 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Очнулся он внезапно. Приоткрытым ртом втянул воздух и тут же закашлялся - в лёгкие хлынула противная жижа. Ещё не открывая глаз в порыве необоримого страха приподнялся на руках, продолжая отчаянно кашлять и отплёвываться. Одной рукой ощупал рёбра, ключицу, пальцами скользнул по левой стороне шеи. Ничего! Попытался отворить отяжелевшие веки, но они упорно не поддавались. Зачерпнув пригоршню источающей зловоние воды ("Воды ли?"), он стал тереть слипшиеся глаза; потом долго отмаргивался, дожидаясь, когда подёрнутая влажным налётом зыбкая действительность примет, наконец, чёткие очертания.
Когда мир прояснился, он подтянул колени и осторожно, боясь обнаружить в теле источник боли, встал. Глухо забряцали нашитые на одежду и доспех костяные бляхи и пластины, ударился в спину берестяной чехол накосника, зашуршали перья плетёных из ивовой лозы крыльев и витые кожаные шнуры, прядями свисающие с плеч до самой земли, закачался промеж широко расставленных ног войлочный хвост.
Боли не было.
Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась безжизненная серо-ржавая марь с лужицами застоялой чёрной воды. Кое-где на вздыбленных всхолках щетинились облетевшие уже мелкие кустики да безобразными колючими обрубками торчал выбеленный ветром сухостой, норовя проколоть брюхо низкому серому небу. Впереди, на расстоянии полёта стрелы, он заметил воткнутый во влажную мшистую поверхность обтянутый крепкой лосиной кожей щит. Похоже, щит-то свой. Да, кажется, столько и успел пробежать... Прежде, чем... Мысли путались, голова была тяжёлой: так бывает, если проснулся после великого торжества, на котором неумеренно воспивал, воздавая хвалу богам, кислую ягодную брагу.
Он огляделся вокруг себя. Ха, вот и копьё! А вон, чуть поодаль, и лук. Он наклонился взять копьё и понял, что оно было переломлено пополам. Когда сломаться успело? А на костяном наконечнике недоставало нескольких блестящих кремневых вкладышей: это от удара в щит того чуджа, что наседал на него в самом начале битвы. Да, чинить долго придётся.
Лук тоже оказался сломанным: будто кто о колено переломил. И стрелы! Древки всех до одной - полный колчан бесполезных палок, годных разве на то, чтобы развести из них костёр.
Он посмотрел туда, откуда, как ему казалось, он вместе с сородичами пришёл на поле боя. А где же лес? Ведь должен же виден быть, не так далеко и прошагали, он ведь за речкой стоял, по которой они на лодках и приплыли. Река обходила марь широкой излучиной. Там лодки и бросили. Неужто так далеко зашёл во время битвы? Да не должно бы...
Он снова завертел головой, стараясь найти около себя что-то приметное, то, что подсказало бы ему, как он сюда попал. Только щит стоял воткнутым в землю, отмечая место, где его хозяин, стоя на одном колене, пускал стрелы в бегущих врагов.
Доспех цел: всё как и надлежит настоящему воину: крылья - чтоб быть быстрым, как птица; хвост, как у дикого зверя - для того, чтобы иметь звериную ловкость; плетёные шнуры, вьющиеся по траве - чтобы не терять священной связи с Матерью-Землёй. Вот только с оружием что-то неладное.
Странно всё это...
Он отчётливо помнил, как, завидев далеко впереди движущееся воинство врага, сапыр-ньянги остановили воинов и начали выстраивать в боевые порядки. Отряд в две с лишним сотни человек развернулся в линию, затем каждый второй отступил на шаг назад. Под громкие команды предводителей воины первого ряда воткнули щиты в землю и начали вынимать из налучей луки: натягивали тетивы, доставали и раскладывали перед собой стрелы - все с вымазанными сажей древками, с тяжёлыми каменными наконечниками, способными пробить и щит, и толстую броню.
Его поставили в первом ряду. Сам сапыр-ньянга Сотор занял место недалеко от него и достал свой лук.
Сырой воздух над марью наполнился бряканьем, стуком и шевелением; слышались приглушённые голоса и шёпот: мужчины Харан-камы готовились к встрече с неприятелем.
Он тоже готовился: дрожащими пальцами, уперев лук в землю, пытался натянуть тетиву, но она никак не поддавалась, всё время выскальзывала и приходилось начинать снова и снова. Он спиной чувствовал неодобрительные взгляды соплеменников и от того волновался ещё сильнее. Кончилось тем, что к нему подошёл Шенку, бывалый воин, уже не раз участвовавший в жестоких сшибках с людьми Нярга-камы. Шенку вырвал лук из его неверных рук и ловким привычным движением приладил капризную тетиву куда следовало, после чего вернул оружие, покачал головой и присел за своим щитом.
А враги приближались: неспешно, уверенно. И их было больше.
Он оглянулся, пытаясь отыскать в тесном строю своих сверстников - трёх молодых охотников, прошедших, как и он, посвящение нынешней весной: Кахла, Тейку и Потчу. Но справа, слева и позади видел только густо заросшие бородами лица старших, да к тому же, большею частью, мужчин из других родов. Ни ободрения, ни дружеской улыбки... Шенку и Сотор - те полностью были поглощены приготовлениями к бою: разложив стрелы, проверяли копья, шлифованные смертоносные топоры, притороченные к поясам ножи. Неужели, они не чувствуют страха? Неужто он один такой? А Кахл, Тейка и Потча - а как же они: они тоже нисколько не боятся? Тоже сосредоточенно заняты осмотром оружия, холодно и отрешённо взирая на бредущих от дальнего, едва синеющего вдали леса, чуджей?
Да как же это так?
А мама и сёстры, там, в стойбище, так верили в него, так радовались, что он уходит на свою первую в жизни войну. Дядя Сырт сделал для него доспех, дядя Айва изготовил копьё и пластинчатый нож. Старшие охотники рода улыбались ему при встрече и похлопывали по плечу: "Ну вот, ты и вырос. И война как раз подошла: сразу станешь настоящим воином!"
А война пришла великая. Раньше такого не бывало. Раньше люди Нярга-камы приходили с набегами и земля Харан-камы отвечала на них ответными вылазками. Собиралось несколько богатырей и шли во вражьи владения: нападали на какую-нибудь одинокую землянку, резали всех без разбора, отбирали меха, красивую одежду и поскорее отходили обратно, под защиту родовых охранителей. Иной раз случалось встречаться с воинским отрядом чуджей и тогда начиналась битва: тогда всё зависело от силы и ловкости сражающихся, да от того, чьи духи помогают больше. Так всё и шло: победы, поражения, удачные набеги, плач женщин, потерявших нехитрый домашний скарб, поминальные тризны по погибшим воинам... Однако теперь было иначе.
Война действительно обещала быть много большей, нежели все предшествующие. Харан-кама и Нярга-кама теперь уже не могли мириться промеж собой. Пришло время Последней битвы, в которой должно решиться, кто продолжит путь в Среднем Мире, а кто навеки отойдёт в небытие. И после этой войны останется либо Харан-кама, либо одна Нярга-кама.
В последние годы в многолюдной Нярга-каме что-то неладилось. Ну, оно и не удивительно! Чуджи плохо чтут обряды и не уважают богов, которые, оскорбившись, наконец отвернулись от нерадивых своих отпрысков, наслали на них сначала мор, а потом и другие неисчислимые беды. Мор за два года унёс половину жителей Нярга-камы, опустошив обширный и богатый край. Опустели стойбища и обнесённые частоколами деревни; рассказывали, что люди вымирали целыми родами: от некоторых не осталось ни человека - охотники, женщины, старики и дети - все отошли в Нижний Мир. А потом с полуденной стороны на Нярга-каму ударили неведомые чужаки и стали теснить в сторону Харан-камы. И тогда всем стало ясно, что времена славных подвигов и отважных богатырей безвозвратно ушли. Мир вступает в Эпоху Перемен. Миропорядок нарушен и, чтобы построить новый, нужно очищёние, кто-то должен уйти: Харан-кама или Нярга-кама.
Тогда и начали сапыр-ньянги собирать войско: из края в край по Харан-каме разбежались гонцы, неся весть о грядущеё войне. Люди отозвались на зов и вскоре со всей земли на реку Паран начали стекаться воины: пришли все, кто был способен держать оружие. Сапыр-ньянги исполнили Танец Войны и повели огромное воинство к границам Нярга-камы.
...И вот теперь, изготовившись к битве, они в угрюмой деловитости поджидают подхода врагов. Харан-кама выступила против Нярга-камы.
Он подобрал обломок копья с наконечником и побрёл до темнеющего в отдалении щита. Обломки лука и стрел были уже бесполезны. Щит остался невредим. Он выдернул его из торфяника, перекинул лямку через плечо. Оставалось решить куда идти.
Если ориентироваться по щиту, то ему следует разворачиваться. Но там, впрочем, как и вообще вокруг, не было ничего. А должен бы быть виден лес. И тот, что оставался за спиной, когда они выходили на марь, и тот, откуда выходили чуджи. Солнце, скрытое за низкой пеленой туч, тоже не могло дать подсказки. Оставалось довериться собственному чутью.
Он передёрнул плечами, стряхивая оцепенение, и пошагал туда, где, по его измышлениям, должна была находиться река Паран. Обходя лужи и травяные кочки, переходя через кустистые гривки, он всё посматривал по сторонам, пытаясь заприметить хоть что-нибудь, указывающее на то, что он избрал верное направление.
Шел долго и всё думал о том, что совершенно не помнит, как оказался так далеко от леса. Ведь сколько идёт, а его по-прежнему не видно. Может, обеспамятел: такое ведь может случиться, если ударят по голове палицей или чем иным тяжёлым. Вот только голова совсем не болит.
Начал накрапывать мелкий холодный дождь. Капли прозрачными крупинками оседали на одежду, не имея сил промочить её; даль заволокло белёсой хмарью, размыв горизонт и соединив небо с землёю.
И тут он остановился как вкопанный, выронив из разжавшихся пальцев обломок копья: внезапно к нему пришло понимание, что он НЕ ПОМНИТ, НЕ ЗНАЕТ СВОЕГО ИМЕНИ!
...Они были совсем близко. На расстоянии полутора перелётов стрелы они остановились, тесной стеной вытягиваясь напротив воинов Харан-камы. Их предводители покрикивали и ходили туда-сюда вдоль строя. Через некоторое время сумятица улеглась.
Два войска встали напротив друг друга. Воины были готовы драться, кинуться напролом на ряды врага. А там уж пускай боги решают, кому победить. Оставалось лишь дождаться сигнала сапыр-ньянг.
А они не спешили: сначала нужно было известить богов о своём намерении сражаться и умилостивить Ёнгу, - грозное божество войны - дабы он ниспослал победу. Вожди с той и другой стороны отделились от рядов своих воинов и вышли шагов на десять вперёд. Высоко поднятыми копьями поприветствовали противника.
Сапыр-ньянги встали полукругом прямо напротив него. Он весь подался вперёд, потому как знал, хотя и с чужих слов, что последует дальше.
Откуда-то сбоку четыре сивобородых воина подтащили клетку из лиственничных жердей, в которой, храпя и брыкаясь связанными ногами, лежал могучий лось. Его изловили за три дня до похода специально для этого момента. Воины опустили ношу перед вождями, развязали дверцу клетки, вытащили из неё ревущего лося, накинули ему на шею каждый по петле. Затем проворный молодой воин разрезал путы, стягивающие ноги зверя. Лось вскочил, рванулся было в сторону, но опытные охотники удержали его на верёвках, разойдясь в стороны; пригнули голову лося к земле, от чего он упал на передние колени. Тогда подошёл главный сапыр-ньянга - выбранный руководить походом - достал из-за пояса костяной нож с зубчатым каменным лезвием и единым ударом, едва прошептав слова молитвы, пропорол лосиное горло. Кровь хлынула мощным пульсирующим потоком. Всё тот же молодой воин поспешно подставил деревянную чашу и, пока лось оседал, теряя последние силы, успел наполнить её до краёв. Зверь уткнулся перепачканной розовой пеной мордой в землю и затих. Сапыр-ньянга, нанесший роковой удар, убрал нож, воздел чашу с кровью над головой. Мощный рёв разорвал воздух: это воины Харан-камы дружно приветствовали своего вождя и отдавали хвалу кровожадному Ёнгу. Точно такой же яростный рык долетел со стороны воинства Нярга-камы, где совершался тот же обряд.
Верховный вождь - сапыр-ньянга-могтя - сделал большой глоток из чаши и передал её рядом стоящему вождю; тот тоже отпил и передал священное питие дальше по кругу. Когда каждый сапыр-ньянга отведал жертвенного напитка, остатками крови окропили землю; молодой воин унёс чашу, а четыре пожилых его собрата убрали клетку; поверженный лось так и остался лежать на месте, где нашёл свою смерть: теперь он - пища Ёнгу и трогать его нельзя никому.
Всё и все были готовы к битве.
И первыми двинулись воины Нярга-камы.
Он остановился над невысоким обрывистым берегом тихой речки, струящейся по щебнистому заиленному руслу. Воды в реке было мало, едва по колено. Он хотел было сойти вниз, но посмотрев на жидкую грязь под обрывчиком, передумал. Скрестив ноги, уселся на повядшую мокрую траву.
Что это за река? Ну уж точно не полноводный Паран! Может, приток? Но ведь не переходили...
Мелкий дождь в конце концов перешёл в колючую снежную крупу. Ветер дул сбоку, холодные его языки забирались под одежду, обжигали кожу. Мёрзли уши и нос.
Он сел спиной к ветру и вобрал голову в плечи. Хорошо, хоть щит при нём остался, а то спину совсем продуло бы. В голове возникла мысль о тёпле родного дома, где сейчас, наверное, разожгли каменный очаг и поплотнее затворили дверь. Как хорошо дома! Особенно в такую-то непогодь. Сидишь себе возле огня, накинув на плечи мягкое одеяло, да попиваешь горячий клюквенный настой. А ещё лучше - будоражащую кровь в жилах брагу. А кто-то рядом тихо говорит. И неважно, даже, о чём, просто тихо разговаривает. И ты пребываешь в тепле и уюте, лучше которых, на самом деле, ничего-то и нет.
"О, боги! Где я? Как отыскать мне тропу, что доведёт меня до двери отчего дома, к нежному дыханию семейного очага?"
Мысль об огне заставила его снова оглядеться. Нет, дров здесь нет. Сухостоины, что попадались чуть не на каждом шагу вначале его пути, давно исчезли, растворившись в густой завеси дождя. Поначалу холода и не чувствовал. А теперь, когда одежда отсырела и набрякла, страстно захотелось к огню. Можно расщепить остатки копья, да на долго ли их хватит: вспыхнут и прогорят - глазом моргнуть не успеешь. Не будет у него источающего живительное тепло костерка. Надо подыматься и идти, а не-то так и окоченеешь. Знать бы только сколько идти. И куда.
Теперь он вообще не знал куда идти. Десять раз можно было до Парана дойти, а его всё нет. Не угадал направление? Но чутьё охотника ещё не разу его не обманывало. Должно быть, духи водят. Бывает ведь такое. Заведут путника в глухомань, накрутят кольцами, протащат болотами да ветровалами, поиграют, да выпустят; иной день блуждает, иной два, а кто и вовсе не возвращается... И при этом, все, кого одурачили и отпустили лесные хозяева, клятвенно уверяют, что шли правильно, сверяясь с солнцем или с порослью мха на древесном стволе.
Задаваться вопросами - куда подевались соплеменники, где их теперь искать и кто одержал победу в ратном единоборстве - он не спешил. Гораздо важнее сейчас было узнать, сможет ли он вообще выйти к лесу ли, к реке ль. По его соображениям, скоро начнёт смеркаться и, если он так и не дойдёт до человеческого жилья или не сыщет, по крайней мере, порядочного запаса дров, его ждёт печальная участь погибнуть от холода.
Он заставил себя снова встать на ноги.
Вперёд чуджи бросили лучников. На бегу они пускали стрелы в закрывшихся щитами воинов Харан-камы. И почти сразу послышались первые крики и стоны раненых. За рассеянным роем вражеских лучников двигались сплошной массой основные силы Нярга-камы. Вражеские воины громко кричали, выли, подражая волчьей стае, и размахивали над головами палицами и топорами; передние выставили перед собой густой частокол длинных копий.
Стрелы смертоносным дождём сыпали с неба. Рядом воткнулись, глубоко уйдя в мягкую землю, сразу несколько стрел и он теснее вжался под щит. Дрожащими руками пытался поудобнее перехватить лук. Справа послышался новый вскрик и, оглянувшись, он заметил как подскочил и сразу рухнул, одной рукой ухватившись за дрожащее тонкое древко, торчащее из основания шеи, а другой бестолково загребая воздух перед собой, Шенку. Следующая удачливая стрела чуджей сразила ещё одного воина, не успевшего даже вскрикнуть: труп вывалился из-за щита и распластался в луже.
Когда первый шквал вражеских стрел иссяк, сапыр-ньянга-могтя встал в полный рост и махнул выкрашенной в белый цвет палицей. И тогда в дело вступили уже лучники Харан-камы: новая туча стрел наполнила сотрясаемый воинственными воплями воздух тонким вибрирующим свистом. Теперь настал черёд умирать воинам чуджей: их лучники торопливо снимали со спин щиты, пытаясь спастись, но свистящая смерть была быстрее и многие из них падали, едва успев отвести глаза в сторону.
Воинство Нярга-камы, замедлившее было наступление, пока на него падали стрелы, вновь тронулось вперёд, как только первый залп кончился, а затем, во всё убыстряющемся темпе , волной покатилось на ряды богатырей Харан-камы.
Выпустив вторую стрелу, он к собственному ужасу понял, что со следующей не поспеет: чуджи находились уже не далее, как в пяти десятках шагов. В уши врывался их мошный рёв, в котором, за общим гулом, вполне отчётливо различалось "Ён-гу! Ён-гу!", исторгаемое сотнями глоток. Так что же теперь? Он с замиранием сердца ощутил, что этот день может стать последним в его жизни. Ныне он должен стать воином, или же умереть. Другого исхода нет.
Но, о боги, как не хотелось ему вступать в бой, который непременно обернётся яростной дракой, где, чтоб выжить, нужно непременно убить!
Он отложил лук, вскочил на ноги, стал дёргать рукоять топора, вытащил его из-за пояса, невидящими глазами осмотрел, вспомнил про копьё, лежащее на земле, откинул топор, поднял увенчанне желтоватым наконечником копьё (ещё отцово, с которым тот в своё время, ходил в набеги)... А враги приближались. Он видел их искажённые злобой лица, видел устремлённое прямо на него их оружие... и дрогнул...
Отступил на три шага назад и натолкнулся на стоящего позади воина.
- Куда ты прёшь, пайд?! - стараясь перекричать боевой клич чуджей, заорал тот.
Скосив глаза, он виновато посмотрел на бородача и поспешил вернуться к своему щиту. Верно, он пайд. Пайд и есть. Так охотники называют глупых оленят, которые при появлении человека не могут решить, что надлежит делать: остаться на месте, или со всех ног броситься наутёк.
Внутренне взмолившись родовым заступникам, до крови закусив губу, он твёрдо встал подле щита, выставив перед собой копьё - единственную свою надежду на жизнь. Сердце бешено колотилось во вздымающейся груди, воздуха не хватало...
Когда между противниками оставалось расстояние в двадцать шагов, сапыр-ньянга-могтя выступил вперёд и поднял над головой свою палицу: воины, стоявшие во второй линии двинулись вперёд и заступили прорехи промеж стрелками первой линии.
- Ё-о-он-гу! - проревел сапыр-ньянга-могтя, закружив белым смерчем боевую палицу.
И две с лишним сотни воинов ответили ему:
- Ён-гу!
Кричал и он. Вместе со всеми. Кричал, чтобы заглушить страх.
А потом всё закружилось в бешеной круговерти.
Клин воинов Нярга-камы с хрустом и треском врезался в стройный ряд защитников Харан-камы, и закипел бой. Сапыр-ньянга-могтя скрылся из глаз, не то смятый людским потоком, не то заслонённый спинами сражающихся. Удар вражеского воинства пришёлся в середину линии сыновей Харан-камы и буквально рассёк её пополам.
Он стоял чуть в стороне от места сшибки и, находясь на грани безумия, лишь беззвучно открывал рот, пытаясь произнести молитву потерявшим способность двигаться языком. Копьё ходило ходуном в его стиснутых до боли в суставах руках.
Часть чуджей оборотилась по сторонам и устремилась на остававшихся вне схватки людей Харан-камы, которые, подгоняемые командами сапыр-ньнгов, стали сбиваться в плотные группки. Он оказался среди своих сородичей, рядом с самим Сотором. На них бежало десятка полтора чуджей. Сапыр-ньянга приказал выставить копья.
Он едва успел прижаться к щиту, когда на него налетел первый враг. В руках у чуджа был щит с личиной и палица, которой он уже замахнулся для удара. Враг был рядом и малейшее промедление грозило гибелью. Он поднял своё копьё...
Удар получился какой-то неловкий, но ему всё же удалось опередить соперника: копьё, устремлённое в лицо чуджа, заставило последнего отпрянуть, заслонившись щитом; скользящий удар пропорол лосиную кожу щита. Враг засмеялся ему в лицо и опять устремился вперёд.
Его спас Сотор. Сапыр-ньянга заступил неопытного бойца и умелым взмахом палицы вышиб оружие из руки чуджа. В следующий миг его палица обрушилась на голову врага и охотник за подвигами из славного войска Нярга-камы рухнул в траву, пятная её алой кровью.
Тем временем подоспели остальные чуджи. Вокруг слышались глухие звуки ударов, треск проламываемых щитов, стук древка о древко, свист пращей, боевые выкрики сражающихся и стоны сражённых. И повсюду, куда ни глянь, была кровь.
Он оказался за спинами своих соплеменников; едва пережив свою первую схватку, спасённый Сотором, как догадывался, от неминучей смерти, он пребывал в полном опустошении чувств, потеряв всякую волю к действию. Было одно желание: поскорее бы всё закончилось, оказаться бы прямо сей час подальше от этого места, в родном стойбище, где нет этой звериной злобы, где не льются потоки крови.
Он видел, как под натиском чуджей отступали и падали на сырую землю воины Харан-камы: первыми умирали слабые, потом начала сдавать молодёжь - те, для кого это был первый бой, затем пришёл черёд опытных, закалённых в походах воинов. Один за одним они исчезали в бешеной мешанине людских тел, становясь пищей ненасытного Ёнгу. Его руки перебирали древко копья, в то время как сам он, не замечая того, начал пятиться прочь от всё придвигающейся схватки.
Ноги всё убыстряли шаги. Двигаться задом стало неудобно и он отвернулся от кровавой бойни. И только тогда и понял, что обратился в позорное бегство, бросив людей своей крови, вместо того, чтобы разделить жестокую, но достойную смерть вместе с ними.
Он спрыгнул с берега. Ноги тут же провалились в стылую грязь. Он торопливо перепрыгнул через мелкую воду и зашагал вдоль течения по каменистому дну. Озноб продолжал холодить спину и он пошёл быстрее.
Следуя оскудевшим руслом речушки, он поворот за поворотом уходил всё дальше. Сначала он шёл на полдень, потом свернул налево, потом направо; река петляла по беспредельной равнине, вкривь и вкось полосуя её грязной колеёй.
Шёл долго. Начало зудеть в ногах. За очередным поворотом, который укрыл его от пронизывающих порывов ветра, он остановился. Присев на корточки, он нахохлился, спрятал холодные руки в складки одежды и задумался.
Сколько же он шёл? Бой с чуджами начался до полудня. Потом он сколько-то пролежал без памяти. А потом шёл. Шёл, шёл и шёл. Он поднял голову и взглянул на серое небо.
Так почему же до сих пор светло?!
...Внезапно какой-то едва уловимый в свисте снежного ветра звук заставил его приподняться. Он навострил слух и несколько долгих мгновений вслушивался в гул ветра.
Звук повторился. Но столь же неясно и призрачно, как и в первый раз. Звук был далёким. А может мерещится? Должно ветер, или духи балуют. Они могут. Он подошёл к обрывчику и выглянул. В лицо ударило стужей. Над марью метались сполохи взвихренного снега. Ничего более.
Он вновь присел.
Звук прозвучал ближе: какой-то вой, но не волчий. И сердце вдруг всколыхнулось: подобный вой могло издавать только одно существо в Среднем мире - человек! Человек, до полусмерти напуганный, доведённый до безумия.
Теперь вой, в котором слышались ужас и обречённость, слышался уже отчётливо. И главное: он приближался.
Он, крепче ухватив обрубок копья, сильным рывком вынес ставшее вдруг проворным и гибким тело над крутым берегом и вжался в припорошенную снегом траву.
Крик-вой приближался. В нём ясно слышались мольба и слёзы. Уже, пожалуй, за изгибом реки, совсем рядом. Свой или враг? Он вскинул копьё наизготовку...
Снег полетел реже, ветер умерил свою силу; на небе проступили рваные клочья резво несущихся туч.
Он приподнял голову, чтобы видеть того, кто приближался...
Бегущий, продолжая истошно орать, вывернул из-за поворота, поскользнулся, кувыркнулся через голову и плашмя, лицом вниз хлюпнулся в воду. Подавившись криком, он тяжело оторвал тело от земли; повернул мокрое лицо в сторону затаившегося на берегу молодого охотника...
Это был Потча.
Он уже хотел было кинуться к другу, помочь тому подняться, отряхнуть грязь и песок с его одежды, но, проследив взгляд Потчи, обернувшегося назад, бессильно упал на живот. То, что он увидел, не поддавалось ни какому сравнению, не имело ничего общего с тем, с чем ему приходилось сталкиваться по сей день. Невероятное, невообразимое НЕЧТО, видом своим лишающее способности двигаться, парализующее само стремление жить, отнимающее волю и разум, одно созерцание которого повергло его в глубочайшую бездну ужаса несравнимого даже с тем, что он испытал на поле боя.
Огромный матово поблескивающий шар с угловатыми выступами, десятками торчащих дымоходов, исходящих шипящим паром, чёрными проранами, весь перевитый сетью змеящихся толстых жгутов, с космами длинных висячих корешков, волочащихся следом, катил над глинистым руслом на уровне береговых обрывов. Воздух вокруг наполнялся вибрирующим гулом и скрежетом то выступающих, то снова проваливающихся вовнутрь не то рук, не то лап, со светящимися, точно рдеющие в остывающем очаге головни, заострёнными концами. Шар выкатился из-за поворота и завис над бестолково копошащимся в грязи Потчей. Тот заорал, перевернулся на спину, засучил руками и ногами.
Шар чуть приподнялся, с жутким грохотом на нижней его части распахнулась заслонка величиною с дом. Наружу дохнуло оранжевое пламя. Потча стал задом отползать в сторону. Из жаркого прорана выдвинулась огромная, толщиной в ствол вековечного кедра, нога, заканчивающаяся плоским утолщением. Потча едва успел увернуться, как чудовищная нога, взметнув в высь ошмётья грязи, ударила в то место, где он только что находился. В следующее мгновение конечность молниеносно задвинулась внутрь шара, оставив широкую воронку в земле, тут же начавшую заполняться водой. Шар снова придвинулся к Потче и тот кинулся наутёк. Шар, следуя зигзагами, повторяющими метания человека, покатился за ним; нога непереставая била вокруг, никак не поспевая за Потчей.
Добежать до следующего извива русла Потча не смог. Шар, а точнее его нога, или палица настигла бегущего на омываемом двумя рукавами потока островке и впечатала в грязь. Видны остались лишь выгнутые кверху руки и ноги Потчи. Шар немного покружил над тем местом, а потом повернул, как показалось залёгшему над обрывом охотнику, прямо на него. Последний был ни жив ни мёртв от страха и даже не попытался вскочить и бежать: так и лежал, распластавшись на холодной и мокрой траве, чуть приподняв голову. Бороться он уже не имел сил и где-то на грани сознания смирился со смертью. Главное, чтобы всё прошло быстро.
Когда шар завис над головой, сын Харан-камы покорно опустил лицо и закрыл глаза: пускай свершится должное. Он обратился с молитвой к Творцу Вечного и стал ждать...
Но ничего не происходило. Сначала он слышал гудение страшного шара, а потом исчезло и оно. Он пролежал, зарывшись носом в землю, ещё с минуту, а потом приподнял голову.
Шар улетал в полуночную сторону, оставив его одного. Охотник ещё раз взглянул на место гибели Потчи: там всё так же торчали искривлённые смертью его руки и ноги.
Задаться вопросом, почему шар не поступил с ним так же, как с Потчей, молодой воин не успел: глаза его, обращённые опять в сторону удаляющегося шара, заметили, как тот начал набирать ход и свернул вправо. И почти сразу же от туда донёсся новый человеческий крик, а земля отозвалась содроганием, порождённым ударами огромной ноги...
Шар появился вновь по прошествии довольно большого отрезка времени. Охотник уже отошёл от места гибели друга на порядочное расстояние, успел даже немного поспать. Шар он заметил не сразу: он прилетел откуда-то сбоку. Только заслышав знакомое гудение охотник оглянулся и прямо позади себя увидел разверстый проём, из которого лучился ослепляющий белый свет. Ну вот, пришёл и его черёд, успел подумать он перед тем, как его подхватили резко вырвавшиеся из отверстия гибкие щупальца и потащили вовнутрь.
Нестерпимо яркий свет ослепил его. Затем он услышал лязг закрывающейся двери за спиной, потянулся руками к голове, пытаясь закрыть её от возможного удара, потом разом обмяк и потерял сознание от внезапно возникшей в голове мысли, что шар, возможно, приготовил для него ещё более страшное испытание, решив съесть его живьём...
Он открыл глаза и увидел над головой полого сходящиеся жерди, поддерживающие затянутую берестой кровлю с отверстым дымоходом в центре. В дымоход заглядывали звёзды. По низкому своду и стенам, сложенным из очищенных от корья древесных стволов, прыгали сполохи трепещущего пламени. По поперечным жердинам под отверстием для выхода дыма были развешаны деревянные человеческие фигурки - огромное множество фигурок с пустыми, не тронутыми резцом мастера ликами. Он настороженно прислушался к своему телу, пошевелил пальцами рук и ног: всё было в порядке, тело было послушно и благостно. Под руками он ощутил мягкий мех звериных шкур, покрывавших ложе. Под голову чья-то заботливая рука подложила пухлую, набитую душистыми травами подушку. Он поднял руку и протёр глаза.
- А, проснулся! - произнёс совсем рядом высокий детский голосок.
Охотник встрепенулся и повернул голову в сторону говорившего.
Возле скромного костерка, горевшего в обложенной плоскими камнями очажной яме, сидел пухленький мальчик лет четырёх-пяти с бледной, прорезанной малиновыми прожилками кожей. Из одежды на нём был один только набедренник, узкой полосой прикрывающий низ живота; большая круглая голова, выбритая по бокам, была увенчана длинным пучком волос, перехваченным простым кожаным шнуром. В одной руке мальчик держал каменный нож, а в другой - неоконченную фигурку маленького человечка. Казалось, он весь ушёл в работу.
- Где я? - спросил охотник, садясь на ложе.
Мальчик опустил нож и поднял на него прозрачные как лёд глаза, губы его тронула едва заметная улыбка.
- Тебе следовало бы задаться сначала иным вопросом, - ответил мальчик.
Молодой охотник не понял, о чём он говорит, но уточнять не стал; его удивило другое: мальчик, не взирая на свой юный возраст, слишком хорошо говорил. Охотник вгляделся в него пристальнее.
- Что это за место? - вновь спросил гость.
- Здесь я живу, - последовал ответ.
Воин Харан-камы утёр тыльной стороной ладони выступившую над губой испарину и заговорил опять:
- А где остальные?
- Кто?
- Твои родичи. Ты ведь не один здесь живёшь?
Мальчик не ответил; поудобнее перехватив нож, он вернулся к прерванному занятию. Из-под резца полетели белёсые завитушки. Охотнику оставалось лишь недоумённо закусить губу: ребёнок - что с него взять!
В ногах он увидел свои доспехи и щит, кем-то снятые и аккуратно уложенные; даже обломок копья - и тот был здесь.
- Как я тут оказался? Вы нашли меня?
- Я нашёл, - буркнул малыш.
- Я что-то не помню, как это случилось.
- Я открыл дверь и ты вошёл.
- А давно? Что-то странное было со мной. Никак не припомню... - Охотник провёл пятернёй по своим волосам и потряс головой: - Привиделось, должно быть...
- Ты теперь многого не помнишь, - кивнул мальчик.
Охотник пожал плечами. "Меня поглотил этот шар - вот что я помню! Так как же я здесь оказался?" Он повертел головой, осматривая жилище.
- Скажи, почему ты один? - повернулся он к мальчику.
- Я не один, - последовал ответ. - Разве не видишь?
Воин нахмурился: не любил он, когда говорили загадками.
- Так кто же с тобой? - он придвинулся поближе к очагу.
- Люди.
- А когда они придут?
Мальчик поднял на него глаза: они смеялись.
- Всё уже здесь, - он выставил перед собой деревянного человечка, которого тщательно выстругивал. - Остался вот этот. Его, кстати, зовут Сангэ, - добавил он, пихая фигурку гостю в руки. - Посмотри.
Охотник взял деревянного человечка, покрутил его и вернул хозяину.
- Ты их всех знаешь по именам?
- Конечно, - мальчик вернулся к работе. - Садись к столу, - пригласил он, сдвигаясь в сторону.
За его спиной охотник увидел низенький столик с приготовленным угощением: здесь были мясо, рыба, какие-то коренья и деревянный жбан с брагой. Охотник учтиво склонил голову и, обойдя очаг, уселся к столу.
- Ешь-ешь, - сказал мальчик. - А я скоро закончу.
Уплетая за обе щеки сочное мясо и запивая из жбана, охотник исподтишка разглядывал мальчишку, невозмутимо обстругивающего деревяшку. Странный какой-то. Будто помешанный.
- Далеко отсюда до Харан-камы? - спросил он немного утолив голод.
- Далеко.
- А куда идти, покажешь?
- Ты не дойдёшь, - уверенно заявил малыш. - Туда тебе нельзя.
- Почему? - тут он вдруг подумал, что он находится в стане врагов. Если так, то его действительно не отпустят.
- Тебе туда нельзя, - повторил мальчик.
Чтобы проверить свою догадку, охотник спросил:
- А до Нярга-камы далеко?
- Далеко.
- А ты не боишься жить так далеко от людей? - помолчав, подал голос молодой воин. - И где твоя мать? Отец?
- У меня есть доспехи, - гордо вскидывая голову, ответил малец. - В них мне никто не страшен. - И отвечая на следующий вопрос, прибавил: - Мой отец далеко, моя мать позабыла меня, мои братья... О них не хочу говорить.
- Так почему ты один?
- Я же говорил, я не один!
- Но ты же сам говоришь... - охотник не окончил и замолчал, махнув рукой, потеряв всякую надежду добиться от мальчика вразумительного ответа. Что ж, надо дождаться его отца, или мать, или братьев, кого ни есть. Ведь есть же у него кто-нибудь! Не может же и вправду он жить один?
- Как твоё имя? - спросил после затянувшегося ожидания гость; мальчик всё это время продолжал скоблить свою фигурку, придавая ей всё больше сходства с человеком.
- Я думаю, ты скоро сам всё поймёшь, - сказал тот, осматривая изделие. - Ну вот, готово! Сангэ к нам в гости пришёл! - Он растянул рот в широкой улыбке и довольно хмыкнул, удовлетворённый результатами долгой работы.
Охотник задумался. Да и было над чем.
Неужто привиделся ему и Потча, и этот чудовищный шар, и всё остальное? Как попал он в эту полуземлянку? Кто этот мальчик? Куда идти, чтобы вернуться в Харан-каму?
Мальчик меж тем поднялся на своих коротеньких ножках и держа только что вырезанную фигурку перед собой на вытянутых руках, пошёл вокруг очага, приговаривая:
- Пришёл к нам Сангэ! Проходи, Сангэ, гость! Гляди какой у нас дом: большой, тёплый. Тебе хорошо здесь будет. Мы тебя ждали. Вон, смотри сколько нас, - он поднял деревянного человечка повыше и показал ему подвешенные под дымоходом фигурки. - Здесь все тебя ждут. Здесь много твоих родичей. Живи с нами, Сангэ!
А мальчишка-то действительно безумен!
Сангэ, Сангэ... Где-то слышал это имя... Когда-то давно. Да мало ли!
- Кто такой, этот твой, Сангэ? - думая о своём, спросил охотник подошедшего к нему мальчика.
- А ты не узнаёшь?
Охотник недоумённо уставился в холодные глаза мальчишки.
- А ты приглядись, приглядись хорошенько! - мальчик угрожающе придвинулся и пихнул свою фигурку под самый нос опешившему охотнику.
Гладкий лик деревяшки подёрнулся рябью, задвигался, словно человечек что-то тщательно пережёвывал, и на нём явственно начали проступать черты лица...
С диким криком отшатнулся охотник прочь. Перепрыгнул через костёр и кинулся к двери. Толкнул её и провалился в белую пустоту...
А в спину ему летел едкий мальчишеский смех.
- Ты всё понял правильно! До скорой встречи! Я вернусь за тобой!..
Он со всего маху врезался в осклизлую землю. Упал на колени, застонал и поднялся.
Над сырой марью длился всё тот же серый день. Промелькнула и тут же пропало воспоминание о том, что сквозь дымоход он видел звёзды.
Над собой он увидел зависший лоснящийся шар. А в ушах ещё звенели последние слова помешанного дитя. Шар зашумел, выпустил клубы белого пара, заскрипел, вздрогнул и, вопреки ожиданиям охотника, уже готового принять смерть под его ногой, быстро поднялся до высоты, равной высоте дерева, и полетел на полночь.
Скорее, прочь! Бежать не оглядываясь! Домой!
Молодой воин бросился в сторону захода солнца: там родина, Великая Харан-кама.
Запыхавшийся и усталый, он остановился возле невысокой кустистой колки, присел на корточки, но не находя мужества терпеть боли в уставших ногах, не взирая на сырость, плюхнулся задом в траву и вытянул ноющие ноги, потёр коленки. Должно быть, далеко ушёл; бежал ни разу не остановившись, лишь немного сбавляя бег, когда дыхание окончательно сбивалось. Когда начались поросшие кустарником да молоденькими берёзками гривки, пробовал даже путать следы: кто знает, может, поможет? Шар, казалось, действительно потерял его. Правда, пару раз он показывался поодаль, и тогда земля дрожала от неслышных, но тяжких ударов: видать, нашёл себе на потеху новые жертвы.
Пугающие слова обитателя шара, которые он бросил в спину убегающего охотника, нет-нет, да всплывали в его воспалённом сознании: было в них что-то зловещее, сквозившее предопределённостью. И это пугало. Сможет ли он избежать гибели, или будет вдавлен в землю точно так же, как Потча, ещё не известно. Оставалось бороться. Бороться? А хочет ли он борьбы? Нет. Бороться, чтобы дорого продать свою жизнь? Да у него теперь даже обломка копья нет. Это и не борьба вовсе, а избиение. Да и знал уже, понял, что борьба бесполезна. Умирать не хотелось. Хотелось выбраться с бескрайней мари, окунуться в пахнущую влажной хвоей чащу и раствориться в её глубинах. Потому как там был его дом. Дом, где его ждали. Ждали всегда, ждут и теперь.
Пока бежал, многое успел обдумать.
Теперь уже наверняка знал, что тот мальчик, с коим свела его судьба, не человек вовсе. Оттого и живёт один. И шар этот... Разве человек такое сотворит? А человечки? Живые они, что ли? И лицо, что проявилось на фигурке. Это же было... Нет, нет и ещё раз нет - то морок какой-то. Наваждение. Мальчишка - колдун. Оттого и забрался так далеко. И его затащил. И тех, других, кого убивает, давит гигантской пятой. А что-то ещё о братьях говорил... Наверное, тоже такие же. Надо выбираться, поскорее выбираться отсюда. Обещал же ещё прилететь.
Не ясно только одно: зачем сразу не убил, зачем кормил-поил? Ведь других-то убивал. Потчу, например. И за что убил - непонятно.
Всё, что произошло, выглядело нелепицей. А может, морок всё это? И теперь, должно быть, грезится ему всё. Оплёл чарами поганый колдун, сковал душу-птицу, не выпускает из плена. А всё вокруг - видение: и марь, и шар, и весь этот невыносимо длинный день. А на самом деле лежит он, молодой охотник, где-нибудь на бранном поле...
Что-то кольнуло в самое сердце, какая-то догадка...
И это имя - Сангэ - никак не идёт из головы...
"А живой ли я?" Если всё вокруг - видение. Если летает по воздуху огромный шар, если гоняется за людьми, мучает, убивает злобный колдун. Но не может же этого быть! " Нет, не верю!"
А лук, а стрелы... Они все сломаны; и копьё тоже...
"...Пришёл к нам Сангэ! Проходи, Сангэ, гость!.. Мы тебя ждали... Живи с нами, Сангэ!.."
...Покойникам кладут с собой в яму сломанное оружие, дабы не возвращались к живым и не воспользовались им...
И это лицо на деревянной фигурке: его лицо...
Шар висел чуть в стороне, но он сразу заметил его, едва размежил ссохшиеся веки. Надо же, заснуть успел! Он пошатываясь, ещё не сумев сбросить с себя сонного оцепенения, встал, распрямил спину. Колдун, как и обещал, пришёл к нему снова. И ждал его пробуждения.
А теперь-то что?
Он не двигался с места, выжидая, что последует дальше.
Помедлив, шар загрохотал, струи горячего пара с шипением врезались в землю, заскрипела заслонка, с треском снизу начала вырастать нога...
Неужели и его черёд подошёл?..
Шар издал какое-то утробное рычание, бахнул заслонкой и медленно двинулся на охотника.
Он не стал дожидаться, пока шар подлетит и вдавит его в грязь: с диким воем кинулся он, сломя голову, прочь. И тут же, с визгом и новыми струями пара, устремился за ним и колдовской шар.
Так он не бегал никогда в жизни: перепрыгивая ямы и травяные кочки, перелетая в долгом прыжке через гривки кустарников и редкие завалившиеся сухостоины. Бежал, не думая куда. Бежал, чтобы спастись. Чтобы была хотя бы надежда. Обречённый, напуганный, молодой, полный нерастраченной жажды жизни.
...А шар катил по его следу.
И вот, круто свернув в сторону, словно преследуемый лисой заяц, он почувствовал, как страшная сила содрогнула почву под ногами. Первый удар пришелся мимо.
"Вот так же и Потча. Потча, бедный друг!"
Бег, прыжок, резко в сторону, назад, ещё поворот, снова бег...
Удар в землю, куски грязи в разные стороны: опять промахнулся!
И снова, и снова.
Долгий бег, изнурительный. Уж и в груди жжёт.
"Нельзя сдаваться!" Ни на мгновение нельзя сбавить стремительную гонку: за плечами смерть, пучина вечности.
Но прошло время, и ноги его налились тяжестью, взмолились о пощаде, и грудь полыхала огнём, а перед глазами поплыли красные пятна; он начал спотыкаться, поскальзываться. Чаще стали удары у него за спиной, ближе подступил рёв. Но он бежал. Решил, что останется на ногах до последнего. Как Потча. Как и те, другие, которых убивал шар. Пощады не будет. Но и он не сдастся, не смирится с судьбой.
Вот нога его предательски подогнулась, он упал, прокатился по мокрой траве, с отскоку снова оказался на ногах, опять запнулся. Грудь уже не могла дышать, голова кружилась, в глазах начал меркнуть свет.
Ну вот и всё! Избавление... Скорее бы... Нет больше сил терпеть муку...
- Пришёл к нам Сангэ! Живи с нами, Сангэ! - долетело до него, прорвавшись сквозь гул катящегося позади шара.
А потом он был смят и ввергнут в Извечный Мрак.
Ни боли, ни страха. Ничего.
Ни боли, ни страха.
Ощущения. Ощущения жизни, ощущения собственного тела.
Не веря этим ощущениям, которых просто не могло быть, он ("Я – Сангэ! Моё имя Сангэ!") подскочил на ноги и закричал, будто новорожденный младенец, сделавший свой первый вздох.
А вокруг была всё та же пустынная и холодная марь. Предзимний ледяной ветер свистел в вышине, рвал и метал ватные клочья снеговых туч, сыпавших белым пухом.
Он стоял над грязным руслом всё той же речушки. На краю дороги, ведущей в никуда. Теперь он это знал.
Знал, потому что, в месте с именем к нему вернулись все другие воспоминания.
"Как можно позабыть своё имя?"
Сангэ утёр лицо от влаги, глянул на себя.
"Надо же, доспехи вернул..."
Он почти не удивился, когда увидел далеко впереди катящийся навстречу шар. Остановился и стал ждать его приближения.
Шар остановился шагах в десяти от него. Сангэ ждал.
Он был готов к смерти...
"К смерти?"
Но на этот раз из распахнувшегося притвора нога не показалась. Из зияющей ярким светом дыры до него долетел знакомый голос:
- Здравствуй, Сангэ! Мы заждались тебя. Заходи, гостем будешь! Угощение давно поспело.
Сангэ сделал несколько шагов вперёд. Его подхватили отвратительные щупальца чудовища и втянули внутрь.
А после был бег.
Он, как и прежде убегал от огромного шара.
Убегал, испытывая тот же ужас. Всё так же напрягал все силы в тщетной борьбе.
В борьбе не за жизнь, но за спокойную смерть.
Но её не было. Не было для него.
А потом его опять поглотил Извечный Мрак.
Вот как всё было.
Пришел с Небес на землю Создатель, и семью свою привел, и людей, и зверя с птицей. Не хватило всем места, и треснул Мир, натрое разделившись. В Верхнем Мире жил сам Создатель со своими домашними, Средний отдал он людям, а Нижний оставил для мертвецов
У Создателя было много детей. Старшим был Эйгу, чтивший отца, следивший за братьями, охранявший порядок в доме. Все дети Создателя Сущего уважали своего старшего брата, все, кроме одного, самого младшего.
Иннанке родился последним. Отец, Великий Танаге, и мать, Дающая Жизнь Ома-нэгэн не могли нарадоваться малышу. Иннанке был славным крохой. Всем был хорош мальчик: был смышлёным и ласковым, был горазд выдумывать игры. Был он неугомонным и шумным. Гордился Великий Танаге малым сынишкой.
Мальчик рос. И был всё таким же шустрым и непоседливым, как и прежде. И Великий Отец стал задумчив, если случалось ему глядеть на сына. Заигравшись, Иннанке становился совершенно непослушным, от шума, который он поднимал, падали с неба звёзды, качалась луна. В доме Танаге царил беспорядок. Братья начали сторониться младшего братишки: его игры быстро надоедали им, а он требовал продолжения. Только Ома-нэгэн души не чаяла в Иннанке, не замечая его шалостей и проказ.
Иннанке стал своеволен и потому часто бывал наказан старшим из братьев за ослушание. Но ничто, казалось, не способно было заставить его перемениться. Танаге, в конце концов, махнул рукой на своего младшего, лишь приказав Эйгу присматривать за ним особенно тщательно.
Но это не помогло.
Однажды, в отсутствие родителей, Иннанке так разыгрался, что дом заходил ходуном. Наружу полетели вещи и даже разящее копьё отца - небесная молния. Иннанке, не замечая этого, продолжал игру. Эйгу в то время обходил Средний мир и потому не мог угомонить малого братишку. Дело дошло до беды.
Разошедшийся мальчишка уронил Небесный огонь, обогревавший жилище Танаге; Солнце полетело вниз и укатилось под землю. И тогда всё живое узнало, что такое зима.
Лютый холод сковал весь мир: встали реки, до звона проморозило деревья, птицы падали на лету, лесные звери погибали от бескормицы. Люди мёрзли в своих лёгких домах и возносили молитвы Создателю.
Долго стояла над миром зима. Наконец братья заметили, что земля далеко внизу стала белой и, обеспокоенные, пришли домой. Там они и застали продолжавшего играть, как ни в чём не бывало, Иннанке. Заметив, что солнца нет на положенном месте, братья встревожились и разозлились. Боясь гнева отца, они решили отправить одного брата за Эйгу, что бы тот поскорее вернулся и отыскал пропажу. А Иннанке связали и завалили одеялами.
Ёнгу, который всегда был самым вспыльчивым и злобным из братьев, начал, пока гонец искал Эйгу, подговаривать братьев на неслыханное: он предложил, не дожидаясь старшего брата, убить Иннанке, чтобы тот уже никогда не мог сотворить подобного. Братья задумались. Иннанке, действительно, давно всех утомил и, несомненно, его смерть избавила бы семью Танаге от новых несчастий.
А Эёгу тем временем, узнав от посланного к нему брата о случившемся, торопился домой; зная вспыльчивый нрав Ёнгу, он всерьёз испугался за младшего брата, которого, не взирая на творимое им, любил.
Братья, решив участь Иннанке, принялись за дело. Они вытащили мальчика из-под груды одеял, побили его палками, израненного развязали и накинули удавку на шею. Усерднее всех был Ёнгу. Иннанке не смог совладать с братьями. Он молил их о пощаде, но они остались глухи к его просьбам о прощении. Ёнгу поднатужился, и вскоре тело маленького братишки перестало биться в предсмертных судорогах. Иннанке умер.
Покончив с нелюбимым братом, дети Танаге испугались, что скажет отец, узнав о том, что они наделали. Тогда Ёнгу сказал, что они спрячут тело Иннанке в Нижнем Мире и никто не о чём не узнает. Так и сделали.
Прибежал запыхавшийся Эйгу. Он сразу всё понял и велел показать ему тело Иннанке. Ёнгу, злобно скалясь, стал кричать на Эйгу и грозить остальным. Но Магха, самый смирный и послушный из братьев, показал Эйгу дорогу к покойнику.
Эйгу достал тело Иннанке из Нижнего Мира. В это самое время вернулись домой Танаге и Ома-нэгэн. Увидев мёртвого Иннанке, Великий Отец велел Эйгу рассказать всё как было. Эйгу не утаил ничего.
"Иннанке бал худшим моим сыном, - сказал Танаге, выслушав Эйгу. - Он разрушил порядок вещей и теперь уже нельзя сделать так, как было прежде. За это я налагаю вечное проклятие на моего младшего сына. Вы, остальные, убили Иннанке, вместо того, чтобы дождаться меня. Я знаю, что это Ёнгу совратил вас на это и потому, я изгоняю Ёнгу из своего дома. Отныне и навсегда, ты, Ёнгу, будешь сыт только кровью сражающихся людей. Но не усердствуй: избыток крови погубит тебя, рано или поздно, но ты захлебнёшься кровью. Ты, Эйгу, не уследил за своими братьями. За это я отвращаю тебя от дома, в который ты никогда более не войдёшь. Отныне ты вечно будешь ходить над Средним Миром и каждое мгновение будешь следить за его чистотой. Иннанке уже не вернуть. Он оживёт в Нижнем Мире и за свой проступок станет наставником недостойных людей, которые не заслуживают второго рождения. Он будет приглашать их к пиршественному столу, вкушая пищу с которого, они будут отдавать ему свою душу-птицу, после чего он будет убивать их. А они не смогут умереть до конца и будут вновь оживать в Нижнем Мире, а Иннанке вновь будет их убивать. А чтобы никто из вас не смог более навредить Иннанке, я дарую ему чудесные доспехи, которые оградят его от ващей мести. Магха, единственный из вас, кто честно всё рассказал, станет управлять Нижним миром, встречая и провожая достойных на Небо, встречь новому перерождению."
"Да будет так! - изрекла Ома-нэгэн. - Я отрекаюсь от своего младшего сына, а вас, дети, прощу лишь через тысячу лет!" - сказав так, она взмахнула чёрной мантией и скрылась в тёмных глубинах Вселенной.
Танаге вернул Солнце на небо, но оно более не грело землю как прежде: теперь полгода её покрывали снега и морозили ледяные ветры...
Не разбирая дороги, он побежал в сторону, где садится солнце. Там надеялся он найти спасение от вражьих стрел и копий. Только бы добежать до лодок! Только бы поспеть! Сзади слышались крики врагов и их шаркающие по земле шаги.
Он отбежал совсем не далеко, когда заметил приближающегося справа ему наперерез вражеского воина с копьём в руках. Чудж, строя страшные гримасы, кричал обидное и вызывал на бой. Это был рослый воин, возрастом намного старше Сангэ. "С таким не справиться..." - мелькнула в голове мысль. Видя, что Сангэ не собирается принимать его вызова, чудж издал разочарованный вопль и вскинул копьё для броска. Сангэ резко остановился, метнулся в сторону, не устоял на ногах, угодивших в лужу, и завалился на бок. Копьё пронеслось над его головой и, пролетев ещё шагов десять, воткнулось в землю. Враг взвизгнул от досады и выхватил из-за пояса нож.
Не дожидаясь его, Сангэ вскочил и побежал в противоположную сторону - обратно в сторону сражающихся.
И это было ошибкой. Нужно было попытаться, опередив противника, прорваться к реке, но он был слишком напуган.
Он буквально нос к носу столкнулся со вторым чуджем, который преследовал его с момента, когда Сангэ обратился в бегство. Чудж толкнул его в грудь и Сангэ упал на спину. Воин, метавший в него копьё, подскочил сзади, схватил его за ворот и поднял на ноги. Второй занёс для удара гладкий каменный топор со следами чужой крови. Сангэ попытался вывернуться, но чудж держал его крепко. Сангэ повис на складках одежды, захныкал, униженно прося пощады. В этот момент он сознавал, как низко пал в глазах насмехающихся над ним врагов, но взять себя в руки никак не мог: плакал и скулил, точно нашкодивший щенок. Воины Нярга-камы смеялись ему в лицо. Тот, что был с топором, пугал Сангэ, то замахиваясь топором, то опуская его.
- Не нужно бояться, скоро всё кончится, - проговорил чудж, что держал Сангэ сзади. - Прими судьбу такой, какая она есть! Побеждённые умирают.
Сангэ, вместо того, чтобы собраться с духом, запричитал ещё сильнее.
Страстно хотелось жить.
"Как велик дар богов, вдохнувших в моё тело жизнь!"
Чудж разжал руки на одежде Сангэ и слегка подтолкнул его вперёд. Второй вновь вскинул топор.
Сангэ отступил на пару шагов, оглянулся на стоящего позади. Тот усмехнулся и отошёл.
Враги играли с ним, словно рысь с пойманным зайцем.
Сангэ попытался ещё раз спастись. Сильным рывком он прыгнул в сторону, но враг, что до того держал его, а потом выпустил, оказался проворней, успев подставить ему подножку. Сангэ не упал, сумел удержаться на ногах, но потерял время. Чудж с топором был уже рядом. Не давая Сангэ опомниться, он крутанул топор над головой и ударил им Сангэ в шею.
Сквозь невыносимую боль, задыхаясь, харкая кровью, Сангэ сделал несколько шагов навстречу врагам. В мольбе выставил руки вперёд. Чуджи смутились и попятились от него. Он, чувствуя как холодеют ноги, опустился на колени, схватился за разошедшиеся края раны, но тут же отдёрнул руки. Ужас пронзил всё его существо: "Не-ет!.."
Чудж, что был ближе, пнул его под дых и Сангэ, теряя ясность ума, повалился набок... |
|
|
|
Время приёма: 06:30 29.01.2012
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев