набережной, а затем, заняв место под широким зонтом, он улегся и заснул, накрывшись большим полотенцем.
Его разбудила голосистая ребятня, толкущаяся за проволочной перегородкой соседнего пляжа. Длинноногий и худой паренек в мятой панамке и майке с надписью «Звiр», хрипло кричал в мегафон:
– Пятый отряд к купанию – товсь. Шестой отряд – товсь. Остальные – товсь.
– О чем это он? – удивился кокетливый женский голос. – Что означает слово «товсь»?
– Товсь – сокращение от простонародного «готовсь», Лëля, – мужчина с дребезжащим голосом тяжело вздохнул: – Не хотел бы я быть в его шкуре.
«И я» – подумал Иван Степанович, взглянув на звонкоголосый детский рой. Он перевернулся на бок, и было задремал, но дребезжащий голос заговорил снова:
– Не могу согласиться с вами, Дмитрий Всеволодович. Вы так рассуждаете, как моя жена: если есть чудо, значит, есть бог и ангелы. И прочая, прочая, – говоривший глумливо захихикал.
– В чем же неправота? Все логично и вполне справедливо: права ваша жена, – ответил другой. – Бог – он и есть единственное и первейшее чудо. И все, что с ним связанно – чудо из чудес. Затем – «и прочая, прочая», как вы изволили сказать. – Говоривший кашлянул: – Ангелы, например. Они человечеству даны для облегчения подъема от смертного к божественному.
– Как у вас, однако, легко выходит, – пробурчал дребезжащий. – Почему же число людей растет с каждым годом? Почему не поднимаемся? Ангелы! – протянул он.
Иван Степанович не дослушал, он возмечтал. Какая-то часть его вдруг метнулась вверх, а затем расширилась и стала огромной, необъятной. Острая грусть, жестокая печаль обуяли его. Он увидел себя маленьким, светловолосым, улыбающимся, вскидывающим ручонки вверх и в стороны:
– Смотри, мама, – кричал он восторженно, – я летаю, летаю…
– Вижу, сынок, – отвечала невидимая мать, – конечно, летаешь: ты же ангел.
Иван Степанович тихо засмеялся и открыл глаза. Яркий свет ослепил его: он не увидел ни пляжа, ни людей, ни солнца.
– Боже ж мой! – воскликнул он и зажмурился. – Где я? Неужто умер? – Сильная волна непонятного чувства захлестнула его. И Иван Степанович надрывно закричал: – Люди, люди! Где вы? Где я?
– Тише, брат, – неожиданно близко ответил ему чей-то голос, – ты среди друзей. – И вздохнув: – Беда с вами, людьми, сущее наказание. Ты почему об ангелах вспомнил? Может, горе, какое? В чем проблема? – спрашивающий замолчал.
– Я, брат, возмечтал об ангелах, – стыдливо прошептал Иван Степанович, и испугался: – Может, это крамола?
– Конечно, крамола, – отозвался другой, – вот ты, брат, возмечтал и влез, куда ни попадя. Почему ты об ином не возмечтал? Почему сразу об ангелах?
– Я не сразу, – оправдываясь, вспомнил Иван Степанович, – я уже о море мечтал, птицах, воде газированной. – Он замолчал, но привередливый голос ему подсказал: – Ты о золоченом крестике позабыл, что на пышной груди блондинки слева, через три лежака.
Иван Степанович сильно смутился: – Неужто запрещено?
– Ясно, брат, – ответил первый. – Не запрещено, но и негоже. Давай рассудим так: ты живи, познавай мир, время еще есть. А когда придет час выбора – решай. Дело серьезное, не одной минуты. Ступай на Землю, – он сильно толкнул Ивана Степановича в бок. Тот вздрогнул и проснулся.
– Ну, что ты, Ваня, все спишь, – прошептала над ухом Люся, – ты же на море приехал. – Она снова толкнула его, и сказала громче: – Пойдем, окунемся разок другой.
***
Вечером хозяйка, сердито взглянув на Ивана Степановича, сказала:
– Вы совсем не думаете о своем здоровье: похудели и осунулись, – она покачала головой и зацокала так, словно Иван Степанович был маленьким и непослушным. – А на курорте нужно больше кушать и спать, а не бегать по пляжу. Вами пугают детей, – сказала она. – Мне в гастрономе приезжая дама на вас жаловалась: «Такой импозантный мужчина, а ведет себя, как дикарь. Скачет по берегу и каркает во все горло».
– И вовсе я не каркал, – ответил Иван Степанович, – я был чайкой. Или чáйком, не помню как правильно, – он взглянул на жену, а затем на хозяйку. – Меньше слушайте разных дам, я здоровее буду.
– Давайте его воском почистим, – предложила хозяйка; она покачала головой и вздохнула: – Все лучше будет, чем ныне.
– А воском – это как? – испугалась Люся.
– Воском – это как батюшка в церкви: помолимся, покрестимся, и воск сольем в святую воду, – хозяйка почему-то поплевала через левое плечо.
– Ну, если как батюшка, – недоверчиво произнесла Люся, – давайте почистим.
Они усадили Ивана Степановича в холле. Хозяйка налила в стакан святой воды и дала Люсе зажженную свечу, предупредив:
– После каждого произнесенного мною слова «Аминь», сливайте расплавленный воск в воду. С богом, – перекрестилась она и встала за спиной Ивана Степановича.
Раскрыв тоненькую книжицу, она принялась читать молитвы. Всякий раз, заканчивая чтение, она касалась книжкой его головы и говорила: «Аминь». Иван Степанович не мог разобрать ничего, слова казались незнакомыми, причудливыми, странными. Они собирались в непонятные предложения, в удивительные словосочетания. Поначалу он прислушивался, но после седьмого удара по голове, закрыл глаза и возмечтал. Он, вспомнив о свече, подумал: «Может, стать Солнцем?»
Тотчас что-то в нем, повинуясь воле, сорвалось с места и рвануло вверх. «Решено, лечу к Солнцу» – помчал он с неимоверной скоростью; все вокруг исчезло, один яркий свет и сильный жар окружали его.
– Сто-о-о-й! Ты куда? – раздался вдруг рокочущий возглас. – Нельзя!
– Мне к Солнцу, – выкрикнул Иван Степанович, не видя никого: яркий свет слепил его.
– Нельзя! – возгремел голос. – Не по-ло-же-но!
– Как «не положено»? – Иван Степанович удивленно замер. – А в книге, – начал, было, он.
– То ж в книге, в реальности – не по-ло-же-но, – загрохотал голос. – Начни с начала. Как все!
– С начала? Это как? – не понял Иван Степанович.
– С истока, – прогремел голос. – С искры.
– А-а-а! – вскрикнул Иван Степанович: капля горячего воска упала ему на спину. – Больно!
– То-то, – донеслось сверху. – А то – Солнце, Солнце.
– Ну, вот и все, – деловито произнесла хозяйка и, дунув, затушила свечу. – Почистили.
– Спасибо, – обрадованно прошептала Люся. – Чистый, как младенец, – усмехнулась она и заглянула в стакан с водой. – Мать честная, грязи-то сколько!
– А вы думали: колдуй баба, колдуй дед? – усмехнулась хозяйка. – По всем правилам.
– Мы вам так обязаны, – Люся сердечно взглянула на нее.
– С вас палка колбасы, – деловито добавила хозяйка: – сырокóпченой.
– Не вопрос, – согласился Иван Степанович, – хоть две. – И подмигнул Люсе.
***
Ивану Степановичу снилась ночь: глухая, непроглядная, беззвездная. Он стоял во мраке, боясь шевельнуться. Тьма, окружавшая его, казалась живой, он чувствовал ее и страшился.
Кто-то тихо вздохнул позади. Иван Степанович вздрогнул и обернулся.
– Ë моë, – выдохнул он, широко раскрыв глаза. В трех метрах от него, в воздухе парило диковинное существо. Оно было похоже на мужчину: высокого, статного, прекрасного. Только кожа его была огненно-красной. Большие, горящие алым светом глаза неотрывно глядели на Ивана Степановича. Существо покачивалось в воздухе; бледно-желтое облако окутывало его, мерцая и переливаясь.
– Вы кто? – пролепетал Иван Степанович.
– Я тот, кто дарует огнь, – парящий повел рукой: из ладони высыпались сотни сверкающих искр и застыли на месте. Огненноликий ткнул пальцем в синюю точку: – Это – искра божья, начало всепоглощающей любви и благоговения. А это – искра мудрости, – коснулся он оранжевой. – Ты, чего хочешь?
– Я хотел стать Солнцем, мне сказали: «Начни с искры», – Иван Степанович нахмурил брови. – Выходит, искра – не капля огня, а начало силы. Это сложно, я еще не решил.
– Начни с прозрения, не прозябай во тьме, – существо подтолкнуло к нему серебристую искру. Та медленно поплыла и, коснувшись груди, растаяла. Иван Степанович почувствовал разливающееся по телу тепло и легкость. – Запомни главный закон огня, – выдохнул огненноликий, – чем больше делишься, тем сильнее становишься. – Он кивнул и исчез, оставив после себя легкое желтоватое облако.
– Запомню, – прошептал Иван Степанович, вздрогнул и проснулся.
За окном стояла ночь: лунный свет пробивался сквозь узоры штор, и тень скользила по стене. Он пытался сберечь уходящий сон, бережно удерживая воспоминания. Но те быстро меркли и таяли.
– Ваня, Ваня, – услыхал он вдруг надрывный жуткий стон, тот вползал в окно, пугал и завораживал. Сердце Ивана Степановича заколотилось исступленно и бешено; сильный холод побежал по спине; волосы на затылке вздыбились.
– Что же ты? – вопросил голос протяжно. – Это же я, Люся.
– Люся? Ты где? – шепотом позвал он жену.
– Я здесь, везде, повсюду. Я, Ваня, лунный свет, – голос задрожал.
– Зачем? – не сразу понял Иван Степанович. Но догадался: – Книга. Вот, черт, и думал спрятать, да забыл.
– Ах, Ваня! Какая нега, какое наслаждение, нирвана, абсолютное блаженство, – вздохнула Люся. – Не буду возвращаться!
– Как? – Жесткий спазм сдавил дыханье. Иван Степанович прохрипел: – Ты это брось! И я там был, а возвращался. Ну, лунный свет, и что? Подумай, Люся, в дни полнолуний – красота и наслажденье. А в новолуние и дни затмений? Холод? Мрак?
– Ты, Ваня, мыслишь прагматично, по-мужски, – вздохнула Люся.
– А как же я? Один? – поник Иван Степанович.
– Эх! – обреченно выдохнула Люся, – Возвращаюсь. Нет счастья в жизни, одна печаль.
Воздух в комнате заискрился; взмыли вверх пылинки, вспыхнув лиловым светом. И появилась Люся, в ночной рубашке в красные цветочки.
Иван Степанович настороженно следил за ней взглядом.
– Что? – усмехнулась Люся: – Это я.
– Допустим, – согласился он. – А как ты объяснишь свое исчезновение?
– Никак, не объясню. Все это – книга, ее загадки, – она пошла к кровати. – Ты почему молчал о книге? Такие тайны, жуткий стресс.
– Стресс? – удивился Иван Степанович. – Ты о чем?
– Когда была любовью… – Люся странно улыбнулась.
– Ну, ты даешь! Любовью. Это как? – замер он.
– Ах, Ваня, – зашептала Люся, – трудно передать словами: понять нечаянно, как откровенье. Когда не можешь отвести глаза, и страх лишиться, потерять из виду, навсегда. И острая печаль, и в горле ком, а потом – истома, жар и притяжение.
Иван Степанович вдруг увидел все ее глазами: огромный зал в слепящем блеске хрусталя; бирюзу небес, украшенного живописью, плафона; гирлянды удивительных цветов; кавалеров во фраках; гусаров в венгерках с золотым шитьем; дам в вычурных нарядах. Волнующие звуки музыки, приглушенные голоса, чарующие улыбки, и глаза – прекрасные, лучистые, родные. Иван Степанович, завороженно глядя, вдруг произнес:
– Как хороша Лопухина! Beau comme le ange. Douce.
– Ах, Ваня, – услыхал он голос Люси, – это чужая жизнь. Нет, не по силам тебе быть любовью!
Иван Степанович тихо произнес:
– Какое страстное томление в любви! Зачем же я был морем, птицей, газировкой?
– Не знаю, – улыбнулась Люся. – Ты, Ваня, невнимательно читал: все ответы в книге. – И, вспомнив: – Что случилось?
– Так, пустяки, – вздохнул он, вспомнив об огне. – Потом поговорим.
***
«Что это было? Сначала – жуткий вопль: то ли она стонала, то ли звала на помощь, – хозяйка осторожно карабкалась по скрипучей лестнице. – Затем, определенно, крик». – Она остановилась передохнуть: сердце зашлось от напряжения; горло перехватило; воображение мутило разум. Она мягко потянула за ручку и приоткрыла дверь. Посреди комнаты, в неярком лунном свете стояли, обнявшись, Люся и Иван Степанович.
– Нет, – услыхала она жаркий шепот Люси, – не получается у тебя с любовью.
Иван Степанович сник и что-то пробубнил о книге.
«Вот неудача, – опечалилась хозяйка, – я его от сглаза чистила, а дело-то в ином. Знай, я об этой проблеме, бульон с виагрою варила. Что делать? Чем помочь?» – хозяйка закрыла дверь, понимая, что главное пропустила. Она побрела обратно; спустилась по лестнице на кухню; включила старенький компьютер на столе и набрала: «Проблемы секса у мужчин».
– Ого! – воскликнула она, увидав картинки по запросу. – Кто ж знал, что это такое горе! И, прижав мышкой привлекшую внимание фразу, произнесла: – «Камасутра». Ясно, о какой книге речь.
***
– Что в нем такого? В лунном свете, – спросил Иван Степанович.
– Он благодатный; в нем нет ни горести, ни беспокойства, – Люся раскладывала вещи на лежаке. Она задумалась и, помолчав, сказала: – Мне это состояние знакомо. Возможно, я о нем читала раньше: о частоте вибрации частиц, скорости распространения потока, температуре. – Она загадочно взглянула на Ивана Степановича: – Нас было много в лунном свете.
– Что значит – много? – удивился тот. – Откуда ты узнала? Они заговорили?
– Нет, – покачала головой Люся. – Я их почувствовала: такой всплеск ощущений, такой набор эмоций.
– Почувствовала? – оторопел он. – Других? По всплеску ощущений и эмоций?
– Угу, – кивнула Люся. – Да что там лунный свет. Я возмечтала об экстазе!
– Ничего себе! – Иван Степанович ухмыльнулся, – Звучит заманчиво. Вот, если бы я точно знал, о чем ты возмечтала, пошел с тобой. Но наугад – уволь.
– Да ладно, Ваня, – Люся побрела к воде. – Не торопись, подумай.
– И думать не о чем, – он растянулся на лежаке и закрыл глаза. Но слева, вдруг, заговорил мужчина, глумливо и куражливо:
– Ты и не представляешь, Сеня, как это здорово! Чувствуешь себя и непревзойденным лицедеем, и искусным охотником. Как, например, вчера. Я увидал ее в толпе гуляющих по набережной. Доверчивая, нежная; детская улыбка, простая и открытая; в воздушном белом платье. Я подошел, взял за руку и громко прошептал: «У вас такая бархатная кожа, и аромат: определенно – горная фиалка».
– Фиалка! – прыснул со смеху другой. – Сколько же ей лет?
– Не это важно, Сеня, а то, что я сказал: «Определенно – горная фиалка; вторая половина лета; четвертый лунный день и нота ля. Имею честь представиться: Давидофф, шведский парфюмер Я воссоздам ваш аромат и назову его «Фатум».
Она опешила и раскудахталась: «Как поэтично, мило. Мне так приятно, и все такое. Но я об этом слышала уже».
– Облом? – спросил другой, и оба засмеялись.
– Какие бабы дуры! – зло сказал рассказчик, – Два-три красивых слова и они в силках.
– Согласен, курицы, – сказал другой. Мужчины снова засмеялись.
– Какая цыпочка! И прямо к нам бредет, – пробормотал рассказчик.
– Не к нам. К тому, что спит на лежаке, – сказал другой. – Видал, какой бычара; какие кулачищи! Пойдем, поищем одиноких. Подальше от беды.
– Я решил пойти с тобой, – сказал жене Иван Степанович. – И дело не в удовольствии и ощущениях. А в той опасности, которая подстерегает, будь ты одна. Мне б не хотелось, чтоб за экстаз ты заплатила жизнью.
– Вот, черт, я и не думала об этом, – опечалилась Люся. – Обещаю, впредь всегда советоваться с тобой. – И, помолчав: – А может, ну его, экстаз?
– Ты не права, – сказал Иван Степанович, - движенье – благо. Но постепенное. Не забывай об осторожности.
– Спасибо, Ваня. Ты – мой гуру, – она поцеловала его в щеку.
– Так уж и гуру, – Иван Степанович покраснел от удовольствия. – А ты – моя наяда; рассвет весенний, нота до.
– Как поэтично, – вспыхнула Люся, – ты никогда не говорил таких красивых комплиментов.
– Это книга, – соврал Иван Степанович, – ее влияние.
***
Иван Степанович проснулся от странного звука:
– Тсс, – зашептал кто-то.
«Началось» – подумал он и окликнул: – Люся.
Та не ответила; он крутнулся вправо: жена спала, тихо посапывая.
– Кто здесь? – позвал Иван Степанович.
– Тсс, – снова зашептал невидимый. – Желаете открыть многообразие иного мира? Познать и силу, и могущество; уверовать в бессмертие?
– Хотелось бы, – Иван Степанович огляделся. – Могущество, бессмертие! Об этом страшно и подумать, не то, что пожелать…
– Я буду вашим гидом в этом мире, – промолвил голос. – Я знаю, вы мечтали о небе, море, о любви. Все это эфемерно, сиюминутно, преходяще. Позвольте предложить извечные, вселенские пороки: обман, чревоугодие, гордыня, похоть, гнев и алчность. В них нет конца, они всегда в почете.
– Нет, – застыдился Иван Степанович, – нельзя мечтать о грешном.
– Да разве ж вкусно есть – греховно? А наслаждаться лаской женской? И жить в достатке, без печали? Иль обмануть, чтоб не обидеть? – голос вздрогнул: – Вы – пуританин?
– Я? – потупился Иван Степанович, – Нет.
– Ваня, – проснулась Люся, – с кем ты говоришь?
– Нас приглашают в новый мир, в нем можно обрести бессмертие и славу. Но начал, правда, со грехов, – сконфузился Иван Степанович.
– Как его зовут? – Люся поискала глазами в темноте, – Он только голос, или как?
– Позвольте отрекомендоваться, – откликнулся молчавший, – дух сущего; в простонародье – демон.
– Демон? – оробел Иван Степанович.
– Да что такое, в самом деле! В чем проблема? – вспыхнул тот. – Я, что, открыл вам преисподнюю? Или толкаю в огнь геенны? Позвольте вам напомнить: все знания людей – от демонов! Без нас бы вы блуждали, в невежестве, огромной стаей обезьян.
– А как же бессмертное начало? – спросила Люся.
– Байка, – ответил демон, – легенда, сказка, миф. Что до пороков: они лелеют человека с колыбели. Нашептывают нужные слова, ответы; подсказывают и наставляют. Опять же, и духовное подспорье: борясь с пороком, человек закаливает волю, обретает святость. Однако, если так страшны пороки, извольте, вот вам: мир болезней. Начнем, к примеру, с самых древних. С чумы!
– Чумы? – опешили Иван Степанович и Люся.
– С нее. Взгляните-ка, как хороша! – воскликнул демон.
В неярком свете показалась, словно рисованная легкими мазками, молодая женщина, красивая и статная: высокое и бледное чело; сверкающие карие глаза; в густые кудри вплетены живые, яркие цветы и жемчуга. Она глядела на людей и улыбалась.
– Вы ей по нраву, – прошептал демон. – Это хорошо.
– Как может быть красавица такой безжалостной болезнью? – Иван Степанович растерялся.
– Оно так часто и бывает: сосуд прекрасен, снадобье смертельно, – рассмеялся демон. – Не это главное, важно ее уменье. Чума – хозяйка мира! Неслышно подступает, крадется мягко, безжалостно захватывает и пронзает; глуха к мольбам, слезам, стенаньям. Жизнь для нее – пустяк; игра без правил. Вчера – ты жив, беспечен, весел; сегодня – бледен, холоден и мертв.
– Нет! – выкрикнула Люся, – Мы не пойдем в ваш мир.
– Кто б сомневался! – взвился демон. – Все правильно! Забьемся в угол, пусть идут другие. Помилуйте, уж если так пугают перемены внешние, начнем с умений личностных: обострим интуицию; шагнем от видения к прозорливости; усилим чувствительность. Если и это не по силам, начнем с элементарного – телекинеза, левитации, телепатии. Все ж развитие, а не топтание на месте!
– Однако я не понял, – пробормотал Иван Степанович. – Зачем мы вам нужны?
– Нам важно, чтобы люди возвращались, – ответил демон. – Чтоб выбирали Землю: чем больше вас вернется, тем мир полнее. И в том, что вы числом растете, победа наша.
– Победа? С кем же вы воюете? За что? – Иван Степанович удивился. – Ведь всем известно, кто хозяин!
– Ан нет! – воскликнул демон. – Его Земля, но люди – наши! И всë живущее ему уже не служит. Или почти не служит. Так-то!
– А может, заглянуть? – спросил Иван Степанович и повернулся к Люсе: – Всего на шаг? В полглаза?
– Ни шагу, ни полшага. Не идем, – сказала та.
– Что ж, я найду сговорчивых; таких не мало, – демон ухмыльнулся. – Одни склоняются над изголовьем страждущих; другие – плачут от потери; а третьи – сами боль и горе. – Он вдруг метнулся к Люсе и зашептал на ухо: – Я понял, вы в семье – решающая сила, так сказать, мотор. Надумаете, позовите: готов к сотрудничеству. Всегда. Я слева.
Он замолчал, и в комнату вернулась темнота.
– Вот удивляет меня ангел! – с досадой зашептал Иван Степанович. – Когда он нужен – нет его. Молчит. А важен был совет!
– Он не молчал, – сказала Люся, – он говорил. На ухо, справа.
– Я не услышал. Что ж теперь! – Иван Степанович повалился на кровать. И помолчав, сказал: – Не смей сговариваться за моей спиной. Ни с кем!
– Не буду, – зевнула Люся. – Очень надо.
***
Ивану Степановичу снился странный сон: он брëл по дороге, окруженный серым туманом. Рваные холодные клочья касались тела, лица; причудливо вздымались вверх и в стороны.
Он увидел впереди, слева от себя, неясную тень и остановился. Из морока, навстречу, вышел худой старик, согбенный, изможденный. На нем был выцветший изодранный балахон, подпоясанный длинной веревкой.
– Здравствуйте, – пробормотал Иван Степанович, вглядываясь в старика.
– Будь здоров, – поворотив голову, произнес тот. – Издалека идешь?
– Не знаю, – Иван Степанович повел руками. – Блуждаю в тумане.
– Что ищешь? – спросил старик. Он притоптал песок у края дороги и сел. Иван Степанович примостился рядом.
– Я открыл знание, – сказал он. – Книга подарила мне удивительные переживания. Демон звал в загадочный мир; я не доверился ему, помня, что он – искуситель. Но в душе, я соблазнился: мне хотелось быть богатым; не знать боли и страданий; наслаждаться жизнью, – Иван Степанович горько вздохнул. – Вот, вы, пошли б за демоном?
– Пошел! – тотчас отозвался старик. – Я за ним пошел.
– Да ну? – не поверил Иван Степанович. – И, что?
– Я испытал все: ложь, похоть, гнев, обжорство, алчность. Устал и обессилил, пресытился, – старик печально улыбнулся. – Еще вчера я был молод и беспечен, но нынче… – он кивнул и замолчал.
– Отчего же вы печалитесь? Ведь вы испробовали все, чего желали, – встрепенулся Иван Степанович; голос его задрожал, глаза загорелись.
– Изведал, – согласился старик. – Но вот, что понял я: и счастье может надоесть.
– Не может! – Иван Степанович закачал головой. – Я не верю!
– Жаль, – вздохнул старик. – Пока ты молод, желаниям нет конца. Когда заканчивается молодечество, приходит усталость, за ней равнодушие. И напоследок – мудрость.
– Неужто в зрелом возрасте нет желаний? – огорчился Иван Степанович.
– Почему нет? Есть! – усмехнулся старик. – Однако ж, когда вкушаешь мед впервые – это наслаждение. Но если вкушаешь его каждый миг, час, день – наступает отравление.
– Выходит, я не зря отказался? – спросил Иван Степанович.
– Зря, – выдохнул старик. – Я отказался, пресытившись, а ты – и не попробовав. Знать такая судьба. – Старик с трудом поднялся, поклонился и медленно побрел дальше.
Иван Степанович вздохнул и проснулся.
– Глупый сон, – решил он; потянулся и громко спросил жену: – Люся, а почему мы отказались от пороков?
Та повернулась к мужу, вздохнула и сказала:
– Это же просто, Ваня: чтоб не пресытиться. |
|
|
|
Время приёма: 20:17 21.01.2014
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев