Глава 1 из романа "Как размножаются ангелы".

      Космос, темная млечность, заманчив и зрим.
    Может, только умрем, то тогда полетим?
    Мне с тобою на травку нынче хочется падать,
    Жить бы до старости да умереть молодым…
     
    Из тетради «Рубайат» Улеги.
     
    

     
    1.
     
    Эх, уже профан и лох тот, кто маленьким не сдох…
    Первые минуты своей жизни я запомнил довольно отчетливо. В сознание я пришел в тот самый момент, когда в руках милой акушерочки, голубоглазой и кудрявенькой блондинки, отплевывался от внутриутробной жидкости. Жадно втянутый воздух, холодный и терпкий, резанул острой болью мои девственные легкие. Но я мужественно перенес эту боль и совладал с нею, урегулировав дыхание. Я отчетливо представлял себе, что от усваиваемого легкими кислорода отныне будет зависеть все мое существование. Принято считать, что первым долгом младенцы должны произносить слово «мама». Моей первой сознательной реакцией чуть было не стало: «Отвали, дура!» – акушерочке, больно шлепнувшей меня по мягкому месту. Но я сумел взять себя в руки и просто сказал: «А!!!» – дескать, с моими голосовыми связками все в порядке. Сильное неудобство я испытывал от покрывавшей тело специфической мокроты, но вот вскоре меня обмыли, обтерли насухо, и я почувствовал облегчение. Теперь, значит, можно было оглядеться. Я находился именно там, где, по идее, и должны всегда появляться на свет тепленькие свеженькие младенчики. В светлой стерильной комнате в роддоме. Слава богу, не в подворотне, не в грязной каморке бабки-повитухи. А также не в самолете, как иногда бывает, и не в автомобиле. Не говоря уж о более экзотических сюрпризах.
    Неизвестно откуда, но мне было известно, что новорожденный, по запаху ли, по другим ли признакам, сразу запоминает первую женщину рядом с собой и потом ориентируется на нее как на мать. Судя по всему, это действительно так, но к блондинистой акушерочке, обслуживавшей меня, я сразу же начал испытывать отнюдь не сыновние чувства, хотя мне больше нравятся брюнетки… Такая женщина не могла не доставлять удовольствия. Прикосновения ее были ласковыми и нежными. От нее исходил тонкий косметический аромат и еще восхитительный запах чувственной плоти – этот запах моментально заставил мое сердце забиться учащеннее. Я вдруг представил себе, как пару или тройку часов назад она занималась тем, за чем я охотно понаблюдал бы. Нагая, постанывающая, грациозно подмахивающая, закусывающая губы, с взмокшими на висках кудряшками и затуманенными полузакрытыми глазами – эту картину я увидел почти въяве и сразу почувствовал щекочущее движение крови в тазу. Будь я годков на пятнадцать постарше, точно не отказался бы составить этой блондинке компанию в такой ситуации… То бишь в такой позиции. Мне удалось своей крохотной ручонкой цапнуть ее за грудь. Хотя она была без лифчика, но ничуть не оскорбилась. Да и что возьмешь с несмышленыша!
    Если судьба играет крапленой колодой, пусть она сдаст мне побольше дам… Держась за филей, жить веселей!
    В эти мгновения я не ощущал никакого дискомфорта от своей наготы, однако меня очень смущало то обстоятельство, что на пузе у меня болтается кусок перевязанной пуповины. Это выглядело некрасиво.
    Я увидел также свою мамочку. Со льдом на животе она лежала под белой простынею, багровая, потная и счастливая. Смотрелась, честно говоря, не очень… Хотя я и прикинул, что если покрыть ее лицо косметикой, она, несмотря на волоокость, станет выглядеть привлекательнее, в смысле, с ней не стыдно будет появляться на людях, но все же ее вид при этом меня сильно испугал. Блаженство телухи, испытывающей абсолютное одухотворение от осуществления своей биологической миссии, выражалось на лице матушки. Это как же меня так угораздило-то? Нет, понятно, из переделки, в которую я попал, мне никак живым в результате не выбраться, но не хотелось бы погибать в младых летах от удушения телячьей нежностью.
    А с какой стати вот так вдруг я должен был испытывать чувство любви или, на крайний случай, благодарности к моей родительнице? У любого нормального человека на моем месте реакция не была бы иной. Судите сами, какая-то совершенно незнакомая баба предалась неизвестно с кем страсти, которую принято считать порочной, после чего, по истечении определенного срока, исторгла из своего чрева в этот холодный мир меня, мокрого и слабого, не удосужившись, ясное дело, заручиться на это дело моим согласием. Нет, я не ханжа. Страсть, боль, стыд, пот, кровь и все прочее из производного ряда человеческих инстинктов и физиологии – это заурядная проза жизни и глупо рефлектировать рвотными позывами на этот счет. Но банальная брезгливость также передается нам с генами, от нее трудно избавиться, даже если очень захотеть. Да к тому же это первая подлая идеологическая дурь, сваливающаяся на неокрепшие детские мозги, что ребенок, дескать, должен быть обязан родителям только за факт своего существования…
    Поэтому тянуться ручонками якобы по непроизвольному щенячьему наитию поближе к родной молочной железе я не стал. Вообще-то, мои ручонки тянулись в другую сторону – правда, все одно к молочной железе, трудно бороться с инстинктами…
    Другая акушерка, пожилая докторша с вредным лицом, переведя с меня несколько недоумевающий взгляд на мамашу, обратилась к ней:
    – Ну-ка, роженица, расскажите, как вам удалось ввести в заблуждение своего гинеколога и заодно нас, а? Этот ребенок никак не может быть семимесячным! Посмотрите на него, он ведь в кувез для недоношенных не поместится! Сплошное недоразумение...
    Моя родительница пробормотала что-то оправдательное, мол, никого она не вводила в заблуждение, дескать, она сама в недоумении... Но действительно, не мог я быть семимесячным! Во-первых, я был крупным карапузом, а во-вторых, откуда у семимесячного ребенка могут быть эротические фантазии?!
    Смазливая акушерочка производила со мной все необходимые манипуляции. Я с удовольствием наблюдал за ее грациозными движениями. Она сняла мои антропометрические данные, записала их на бирку и привязала ее к моей руке. Странная ирония жизни: человек приходит в мир – к нему цепляют бирку, уходит – цепляют еще одну. Это помимо того, что всю жизнь навешивают на него ярлыки. На завершающей стадии нашего, так скажем, контакта блондинка сделала мою первичную радужную биометрию, поймав мой взгляд в цифровой видоискатель офтальмосканера. Я постарался сделать выражение глаз максимально бессмысленными и отрешенным, какое и должно быть у человека, не желающего выставляться. На некоторое время я был помещен под кварцевый светильник для дезинфекции, а затем моя богиня принялась меня пеленать. Мне это сразу не понравилось. Не желал я оказываться в связанном бездвижном положении! Тогда-то я понял, как дорого стоят свобода и независимость.
    Вскорости меня отправили в бокс для новорожденных.
    Прощай, прелестная акушерочка! Я никогда тебя не забуду! Ты оказалась первой женщиной, которую мне удалось пощупать.
    Спеленатый и злой, я лежал как деревянная чурка и раздумывал о происходящем. У меня не вызывала страха или паники такая невероятная ситуация, что я появился на свет не более часа назад и уже имел об этом мире реальные представления. Да, это было удивительно и таинственно. Ребенок есть ребенок. Он впитывает окружающую среду по мере взросления, подстраивается под нее, оступается, обжигается. Я же получился вполне психически организованным. В трезвом уме, с ясным взглядом на предметы и явления и, опять же, с эротическими фантазиями. Что-то, не поддающееся рациональному объяснению, конечно же, произошло. Реинкарнация, трансмиграция, метемпсихоза или как это там называется… Своего прежнего существования я не помнил, а не волновался ни о чем наверняка потому, что у детей имеется такая защитная реакция слабого сознания – сплошные надежды на лучшее.
    Хотя задуматься о серьезности положения стоило… Где-то там, известно и одновременно неведомо где, в эмпиреях, эгрегорах, лимбах или где-то еще, произошло нечто, никак не объяснимое с обычной человеческой точки зрения. Возможно, это было каким-то смелым таинственным экспериментом. На дворе стоял, как мне было откуда-то известно, 2025 год, и повсюду на планете происходили самые невероятные чудеса, допустить которые даже в начале этого века не мог ни один здравомыслящий человек, хотя здравомыслие – это на пятьдесят процентов лишь тугоразумение… Однако с тем же успехом факт моего существования объяснялся не запланированным и осуществленным потусторонними силами явлением, а тем, что можно было назвать, к примеру, астральным недоразумением или трансцендентным ляпсусом. Не возникнет ли загадочного портача желания устранить свою оплошность как можно быстрее? Поскольку я уже обладал вполне нормальным инстинктом самосохранения, ясное дело, такая перспектива не могла меня устраивать. Впрочем, как и первое соображение. Если аномалия была сотворена целенаправленно, не мог ли я сам, обладая в ином мире свободой выбора, подписаться на такую авантюру ради выполнения какой-то глобальной миссии?
    Впрочем, пока все мои розмыслы были лишь домыслами. Ответ на вопрос, кто я такой, должен был находиться где-то в моем аномальном мозгу, я это знал и чувствовал…  Но как этот ответ увидеть? Для этого нужен был особенный, пытливый и сосредоточенный взор внутрь моей уникальной сущности…  Может быть, думал я, стоит побиться головой о стену, чтобы глаза сбежались в кучу до максимального внутреннего созерцания?
    Процесс отлежки в боксе, будучи скрученным по рукам и ногам, меня просто бесил. Во мне бушевала дикая энергия, хотелось, не медля ни секунды, вырваться на волю, вдохнуть свежего воздуха. Приходилось же лишь належивать пролежни. Для того, чтобы поберечь неустойчивую детскую психику, нужно было чем-то себя занять. И я придумал. Русский язык, на котором  общались доселе виденные мною люди, я понимал и знал очень хорошо. Я начал тренировать свои голосовые связки. Я произносил сперва буквы и звуки, потом отдельные легкие слова, за ними короткие фразы. Такие занятия я проделывал, когда взрослых рядом не наблюдалось, ведь лежавшие рядом сопляки все одно не могли ничего воспринимать. Возможно, они что-то слышали, но не понимали, а если понимали, то застучать уж точно не были способны. Не знаю, ибо часов на руке не оказалось, сколько суммарного времени я затратил на то, чтобы одолеть фонетический минимум, но к концу срока пребывания в роддоме я умел лопотать если не на уровне телевизионных дикторов, то довольно сносно.
    Очень скоро, вероятно, на следующий день после рождения, меня понесли проведаться с мамочкой. Она принялась возиться и сюсюкаться со мной. От такой заботы, как и ожидалось, мне стало тошно, но я стойко переносил испытание, так как был рад хоть какому-нибудь разнообразию. Но от материнского молока я отказался сразу категорически, как ни пробовали меня на это раскрутить. Обсасывание огромных мамашиных сосцов для меня было чем-то сродни инцесту. Поэтому вскормлен я был искусственно, о чем ни капли не печалюсь.
    Затем снова был путь в бокс с визгливыми сверстниками. Эх, помню, какой позыв был поскрежетать от злости зубами, если бы таковые наличествовали. Как мне хотелось встать и набить морды своим соседям, чтобы они заткнулись! Пеленки же я поклялся придать символическому сожжению, лишь только освобожусь от них. Вот такая экзистенция…
    По выписке из родильного дома нас встречала оголтелая толпа полупьяных мужиков и теток, с которыми мои родители состояли в той или иной родственной и дружеской связях.
    – Ах, ты наша красавица!
    – Наливайте скорее шампанского!
    – А ну-ка, покажи нам этого богатыря!
    В общем, набор стандартных пошлых фраз, соответствующих ситуации. Цветы, обнимания, целования и все такое.
    Первым из материнских рук меня выхватил и приласкал, чуть не переломав мне ребра, небритый и мордастый обалдуй с вычурно наглыми люмпенскими манерами. Этакий, знаете ли, тип настоящего крутосваренного мужика, здорового как бык, если не считать дикого психоза при виде красной тряпки. От него шел такой перегарный выхлоп, что меня аж перекорежило. Грязными пальцами он потрепал меня за нос и объявил толпе:
    – Я назову его в честь деда!
    Это, стало быть, батя, сообразил я. Тогда меня перекорежило вторично – от ужаса, что это мой предок. Нет, на этого болвана я походить не хочу! Конечно, было бы лучше, если об этом заранее позаботилась бы мамаша… Кстати, в честь какого деда он собрался меня назвать? В честь своего или в честь моего? Вообще-то, без разницы, лишь бы звался этот дед не Акакием… Или как-нибудь типа этого.
    Далее я, что называется, пошел по рукам. Сначала меня прямо-таки обслюнявила какая-то обрюзгшая и усатая представительница прекрасного пола, еще довольно молодая, но уже порядком обабившаяся. Я зарекся, что рано или поздно ей придется за свою бесцеремонность поплатиться. Кем бы она мне там ни приходилась, месть моя будет безжалостной и ужасной! Тихая и благонравная старушенция, в свою очередь, дала мне насладиться запахом нафталина и лекарств, просто погладив ладонью по голове. Худосочная старая дева с толстенным слоем штукатурки на лице манерно чмокнула меня в лоб. Хотя и этого не стоило делать.
    – Пуси-пуси, лапуля!
    – Какой вид у него здоровый! Крепыш!
    – Он похож на инопланетянина!
    Вот те на! Ну ты выдал, дядька! Жалко, что не сказал, где ты инопланетян видел. В абстинентных кошмарах, наверное.
    Мужики, когда наступил их черед, особо не церемонились, а попросту надышали на меня парами некой дикой алкогольной смеси, отчего голова моя пошла кругом, притом я, как пришибленный, начал беспричинно щериться. Нет, не надо думать, что я утрирую и передергиваю, используя для описания столь сердитые словеса. Однако таковыми были мои впечатления от этих восторженных приветствий. Право, я был просто вне себя, чуть ли не матерился, когда меня поместили в личный лимузин, то есть в аляповато-нелепую коляску, отделанную всякими рюшечками, и покатили к дому, где мне предстояло проживать с этих пор.
    С одной стороны я был рад выписке из роддома так, будто только что освободился из тюрьмы, но с другой – эта поездка тоже была пыткой. В лежачем положении, кроме матери и новых знакомых, поочередно заглядывающих посмотреть на мою кислую мордашку, я мог видеть только голубое небо с облачками и проскакивающие мимо кроны деревьев. Но до зуда в ягодицах мне хотелось взглянуть на окружающую панораму, которую я лишь слышал. На автомобили, на пешеходов, на магазины, на дома и так далее и тому подобное. Дайте мне нож, и я прорежу окна в стенках этого идиотского катафалка!
    Но вот, наконец, мы прибыли домой. Я сразу придирчиво осмотрел антураж. Так-так! Три комнаты в типовом «скворечнике», евроремонтом и не пахнет, обстановка эклектичная, более-менее новое вперемешку со старьем, без всяких намеков на элегантность. Телевизор отнюдь не широкоэкранный домашний кинотеатр, а древний ящик с тяжелым лучевым излучением, компьютер, пылящийся в труднодоступном углу, с маленьким и поцарапанным жидкокристаллическим монитором явно из уцененного отдела. Да что там говорить про обстановку, современным мобильным мультикомом в этой семье пользовался только батя, мать с бабкой довольствовались устаревшими телефонами. Словом, моя семейка звезд с неба не хватала. Но я рассчитывал, если все будет складываться предсказуемо, прожить очередную жизнь достойно и комфортно, не попадая в число золотых людей бессребреников. Значит, раз уж выпала такая сансара, для того, чтобы обрести свою мокшу, мне предстоит серьезная борьба.
    И начать я решил с воспитания собственных родителей и прочих, претендующих на роли ваятелей полноценной человеческой личности из живого комка теста Господнего. Для этого было достаточно упростить до минимума методу профессора Павлова по выработке условных рефлексов.
    Итак, у меня, как у любого биологического индивида, возникали определенные потребности. Мне нужно было есть, пить, соответственно опорожнять кишечник и мочевой пузырь, спать, выезжать на прогулки. Конечно, это было лишь то, что я мог пока себе позволить. Еще мне нужны были сигареты, алкоголь, азартные игры, кинофильмы, женщины в конце концов… Но об этом я только мечтал. Я выносить не мог, когда со мной заигрывали, как с бестолковым щенком, осматривали во всех местах на предмет поиска сыпи и прыщей, натирали детским кремом и наряжали в дурацкие чепчики. Другого орудия для достижения цели, кроме капризного нытья, у меня не было. И вот уже через два дня мамочка с ее природным чутьем по оттенкам голоса научилась определять мои желания и удовлетворять их. Сознаюсь, я был беспощадным эксплуататором и натренировал ее до спринтерских показателей. Едва я успевал раскрыть рот, она была тут как тут. Если она находилась на кухне, моему реву аккомпанировал грохот бросаемых как придется кастрюль, чашек, ложек. При глажке она сжигала белье, при мытье пола опрокидывала ведра с водой. Но законченным кретином я не был: когда она заходила в туалет или ванную, я деликатно сдерживался.
    Близ меня частенько дежурила бабушка по материнской линии. Та самая давешняя старушка, пахнущая нафталином и лекарствами. Единственный член этой семейки, к которому я испытывал более-менее теплые и уважительные чувства. Но по старости бабка уже утратила способности к обучению, и чаще всего пыталась задобрить меня соской, которую я немедленно выплевывал. Соску я ненавидел люто. Правда, природе все-таки трудно противоречить: я часто ловил самого себя за обсасыванием пальцев еще много времени спустя.
    Сложнее всего было избавиться от пеленок. Мне никак не хотели давать свободу. Очевидно, опасались за неокрепшие сухожилия, хилые кости и вялые мышцы. Но я сам не собирался пока развивать кипучую деятельность, вставать на голову и выкидывать антраша. Однако я не был также и обычным ребенком. Родившись весом в пять килограммов семьсот граммов, я требовал и потреблял пищи в три раза больше, чем было положено по инструкции в таком возрасте. Я чувствовал, как силушка в нутрях ежеминутно нарастала и нуждалась в просторе. Приходилось поэтому устраивать заполошные запевки. В итоге они принесли результат – от смирительных пеленок я был освобожден. Ничего, что ценою сорванного голоса, нескольких замерзаний на открытом воздухе и дюжины вывихнутых при брыканиях суставов. Упрямый как молодогвардеец, я победил и получил заветные распашонку и ползунки. Какая малость необходима, чтобы сделать десятидневного человека счастливым! Вот бы еще избавиться от подгузников и справлять нужды на горшок или, еще лучше, на унитаз… Однако, хотя моя мамаша и была туповата, она не смогла бы не заметить, что мое развитие происходило слишком уж быстро, и это, вероятно, привело бы к ненужному интересу к моей феноменальности со стороны чужих людей… Чего уж там, страх всегда вынуждает нас обделываться самым позорным образом.
    Может показаться странным, но как зовут меня самого, я узнал гораздо позднее того, как мне стали известны имена персон, меня окружавших. Что мамашу зовут Мариной, я прослышал на второй день жизни в роддоме, когда она делилась радостью с соседкой по палате. Что имя папаши Борис, я узнал при выписке из родильного дома, когда шумная пьяная орава вливала ему в уши дешевую поздравительную ахинею насчет наследника и продолжателя… Бесцеремонная усатая бабища, которой я вознамерился жутко насолить и которая, оказывается, должна была стать моей крестной на правах ближайшей материной подруги, звалась Антониной, о чем я узнал в тот же день, наблюдая организованное в мою честь застолье. Тогда же я услышал, что бабушку все кличут бабой Аней. В мой же адрес только и произносилось: «наш малыш», «мальчик мой», «сынок», «внучок», «зайчик», «котик» и далее в таком роде. Что имя мое Егор, молвлено было вскользь, мимоходом. Надо думать, меня покамест считали безликим существом. Это было оскорбительно. Я, конечно, не претендовал, чтобы приглашали за общий стол, но очень злился, когда на меня смотрели, как на пупса.
    Климат в нашей семейке был вполне обыкновенным для самой рядовой семьи обывателей. Марина, моя мамуля, была бесхарактерна донельзя и лишена самоуважения начисто. А Боря вовсю этим пользовался. Он был отъявленным циником с плохо скрытыми наклонностями деспота. Когда-то он вывез Марину из деревни в город, больше зарабатывал, был несколько образованнее, умудрившись как-то закончить профтехучилище, и имел, как ему думалось, лучшее представление о принципах поведения в цивильном обществе. Однако его городская цивилизованность была далеко не такой, которая приобретается при регулярном посещении музеев и театров, а такой, которая налипает при отирании стен в подворотнях. Период его морального становления по всем параметрам совпадал с этой уже непреходящей эпохой культивирования пошлости, поэтому он никак не желал разубеждаться в том, что скотинизм является показателем зрелости. Его позиция была «я сказал, значит, так и будет и обсуждению не подлежит», хотя он сам раз обмолвился, что авторитаризм и нетерпимость к мнению других чаще всего присущи людям недалеким. Иногда он, понимаете ли, пытался умничать, нахватавшись сентенций из бульварных пособий по овладению человеческой мудростью. Сейчас это принято считать минимально допустимым уровнем социальной контактности… Однако кроме этих же немудреных методичек, да еще плюгавых газетенок в подобном переплете, я никогда не видел в руках Бори другой серьезной литературы. Впрочем, возможно, он слишком буквально воспринял какой-нибудь вычитанный тезис в том смысле, что книгу, публично не обвиненную в пошлости, и читать даже не стоит?.. И разумеется, особенное удовольствие ему доставляло бравирование формулировками, доказывающими превосходство мужского начала над женским. В силу чего Марина на самом полном серьезе считала, что слово «сквозняк» – индейского происхождения, и означает оно состояние дел в голове скво… Боря пока что не требовал приносить ему завтрак в постель, но скакал по квартире от возмущения, если не находил поутру свои носки рядом с кроватью, желательно чистые… Его любимая фраза была:
    – Я патриарх в этом государстве!
    Однако звучало это как «я главный баран в этом стаде». Я с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. Если Боря и был большим интеллектуалом, то я об этом не знал, поскольку с его уст слетали, в основном, попреки, претензии и наставления. Иногда на него накатывало благодушное настроение, он подзывал Марину и бабку и, развалившись на диване, начинал рассуждения:
    – Бабы! А ну-ка быстренько посмотрите на себя и скажите: что вы из себя представляете? Но я сам могу ответить: клуши деревенские! Только и судачите, что о ценах на картошку и капусту да сплетни со двора перемалываете. Но где хоть какие-нибудь мысли о вечном и мудром? Поэзия, музыка и живопись в вашем понимании находятся где-то на острове Идлидля. – Я специально узнавал, такой остров действительно есть; Боре, видимо, приглянулось название потому, что следом ему было удобно смачно добавлять кое-что непечатное в рифму. – Эх, бабье, что бы вы без меня делали?! Сидели бы в своей деревне и свиньям хвосты накручивали. Я же вас в город привез, по-ни-ма-ете?! Это ци-ви-ли-за-ция, а мне вас людям стыдно показывать. Вот я, например… О семье пекусь, деньги зарабатываю, времени не хватает, но все же выкраиваю моменты, чтобы почитать и подумать. Что, дуры, молчите? Не доходит? Да, не доходит!
    Анекдотический персонаж, не так ли? Я, конечно, литературно сгустил краски, но собирательный образ был именно такой. Всякий раз, когда он принимался философствовать, меня просто подмывало окликнуть его и поговорить по душам. Я бы задавил его морально. Меня останавливало только то, что он мог задавить меня физически, если бы взбесился. А несдержанность у людей такого сорта – черта неотъемлемая. Впрочем, гонор орлиный, писк комариный… И почему среди женщин так мало мыслителей? Будь их побольше, афористическая кладовая человечества непременно обогатилась бы целым направлением в русле «признанный андросноб – это несостоявшийся гинеколюб»… Пора бы женщинам наконец взяться и доказать, что мужчины пишут такую ерунду только потому, что научились грамотнее излагать свои мысли на бумаге.
    Нет, я никогда не скажу, что Марина в любой ситуации оказывалась круглой дурой. Она была очень практичной и рассудительной женщиной. Здорово диковатой и неотесанной, прости господи, но это уж от среды обитания зависит. С присущим деревенским прямодушием она подчас беззлобно возмущалась на мужние сентенции:
    – Ну хорошо, умник! Ты – голова! Ты – цивилизованный человек! Может, мне и называть тебя тогда не Борей, а как-нибудь «сэром» или «вашей светлостью»?
    Тут Боря триумфально щерился:
    – Зови меня просто, – он выдерживал паузу, – «хозяин»!
    Тем не менее, таскать из магазина баулы, стирать и кухарить для этого психологического инвалида Марина считала своей священной женской обязанностью. Проштампованное в паспорте состояние совместного проживания с человеком, который ее эксплуатировал и презирал, она находила высшей формой семейной гармонии. Кстати говоря, форму проживания с мужчиной без штампа в паспорте, зато с любовью, она вполне искренне считала непотребством и проституцией. Несомненно, это бабка когда-то давным-давно постаралась забить доченьке голову всякой ахинеей.
    Сама же баба Аня в такие моменты самовлюбленного Бориного кича вела себя кротко и тихо, занимаясь перекладыванием из одного кармана халата в другой мелких хозяйственных пустяковин. Хотя Боря, вообще-то, относился к ней нормально, так, как настоящему мужчине положено относиться к теще. Он последнюю заначку ей был готов отдать до копейки, в смысле, на похороны. Прекрасно все понимая, бабка старалась общаться с зятем поменьше, она не принимала даже, уходя на кухню, участия в вечернем семейном зомбировании тем величайшим изобретением человечества, что заставляет нас смотреть преимущественно мертвецов, а не читать преимущественно их же.
    И что, в такой семейке должно было появиться на свет что-то стоящее?..
    Шел день за днем, и бездейственная лежка в детской зарешеченной кроватке становилась невыносимой. Так что однажды я решил, что пора приступать к тренировкам. Сперва я начал делать какие можно было выдумать физические упражнения. Снарядами мне служили собственное тело и плюшевые мишки-зайчики. Я попробовал встать на четвереньки – и получилось, я не обвалился как песочная фигура при набеге волны. Я стал ползать, тренируя вестибулярный аппарат, ибо качало меня как спьяну. Занятия я делал в ночные, точнее, предутренние часы, когда недремлющее око нянек спало глубоким сном. Прошло совсем мало времени, и я уже стоял на ногах, держась за прутья ограждения. Достигнуть этого было сложнее, чем сначала казалось. Какой-то животный страх отнимал у меня силы, когда я собирался встать, однако я сумел его преодолеть.
    И вот, наконец, чемпион научился держать равновесие и ходить, ни на что не опираясь! В месяц отроду! Как бы это написать заявку в Книгу рекордов Гиннеса?
    Впрочем, непосредственно на этом достижение успехов приостановилось. Я превратился в эдакого Тарзана, которого охотникам удалось-таки поймать. Вроде и человек с виду, да на люди выпускать нельзя. Заложив руки за спину, я топтался по периметру своей клетки, точно арестант, и раздумывал, как быть дальше. Я пытался расшатать и вытащить прутья кроватки, чтобы втихаря побродить по квартире, но у меня ничего не вышло. Перелезть через ограждение я тоже не мог, хиловат еще был. Однако я не расстраивался. Природа, как говорится, не терпит пустоты, и мое тело подстраивалось под сознание с невероятной скоростью. Мое физическое становление происходило много быстрее, чем это должно происходить у детей.
    Итак, я был умен, даже мудр, почти полностью готов к активной жизни и полон творческих замыслов. Но я сокрушенно думал о том, что минует еще не меньше месяца, прежде чем я научусь выбираться из кроватки, не рискуя сломать себе шею. Однако судьба подкинула мне счастливый фант в виде кухонного ножа, забытого бабой Аней на стоящем поблизости журнальном столе. Схватить нож и спрятать его под матрацем было делом пары секунд. Ночью часа два я пыхтел, замирая при малейшем шорохе, и пилил прут ограждения. Снизу я срезал его на нет, чтобы ничего не было заметно, а сверху удалось вынуть его из гнезда так, чтобы потом можно было вставить. Проема в один прут мне было вполне достаточно. Крадучись как индеец, я предпринял первую вылазку. Ничего особенного она мне не дала. Я встретил только нашего кота Халяву, который, ничуть не пугаясь, удивленно и подозрительно разглядывал меня, гадая, что за мизер человекоподобный бродит в его ночных пределах.
    А вскорости баба Аня стала горячо убеждать дочь и зятя в том, что в их доме поселился полтергейст. Ей непрестанно слышался какой-то стук, сама собой разбилась ваза, ни с того ни с сего включались компьютер, телевизор и музыкальный центр, а во вставной челюсти оказались наполовину сточены два передних зуба и заострились клыки, из-за чего она стала производить вампирский оскал… Бабке предложили сводить ее к психиатру, поскольку больше никто ничего подобного, кроме вампирской челюсти, списанной на собственные бабкины чудаковатости, не замечал, посоветовали попить успокоительных отваров из травок, но развеять ее страхи не смогли. Разумеется, это были мои шалости. Партизанить я научился довольно ловко. В присутствии родителей совершать вылазки было опасно, но когда оставалась одна медлительная бабка, риск сводился практически к нулю. Если я притворялся спящим, она уходила на кухню и подолгу возилась там. Я тут же отправлялся в экспедицию, вольготно разгуливал по комнатам, почитывал веселые журнальчики из стоящей возле родительской кровати тумбы, посматривал телепередачки и наряжал в пестрые ленты котяру. И невдогад-то мне, дурню, было, что я нервирую роднулю-бабулю, напрягаю ее слабое сердце. Для меня это были просто забавы. Я спаивал бабкину валерьянку Халяве, а когда он из завзятого увальня превращался в настоящего демона, она с воплями бегала за ним, не понимая, что с милым котиком происходит. Вот какие номера способен откалывать карапуз полуторамесячного возраста.
    А каков, интересно, был мой истинный возраст? – я часто задавался тогда этим вопросом. Развязный цинизм – эта моя отличительная черта больше всего соответствовала подростковому возрасту. Возможно, моя предыдущая жизнь оборвалась еще до наступления совершеннолетия? Как бы там ни было, а по поводу здорового молодецкого цинизма могу сказать только то, что это было единственное, благодаря чему мне удавалось сохранять присутствие духа. Так что любителям огульного осуждения советую сначала побывать в моей шкуре…
    О, а какое удовольствие я испытал, когда удалось, наконец, выполнить данный себе зарок и отомстить тетке Антонине!
    В общем, ворвалась к нам она как-то раз с шумом и треском, сграбастала меня и снова обслюнявила. Меня чуть не стошнило прямиком на ее украшенную монистами грудь, но, превозмогая гадливость, я потянулся к ней ручонками, растянул губы в улыбке так, будто мне нравятся ее лобызания. Я прямо засучил конечностями, восторгаясь ужимками волосатой рожи. Это ее раззадорило. Она закудахтала надо мной еще больше, стала тыкать в мое лицо пальцами. Я тут же цапнул ее за мизинец одной рукой, а другой попытался снять с безымянного простенькое золотое кольцо с тремя брильянтиками.
    – Ах ты, прохиндей маленький! – осклабившись, прогундосила Антонина. – Знаешь, за что хвататься!
    Я знал даже больше, но лапать этого беблоида не имел никакого желания.
    – Ну ладно, возьми поиграйся, – сказала Антонина.
    Она сама сняла кольцо с пальца и дала мне подержать. Она, конечно, думала, что я вот так возьму и буду смотреть на него бестолковыми телячьими глазами. Но не успела она и опомниться, как я молниеносным движением засунул кольцо в рот. Я сразу начал кашлять и весь скрючился, закрывая рот ладонями, при этом незаметно переправил кольцо за пазуху.
    Дебелая Антонина дико взвыла, сбежался весь дом. Мне раззявили рот и стали в нем шарить чуть ли не пятернями. Ничего, понятно, не нашли. Переполох поднялся ужасный. Я же знай давился и хрипел изо всех сил. Боря схватил свой мультиком и вызывал «неотложку», Марина хлопала меня по спине, Антонина ударилась в кликушество, а бабуля, мигом позабыв про артрит и артроз, резво гарцевала вокруг нас.
    Уже не зная, что и предпринять, меня положили в кроватку, чтобы придать моему телу спокойное состояние и не усугублять проблему. Я тут же улучил момент и переправил кольцо в плюшевую игрушку, которую накануне приступил препарировать.
    Вскоре приехала «скорая помощь», и меня вместе с Мариной забрали в больницу. Только машина тронулась, я вдруг успокоился и заулыбался, будто уже переварил злополучное кольцо, чем весьма обрадовал мамочку.
    В больнице врачи, сколько ни колдовали, так ничего и не обнаружили у меня во внутренностях. Важный дядька в белом халате и в очках резюмировал:
    – Если бы это был ребенок сознательного возраста, я бы сказал, что он вас разыграл.
    Однако потом еще три или четыре дня все члены семьи и Антонина с ними заодно исследовали мои какашки, пытаясь отыскать исчезнувшее кольцо.
    – Немного подрастет, я куплю ему книгу о фокусах, – сказал Боря. – Из этого сопляка, ля буду, получится хороший мистификатор.
    Но он не имел ни малейшего понятия, каким я уже был мистификатором. Удивлялся только сильно, откуда взялась такая сумма за скачивание через мультиком роликов с лесбийских сайтов, сам-то он предпочитал смотреть традиционное порно…
    О возмещении материального ущерба будущей крестной, разумеется, и речи быть не могло. Я надеялся, что этот случай ее образумит, и у нее пропадет всякое желание быть моей крестной. По крайней мере, меня она больше не слюнявила.
    Вот такое детство… А может быть, у меня, касательно истинного возраста, была кардинально другая ситуация? Возможно, в прошлой инкарнации я, напротив, жил так долго и так много повидал, что всему знал цену и уже не мог ничего ценить?..
    По мере взросления я догадывался, что способен на кое-какие неразумные поступки, но я считал себя волевым человеком, который всегда может контролировать ситуацию и не становиться сумасбродным и неуправляемым. Ан нет, я обольщался.
    Мне было уже два месяца. В солнечный воскресный день мы с Мариной отправились на прогулку. К прогулкам как таковым я относился двояко. Если брали на руки, было замечательно, если загружали в коляску, считай, предстоит пытка. В этот день мне приготовили второй вариант. Оживление царило на улицах, люди радовались жизни, но я не мог видеть ни их, ни панораму города. Во мне закипало бешенство. Да тут еще в парке, через который мы двигались, Марина на полчаса остановилась поболтать с товарками по декретному положению, предоставив меня самому себе. Я даже подумывал, не поиграть ли на публику ревом, чтобы она взяла меня на руки.
    Но затем мы снова двинулись в путь, и вскоре коляска вкатилась в павильон вещевого рынка. Марина решила прикупить себе блузку, ну и мне что-нибудь… Мамусик, купи бутылочку пивка покрепче! Что-то пить не по-детски хочется!
    Находиться в эпицентре шумного торжища было очень занятно. Все вокруг приценивались, бранились, обсуждали качество товара или просто ходили, таращась на развалы алчущими взглядами. Кто бы сказал, что такая обыденная суета отлично поднимает настроение!
    Вот какая-то тряпка Марине приглянулась. Она придирчиво осмотрела ее, спросила цену и пошла в завешенный одеялами закут за прилавком примеряться. У меня появилось несколько минут свободы, чтобы выглянуть наружу. Сразу же в поле моего зрения попала дефилирующая, приближаясь по проходу между торговыми рядами, невероятная красотка в миниатюризированной донельзя юбочке. Какие у нее были ноги! Ах, месяц май! Девчонки уже совсем поснимали колготки!
    Супермодель, на которую я вылупил глаза, неожиданно остановилась на приступке в непосредственной близости от моей коляски. Мужики меня поймут! Я не в силах был удержаться.
    Обеими руками я обхватил ее нежную ножку.
    Вопреки моим ожиданиям и вообще женской логике поведения она не испугалась и не шарахнулась от меня в сторону, как лошадь от собаки. Должно быть, заметила меня боковым зрением. Она посмотрела на меня и улыбнулась, отчего мое сердце понеслось вприпрыжку. Волшебство во плоти, да еще в какой плоти!
    Она осторожно взяла меня под мышки и хотела положить обратно в коляску. Однако я прямо-таки приклеился ладонями к ее легкой кофточке. Тогда она подняла меня на руки.
    – Ты чей будешь?
    «С преогромным удовольствием я стал бы твоим!» – чуть не вырвалось у меня.
    Я погладил пальцами изящный изгиб ее шеи.
    – Какой славный!
    «Оставь номер свого мульта, я скоро вырасту!»
    Она нежно подула на мой лоб.
    – Где же твоя мама?
    «Черт возьми, эта корова может вот-вот появиться!»
    Я сцепил ноги на ее торсе.
    – Ух ты, какой сильный!
    «Я ещё не то могу!»
    Она легонько чмокнула меня в щеку.
    – Ну, давай, ложись в колясочку!
    «Поцелуй меня в губы!»
    Но она поместила меня в коляску. Вот и все. В этот момент и появилась Марина.
    – Чудесный у вас малыш, – сказала ей фея на стройных ножках. – Надеюсь скоро сама обзавестись таким.
    Тьфу ты, тысяча чертей! Только сейчас я увидел обручальное кольцо у нее на пальце. Я испытал жгучую ревность к незнакомому обладателю этим сокровищем. Не кольцом, разумеется, феей…
    Марина буркнула в ответ что-то невразумительное, затем фея исчезла.
    Всю дорогу до дома у меня кошки скребли на душе. Дома сделалось еще хуже – очень было обидно, что я такой маленький и горемычный фавненок…
    На следующий день, когда Боря ушел на работу, а Марина побежала по магазинам, я выбрался из клетки. Я провел ужасную ночь. Вздрагивал и просыпался, видел неприятные сумбурные сны, местами эротичные, местами кошмарные. Мне нужно было расслабиться, и я втихаря спионерил початую бутылку какого-то не шибко выдержанного винного пойла из бара-холодильника, стоящего в коридоре в виде подзеркальной тумбочки.
    Я был до того расстроен, что абсолютно не задумывался о последствиях для здоровья. Соблюдая конспирацию, я потягивал понемногу вино и вскоре прилично набрался. Тут-то меня и потянуло на подвиги.
    Мне вздумалось устроить скачки на коте. Я стал бегать и ловить его по комнатам. Полюбопытствовать, что за тарарам опять вытворяет Халява, вышла баба Аня.
    То самое, наверное, испытывают контактеры с внеземным разумом. Слово «изумление» здесь мало подходит. Бабуся остолбенела и онемела. Затем уже начала крениться набок, но, ударившись головой о косяк, смогла найти в себе силы…
    – Ничего страшного, бабуль! – ободрительно гаркнул я. – Я уже давно хожу.
    Она в изнеможении опустилась в кресло.
    – А говорить я научился и того раньше. Тебе не плохо?
    – Еще не знаю, – просипела она.
    Крепка была еще моя бабка! Как-никак, старая закалка.
    – Егорушка, внучок, но как же так получилось?
    – Ты меня спрашиваешь?! Кто бы мне объяснил… Но не все ли равно? Появился и все тут. Только предкам пока ни слова. Лады?
    – Хорошо уж.
    – Нет, побожись!
    – Вот те крест!
    Мировая была у меня бабуся! Мы быстро нашли с ней общий язык. Я залез в соседнее кресло и выложил ей всю свою историю. А затем она держала меня над ванной, когда меня выворачивало наизнанку от спиртного.
    – Смотри, не пей больше, – попросила она.
    – Да чтоб мне всю жизнь в ползунках ходить!
    – Ты с ними не расстанешься, ежели так рано начнешь за воротник закладывать.
    – Резонно.
    С этого времени мы с бабкой стали заговорщиками. На нее мой случай произвел такое сильное впечатление, что два дня она ходила, словно по голове шарахнутая. Я не мог понять, что с ней произошло. Вроде бы достаточно было поверить в чудо – точно так же слепо, как она верила в Бога, – и спокойно жить дальше. Но внезапно она мне открылась. Выгадав подходящий момент, она усадила меня рядом с собой и заговорила:
    – Это я во всем виновата, внучок! Простить себе не могу. Если бы не мое дурацкое кудесничество, был бы ты нормальным ребеночком.
    – Мне и так неплохо живется. Стоп, а это о каком кудесничестве ты толкуешь?
    – Ой, это все из-за Бориса… Ты ведь видишь, родитель твой каков! Живоглот, спасу нет. Когда Маринка за него уцепилась, уж как я ее честила!
    Дело, значит, заключалось в следующем. Единственную доченьку, кровиночку пустоголовую, бабуля не сумела когда-то оградить от весьма ей нежелательного, но настырного и льстивого жениха. Молодые, окрыленные любовью, окольцевали-таки друг друга. По мнению бабы Ани, замужество сделало ее дочку глубоко несчастной. Но старушка не собиралась долго и попусту печалиться об участи дитяти и, ничтоже сумняшеся, решила, что надо ему помочь добиться счастья в личной жизни. Для этого необходимо было всего лишь изменить натуру неугодного своенравного зятя, снять с него «злобственную порчу»… Будучи наследственной ворожеей в дореволюционных коленах и нахватавшись всякой дури от подружек и разных местечковых знахарей, бабка Аня прибегла к так называемой сакральной деревенской магии. Позднее она открыла мне секрет рецепта, согласно которому выбивала «городскую гордыню» из зятя. Не то чтобы я воспринимал все это всерьез, однако привести здесь таинственную формулу в силу данного бабке обещания не могу. Можете считать, что она подмешивала в кашу порошок из мышиных хвостов и трав, собранных в полнолуние, либо чай на заговоренной воде заваривала… Делать, впрочем, можно было все, что угодно. Желаемого результата это не принесло все одно. Но и даром, как считала бабка, не прошло. На свет, стало быть, и появился «ненормальный» мальчик Егорушка.
     – Ну и спасибочки, бабуля! – воскликнул я. – Я очень даже доволен.
     – Как бы худом все не повернулось…
     – Окстись, родимая, и выбрось ты эти мысли из головы! Вот если бы родился поросенок, разговаривающий по-человечески, было бы, о чем задуматься!
    Еще несколькими доводами в таком духе я, в конце концов, немного успокоил переживания бабки, внушил ей мысль смотреть на все это попроще. Но самого собственные доводы отнюдь не успокоили. Наоборот.
    Итак, в чем, собственно, суть? Бабка собрала травки, высушила их, добавила заморенных козявок, создала реагент… Эдакое колдовство выглядело, конечно, потешным, вот только травки она срывала с земли, загрязненной всевозможными радионуклидами, пестицидами, фосгенами; козявки, отравленные теми же самыми элементами, также превратились в коварных мутантов… Вследствие чего рецепт, составленный в стародавние времена, сейчас мог произвести абсолютно не тот эффект, на который был рассчитан. Даже умозрительно предполагать страшно, что за гремучая смесь могла получиться из наивного бабкиного «кудесничества». Вымащивая благими намерениями дорогу, недотепистая старушка случайно подобрала ключ к неведомым космическим вратам, через которые в этот мир проникло нечто, что в нем не должно было появляться. Светлые ли силы стояли за всем этим или темные, на такой вопрос никто не мог дать мне ответа, здесь, по крайней мере. Но эти силы, несомненно, были очень могущественными, активными и целеустремленными. Потому что абсолютных чудес на пустом месте не бывает. Знамения, рождения мессий, откровения о будущем, аномальные зоны, люди с «третьим глазом» и паранормальными способностями, а также прочие явления, приписываемые Божьему или дьявольскому промыслу, а также проделкам инопланетян – все это непременно должно быть результатом воздействия на этот мир неведомых высоких технологий, за которыми стоит непостижимая космическая метацивилизация. Чтобы хоть как-то уложить это в голове, надо уметь абстрагироваться от закоснелых представлений… В силу чего мое появление на свет можно объяснить, допустим, направленной мутацией, в процессе внутриутробного развития затронувшей нейрогеном, контролирующий мозговую деятельность… Разве такое невозможно? Не знаю, я не генетик. Но абстрагироваться я умел изначально. В какой-то момент я вдруг осознал, что откуда-то оттуда, из космического пространства, наполненного разумом, пронизанного всепоглощающими животворящей и разрушительной энергиями, кто-то пристально наблюдает за мной… Пусть это будет пресыщенный своими демиурговскими обязанностями шутник, решивший потешиться проведением нового эксперимента, или допустивший промашку портач – в принципе, это неважно. Рано или поздно я должен его увидеть, и тогда мы потолкуем… Но пока мне не было до него никакого дела. На то имелось с дюжину причин.
    Знаете, женщины – это самая достойная из причин для земного воплощения в мужском обличии. Остальные – пустяки, суета и не причины вовсе, а следствия. Втюрившись по-настоящему, по-взрослому, я понял, как выспренние размышления ничтожны по сравнению с неподдельным земным чувством.
    Я увидел эту девушку в парке, где меня ежедневно выгуливали Марина либо бабка. Девушка была в компании двух подруг, но на них я посмотрел лишь вскользь, увидев ее. Потому что она была нечто особенное, несравнимое с другими. Хотя одета она тогда была более чем скромно, без излишнего оголения, которое обычно привлекает мой вожделеющий взор… Среднего роста, худенькая, почти хрупкая, черные волосы острижены под каре и лежат сверху без всякой прически, лишь слегка оправленные рукой. Очень симпатичное и обаятельное лицо, с которого, казалось, никогда не сходит улыбка, несколько едва заметных веснушек на носике и зеленые глаза с Божьей искрой и лукавинкой… Вы знаете, когда у девушки искрятся глаза? Нет, я вовсе не о том говорю, что после удара по башке у нее искры из глаз сыплются или она сбежала из чернобыльской зоны. Божья искра в смеющихся глазах девушки свидетельствует о том, что за душой у нее нет ничего расчетливого, строптивого, меркантильного и уж тем более злобного и темного. Аналогии с драгоценными камнями здесь мне кажутся абсолютно неуместными, бриллианты лишь сверкают, а глаза светятся. Невольно сравнив эту девушку с поразившей меня пару недель назад на вещевом рынке и понудившей потом надраться, я понял, что та, несмотря на свои прелестные ножки, заметно блекнет перед этой. Впрочем, судя по тому, что можно было разглядеть в скрытых свободными джинсами формах, ножки у этой обладательницы озорных глаз тоже были в порядке, как и все остальные части тела. Я наблюдал эту девушку около десяти минут, и мне в голову не пришло никаких вульгарных мыслей относительно нее. Она была из породы тех, в которых сначала влюбляются, а потом вожделеют, и ни в коем случае не наоборот.
    Однако нет, я не влюбился до отупляющего фанатизма. Слепое поклонение, немое повиновение, глухое безрассудство – знаете, почему это все вкупе называется благородным чувством? Потому что только немоглухослепец может наслаждаться запахом ароматной отдушки, принимая ее за прекрасную розу. Разумеется, будучи неисправимым оптимистом, я не имею в виду свой данный случай, а вообще… Безответная любовь к кумиру – это для дураков, не умеющих контролировать свои фантазии и эмоции. Я же прекрасно понимал, что мне с моими двумя с половиной месяцами даже фантазировать о чем-то не приходится, поэтому урезонил себя сразу. При необходимости я вовсе выброшу эту красотку из головы и затем никогда о ней не вспомню. Хотя на тот момент я думал о ней постоянно. Просто потому, что раз уж я существо иного порядка, взрослею, как говорится, не по дням, а по часам, то возможно, через годик мне удастся несколько наверстать разительное различие в возрасте… Городок у нас маленький, разыскать ее тогда, полагал я, труда особого не составит. Надо только еще больше каши есть…
    Правда, куда уж больше! Марина для сыночка молочных смесей, конечно, не жалела, но пару раз до меня доносились обрывки ее разговоров с Борей о том, что ребеночек-то проглот уж чересчур резвый, надо бы сказать об этом педиатру. Правильно, на их месте и я бы так поступил. Когда чадо в два с половиной месяца выглядит на шесть – это явная патология… Благо, вмешалась бабка и убедила дочь, что в нашем роду такие явления раньше происходили регулярно! Марина обманываться была рада и пока поверила…
    А я еще плотнее присел на детское питание. Когда Марина меня не видела, я снимал с бутылки продырявленную соску и хлестал смесь так, как мающийся сушняком алкаш хлещет пиво. Затем, когда стали резаться зубы, я начал тырить из холодильника, покамест еще вареное, а не сырое, мясо, чтобы одновременно насытиться и почесать десны. То ли еще будет, желая видеть быстрых результатов, брюхо дней за десять я отрастил, какое чревоугодники отращивают годами, но заверял себя, что это я так пухну от голода. Хотя по поводу чрезмерной опухлости я не беспокоился. Приобрести спортивную форму успеется тогда, когда я стану молодым человеком в полном расцвете всех сил…