Чужая

                И оно действительно слепило глаза, заставляя иногда отворачиваться из-за невозможности смотреть на него подолгу и прятаться за линзами затемненных очков, а потом просто куда-то исчезло, как будто, прыг – и нету его, может, и не было его, тогда что заставляло отворачиваться. Да мало ли что. На смену солнцу медленно вплывали, шипя и извиваясь, серые гремучие тучи, скользкие и агрессивно настроенные.
                Приходилось кутаться в ткань плаща все плотнее и плотнее и с опаской поглядывать на небо, что алмазами разбросало облака, серые, туго набитые подушки. Море в ноябре. Мне казалось ничего нет лучше, чем шум взбешенного ветром моря (и все-таки они не друзья) и волны плавно, но неизбежно натыкаются на волнорез, бросая в нас холодные, совсем холодные соленые капли, которые, засыхая на одежде, превращаются в непонятные белые пятна и почему-то не желают отстирываться. А, и да-да, вы не ослышались, именно в нас, ведь я был не один. Опять сегодня ночью пил, но это ничего, шум в голове так гармонично сливается с шумом моря, что можно не обращать на него никакого внимания, а вокруг было очень темно. И даже сложно было различить который сейчас час, будто и времени не существовало вовсе, да его и действительно не существовало. Что стоит время, если день тянется долго, невыносимо лязгая колдовским цепями, лезвиями потроша сухожилия, острыми кольями впиваясь в мозг, глуша тупую боль десятками белых круглых семечек и литрами огня, непонятно зачем напиханного в бутылки. А потом цветет в горле остриями копей и стекает горными водопадами по щекам, вырываясь задорными нотами, то ли в миноре то ли в мажоре, прямо из гланд? А что стоит время, если, спустя пропасть секунд и минут, спустя тысячи оборот стрелок на моих часах ты спохватываешься в начале пути, когда думал что в конце, когда круглый красный знак со словом «тупик» больше не дорожный, а приходится начинать все сначала, чтобы хоть сойти с места. Так где оно, настоящее время? То, что пролетает или то, что тянется гноем боли? Тяжело было идти, вдыхая звезды хвои, свежий-свежий запах озона на небритых щеках. А мы еще встретили бродячего фотографа, от которого дурно пахло потом, дорогими духами и дешевым вином из почти гнилого винограда, который пытался сфотографировать нас на старый потертый «Полароид» и почему-то у него все время не выходило. Знаете, говорят, что фотографии забирают частичку души, не верьте этому, я скажу по другому: «Фотографии создают плоскую, бесцветную ее копию, которая является катализатором памяти, бензином, который заводит душу, потоком лавы, будящей спящий вулкан, да чем угодно, но главное – копией». Я, конечно, забрал фото и положил и в карман плаща, такого холодного плаща, что не мог согреть мою, охваченную страхом падения душу, холодную, окоченевшую. Придя, домой, решил все же посмотреть на эти картинки неумехи, непонятно зачем взявшегося меня снимать и непонятно зачем позирующего человека, с небритым, синюшным лицом, печальными, налитыми кровью глазами, вялыми руками и гордой осанкой, мечтами, спрятанными где-то за пазухой и в шкатулке внизу гардероба, в старом бабушкином платье, в кузове игрушечного экскаватора. Человек, режущий небеса белесыми крыльями, дерево, нежно обволакивающее своей тенью влюбленную пару, шепчущее листьями им: «Вы в безопасности», целая роща, гнущаяся от ветра, но где же я? «Если бы у тебя было одно желание, что бы ты пожелал?» - фотограф смотрел на меня подгулявшими глазами, а я не знал что ответить и просто ушел.
                Не согретое теплом руки железо лязгнуло о пол с лаяньем охрипшей и обезумевшей от страха собаки. За этим последовал булькающий звук выплескивающейся за края ванной воды от погружающегося в нее тела. В мире серых бесцветных будней, простых монохроматических дней, грозовых зловещих туч, нависающих над головами людей, будто предвещаю грядущую беду. В мире, где пальцы не могут избавиться от едкого запаха сигарет, язык от привкуса горького кофе, а уши от навязчивого гудения электроприборов в квартире и неумолимого, чиркающего хода стрелок по циферблату. В мире, где заводские трубы стали главными архитектурными сооружениями, где дым и туман заменили воздух. В мире бездомных, греющихся возле бочек, в которых палится резина. В мире, где главным чувством в сердцах людей стало беспокойство, даже не беспокойство, сюда более подходит слово «anxiety» едкое чувство дискомфорта, смешанное с чем-то чужим, совсем чужим всему тому, что наполняло существование и от этого еще более страшным.
                Теплая, словно болотная в свете зеленых ламп вода легко приняла в свои объятия обессилевшее тело и безнадежный ум. Сколько надежд было безжалостно и жестоко вырезано в этом сердце, распято, повешено, сожжено, задушено или заживо похоронено. А мечты? Для каждой их них хватало лишь одной пули, неважно какого калибра, мечты настолько слабы, замкнуты и загнаны в душах людей, что им не нужно ни грамма свинца, они сами умирают, тонкими голосками сипя и всхлипывая, заливаясь кровью из их дистрофических глоток, а затем просто гния. Жизнь обрезает крылья летящему человеку, экскаватором выкорчевывает деревья, уносит друг от друга влюбленных. Даже кровь из вен не могла изменить зеленоватого цвета воды, но изменилось другое. Теперь я знал что ответить.