Он мчался с крутого склона, разбросав в стороны руки. В глотке — птичьим криком ликование. Рубаха — тугим парусом.
— Мамка-а-а!
Шелковистый, как сахарная пудра, песок приятно щекотал босые ступни. И всё же Сёмка оттолкнулся от игривой его ласки. Подгрёб под себя июльское марево. Взлетел. Так быстрее. Полёт трепал за вихры, отвешивал хлёсткие пощёчины, свистел в уши лихим разбойничьим посвистом. Блики на речной глади и цинковых вёдрах у ног женщины заставляли жмуриться и вертеть головой в безуспешных попытках спрятаться от их ослепительных вспышек. Женщина смеялась. Далёкий, растворённый в феерии света, силуэт на шатких мостках. Но внутреннее зрение Сёмки отчётливо различало загорелое лицо, выбившуюся из-под косынки русую прядь, баюкающие сумерки серых глаз. Скорее ткнуться пылающим лбом в светлый ситец её платья! Тогда радость станет полной, а зыбкий мир обретёт надёжность.
Но мир жил по своим законам. Внезапно он превратился в исполинскую аэродинамическую трубу. Взлётной полосой нырнул вниз откос. Полёт стал неизбежностью. Минули небесные сферы, планеты солнечной системы, чёрная муть вселенной; а фигурка так и сияла вдали, не приближаясь. Остались позади восторг и воля, сменившись сначала нетерпением, потом недоумением и ужасом.
— Мамка-а-а!!
Женщина продолжала смеяться, глядя из-под ладони, которой прикрывала глаза от полуденного солнца.
— Сёмушка-а-а!
Она звала. Но преодолеваемые Сёмкой парсеки лежали в параллельном измерении. Оно никогда не пересечётся с тем, другим — где сверкает река и ждёт его на скрипучих мостках женщина с серыми глазами. Теперь не будет ничего. Только полёт в холодной пустоте.
— Мамка-а-а!!!
*** Олег Николаевич протяжно застонал и сел. На влажной от пота подушке разлилась горячая лужица утреннего солнца. Вот что заставляло щуриться его во сне! Он потёр лицо ладонями. Сердце обезумевшей лисицей билось о рёбра. Сазонов видел раз такую. Зверёк маятником мотался из стороны в сторону, бросался на железные прутья клетки. На полу мазки крови, клочья шерсти, обломки когтей. Бьющееся о решётку животное всплывало в памяти всякий раз после этих снов. Тесно, душно, как в той клетке. Хотя…
Сазонов глянул в окно. Сибирское солнце лило на неизбалованную его лучами землю золотое тепло. Вековой кедрач, окружавший коттедж, переливался малахитовой зеленью. Венчала пастораль высокая безоблачная бирюза.
Прохладный душ взбодрил. Мысли приходили в порядок. «Пора сдаваться — решил Сазонов. — Хватит самоувещиваний». В своих странностях Олег Николаевич признаваться побаивался. Однако происходящее с ним, могло оказаться тем самым побочным эффектом, которых опасались медики. Надо разобраться. Даже если подопытным станет он, автор самого многообещающего проекта за всю историю человечества. Может, он напрасно паникует? Подумаешь, сны! Мало ли кому что снится. Но бережёного Бог бережёт.
Глянув мельком в зеркало, Олег Николаевич, как обычно, вздрогнул. До сих пор ожидал увидеть там другое лицо. Что-то знакомое сквозило сквозь эти тени под глазами — результат ночных бдений в лаборатории — и горькие носогубные складки, но слишком уж смутно. Пластические хирурги постарались на славу. Ни рубчика, ни шовчика! А ведь Потапов рассказывал, что после несчастного случая на месте лица был кровавый кулеш… Сазонов этого, к счастью, не помнил. Взрыв — очнулся уже в палате. Не голова, а тугой мяч из бинтов. Когда повязки сняли, отражение явило вот этого самого типа, даже повторных операций не потребовалось. Кудесники! Впрочем, не удивительно. К услугам Сазонова лучшие врачи, новейшие методики, самые последние разработки. Но нос могли бы сделать и посимпатичней… Олег Николаевич махнул пятернёй по мокрым волосам и, наскоро позавтракав, поспешил на полигон.
*** Профессор Потапов за долгую жизнь собрал все возможные регалии в области медицины. Но причиной обратиться именно к нему послужило не это. Арсений Иванович был единственным, с кем Сазонов мог говорить здесь, не испытывая стыдливой брезгливости или напряжения — не сболтнуть бы лишнего.
Они шли по перламутровой брусчатке, чистой настолько, что в ней отражались изумрудные лапы сосен. Потапов подставил лицо лучам, пронизавшим пушистую зелень ветвей.
— Рай! Только представьте — новая эра! И мы у её истоков. Эра ИС! — Он погладил жиденькую бородку. — Вспомните, что это было за местечко до Излучателя Сазонова. Грязь, разруха, пьянь… Одно слово — Большие Чёрнухи. А теперь? — Потапов указал на стройные ряды многоквартирных одноэтажек наряженных в красные пилотки крыш. Беленькие, любо-дорого смотреть!
Пять лет назад селяне упрямо держались за свои родовые развалюхи. Бунтовали они и против строительства целлюлозно-бумажного комбината десятью километрами выше по реке. Государственная необходимость их не заботила, таёжный дух был милее. Всё изменилось, как только излучатель начал действовать. В считанные месяцы возвели жилой комплекс для чернухинцев, коттеджи сотрудникам, лаборатории, школу, детский сад, столовую. Началось благоустройство территории. Неподалёку выросла звероферма. Большие Чернухи стали поставлять казне «лохматое золото».
В этот час трудоспособное население было вывезено на объект — строительство комбината шло полным ходом. В посёлке остались старые, да малые. Но и они не бездельничали. Старички возились по хозяйству, учили молодёжь домоводству. Разумеется, после того, как те приходили из школы. Даже дошколята собак не гоняли. Под предводительством воспитательниц пололи грядки, мели дорожки, намывали расставленные всюду добротные скамейки и садовые скульптуры. Чинно прогуливались мамаши с младенцами. За пять лет число чернухинцев удвоилось. Сазонов лично заказывал на «большой земле» партию детских колясок, демографический взрыв входил в план эксперимента.
А ещё говорят, силком в рай не втащишь!
Сазонов улыбнулся.
— Эксперимент не закончен.
— Бросьте! — профессор крякнул. — Мне, порой, кажется, что мы уж года три не столько ведём исследование, сколько наслаждаемся результатами нашего многолетнего труда.
— Не преувеличивайте. Вчера Синякин опять копал на реке глину, вместо того, чтобы идти со всеми в столовую.
— Ох, уж мне этот Синякин, — Арсений Иванович поморщился. — Дались ему эти дурацкие свистульки! Как, по-вашему, провести индивидуальную обработку или усилить общее воздействие?
Сазонов задумчиво пожевал губу.
— Когда работы будут проводиться в глобальных масштабах, мы не сможем бегать за каждым, кто требует дополнительной процедуры. Надо подобрать дозировку эффективную для всех без исключения. В конце концов, увеличив мощность излучения, мы же ничем не рискуем? — он пытливо глянул на доктора. Заговорить о своей проблеме всё ещё не решался.
— С медицинской точки зрения, нет. За годы эксперимента не выявлено ни одного случая органических нарушений. Напротив, ИС оказывает тонизирующее действие.
— Добавим Синякину 1,7. Если никаких отклонений не обнаружится, усилим воздействие на весь полигон.
— Перестраховщик вы, — хмыкнул Потапов.
— С людьми работаем, не с крысами — пожал плечом Сазонов. — Но я хотел поговорить о другом.
— Тогда присядем?
Они свернули на тропинку вымощенную гранитом. Не камень — ковёр! Чёрная паутинка по приглушённому пурпуру. Порода местная. Щедра Сибирь! Всю тайгу можно превратить не то что в парк — в дворец! Была бы голова, да умелые руки. Умелых рук, впрочем, здесь всегда хватало, а вот головы нередко забиты всякой ерундой. Взять хоть Синякина. Вон, какой узор вымудрил — Сазонов полюбовался вьющейся под ногами вязью гранитных жилок — так нет, свистульки ему подавай. Уж и местной детворе запретили дудеть в расписные безделушки, а он всё норовит улизнуть с коллективных мероприятий мастерить какого-нибудь горластого петушка. Ничего, после дополнительной обработки искру Божью неслуха можно направить в нужное русло. Есть у Сазонова задумка, требующая синякинской даровитости… Но об этом потом.
Сазонов с Потаповым поднялись в резную, словно из кружев сплетённую, беседку. Воздушность её была обманчива. Беседка выдерживала шальные сибирские бураны и пятидесятиградусный мороз. На что способен человек, чьи мысли не заняты ничем, кроме порученного ему дела! Кем был Васька Миронов, творец деревянного чуда, до эксперимента? За Настасьей Орлицыной волочился, да забористой брагой отказы заливал. Промается ночь у заветной калитки — какая уж наутро работа. Теперь Орлицына при Ваське — двое карапузов у них. Миронов угомонился, работает. Экая красота выходит. Делом люди заняты. Сазонов погладил ладонью отполированное плетение беседки.
— Кофейку? — Потапов уселся к столу.
— Я, пожалуй, чаю. Сердце пошаливает.
Профессор подозвал спешащую мимо женщину с пухлощёким мальчиком на руках.
— Аннушка, сооруди-ка ты нам чайку. Мне покрепче, Олегу Николаевичу — с мятой. Сахарку не забудь. Кускового.
Женщина оставила ребёнка и пошла выполнять поручение. Мальчик, увидев, удаляющуюся мать, скривился и затянул монотонное а-а-а.
— Плакать нельзя, — пристрожился Потапов. Малец умолк, но заворочался на скамье, явно собираясь сползти с неё и кинуться за родительницей. Доктор досадливо причмокнул. — Сиди, жди маму! — Малыш замер, уставившись круглыми глазёнками туда, где только что скрылась мать. Ждал. Потапов обернулся к Олегу Николаевичу. — А каково справляться с ними в, так сказать, естественных условиях?! Сколько сил уходит, чтобы дети вняли разумным советам! Поверьте, у самого внуки. Ты им — стой, бегут; ты им — не трогай, горячо, хватают… Сколько бед предотвратит ваше открытие! Уверен, первый памятник из чистого золота вам поставят родители и педагоги.
Доктор засмеялся, потирая тщательно ухоженные руки. Сазонов тоже ухмыльнулся, но оцепеневший в покорном ожидании ребёнок его удручал. Стыдно признать, но облучённые вызывали у Сазонова опаску, точно были неведомыми науке насекомыми. Конечно, это не так. Люди, как люди. Даже лучше — не спорят, не делают глупостей, не тратят времени попусту. Руки цивилизации — так называл их Потапов. Метко. Разве каждый палец решает сам за себя? Представить страшно — мизинец желает музицировать, указательный — рубить дрова, а большой... Нет уж, решения принимает голова! И никаких недовольств со стороны рук или ног! Действия скоординированы, дело сделано. Но что сделает голова, если она одна? Ничего. Так что руки и ноги заслуживали уважения. Умом Сазонов это понимал. И всё же среди облучённых чувствовал себя, словно на складе манекенов — лиц полно, а, вроде, один. Или это тоже стоит отнести к его странностям?
— Вот о чём хотел поговорить, профессор, — начал он — не замечали вы, что ИС воздействует… — Сазонов замялся — на психику?
Потапов удивлённо поднял кустистые брови.
— Что вы имеете в виду?
Сазонову стало не по себе.
— Ничего страшного, просто… странные сны. — Он пытался подыскать нужное слово. — Не кошмары, нет, скорее… повторяющиеся образы, которые очень меня тревожат. Не жаловался ли вам на подобное ещё кто-то?
— Гм, — доктор забарабанил пальцами по столу. — Образы?
— Одни и те же лица. Я никогда не знал этих людей. Более того… — Сазонов сжал кулаки, стараясь справиться с волнением — в этих снах я сам другой человек. Похоже на… раздвоение личности.
— Ну-у, — Потапов откинулся на спинку скамьи — не надо скоропалительных диагнозов! Человеческая природа многогранна. Личность складывается из женского и мужского начал, в нас живёт ребёнок и наделённая тем или иным опытом взрослая особь. Тиран и раб, эгоист и альтруист… Во сне каждая из ипостасей способна выступить, как отдельная человеческая единица. Смотря, что на данный момент превалирует. Это нормально.
— Вы меня не поняли. — Олег Николаевич покачал головой. — Уже пять лет в снах я — некий Семён. Его окружают одни и те же люди, интерьеры, пейзажи. Но всё это наяву я никогда не видел.
Потапов нахмурился.
— Давно у вас так?
— С начала эксперимента. Поэтому я беспокоюсь. Не связано ли это с ИС. Или, может быть, это реакция на нейтрализатор излучения, получаемый сотрудниками? В любом случае, до пуска излучателя я за собой подобного не замечал.
Доктор потёр лоб.
— Нет, таких жалоб не слышал. Помнится, с разницей в пару месяцев у вас случилось два события: начало эксперимента и черепно-мозговая травма. Вероятно, причина в ней. Но почему вы столько времени молчали?!
Доктор встал и нервно заходил, заложив руки за спину. Лицо его подёргивалось.
В беседку вошла Анна. На подносе она несла два заварочных чайника, вазочку с рафинадом и чашки. Сазонову вспомнилось, как его покойная мать на просьбу угостить гостей чаем приносила целый ворох вкусностей: варенье, плюшки, воздушное безе, вкуснейшие ванильные сухарики… Вдруг невыносимо захотелось этого несанкционированного буйства лакомств. Можно отправить за ними Анну. Она принесёт, даже если ей придётся часами стоять у плиты. Но принесёт, что закажут. И только. Никаких сюрпризов. Олег Николаевич вздохнул.
— Я видел сегодня во сне мать, — сказал он. Потапов воззрился на Сазонова с немым вопросом. — Это была не моя мать. Свою я прекрасно помню.
Анна с сыном удалились. Доктор молча, разливал по чашкам чай. Наконец, спросил:
— Она снилась вам раньше?
Сазонов кивнул.
— Часто.
— Кого вы видели ещё?
— Жену и дочь.
— Но вы холостяк… — пробормотал Потапов.
— Вот именно, — подтвердил Олег Николаевич. — Жена Катерина, дочь Фрося. Я вижу их постоянно. Иногда Фрося совсем кроха, иногда — подросток. Но это всегда та же девочка.
— М-да… — В белёсых глазах профессора Сазонов уловил смятение. Неужели всё настолько серьёзно?
Потапов снова поднялся. Руки у него дрожали, доктор спрятал их в карманы.
— Вот что, милейший Олег Николаевич, давайте-ка я свяжусь с центром. Ваше здоровье — дело наипервейшей важности. Знаю, вы готовы работать, как говорится, не щадя живота своего, но… Вам необходим отдых. Съездите, подлечитесь…
Сазонов похолодел.
— Эксперимент в Больших Чернухах подходит к концу. — Усилием воли он заставил себя говорить спокойно. — Я должен свести воедино результаты, подготовить отчёт. Никто, кроме меня, не сделает это. Только я вижу картину в целом. — Больше сдерживаться он не мог. — Кроме моей работы, у меня нет ничего! Ни семьи, ни друзей! Двадцать с лишком лет в лабораториях! И вы говорите, что у самого финиша я должен уйти?!
Профессор мягко обнял дрожащего физика за плечи, усадил.
— Дорогой мой, я говорю лишь о небольшом обследовании и отдыхе. Проект будет приостановлен, пока вы…
— Я не сумасшедший!
— Кто об этом говорит?! Но впереди грандиозная работа — вывод излучателей на орбиту. Страны, континенты под лучами Сазонова! Вся планета, которую мы призваны превратить в здоровый, слаженно работающий организм! Какая ответственность! Какая понадобится кристальность мысли! Сейчас вы устали. Нужно набраться сил.
— Я не уеду, — отрезал Сазонов. — У вас неограниченные возможности. Никакие клиники не проведут обследование и лечение лучше. Согласен на всё. Но полигон я не оставлю.
Потапов чиркнул взглядом по окаменевшим скулам изобретателя и неожиданно согласился.
— Хорошо. Пройдёте несколько тестов. Но сначала вам нужно успокоиться. Поспите, подышите свежим воздухом. Приходите часа через три.
***
Отдохнуть Сазонову не удалось.
Едва задремал, перед Семёном нарисовался деверь Колян, хитроглазый мужичонка до одури боявшийся свою сердитую жену Ксюху.
— Идём что ли, силки глянем, — нарочито громко сказал он, приподнимая полу заношенного пиджака. Из бездонного кармана выглянуло горлышко бутылки, заткнутое несвежей тряпицей. — Первач, — шепнул Колян и засветился. — Сам гнал!
— А ну, стой! — Ксюхин вопль разрушил идиллию. — Знаю я ваши силки, алкаши окаянные!
Семён с Коляном неслись по огородам, путались ногами в ботве, карабкались через плетни, ломились сквозь бурелом. Вслед летели раскалённые добела проклятия. Было страшновато и весело. Внезапно перед носом выросла дородная женская фигура. Ксюха стояла, уперев в бока пудовые кулаки, и ехидно приговаривала:
— Вот ужо я вас…
Сердце трепыхнулось. Семён споткнулся и, обречённо вякнув, кубарем полетел... почему-то вверх. Он заскулил и…
Олег Николаевич проснулся. Пульс — точно Сазонов и впрямь сигал через заборы и пышнотелые грядки. Ужасно хотелось обещанного первача, которого отродясь не пробовал. Тихо ругаясь, он выбрался из дома и отправился к Академгородку расположенному неподалёку от коттеджного посёлка.
Три лаборатории, занимаемые медиками, окружал невиданный парк. Меж замшелых стволов петляли мозаичные дорожки, пестрели клумбы, кудрявились вычурные оградки. Сазонова такая эклектика забавляла, но Потапову нравилось. Что ж, имеет право. Представители «мозга» обустраивали свою территорию, как заблагорассудится. Олег Николаевич посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось сорок минут. Это его не огорчило. Сон растревожил, предаться лёгкой релаксации не помешает. Он облюбовал скамью, утонувшую в буйных зарослях шиповника.
Неожиданно Сазонова привлёк крик, донёсшийся из открытого окна лаборатории. Потапов. Это было так непохоже на милягу-доктора, что Олег Николаевич вздрогнул.
— Я не Держиморда! Я учёный! Присылайте другую охрану. У нас в оцеплении люди, подвергшиеся облучению. Сазонову ничего не стоит отдать им приказ и покинуть периметр! — Потапов замолчал, видимо, слушая собеседника. Другого голоса Сазонов не слышал, из чего сделал вывод, что разговор шёл по телефону. Через минуту снова зазвучал надтреснутый фальцет доктора. — Не преувеличиваю! Что мы знаем о Семёне Дьякове?! Он был сторожем — всё. Охранял склад ещё, на этапе монтажа. — Снова повисла пауза, после которой Арсений Иванович продолжил. — Рысья Горка рядом, километрах в шестидесяти. Я не могу гарантировать, что, попав туда, он не вспомнит о Семёне. Он уже вспоминает! А ну как его понесёт в ту деревню?! Мы не можем рисковать! Срочно шлите людей для оцепления. Введём им нейтрализатор. Сутки контролировать его передвижения смогу, но не более. Да. Хорошо.
Дальше Сазонов слушать не стал. Основное понятно — его хотят заключить в периметре. Даже против его воли. Что за Рысья Горка? Кто такой Дьяков? Где он мог слышать эту фамилию? Но ловить смутные тени было некогда. Инстинкт зверя, осознавшего, что дверца клетки вот-вот захлопнется, гнал вперёд. Сазонов метнулся к коттеджу, вывел из гаража давно скучавший без движения автомобиль и рванул по гладкой ленте асфальтированной дороги к границе периметра.
Проскочив райские кущи, Сазонов миновал пост, проорав на ходу вооружённому охраннику: «Пропустить!». Приказы представителей «мозга» не обсуждались. Распознать неприкасаемых нетрудно — тело выполняет команду, прежде чем разум улавливает смысл. Жить так легко и приятно. Не надо ломать голову, что делать в следующую минуту. Парень лениво проводил взглядом сверкающий «Lendrover» и вновь уставился в пространство, высматривая чужаков. Никто не пересечёт рубеж, даже если за это придётся заплатить жизнью. Всё равно, своей или чужой.
«Lendrover» вылетел на просёлок. Другой мир, о котором Сазонов успел забыть. Где ты, ровный, как олимпийский лёд, асфальт?! Машина на колдобинах плясала в присядку. Несколько раз беглец едва не откусил себе язык. Ныряющая по рытвинам дорога несла куда-то. Куда, Сазонов не знал, но чувствовал — ему надо туда. Многочисленные развилки и повороты не пугали. Словно какой-то встроенный в подкорку автопилот безошибочно выбирал путь. Мелькали взгорки и домишки, отзываясь в солнечном сплетении томительным дежа вю. Так отзывались в Сазонове голоса тех, кого он видел в своих тревожных снах.
За деревьями затемнели крыши, приветственно выставившие вверх закопчённые приземистые трубы. Олег Николаевич остановил машину, вышел, сел на траву и закрыл глаза. Он никогда не бывал в этой затерянной в тайге деревне. Знал только, что вернулся домой.
*** Скрип калитки заставил остановиться. Так останавливают настигнувшие запахи детства — уютные до спазма в горле, но канувшие в суете прожитых лет. Плетень завалился, надо поправить. В следующую секунду включился разум — с чего бы ему чинить чужую ограду. Сазонов поднялся на крыльцо небольшого, в два окна, дома. Толкнул незапертую дверь. Вошёл в неосвещённые сени. Темнотища, глаз коли! Сделал шаг, загремело беспечно брошенное на проходе ведро. Как всегда! Привычно ругнулся. Нащупал дверную ручку. В глаза ударил свет, заливающий ополовиненную огромной печью комнату. Сазонов не сразу разглядел замершую у порога женщину. Она схватилась за сердце и, медленно оседая на пол, выдохнула:
— Семён!
В груди заныло и оборвалось.
Катерина подливала ему окрошку. Напротив, подперев кулаком щёку, сидела девушка с пушистой русой чёлкой. Стоило замолчать, торопила:
— Дальше-то, папка?
А что он мог ей рассказать — про чудесные гранитные дорожки, да про витые оградки…
В памяти всплыло: обрыв реки, они с Фросей сидят на нагретой за день траве. Он увлечённо брешет, как, оседлав мешок картошки, летал над деревней и малевал варёным бураком на небе алый закат. Фроська теребит за рукав: «Дальше-то, папка?». Или это был не он, а деревенский враль Сёмка Дьяков?
— А я-то в ногах у них валялась, косточки твои выпрашивала схоронить, — всхлипнула Катерина. — Ох, ты ж… — Рвущиеся наружу рыдания она сдержала притиснутым ко рту краем передника. — Убило, сказали! Взорвалось у них что-то…
Сосед Прошка Вахромеев насупился.
— Всем миром ходили. Мордовороты у них там… не пустили.
Голова шла кругом. Мозг крутил рваную киноплёнку воспоминаний. Вот он с Гришкой Малютой под покровом ночи лезет в огород злющей бабки Агафьи. У неё знатная репа… и свирепый кобель Чахлый.
Щёлк — обрыв плёнки.
Олег входит в высокие двери. Белоснежная рубашка, подкатанные до локтя рукава, заботливо заутюженные до бритвенной остроты стрелки на брюках. Щёки заливает горделивая волна — он студент университета.
Щёлк.
Исполинская воронка поточной гудит сотнями голосов — защита кандидатской…
Щёлк.
Или это гуд пчелиного роя, взбаламученного Сёмкой? Он тогда добывал для несговорчивой красавицы Катерины сладкий до горечи, тягучий мёд…
Щёлк.
Он уронил голову на руки. Собравшиеся у стола люди молчали.
— Мамку, мамку помню! — Сазонов поднял залитое слезами лицо. — Глаза серые. Смеётся…
*** Колян потоптался на месте, теребя в жёстких пальцах старенькую кепку.
— Ну, ты вот тут… значит… Пойдём мы.
Сазонов, не оглядываясь, кивнул. Стоящие в отдалении односельчане, перешёптываясь, пошли прочь. Олег Николаевич не слышал их приглушённых голосов. Он смотрел на лучики морщин, на белую косынку, подвязанную под подбородком, на седую прядь, выбившуюся из-под неё. Фотография пожилой женщины была чёрно-белой, но он знал — глаза у неё голубовато-серые. Он обнял почерневший от времени крест и, наконец-то, прижался к её тёплой надёжности.
— Мамка, — прошептал он, и тихая покойная радость заволокла глаза влагой. Полёт окончен. Параллели пересеклись.
Тут вспомнилось, что в Больших Чернухах нет кладбища. Упразднили вместе с кособокими избами и бессмысленными в новом социуме заборами. Сидеть на могилах — пустое занятие. Руки плакать не умеют, руки обязаны создавать то, что замыслила голова.
Семён сжал зубы. Застонал. Крепче прижался лбом к прохладной керамике.
*** Вечером следующего дня к воротам Дьяковых подкатил тёмно-синий «Jeep». Из него выскочили трое дюжих молодцев в камуфляже. За ними, охая от обострившегося артрита, вылез Потапов. Все четверо прошли в дом.
Собранное Катериной угощение осталось нетронутым. Запотевшая бутылка — не почата. Семён сидел, уперев взор в стол.
Арсений Иванович махнул парням. Те вышли. Семён кивнул забившейся в угол жене. Она, пугливо оглядываясь, пошла следом.
— Итак, дорогой мой Семён… — Потапов замялся, ожидая что собеседник назовёт отчество, но тот отрицательно покачал головой — просто Семён. — Вы обескуражены, понимаю. Но иногда цель оправдывает средства. Надеюсь, мы продолжим наше сотрудничество, но уже, так сказать, открыв карты. Вы являетесь носителем уникальных знаний. Хочется верить, что даже, будучи Семёном Дьяковым, вы осознаёте всю важность начатого Сазоновым и вернётесь к работе.
— Я хотел бы знать, что произошло тогда, пять лет назад.
Потапов отвёл взгляд, взял из миски картофелину, поиграл ею, раздумывая.
— Хорошо. Всё равно рано или поздно вспомните. Толпа всегда была ведомой, такова её природа. До открытия ИС воздействие на сознание масс шло примитивными методами: пропаганда, традиции, религия… Всё это ненадёжно и растянуто во времени. Излучение же давало результат мгновенно и безоговорочно. Человек избавлялся от действий, не несущих осязаемой пользы, но отнимающих время и силы. Я уже не говорю о действиях деструктивных: алкоголь, рефлексии...
— Короче! — рявкнул Семён. — Что вы со мной сделали?!
Потапов сжался, глянув на дверь, за которой топтались его телохранители. Однако Дьяков рук не распускал, Арсений Иванович счёл, что взывать о помощи преждевременно.
— Если короче, любое государство заинтересовано в том, чтобы в умах его граждан не было брожений. Мы получили поддержку, финансирование, территорию. Понятно, что международная общественность подняла бы вой, узнав о нашем проекте, поэтому секретность эксперимента была исключительной. Даже разработчики владели информацией только в пределах своего отрезка работ. Тем не менее, один из них, некто Терентьев, каким-то образом узнал о дальнейших перспективах…
— Я прекрасно помню Терентьева, — перебил Олег Николаевич. — Помню несчастный случай на полигоне, в результате которого он погиб, а я пострадал. Не забывайте, доктор, я был участником тех событий!
Профессор Потапов стушевался. Потом сказал:
— Вы, дорогой мой Олег Николаевич, в том взрыве не пострадали. Вы погибли. И виной тому был именно Терентьев. Взрыв готовой к пуску установки — его рук дело. Перспективы наших исследований, о которых он узнал, показались ему… не вполне гуманными. В том взрыве погиб он сам и находившийся на объекте Сазонов. Точнее, Сазонов был смертельно ранен. Жить ему оставалось считанные минуты. На полигоне в те ночные часы, кроме меня, двух моих ассистентов, да сторожа, охранявшего склад от местного населения, никого не было. Академгородок только проектировался. Оцепление далеко… Повторяю, счёт шёл на минуты. Искать подходящую кандидатуру некогда. К тому же Сазонов с Дьяковым практически не пересекались, вопросы о сходстве свелись бы к минимуму. Со смертью Сазонова мы утрачивали возможность развивать проект. — Потапов наморщил лоб. — Много бы я дал, чтобы стать его приемником! Но я и мои ассистенты должны были вести операцию. Мы вживили Семёну Дьякову чип, на который перенесли весь объём информации, накопленный мозгом Сазонова. Сканирование вероятно только пока источник жив. У меня не было выбора!
Семён вскинул глаза.
— Вы сказали, что раненому учёному нужна кожа для пересадки и просили меня быть донором.
— А как бы я объяснил вам с вашим неполным средним всю подоплёку?! — вскричал Арсений Иванович. — Речь шла о спасении интеллектуального багажа гения! На карту поставлена судьба целой планеты!
— Но зачем вместе с этим багажом вы залили в меня его личность?! — Дьяков подался к доктору.
— Мы не умеем сканировать отдельные характеристики. Только человека в целом: архив знаний, память, черты характера. Кто же знал, что базовая личность не уходит, а вытесняется в подсознательное! Таких операций в мире проведено единицы!
Семён невесело хмыкнул.
— Неслабо вы экипировались — такая операция и в глуши.
Потапов развёл руками.
— Страховались на случай форс-мажора. Как видите, не зря.
Дьяков плеснул в стакан «беленькую», залпом выпил.
— Я тоже открою вам тайну. Это Сазонов рассказал всё Терентьеву. Знаете почему? Сомневался. Ему нужен был совет. Совет не фанатика, а разумного человека, каковым он считал Терентьева. Хотите знать, что делал Сазонов той ночью на объекте? Он как раз решал, не заблокировать ли программу. А вот Терентьев не колебался. К сожалению, он не знал многое из того, что было известно Сазонову. Заблокировать систему не мог. Только уничтожить.
— Чушь! — Потапов презрительно поджал губы. — Сейчас вашими устами говорит необразованный мужлан, а не учёный. Сазонов не мог желать, чтобы дело его жизни погибло.
Семён усмехнулся.
— До вчерашнего дня я был Сазоновым. Пара вопросов от его имени. Первый: почему свистульки Синякина — пустая трата времени, а, резные беседки — неотъемлемая часть рая? Не потому ли, что свои личные предпочтения мы хотим превратить в заповеди? Второй: вы знали, что Орлицына любила не Миронова, а Петра Прохорова? Сёмка-то Дьяков ходил с Петрухой рыбалить, знал. Было ли вам до этого дело?
—Заметьте, — ввернул доктор — Мироновы счастливы.
Семён прищурил глаз.
— Они ли? За Миронова шла не Орлицына. Нет Орлицыной, понимаете? Как пять лет не было Дьякова. Я никогда не был физиком, а она не умела любить Ваську Миронова. Но вам-то что, вам важна функция, а не человек.
— Не надо патетики! — фыркнул Потапов. — Свистульки, Васьки… Зрите в корень! Глушь превращена в райский сад! Построена звероферма, приносящая ощутимый доход. Скоро будет пущен целлюлозно-бумажный комбинат.
— Тогда ещё вопрос: почему дома, в которых живут «руки цивилизации» хороши только снаружи? По сути, это бараки, где можно: поспать, согреться. Не более.
— Экономически выгодно, дешёвое, красивое жильё. Людям, живущим там, дана определённая установка, они не испытывают дискомфорта.
— Установка «вам удобно роиться в улье»?
— Им хорошо. Не это ли главное?
— Они работают по двенадцать часов в сутки.
— Зато сколько сделано за столь короткий срок! Им всё равно нечем заняться, если они не спят и не работают. Всё направлено на их благо: питание сбалансировано, десять часов сна, двенадцать — работа, два — всё прочее. Им некогда быть несчастными.
— Вы уходите от ответов, — прервал доктора Дьяков — Отвечу сам. Мы радеем о внешней привлекательности бараков, потому что хотим услаждать свой взор. Нам безразлично, что внутри, нам там не жить. Мы строим рай только для себя. Но так в рай не попадают, профессор.
Потапов с минуту изучал вышитых крестиком на скатерти птиц и вдруг добродушно рассмеялся.
— Метания интеллигента! Не те времена, мой милый. Оружие массового уничтожения… знаете ли. Поэтому никаких конфликтов и разночтений допустить нельзя. Сознание в любом уголке Земли должно стать единым. Всемирный мозговой центр задаст общее направление, выработает каноны, определит правила и ценности. Космические излучатели Сазонова, вот о чём надо думать, а вы... Поедемте! Возьмите семью. Думаю, им ваш коттедж в Чернухах понравится куда больше, чем этот… — Арсений Иванович брезгливо огляделся — терем-теремок. Не звери же мы.
Семён молчал. Прикидывал, признаться ли, что неуклюжий Сёмка Дьяков не просто воскрес, а медленно, но верно, отвоёвывает своё место. Уже не тянуло глотать ночами литры крепчайшего кофе. Вечером Семён не вспомнил о неизбывной привычке Сазонова разыграть с собой партийку в шахматы. Стирались в памяти лица сазоновских родных, однокашников, коллег. Но главное — утренним сквозняком выветривались формулы, цифры, термины. Сазонов уходил.
Доктор уже подумывал, не крикнуть ли своих брутальных спутников, чтобы поторопить Дьякова, когда Семён, хлопнув широкими ладонями по коленям, поднялся.
— Едем!
— Вот и замечательно! — Арсений Иванович засуетился. Он был рад. Доктор не терпел насилия.
Семён подмигнул оцепеневшей Катерине.
— Скоро вернусь!
За окном мелькали кедры. В ветвях одного из них когда-то пряталась та самая рысь, в честь которой Рысья Горка и получила своё название. «Кому как, — думал Дьяков — а мне кедрач краше клумбы. Пусть, конечно, будут финтифлюшки разные, но и моё не трожьте».
Пока он для всех Сазонов — царь и бог Больших Чернух. Всюду ход открыт. Взрывчатку можно добыть у вооружённой до зубов охраны полигона. А что взять с простачка Дьякова, когда излучатель превратится в груду обломков? Ничего. К тому времени Сёмка уж интерференцию от дифракции не отличит. Куда ему! Деревенщина. Семён хитро прищурился и принялся скручивать «козью ножку». |
Рассказ открыт для комментариев