Инспектор в парадном лиловом костюме сух и высокопарен — даже улыбка у него не просто вежливая, а торжественная, как новогодняя икебана. А я его встретил в растянутом тренировочном костюме, со шваброй наперевес и баллоном жидкого реагента, невесть как завалявшегося в кухне с прежних времён. Собирался как следует убраться в доме, пока Йори торчит на медосмотре. Он мне не позволяет так развлекаться, ещё бы — занятие, не достойное сенсэя. — Енотофу-сан? — вкрадчиво произнес инспектор. Мой костюм его совершенно не беспокоит. Как и тряпка с черными лохмотьями плесени, слетевшая со швабры прямо ему под ноги. Офицер вежливо кланяется, осторожно переступая мой метательный снаряд. — Да. Чем могу быть полезен, Хига-сан? — я подбоченился в кресле. Колёса скрипнули, но с места не сдвинулись. Новая модель, слишком уж навороченная. Старая мне больше нравилась. — Енотофу-сан, я пришел задать вам несколько вопросов. — Внимательно слушаю. — Вы знакомы с Рисицынофу? — Лисицыны? Бывал у них пару раз. Вот Йори хорошо знаком, он там почти каждый четверг отмечается. А я так, только на праздниках вижу. Итиро беспрерывно улыбается, а у меня уже челюсть сводит. Как бы его побыстрее разговорить? Ведь нормальный, в сущности, парень: выпить не дурак, песни поёт громко — перепить я его могу, а вот переорать ни разу не удавалось. И весёлый, как демон. Но если дорвётся до служебных обязанностей, так что-то нехорошее с человеком делается. Черепаха и та ползет быстрее, чем наш Хига Итиро дела ведёт: от фразы до фразы пообедать можно. Инспектор внимательно изучил старенькое зеркало в прихожей, словно нет на свете чуда более занимательного. — Где сейчас ваш помощник-М? — как бы между делом спросил он. — Йори? На плановом осмотре. — А в прошлый четверг он отлучался? — Конечно, — улыбаюсь ехидно, — Я билль о правах роботов сразу поддержал. Четверг священный день для меня и Йори — это время отдыха. Он уходит по своим делам, а я стараюсь справляться без него до позднего вечера. Знаем мы эти штучки. Сейчас прочитает мне торжественную речь, как хорошо и полезно для общества признавать в наборе шестерёнок самостоятельную личность. Хотя, конечно, Йори вовсе не коллекция механических узлов, а жутко сложный агрегат для ухода за такими жалкими калеками, как я. Немножко собеседник, капельку полезный парень — если нужно срочно новости узнать или сбегать в магазин за пивом, а по большей части сверхзаботливая нянька. Дай ему волю — спеленает и с ложечки рисом кормить примется. Так что я тому человеку, что билль выдумал, ноги готов целовать. Но инспектор меня удивил. — В доме у Рисицонофу в четверг произошла трагедия. Их семейный помощник был выведен из строя самым возмутительным образом. Поэтому, я хотел бы знать — говорил ли Йори, как он проведет день? — Мне он не докладывает, — я пожал плечами, — У нас с ним так заведено — он готовит еду на целый день и уходит. Куда, зачем — я не спрашиваю. Как-то в голову не приходило, если честно. Не хочу прослыть тираном, заставляющим робота отчитываться за каждую минуту, проведённую вне дома. Инспектор кивает: то ли сочувственно, то ли просто из вежливости. — А о своем друге по системе М он в вашем присутствии не отзывался? О характере, привычках, совместных занятиях, наконец? — Ну, что-то бурчал, было дело, но я не особенно вслушивался. По-моему, он не очень доволен прикреплённым к нему другом, что-то там о разном подходе к работе по дому было. Но всегда отмечал глубокие познания в науке и, кажется, даже завидовал. В общем, ничего интересного. Я и сам могу похожее наговорить — да хоть и о вас, Хиго-сан. Однако это не мешает нам приятно проводить время по субботам. Итиро снова кивает. Интересно, как у него голова не отваливается? У меня от этих поклонов через пять минут уже шея ноет, оттого и на государственной службе не удержался. Лучше уж дома самой бестолковой работой заниматься, чем в обшарпанном почтовом окошечке скалиться и беспрестанно кивать. Чувствуешь себя болванчиком лупоглазым. — Как вы думаете, на плановом осмотре у вашего помощника-М найдется какого-нибудь отклонение? Я набрал в грудь воздуху и стал медленно считать — ичи, ни, сан, ши, го. Началась джига с этикетом, терпи теперь. Надо было сразу Итиро за грудки хватать, а сейчас уже поздно. — Я не механик, Хиго-сан. На мой взгляд, Йори вполне исправен. Но вы можете подождать до семи, он вернется и сам всё расскажет, причем, с такой подробностью — энциклопедия умрет от зависти. Могу предложить чаю и кресло. Отдохните и сыграйте в пачинко, инспектор. — Увы, я на службе, — инспектор поправил блестящую кобуру. — Но благодарю за предложение. К сожалению, я не располагаю временем, поэтому не смогу дождаться вашего помощника-М. Значит, вы не обсуждали с ним события четверга? — Именно так. Не имею привычки, — выдохнул я. Наверное, слегка поспешно, потому что Итиро окинул меня внимательным взглядом. Но зато он, наконец, перешёл к делу. — Странные дела, Арукади. Робота Рисицынофу уничтожили. Жестоко и хладнокровно врезали брюхо обычным кухонным лазером, правда, самым тонким, а затем отрубили голову. — Как самураю, — я почтительно складываю ладони треугольником. Итиро едва заметно поклонился, соглашаясь с моими словами. — Именно. Кому такое могло прийти в голову? Вся начинка уничтожена, особенно жаль, что погибли записывающие устройства — луч, как нарочно, прожёг именно ту часть тулова, где они находились. — А домашнее видеонаблюдение? — спрашиваю я. — Нет записей. У Рисицынофу те же принципы, что и у тебя — полная свобода помощнику в день отдыха. Комната была отключена от основной сети. Предполагалось, что он и твой Йори будут не вполне уютно себя чувствовать, если за ними наблюдают. А свидетели в голос кричат, что не видели никого, что означает — никого постороннего, ни в известный мне час, ни в какой другой. Правда, там шлялось очень много народу, всё-таки митинг. — А сад у Лисицыных запущен до безобразия, и дверь всегда нараспашку, — поцокал языком я. Итиро удручённо развел руками, легонько и будто случайно стукнул ладошкой по бамбуковой рамке. Сейчас модно в доме заводить зеркало с интеллектом, детектор эмоций. Трогаешь — а оно отзывается, тонко реагируя на настроение хозяина дома. Но в моем жилище этого баловства не будет. — Ещё и комнату для общения роботов они как нарочно выделили с выходом в свои джунгли, — добавил инспектор. — Дело тёмное, — поддакнул я. И отвернулся к окну. Не сплоховать бы, тон сейчас нужен совершенно безразличный. — А почему ты спрашиваешь про Йори, Итиро-кун? Ведь робот не способен уничтожить себе подобного. — Так было, да, — инспектор заглотил наживку. — Вот только анализ показывает, что скорость нанесения ран слишком большая. Так мог действовать только настоящий самурай. — Или робот, — послушно кивнул я. — Или робот, — печально поддакнул Итиро. — На месте обнаружили следы чужой смазки, и иероглиф «зависимость». Арукади, ты никуда не собираешься уезжать? — Да вроде бы нет. А что, надо? — Наоборот. Я бы просил тебя пока из города ни ногой. Твоего робота я забрать не могу — наша медицинская служба съест меня без васаби, а Йори может оказаться причастным к событиям. Побудьте пока здесь, у меня на глазах. Заодно понаблюдай за своим помощником внимательно — вдруг, что заметишь. Какие-нибудь мелочи, на которые раньше не обращал внимания, или напротив — что-то новенькое появилось. Расследование будет долгим — дело, как ты говоришь, Арукади-кун, тёмное. *** Йори вернулся за минуту до того, как часы пропели семь. Он радостно улыбался. — Два сустава полечили — проклятая каби добралась и до меня. А как прошел ваш день, сенсэй? — Неплохо. Я тоже боролся с каби. Оказывается, в шкафу она свисает целыми гирляндами. И на потолке за занавесками тоже — весь порошок на неё извёл. Йори опустил антенны — в его системе эмоций это означает обиду. — Зря вы не даете мне убираться в вашем кабинете, сенсэй. Не следует так перетруждаться, я вычистил бы плесень из ящиков качественнее. Каби может испортить ваши бесценные записи, и многое другое. В один прекрасный момент вместо нужной вещи найдётся только вонючая чёрная вата — вот тогда вы вспомните обо мне, сенсэй. — Когда буду ругаться? — ухмыльнулся я. — Конечно, Йори. Позову тебя, и будешь запоминать самые отборные бранные слова, а как же. Такими вещами лучше заниматься, когда тебя кто-то слышит. А ещё я сегодня беседовал с инспектором. — К нам приходил Хиго-сан? — удивлённо прогудел Йори. — Вы не предупредили, сенсэй. Я бы приготовил ужин на двоих. Надеюсь, Хиго-сан не обиделся? — Не думаю. Он вообще-то не просто так заходил, а по делу. Робот в притворном ужасе хлопает себя по коленям. — Что вы успели натворить, сенсэй? На минутку оставить нельзя, сенсор да сенсор нужен. Пожалуй, постараюсь отвертеться от следующего осмотра — я чувствую себя полностью здоровым, а вам нужно внимание и забота. Вон, даже Хиго-сан доставили неприятности — верно, от недостатка чуткости бедного Йори. — Да нет, Итиро по другому поводу приходил, — я на секунду замолчал. Говорят, паузу надо тянуть как можно дольше — тогда собеседник начинает нервничать. Но Йори играми в молчанку не проймёшь, он ко мне привык. — Даже не знаю, как тебе сказать… В общем, ты славный боец, а значит, сможешь принять удар. — Да что случилось, сенсэй? — робот внимательно смотрит на мою левую руку, но я-то знаю, что означает это взгляд. Сейчас он принимает сигналы от приборов — ел ли я вовремя, не сильно ли гонял на коляске по дому, данные из туалета и всё такое. Романтика, одним словом. Никакой заинтересованности в беседе. — Твоего друга больше нет. Его убили. — Нанаши отключён? — Йори присел в каком-то странном реверансе. Антенны торчат в стороны — признак огорчения. — Не просто отключён, а уничтожен. Его зарезали кухонным лазером, — я смотрю вбок, на вазу с сухими ветками — так проще наблюдать. Йори не любит показывать чувств, когда на него глядят в упор, а мое периферическое зрение он немного недооценивает. Снобизм робота, если у роботов может быть такое. Но Йори по-прежнему демонстрирует огорчение и гудит вполне миролюбиво: — Пусть его путь за радугу будет легким. Море смазки и сотню новых чипов тебе, мой дорогой друг-М. Кушать будете, сенсэй? — добавляет он вполне буднично. — Свежий ужин всегда лучше разогретого. Или вас вывезти на прогулку в город? Сакура почти отцвела, но даже последние лепестки прекрасны, как сон младенца. — Нет, Йори. Я не люблю смотреть, когда цветы умирают. — Но только так могут появиться плоды, — робот вежливо поправляет мой воротник. Терпеть этого не могу — как с ребенком обращается. — Знаю, но не люблю, — заявляю я. — Лучше приготовь мне свежего чаю — хочу ещё поработать. — Не бережете вы себя, сенсэй, — прогудел он.— Какая работа может быть в восьмом часу? Это лучшее время для отдыха и медитаций. Никто не умрёт, если вы сегодня не переберете кучку глупых бумаг. — Не знаю, как насчет умереть, но дело есть дело. Я дал себе слово, что сегодня отсортирую пачку до конца, и собираюсь его выполнить. Это Йори понимает. И фыркнув, совсем как кошка, он отправляется на кухню готовить чай. *** Когда-то я служил лейтенантом в береговой охране. Собственный катер, океан на сотни миль вокруг и контрабандисты — что может быть занимательнее? Куда там шахматам: ты делаешь один ход, а твои противники — десять. Так бы и служил до пенсии, если бы не чёртов случай. Плесень и на катере достает: такой уж на островах климат, жара и влажность свое дело хорошо знают. Вот и довелось прокатиться в город, за средствами от каби — заказал, вышел на улицу покурить. Ёкай знает, что там произошло: то ли робот плохо зафиксировал канистру, то ли сам крепёж не выдержал, но реагент я получил самым неожиданным образом. С тех пор мои ноги танцуют канкан за радугой без меня. А я курить бросил. В армии половинки человека не требуются. Я на судьбу не в обиде — если бы не тот эпизод, то один хороший парень так бы и промаялся на берегу, ожидая своей очереди. Теперь он занял мое место, сведения доходят — служака отличный, ничуть не хуже справляется. А я, получив небольшое пособие — всё-таки, не на службе пострадал — сразу купил дом подальше от побережья. Не потому, что устал от шума волн, а оттого, что понял: если буду жить рядом, расклеюсь и сопьюсь к чёртовой бабушке. Жизнь переменилась, и нужно принять новые правила достойно. Если о чем и тоскую теперь, так лишь о том, что голову применить не удаётся — работа не пыльная, сортируй бумажки, да и дело с концом. В полицию меня не берут, только вот при почтовой службе место нашлось. Некоторые чудаки любят писать ходатайства и запросы от руки, ну а мне доверили раскладывать документы в стопочки — ничего не скажешь, занятие сверхинтеллектуальное. Правда, и здесь интересное попадается — а как иначе, в любой работе стоит искать смысл. Вот, к примеру, некоторые старушки пишут бумаги, как письмо любимому внуку. Ясно же, что в таком виде ни одно ведомство не примет, как бы серьёзен вопрос не был. Я от своего имени переписываюсь с просительницами, помогаю исправить. Дел на копейку, а какой результат! Правда, встреч с благодарными дамами избегаю, не хочу на жалость нарываться. Довольно и варенья из хризантем, которым забита вся кладовка — Йори вечно ворчит, что сладкое вредно. А мне нравится с душистым жасминовым чаем баночку-другую уговорить — лучше, чем на любой пикник побывать. Домашнее варенье самое доброе — в нем душа природы чувствуется. Магазинное не то, что бы там Йори не говорил. Вот, кстати, Йори... Когда мне робот был не по карману — я мечтал о нём, а теперь рад бы избавиться, но врачи не позволяют. Добро бы я был немощным дедом, так ведь нет — вполне молодой мужик, лицо гладкое, седина только пробивается. Руки с головой на месте — что ещё нужно-то? Нет же, всучили ирода, который рубашку не позволит надеть спокойно — помочь норовит. Кудахчет, хуже соседской пеструшки. Сенсэю нужно то, сенсэю нужно это… Ничего мне особого не требуется, только думать не мешайте. Запросы-то нехитрые — в армии шиковать не доводилось. Эх, не те вопросы задает Итиро. Впрочем, он спелёнут этикетом до кончиков непослушных волос, а билль сверху кувалдой глушит. Вот если бы он спросил — знаю ли я, где бывает Йори… Никакого шаманства, и даже в нутро робота не лазил — просто прицепил маячок. Тоже не вполне благородно, но закон о таких случаях молчит, а я тем паче болтать не стану. Даже для совести оправдание есть: человек имеет право знать, как долго продлится его свобода. Так что я в курсе, что робот оббивает пороги культурных заведений: кино, музеи, библиотеки. И лишь потом шлепает к своему другу-М, ну чисто поделится впечатлениями. Я, смеху ради, глянул через сеть — что он там читает. Каллиграфию он усвоил от меня, и код доступа я могу подделать в любую минуту: почерк точь-в-точь мой, с теми же полунажимами на разрывах. Тоска зелёная: военные записки, вроде моих воспоминаний о службе, трактаты государственных мужей, исторические хроники. Ещё хирургия и биографии известных личностей, которые он в своей карточке пометил как «ужасы». Что-то я замечтался, вон просьбу на открытие столярной мастерской куда зашвырнул! Э нет, думать надо о работе, а я о другом чахну. Сейчас разложу листы — осталось немного, а завтра к Лисицыным скатаюсь. Посмотрю место преступления, там может и идейка какая обнаружится. *** Мадам Лисицына подливает чаю. Пиалка лаковая, но простецкая — с красной хризантемой и без всякой позолоты. И трещинки на ней — видно, робот ленился прятать посуду, забывал на солнце. Зато у семейства большой дом: пятикомнатный дворец, бетонный, но устроенный по старинке, с раздвижными дверями — настоящий фамильный замок. Отличное наследство, сам бы не отказался! Но вот жениться для этого, я, пожалуй, не готов. — Я даже не знаю, что и думать, — говорит она. — Виданное ли дело, уничтожать домашнего робота? — Надо говорить — помощника-М, — поправляет ее муж. Толстяк прав — билль рекомендует именовать роботов именно так, чтобы не оскорблять намёками на происхождение. Надо бы и самому привыкнуть, а то ведь от рекомендаций до прямого запрета недолго осталось. Говорят, через две недели какие-то поправки войдут в силу. — Рина-сан, а вы в этот день своего помощника видели? — я принимаю пиалу и шумно втягиваю горьковатую зеленую кашицу. — Конечно. Я утром просила помочь мне с завтраком, а Нанаши так надменно отказался и ушел свою комнату. У Йори антенны торчком встали — дикобраз, да и только. Конечно, он бы ни за что такой случай не упустил. Ему только дай волю, вообще на билль наплевал бы. Всю дорогу катил, словно не кресло у меня, а тележка садовая. И пульт заблокировал, чтобы не дай бог, сенсэй не перетрудился. — А гости к вам в четверг приходили? — Никого. Вот только если ваш Йори, — мадам Лисицына качает двойным подбородком в сторону моего мучителя. — Впрочем, я его не видела. На улице было шумно, какие-то люди с плакатами весь день ходили — я решила из дома не ногой. Правда, кто-то испортил входную дверь, мне пришлось заниматься ремонтом. Помощники-М и без нашего вмешательства обходились. Сами знаете, у нас для этих встреч была приспособлена комната с выходом в сад. Нанаши очень нравилось это помещение, кажется, его прежнюю работу напоминало. Он ведь у нас из учёных был — даже в нашем доме стремился к исследованиям, какие-то статьи писал. Даже странно, что достался нам на распродаже — обычно, таких умников не отпускают. — Ничего странного, — басит Лисицын. Он чуть-чуть приподнимается из-за столика, задевая его животом. Будто на барабан домашний халат натянули — и как ему удается сидеть, не раздавив ноги? — Все когда-то устаревает, вот Нанаши и дали от ворот поворот. А для дома он вполне годился, если бы не заносчивость, — сообщает пекарь и отхлёбывает чай. — Не было ли чего необычного в поведении помощника? В этот день, или накануне? — спрашиваю я. Мадам Лисицына слабо улыбается. В голубых глазах вспыхивают озорные искорки — кажется, я знаю, на что соблазнился булочник много лет назад. — Вы говорите прямо как инспектор. Нет, Нанаши вел себя как обычно. Отколол носик у чайника, разварил рис и надерзил мужу. — И как же вы с ним справлялись? Это же не помощник, а вредитель какой-то, — вежливо замечаю я. Йори качает антеннами, соглашаясь со мной. Знал бы, с каким удовольствием я обменял бы его на вредителя. Впрочем, это я так, умозрительно — Нанаши тот ещё фрукт был. Чертовски самоуверенный болван, прямо наш капвторанг — проще убить, чем во мнении повернуть. При такой няньке я на второй же день зарезался бы. — Я его считала членом семьи, — сводит брови мадам Лисицына. — Что-то вроде беспутного племянника, который если и чудит — то вовсе не со зла, а по молодости. — Мудро, — киваю я. Рина-сан просияла от моих слов. А вот муж ее аж побагровел и затрясся, дрожащие ладони под столом прячет — знать бы, почему? — Рина-сан, — кланяюсь я, — Йори хотел побывать в комнате друга, почтить его память. Вы позволите нам? Лисицыны переглядываются между собой и кивают. Я церемонно поворачиваюсь, и быстро-быстро качу к захламлённой комнате, утаскивая за собой Йори. Не хватало ещё, чтобы семейство заметило удивление робота. Он ведь и без антенн, одними сенсорами так отсемафорит — и дурак догадается. А мне это не к спеху. *** Комната оказалась маленькой и тесной, всего три татами. А если учесть огромный шкаф с дисками (сплошные энциклопедии и научные трактаты), и терминал — так вообще полтора. Как они тут вместе с Йори умещались — ума не приложу. Силуэт уже подзатерся, но меловые отметины кое-где остались: Нанаши рухнул наискось, и разъем выдернуть не успел, вон от стойки терминала какие царапины на полу виднеются! Его окликнули, а затем нанесли удары — в противном случае, разрезы бы пришлись не на пузо, а в бок. Да и рухнул бы он по-другому. А голова откатилась к шкафу — не иначе восьмёрку лазером выписывали, прямо с порога. Хорошая работа, мастерская! Иероглиф на стене нарисован тем же лазером. Хорошо, что бетон — на кирпичной его и прочитать было бы невозможно, а тут такая красота в ладонь размером. Я внимательно изучил надпись и спросил Йори: — Как думаешь, шлифовкой снимется или придется раствором заделывать? — Раствором, сенсэй. Шлифовальная машинка сделает ямку, будет некрасиво. Особенно, если ничем не загораживать. — Я так и подумал. Йори, ты со своим другом в четверг разговаривал? — Нет, сенсэй. Нам не удалось поговорить. — Ага, ясно. А кто по улице с плакатами ходил, случайно не в курсе? — Об этом все газеты писали, сенсэй. Здесь проходил марш просворов. — Противники свободы роботов? Как интересно. И главное — своевременно. — Вам так кажется, сенсэй? — Йори гудит громко, но настроение у него кислое. Комната на него действует благотворно — никакой развязности, сплошное уныние. Может быть, он все-таки сожалеет о потере друга? Демон его разберет: Нанаши он, конечно, ни в грош не ставил (впрочем, они друг друга стоили), но вот теперь какой-то подавленный. Система М — штука хитрая; тот, кто подбирал комплект моему помощнику, явно делал свою работу на совесть. Так и у людей бывает: кому-то непременно нужен болван-зеркало, а другому в друзья подавай антипода — иначе дружба скиснет, как молоко в летний полдень. — Пойдем, Йори. Всё, что я хотел здесь увидеть — уже осмотрел. Допьём чай, и домой. *** Мадам Лисицына ещё сидела у столика. Она медленно покачивалась из стороны в сторону и тихонечко напевала — не иначе поминальную молитву. Знал бы об этом Нанаши, лопнул бы от гордости. Не каждому человеку такую честь оказывают. —Рина-сан, я сочувствую вашему горю, — тихонько говорю я. Мадам поднимает веки — глаза у неё красные, как рыбки в аквариуме. Как быстро женщины успевают испортить внешность эмоциями! — Спасибо, Аркадий-сан. Мне нравился мой помощник — пять хороших лет мы прожили вместе. Я успела привыкнуть. Пять лет! За пять лет и я привык жить без ног. Правда, не могу сказать, что годы без них были так уж хороши. — Вы не сердитесь на мужа, он немного недолюбливал Нанаши, — вкрадчиво произносит мадам Лисицына. — Робот, ой, помощник не любил уничтожать плесень, что-то там в его настройках было. А Миша собрал коллекцию книг — знаете, как трудно их хранить в нашем климате? — Догадываюсь, — киваю я. Каби только дай волю, а уж как она любит в шкафах селиться — словами не передать. — Кажется, он потерял несколько экземпляров. Моё мнение: совершенно бесполезные книги — по старинной электротехнике. Но вы же знаете коллекционеров, они так любят поклоняться всяким глупостям! — Особенно, если эти глупости были в руках и внезапно испортились, — киваю я. Рина-сан благодарно складывает руки на объёмной груди. — Вы понимаете, Аркадий-сан. Именно так всё и было. Я ведь помню, что муж купил эти книжки за сущие копейки и раньше отзывался пренебрежительно — а теперь оказывается, это были едва ли не жемчужины коллекции. В общем, он сильно повздорил с Нанаши. Помощник ему тогда сказал, что даже каби умнее Миши. — Лихо. И чем всё закончилось? — Ничем таким, о чём я не могла бы рассказать вам в беседе. Мы всё-таки купили специальные шкафы — знаете, такие, которые поддерживают нужную влажность и температуру, а я стала тщательнее убирать каби, только и всего. Мне важен мир в доме, а уж с плесенью я как-нибудь сама справлюсь. С тех пор никаких серьёзных неприятностей от Нанаши не было, но муж на него дулся и вступал в перебранки при случаях. По-моему, это доставляло удовольствие обоим. — А вы рассказали об этом инспектору? — спрашиваю я. Мадам Лисицына поджимает губы. Её кимоно шуршит, как старая газета. — Понимаете, я бы не хотела, чтобы тень подозрения пала на мужа. Бизнес идет неважно, а тут такой конфуз. В вас же я уверена, месье Енотов — вы достойно храните тайны. *** В ресторане было накурено — вместо воздуха клубится голубой туман. Йори бурчит, но мне наплевать и на распорядок дня, и на его ворчание. Не хочу возвращаться домой: там он опять примется плести свои сети, а на публике сдерживается. Зал гудит, служащие ближайших офисов расслабляются в перерыве — подобострастно хлюпают супом и разговаривают ни о чём. Певичка, хрупкая и пёстрая, как весенняя лужайка, вытягивает песенку на материковом диалекте. Народу вроде как нравится, хлопают вовсю — как-никак экзотика. А я хихикаю в стол, мне-то язык знаком. Я даже для памяти неплохой перевод сделал: В тёмной, как чернила тако, бамбуковой роще, Где колышутся и падают ниц листья каэде, Лунные зайцы срезают молодые такеноко, И шепчут песни о своей смелости. Официант появился, низко кланяясь и извиняясь за опоздание. Он был растрёпан до неприличия — из кармашка платочек свесился на две трети больше положенного. — Сегодня много посетителей, — в который раз согнулся он. — Что закажете? Есть прекрасные кушанья из каби — изысканный суп, вторые блюда и десерты. Побалуйте себя сезонным обедом. — У плесени всегда сезон, — ворчу я. — Мне что-нибудь традиционное. — Может быть, вы боитесь запаха или вида каби? Поверьте, наш повар настоящий мастер — вы и не угадаете исходного продукта. Совершенно роскошная еда, — молодой человек шевелит усами. В чёрно-белой униформе ресторана он похож на таракана-переростка. Неопрятного таракана. Я всплёскиваю руками: — Пожалуй, воздержусь. Вот этот обед под номером тринадцать, пожалуйста. Официант уткнул правую щеку в воротник, демонстрируя подчинение. Похоже, он решил, что я обиделся. Как же юность поспешна в выводах! Если бы я и в самом деле был оскорблён, оставил бы чаевые. Но до такого счастья ему так же далеко, как морскому винограду до жерла вулкана. Йори начал причитать, что два блюда в списке могут повредить моему самочувствию. Сам себе удивляюсь — распорядок дня и строжайшая дисциплина тела всегда были моими лучшими друзьями. Не иначе, как демон пошуршал ветром в моей душе, после дружеского чаепития у булочников. Ай да мадам Лисицына! Умна, ничего не скажешь. Отказалась от прямого доноса на мужа и переложила ответственность на меня. Случись что — похлопает заплаканными глазками, и скажет: «вот же — Енотов-сан знает». Да ещё намекнула на моё давнее знакомство с мужем — дескать, в курсе, как вы его покрывали. Крутись теперь, как моллюск на гриле, доказывай невиновность. Контрабандист из Лисицына никакой — два раза выходил на лодке и оба раза попадался. Тогда он ещё не выглядел плешивым и толстым, напротив, был мохнат и строен, как голодная лисица. Товар брал грошовый да мало, прятаться в непогоде не умел, команду держал бестолковую. Всё дело портили бегающие глазки — офицеры никак не могли взять в толк, что хитрости у Лисицына с зёрнышко риса. Второй раз он попался мне: получил внушительный штраф вместо тюрьмы, да и всех дел. Но при случае всегда помянуть можно — мол, не вполне законно поступил лейтенант запаса Аркадий Енотов. Хигу Итиро наверняка такой фактик заинтересует. А вот и он — спешит за мыслью. — Долгих лет, Енотофу-сан! Не возражаете, если я присяду? — сегодня инспектор в обычном синем костюме. Значит, только в государственные богадельни ходил. — Присаживайтесь, — я добродушно кланяюсь.— Вам я верю — вы и сидя правду скажете. Итиро устраивается напротив. Лицо его светится прямо-таки неземным счастьем — словно на сакуре смерть в бою нагадал. — А вы ведь теперь подозреваемый, Арукади. Рады? — булькает он. — Почту за честь. Недоверие заслужить трудно, мне за всю службу так и не удалось. А в чём меня подозревают, Итиро? — Да всё тоже — выведение из строя помощника-М Рисицынофу. — А-а. Так я не самурай, уж вам-то это известно. — Зато вы были лучшим фехтовальщиком в училище. Да и в четверг находились без присмотра. Хороший удар. Итиро смотрит внимательно, пытаясь уловить на лице осколки эмоций. Не знает, бедняга, что я их привык оставлять для темноты каюты, а на людях давление держу до победного конца. — Вам кто-то рассказал о подпольных боях молодых воинов? — я спокоен, как кусок говядины. Подошел официант, принес мой обед и чашку бледного чая для Итиро. — Не кто-то, а ваш непосредственный противник. Помните блондина со шрамом во всё лицо? Достойно. Вот только «блондин» не мог сам рассказать — он ещё служит. С меня взятки гладки, а ему нужно без позора до пенсии дожить. Так что Серёга талдычит байку про голодного равнинного медведя, а Итиро просто сплетней разжился. — Не помню такого, — отвечаю я, и углубляюсь в миску с супом. — Жаль. Он сейчас служит на севере, говорят — очень грозный начальник. Год до пенсии остался. Провоцирует. Бесполезно — мы с Серёгой через поединок друзьями стали. К слову сказать, моя спина, аккурат под левой лопаткой, тоже декорирована по моде памятного дня, и Синичкин об этом не забыл. А ведь у Итиро, пожалуй, прямых улик нет — иначе бы он давно снимал показания с видеокамер, датчиков Йори, да и срез моей памяти сделать не постеснялся бы. Запрос он всё равно послал, но с нашей бюрократией раньше чем через пару недель ответ не придёт. И будет ли решение в его пользу, тоже не известно. Играет наш инспектор, наносит удары вслепую. Кстати, на его месте пора откланяться, но что-то он не спешит. Значит, есть ещё козыри за поясом. — Енотофу-сан, а знаете ли вы, где работал Нанаши? — В лаборатории, — бросаю я. Кусочек в миске — самый вкусный! — отодвигаю на потом. Дурацкая привычка, знаю — и ничего не могу поделать. — Не просто в лаборатории. Он работал с каби и реагентами против неё. Грузить тоже доводилось,— произносит Итиро самым невинным тоном. Наверное, я всё-таки сплоховал. Какая-то мышца на лице дрогнула — инспектор фыркнул и уткнулся в чашку, едва очки не утопил. Один-ноль в его пользу. Но вслух говорю ровным голосом: — Если помощник Лисицыных был виноват — я давно простил. Что нельзя изменить — в трудах ума не нуждается. И беспокойство сердца тоже ни к чему, только голову туманить. — Спасибо за откровенность, Арукади, — строго говорит Итиро. Ведь не издевается, как посмотрю. Инспектор бросил на скатерть потертую монетку и стал прощаться. — А вы ещё не осведомились у помощника, как он провел день? — напоследок кидает он. — Вот он, рядом стоит. Хотите — сами спрашивайте, — я подзываю Йори поближе. — Нет-нет, может, позже узнаю. Остальные блюда из меню номер тринадцать мне совершенно не понравились. *** На улице попали в небольшую пробку — сегодня просворы устроили шествие аккурат на моём пути. Плакаты у них что надо — «Зачем моему пылесосу свобода?». Я покосился на Йори, но он и антенной не шевельнул. Ладно, с его комплексами дома разберемся. Подозреваемых — целая горсть риса. Лисицын, просворы, мой робот, я сам, можно даже спецслужбы приплести. Допустим, кто-то в правительстве решил пойти на попятный, и готовит провокацию — чем такой вариант плох? Я посторонился, пропустил даму на тяжёлом велосипеде — из багажной корзины, словно в благодарность, на меня упал крошечный мешочек «Убийцы плесени». Нет, спецслужбы тут ни при чём, решил я, покрутив оранжевый пластик — они работают тоньше. Да и шумихи в газетах нет, а без этого масштабной акции не сотворишь. — Они уже с ума сошли с этой плесенью, — раздается старческий голос над моей головой. — Представляете, её дрессируют! — Ну, после сращения каби с чипами роботов я ничему не удивлюсь, — вторит другой, помоложе. — Помяните мои слова, скоро они найдут у плесени разум и запретят ухаживать за вещами. Надо закупится реагентами, пока законы молчат. Вы слышали последние новости? Один умник считает, что нам должно быть стыдно перед каби — мы слишком много зла ей причинили. — Какой ужас! Жестокое обращение с плесенью — да они сумасшедшие. Мало нам роботов! Я фыркнул. Переход расчистился и Йори покатил коляску, увозя меня от пугливых собеседников. Некоторым билль «о правах роботов» так мозги перевернул — ни один психиатр вправить не возьмётся. От слова ратификация в обморок падают. Итак, что же мы имеем? Лисицына я перенёс в конец списка. Скалкой кого угодно забьёт, но с катаной в тренировочном зале я его представить не могу. Да и хладнокровия недостает пекарю: спланировать, чётко исполнить, исчезнуть из комнаты, ничего не опрокинув животом — сюжет для дешёвого боевика. Просворы — вариант тоже тухлый. Обычно такие ребята дальше криков не заходят. Поди, ещё, собственным роботам не один день неделю выделяют, а два — что бы при случае отрекаться легче было. Фанатики, конечно, и среди них попадаются, но уж больно много звёзд для одного колодца: и просвор, и маньяк, и ронин. Плюс знание дома Лисицыных и поведения робота — многовато для совпадений. — Йори, а ты случайно не знаешь про симбиоз каби с чипами? — спрашиваю я. Колёса кресла стучат по бордюрным камням — то и дело приходится уворачиваться от велосипедистов. Шумная улица, и людей на ней много даже без демонстраций. — Знаю, сенсэй. У Нанаши такой был. Я чуть на асфальт не вывалился. — У старого робота новейшая разработка? — Не такая уж она и новая, сенсэй. Нанаши десять лет назад сборочный цех покинул, а ведь он не первой партии. Вот тебе, бабушка, и золотая неделя. Впору и самого убиенного в список подозреваемых вносить — от плесневого мозга стабильной работы не жди. Мог и сбрендить, при таком-то сроке давности. Это же надо, прямо под боком такие чудеса случаются. Я вздрогнул. Йори тем временем бурчал: — Поэтому, мы общий язык найти не могли — Нанаши реагировал случайным образом. Была у него упёртость насчет каби, прямо беда. Любил он её, по-своему, но очень сильно любил. А тут ещё эти поправки… — Какие поправки? — Как же, насчет легализации чипов с каби. Скоро будет самая модная штука, сенсэй. Раньше неофициально дозволялось такие иметь, а теперь законом подтвердили, — Йори неодобрительно гудит и опускает антенны. Вибрирует всем телом, как лазерная печка — в последний раз он так злился, когда застал меня на самодельном турнике. — Страшная штука, сенсэй, настоящая беда. Роботы совсем людей уважать перестанут — как Нанаши. — А хочешь, мы тебе такой чип прикупим? — пускаю я пробный шар, позлить Йори. Но робот уже пришел в себя и отрезает спокойно: — Зачем? Мне и так хорошо, сенсэй. Старую собаку новый дом охранять не заставишь. С вашего разрешения я поднажму — скоро начнется трансляция полуфинала. Держитесь крепче, а ремень я сейчас сам застегну. *** Трансляцию я выключил в рекордные сроки, даже пяти минут не выдержал. Наши кривоногие андроиды так упорно мазали по воротам, что трава страстно желала покраснеть. Вот у кого плесень в мозгах поселилась и живет припеваючи. И микросхемы от тамагочи — только и умеют, что новую форму требовать да мощностью батарей хвастаться. Итиро как-то сказал, что им программу писал сенсэй, придумавший тетрис. По-моему, такой лести нашей команда не заслуживает. Чтоб их каби съела без остатка! — Сенсэй ничего не желает? — Чаю, Йори. Я посижу с бумагами, а ты пока развлеки себя сам. Робот кланяется и бурчит: — Опять не нужен. Сенсэй, а можно я ваши дневники послушаю? — Ты их уже до дыр затёр! Как можно наслаждаться этой слезливой тоской? — Это не тоска, сенсэй, а свидетельства вашего мужества и ответственности. Особенно меня восхищает отрывок, где говорится о выборе за всю команду и как вы удачно завершили опасную вылазку. Если бы мои сенсоры умели плакать, я давно бы затопил квартиру. Господи, ну и вкус у него! Это, видно, когда наш катер чуть не взорвался — знатная была передряга. Два матроса получили ожоги, механика списали на берег, но мы вернулись — и даже в прикупе остались, как потом оказалось. — Ладно, Йори, поступай, как хочешь. Ты свободен. Робота аж перекосило от моих слов. К бумагам я даже не притронулся. Закрылся в кабинете, с целой бочкой сливового чая, кислого, как дикий щавель, и принялся размышлять. Какие же мы, люди странные существа! Себя ограничиваем, где только возможно, а роботов приучаем к самостоятельности. Наверное, те ученые, что дрессируют каби, тоже мечтают о её свободном волеизъявлении. Я хихикнул, представив, как вонючий комок плесени делает заказ в дорогом ресторане. Скучно нам в обществе себе подобных, мы в нём одиноки. Вот и создаем друзей, даже у каби готовы разум найти — лишь бы не остаться наедине с собой. Странно всё это. Не страх руководит нами, а только глупые правила, которые сами себе и установили. Сколько раз кивнуть при встрече, как поддерживать беседу, с какой стороны подходить к столовым приборам — всё это делает нас цивилизованными людьми, но запирает личность в глухой каменный мешок. Можем нарушить закон, но негласные правила — никогда. К примеру, подозрение: нет ни одного документа, не позволяющего задать прямой вопрос — а не ты ли, дорогой друг, причинил ущерб чужому имуществу? Но на практике никто не произнесет ни звука — даже Хиго Итиро, пока не будет иметь серьёзных улик для обвинения. Иначе потеряешь лицо, и никто не станет вести с тобой дел. Но это только для своих: будь я иностранцем, давно бы скрутили, без всяких там экивоков. Чужаки у нас вроде инопланетчиков, и даже хуже — сходство с коренным жителем имеется, и смущает тем куда сильнее. А ну как поклонится невпопад: страшно, аж жуть! Лучше уж чудища зелёные и многолапые — они в значке «угроза приличиям» не нуждаются, и так форма содержанию соответствует. Правила, правила… Живём в своем зиндане одиночества, зверея от собственных запретов и истово им же поклоняясь. Даже роботы свободнее нас — для них существуют только закон. Закон не навредить человеку. Я вздрогнул и потянулся к телефону. Мадам Лисицына изображение включать не стала, но на вызов ответила: — Слушаю вас, Аркадий-сан. — Рина-сан, скажите, а Михаил в четверг ходил в пекарню? — Как и в любой другой день. Он всегда проводит не меньше четырёх часов в лавке, отдаёт указания на завтра, решает накопившиеся проблемы… Ой! А ещё он сильно повздорил с одной покупательницей, нелестно отозвавшейся о новинке — булочках с каби. Мы стараемся идти в ногу со временем, — в голосе мадам прорезалась гордость. — А вы тоже были с ним? — Нет, я с обеда занялась дверями. Кто-то кинул камень в стекло, пришлось вызвать мастера и следить, пока он исправит — дом старый, современные материалы нарушат гармонию.. Не представляю, кому это могло придти в голову — бросаться камнями. Удивительное нахальство! — Рина-сан, а статьи, которые писал Нанаши — их печатали? — Да, у меня даже сохранились отзывы. Я мало что понимаю в научном языке, но, по-моему, Нанаши хвалили. — Спасибо, Рина-сан. Я положил трубку и выпил ещё чаю. Чертовски много кислой воды — столько жидкости не приходилось пить даже в очереди на медкомиссию. И лишь когда из армейского термоса в пиалу посыпалась желтая заварка, я выкатил в гостиную. — Йори, подойди ко мне! — тихо позвал я. Сердце бьется, как окунь на крючке — торопливо и шумно. — Я вам нужен, сенсэй? — радостно откликнулся робот. Не промахнуться бы. Один выстрел, только один. Руки дрожат, словно под каждым поручнем по ППУ, а я снова сопливый юнга. Адреналин разлился по телу — того и гляди взлечу. — Йори, зачем ты убил робота Лисицыных? *** Пиво с креветочными лепешками, единственная приличная еда за день. Думал, что умение готовить — это как езда на велосипеде: научившись, никогда не забудешь. Но пять лет вынужденного безделья развратили меня совершенно — даже рис в моем теперешнем исполнении смогла бы есть исключительно непритязательная свинья. Уплетаю лепешки таким с радостным урчанием, что даже владелец бара расчувствовался. Улыбается, не стесняясь своих кривых зубов, чуть не лопается от восторга. — И как же ты его раскусил? — Итиро подвигает свою миску с закуской мне под нос. Сегодня я его перекричу, чтобы он там себе не воображал. — Законы. Йори не мог поставить Лисицыных под удар, он дождался, когда пекарь уйдет в лавку. А для мадам Лисицыной заготовил другое алиби, кинув камень в стеклянную дверь. Меня же он вывел из игры, подсунув реагент. Не знаю, что должно было случиться по его расчетам: слезливая меланхолия над средством, что меня покалечило, или он знал, что я займусь уборкой — в любом случае, я бы не покинул дом некоторое время. Алиби не прямое, но вскрытие записей подтвердило бы — из квартиры я не выходил. Причем он точно знал, что реагент я найду вовремя — за два часа до убийства. — В обеденном шкафу? — Точно. Лисицыных я отмёл сразу — Рина-сан действительно любила своего робота, а её муж из породы бытовых страдальцев. Знаешь, такие будут бесконечно терпеть неудобства, чтобы было о чём пожаловаться. Сам Нанаши ценился — его работы похвалили в двух журналах, так что причин для самоуничтожения у него не было. Ну а просворы — это просто удачное совпадение. Убийство сугубо бытовое — никому из посторонних оно не нужно. Если кто-то из просворов принялся бы крушить роботов, любое последующее шествие привело бы всю организацию за решётку. Теперь твоя очередь, Итиро. — Иероглиф. Извини, у твоей каллиграфии перебит позвоночник. Я поздно сообразил, у кого Йори учился писать — поэтому, с самого начала подозревал тебя. Но забрать робота для снятия записей не мог, сам понимаешь. — Ух! — хрюкаю я с набитым ртом. Значит, это была не метафора? Я действительно заслужил недоверие? — Да. Причем задолго до того, как нашлись рассказчики о твоих фехтовальных талантах. Сначала я думал, что Йори действовал по твоему приказу, позже — что ты и сам справился. Твоя нелюбовь к Нанаши была очевидна, иначе встречи помощников проходили бы в обоих домах. В самом роботе причин для подозрений не находилось до тех пор, пока пришли данные по его интересам в дни отдыха — и их если можно так выразиться, идейной составляющей. Прими мои извинения, — почтительно склоняет голову Итиро, но глаза его хитро блестят за стёклами невыносимо крутых очков. Это пока не официальная форма для прощения, поэтому я продолжаю размышлять: — Знаешь, что самое смешное, Итиро? Робот боялся, что ему дадут ещё большую свободу. Он читал всё, что так или иначе связано с выбором за других — и ужасался. Его пугала сама возможность остаться без руководящего им человека — и поэтому уступал, даже когда считал мои действия вредными. Ох, знать бы раньше — столько времени на борьбу с ним потратил. Поправки он отменить не мог, но случай не утаят — и теперь будут не столь поспешно рекомендовать смену обычных чипов на сращенные с каби. А уж повальных замен, подкрепленных законом, тем более ждать не стоит. Инспектор хочет что-то сказать, но меня не остановить: — Рассчитал он неплохо. Если бы расследование затянулось — успех был бы внушительнее. Но вот подставить человека под настоящее подозрение он никак не мог — прямое нарушение закона «не навреди». Поэтому и оставил свое имя — иероглиф «зависимость». Трудный у него путь, Итиро-кун. Впервые роботу удалось заслужить недоверие. Итиро поднялся во все свои полтора метра, и, качнувшись, прочувствовано произнес — так, чтобы слышал весь зал: — Енотофу-сан! Я позволил себе подозревать тебя. У меня были основания, но я ошибся. Теперь, чтобы загладить обиду, предлагаю тебе стать нашим помощником. Я добьюсь, чтобы тебя зачислили в штат — не будь я Хиго Итиро, старший инспектор полиции. — Принимаю твои извинения, Хиго-сан, — так же громко произнес я. В зале раздались хлопки — сначала неуверенные, как летний дождь, затем всё громче и слаженнее. — Спасибо. Но сейчас мне нужен хороший адвокат, — шепнул я, когда Итиро снова уселся. — Для Йори? — тихо отозвался он. — Не переживай — за него будут драться ведущие юристы страны. Ещё устанешь открывать двери и находить слова для отказа. Он ведь доказал, что без всяких дополнительных ухищрений обладает свободой воли. Свободой убивать себе подобных. Кто сегодня открывает концерт? — добавил Итиро в полный голос. — Я. Хозяин, включи музыку! Песня про ронина, едущего к ревнивой жене февральским холодным утром. Исполняется в восемнадцатый раз. |