Мне так хорошо работалось ночью, и я просидел над Марион до утра.
Когда я остановился, картина была почти закончена, - не считая мелких недоделок, - а воробьи за дверью гостиной орали как ненормальные, торопя встающее где-то за домами солнце или просто выясняя отношения. У меня слегка дрожали измазанные краской руки, и здорово сосало в желудке. И неудивительно, ведь с этим приступом творческой горячки я вчера не удосужился поужинать. Для человека с моей комплекцией это совершенно недопустимо.
Нужно было отметить такое событие, как почти законченная Марион, и я пошел на кухню. Отмечать оказалось нечем. Я озадаченно перерыл содержимое шкафчиков, с отвращением осмотрел остатки припасов, подумал и вышел во двор. Двор казался пустым, я совсем поскучнел, - конечно, все еще спят, но тут, обойдя турники, увидел за кустиком сирени Лешку. Лешка в желтых шортиках стоял у клумбы крокусов. Бегал, стало быть, по траве, пожалел цветочки и включил автополив.
- Привет, - сказал я, подходя. Он заулыбался.
- Привет. Смотри, утро какое. Сирень распускается.
- Утро что надо, - согласился я. – Слушай, у меня кофе кончился и сахар.
- Ты в такую рань завтракаешь? – удивился Лешка, подставляя под струйку воды измазанную землей босую ногу. Я поежился в своей плотной рубашке. Утро было чудесное, серебристое с желто-розовыми пестринками крокусов и черными точками стрижей в солнечной голубизне, но очень даже свежее.
- А я еще не ужинал, - объяснил я. – Заработался.
- Всю ночь? – поразился Лешка. – До утра? - Он поставил ногу на траву и стал, изогнувшись, мыть вторую.
- Ладно уж, - сказал я. – Давно ли ты сам с Наташкой до утра гулял?
- Все мы взрослеем, - возразил Лешка солидно. Я чуть глазами не захлопал. Когда пацан, которому еще двадцати пяти не стукнуло, начинает такое изрекать, остается ломать голову, стареешь ты или сразу впадаешь в детство.
- Так есть у тебя кофе?
- Не, только кефир. Хочешь?
- Спасибо, не люблю кефир.
От растерянности я даже не спросил о чем-нибудь более существенном. Дома включил чайник и выгреб в тарелку обломки сухарей. Их жалкий вид заставлял задуматься, не зря ли я отказался от кефира. Есть хотелось ужасно.
- Может, яблок хочешь? – раздалось с порога кухни. Лешка с тарелкой яблок в одной руке, баночкой липового цвета в другой прижимал локтем ореховую булку и брезгливо косился на немытую посуду у мойки.
Я часто жалею, что не могу поселиться в своем доме, и не всегда соседи за тонкой стенкой или за выходящей на общий двор стеклянной дверью вызывают у меня умиление и восторг. Но… люди – это люди.
- Спасибо, - сказал я растроганно, забирая продукты. Они кивнул и пошел к выходу, но, проходя через гостиную, свернул и с подростковой бесцеремонностью уставился на Марион.
Сюжет картины сложностью не поражал. Всего лишь девушка, спящая прямо на траве – видно было, что это не поле и не газон, скорее пустырь. «Сон в репейниках» - такое официальное название я приготовил для Марион.
- Слушай, как ты это делаешь? – сказал Лешка. – Исторический костюм?
Секрет был в тени – легкой тени от тонкой, не без изящества сделанной стены-решетки, спрятанной в рисунке юбки, в пестроте стеблей, в тени от ресниц. Ассоциация была грубоватой, зато не сразу бросалась в глаза. Я объяснил это Лешке, ожидая, что он скажет: «Ну, ты трюкач» или, еще того лучше, припомнит, где видел девушку. Но Лешка сказал только:
- Она сейчас проснется. Интересно, что ей снится…
Я, конечно же, возгордился. Падок на комплименты.
Лешка еще раз посмотрел на Марион, покивал и снова пошел к двери.
– Я вечером занесу что-нибудь взамен, - сказал я.
- Успеешь, - ответил он из дверей. – Я после обеда на тестирование, сам знаешь, медосмотры затягиваются иногда. Сашка, меня, кажется, берут в пажеский корпус!
- Чего? – удивился я. – Какой еще корпус? Ты же в инженеры готовился!
- Я же не знал, что меня возьмут в пажи, - резонно возразил Лешка, посмотрел в последний раз на Марион и ушел.
Нет, я точно старею. Там, конечно, атрибутика, алые плащи, серебряные шпоры, клинки и гербы. Но ведь паж, как ни крути, - это просто слуга. Слуга для поручений и работы, которой всегда навалом, как бы ни развивалась техника, и от такого вращения «в высших сферах» сам президентом не станешь. Говорят, конюшни чистят вручную, потому что лошади не люди, у них психика тонкая. А чистка конюшен - удовольствие специфическое.
В животе так заурчало, что я бросил удивляться странностям молодежи и пошел подкрепиться.
В этот день я наметил визит в корпорацию «Вид», куда время от времени сбываю свои шедевры, это служит мне куском хлеба. Проспал почти до часу, и в редакцию приехал уже после обеда. Когда я вошел, Михаил не закричал, как обычно: «Ты еще жив?», только покосился на кубик в моих руках и сказал:
- А, Александр. С тобой главный хотел поговорить, иди прямо к нему.
- О чем? – удивился я. Вот еще новости. – А где Сережка?
- В Туринск поехал. Иди, иди, у него спросишь. Светочка, что там у нас еще?
- Пейзаж последней сцены. И улыбка Риго, - с удовольствием подхватила симпатяжка Светочка. – Только, Михаил Гаврилович, он же отрицательный персонаж, а улыбка когда-то была оскалом…
- Не у приматов же, Света. Месячный ребенок матери улыбается…
Пришлось идти искать главного, в кабинете у которого я всего-то один раз и был, когда сюда наведался впервые.
- Угу, - сказал тот, увидев меня. – Присаживайся. Вот что, я бумажную волокиту сократил, как мог, направление готово. Конечно, от медиков никогда не знаешь, чего ждать, но ты-то тесты без проблем пройдешь, я думаю. Может, даже сегодня успеешь.
- Погоди, Степан Геннадьевич, - сказал я оторопело. – О чем вообще речь-то?
- Берем тебя в штат, - сообщил Степан. – Я думаю, против не будешь? Не все же тебе в куклы играть.
- А почему так вдруг? – спросил я сумрачно.
- Прекращаем выпускать маленькие вирты для проката, переходим целиком на многоролевые, многовариантные. В одиночку тебе такое не вытянуть, да и техника нужна. Рассказать кому, как ты ваяешь, на древнем рекордере, без эмпатографа… Нет, извини, ты молодец, конечно, но это зрителю на смех.
Вот такое предложение я получил. Безусловно, лестное. Я представил, как еду через освещенный радостным утренним светом город. Или, наоборот, сквозь сырой, пахнущий дождем, еду мимо домиков и стриженых лужаек и через разделяющие районы полосы лесопарков, разгоняя с дорожек отругивающихся белок и сорок. Хотя о чем я, я же перееду в общежитие корпорации для тех, кто не успел жениться – тут близко, и моими соседями будут ребята, с которыми я давно на короткой ноге. Женатых тоже всех знаю, знаю даже, как зовут жен и детей. Вот и буду видеться с ними каждый день, и заниматься любимым, увлекательным делом, - выдумывать и записывать вирты. Не целиком, как раньше, определенную часть. По утвержденному кем-то сценарию. От звонка до звонка, по девять часов в день.
А картины буду писать по выходным. Как и делают все нормальные люди.
Совсем близко от меня, за открытым окном, качалось на сосновой ветке покинутое мелкой пичугой гнездо. Я смотрел, как оно качается, и на сосны дальше, и туда, где кончались сосны и начинались поля и теплицы. Я думал, что хотя для городских уборочных бригад я стар, зато начинается лето, а летом набирают сельскохозяйственных рабочих – без всяких тестов, всех желающих, и даже неплохо им платят. А если я проработаю лето, зиму как-нибудь продержусь.
- Ну что? – спросил Степан, когда я перевел взгляд на него.
- Давай не так сразу, а, Степ? Я подумаю.
- Ну, думай, – согласился он. – Только быстрей. Чтобы включиться на этапе сценария. Ты знаешь, мне твой стиль всегда нравился, нестандартный стиль. И пейзажи отличные. Вот музыку чужую берешь, и правильно. Так и надо. Только ты побыстрее решай.
Я поднялся, засовывая в карман свой никому не нужный кубик.
- Звони, как надумаешь, - сказал Степан мне вслед.
Конечно, я просто лентяй. Великовозрастный обалдуй и самодур к тому же. Нравится мне, видите ли, тасовать судьбы героев и решать все самому. Детский сад. Нормальный мужик пришел бы в восторг от предложения, сегодня же пришил бы пуговицы – знак корпорации. Есть сейчас такая мода – форму не надевают, обходятся фурнитурой, бляшками-пряжками, нашивают на обычную рубашку пуговки. Смешные такие пуговки, веселые, из яркой пластмассы, с символикой – у кого поварешка, у кого детская мордочка с соской, у кого клизма… Шучу, не клизма. У врачей значков много, например, у патронажных – градусник. А у моих ребят из виртуальных развлечений – конус света из старинного монитора.
Я спохватился, что таращусь на стоянку велосипедов, разыскивая свой - забыл, что приехал, для быстроты, подземкой. Через несколько минут опять пришел в себя, уже миновав подземку. А когда вышел из подземки, из закусочной на углу обольстительно потянуло жареным лучком и свежим болгарским перчиком, и я решил подумать о проблемах позже. Опять-таки, нормальный мужик, чтобы разогнать стресс, пошел бы не в кафешку, а вон хоть в бассейн. Бассейн был рядом, как раз через дорогу, с открытым уже выходом к озеру – для любителей майской бодрящей водички. А у меня, чем тяжелее в желудке, тем легче на душе.
Я решительно толкнул дверь. И уже сделав шаг внутрь, наткнулся взглядом на кучу скейтбордов, - очень удобных для передвижения, если ехать недалеко, со скейтом легко переходить с дорожки на лестницу, а лесенок у нас в городе много. Был час, когда молодые мамочки отправляются пообщаться с подругами, подкинув малышню бабушкам и прабабушкам. Сегодня мамочки отчего-то не пошли на фаэрбол, а решили перекусить, как и я.
Целая коллекция женских глаз уставилась на меня, и я постеснялся развернуться и уйти, хотя еда на глазах у зрителей – не самое большое удовольствие. Как мог непринужденно я поздоровался, прошел к стойке и выбрал спагетти. Так и есть – все продолжали взирать на меня, неодобрительно наблюдая, как я накручиваю макароны на вилку. Каково? Аппетит превозмог, и я в один миг вылизал тарелку. Почему в этой забегаловке такие крошечные порции?
- Еще что-нибудь? – улыбнулся парень на раздаче. – Хотите попробовать дабур? Это бесплатно, потому что новинка.
Дабур был похож на металлические стружки, политые машинным маслом.
- Спасибо, - отказался я. – Мяса у вас сегодня нет?
- Сегодня только четверг, - сказал он укоризненно. – Зря отказываетесь, дабур почти всем нравится.
Я соблазнился и попробовал бесплатный дабур, на вкус он был не лучше, чем на вид.
- Александр любит… изыски, - ехидно сказала одна из мамочек. Слово «изыски» она произнесла непередаваемым тоном. Я эту девицу помнил, еще недавно они с мужем какое-то время жили в общежитии, где я обитал по сей день.
– Он нам рассказывал…
Кровь прилила к голове. О чем я там рассказывал? Надо мне было болтать обо всякой всячине с ее мужем.
-…как делать соус майонез и готовить фаршированную курицу, - закончила Лариска. Кровь вроде бы отхлынула, я, как дурак, ковырялся в тарелке, давая себе зарок: не есть впредь с кем попало. Вот Лариске не повредило бы съесть что-нибудь пожирнее, вон коленки торчат, не прикрытые шортами. Костистые коленки, как у орловца. Лариска аристократично ковыряла ложечкой пшенную кашу с тыквой, остальные с видимым удовольствием наворачивали пресловутый дабур.
- Лариса, отстань от человека, - вмешалась ее соседка. Лариска смутилась и заговорила о другом. Но любопытные девчоночьи взгляды давали понять, что я не перестал быть зрелищем. Я не просто лоботряс, я еще и извращенец.
А раз все равно извращенец, съем еще что-нибудь.
- Привет, - сердечно сказал знакомый голос. Улыбнулись серые глаза, в уголке правого – карее пятнышко – таких глаз больше нет ни у кого.
- Маринка, ты разве сегодня работаешь?
- Светку подменяю.
- Ну, как жизнь? – спросил я, не зная, что еще сказать.
- Жизнь идет. Брат вот у меня родился.
- Как, еще один брат? – от удивления я почувствовал себя почти свободно. – Нет, правда? У тебя ведь уже есть один? Сколько ему?
- Тринадцать. Мама счастлива, что опять мальчик. А раньше все хотели девчонок, помнишь?
- Помню, - согласился я. – Как это твоим родителям вздумалось опять завести ребенка? Нельзя же так часто.
- Никто же не запрещал. У тебя ведь тоже брат есть?
Младший брат у меня есть, но с родителями не такие замечательные отношения, как у Маринки. Они, эти отношения, довольно прохладные с тех пор, как после окончания школы мне прислали приглашение из кораблестроительного института, а я уперся – хочу в художественную школу. Марине я об этом рассказывать не стал. И от новой порции спагетти отказался. При виде Марины я всегда невольно вспоминал, что девушки любят спортивных и стройных. «И политически грамотных», всегда некстати вспоминалось мне. А не таких, которые под водой не могут пробыть больше минуты... вот поставили бассейн напротив кафе. Неужели для того, чтобы выходящие из него сразу наедались?
Я решил заменить макароны овощным салатиком, но озвучить свое желание не успел, - вдруг заболел живот. Некстати. Это было не в первый раз, но все-таки противно.
Впрочем, отправляясь домой, я об этом уже позабыл и собрался заскочить в магазин, разжиться чем-нибудь поинтереснее овсянки. Было досадно, что теперь нужно экономить деньги. Еще я тогда подумал, что никогда не продам Марион, пусть картины остались моим единственным источником дохода. Даже если мне придется весь год носить единственные брюки и питаться в бесплатных детских кафе, или в привокзальном буфете, где подают бурду не лучше дабура.
Поглощенный этими мыслями, я и наткнулся на милиционера. Милиционер не спеша катил на роликах мне навстречу и задержал на мне взгляд. Я его тоже помнил. Дня четыре назад в центре я чуть не врезался в грузовик, милиционер указал мне жезлом на обочину, а когда я послушно подъехал и остановился, очень сурово велел подождать. И как только он отвернулся, я просто сбежал, ну не было у меня времени и сил на получасовую нотацию. Вчера я снова увидел его у своего родного перекрестка и самым постыдным образом свернул в сторону, будто не узнал его. А теперь столкнулся нос к носу.
Я покорно остановился, приготовляясь к расплате по всем пунктам, но меня снова резанула боль в животе. Она сместилась вправо и стала сильнее, заставив забыть о детских страхах.
- Вам нехорошо? – участливо спросил милиционер, подъезжая. – Идемте туда, на скамейку.
- Не надо, я сам, - я слабо сопротивлялся, но он не отставал, и, усадив меня, велел дожидаться его с машиной. Я бы с удовольствием удрал домой, но мне действительно стало плохо. И к тому же страшно. Я в жизни не слышал, чтобы у человека болел живот.
Милиционер вернулся с машиной – помню, я еще удивился, что это не медицинская перевозка, а милицейский электромобиль старинной серо-синей раскраски. Очень отчетливо помню приемный покой и полосы солнечного света на чистых досках пола. Дежурившая там тонкобровая медсестра требовательно допытывалась: «Вы ранены? Покажите, где». Проклятая боль как раз стихла – наверно, от страха. От стыда, что переполошил людей, я смотрел не в глаза девушки, а на значок с изображением гепарда, которым она сколола жабо блузки. И объяснял, что не ранен. Мужской голос за дверью изумленно спрашивал: «Боль в животе? У мужчины? Взрослого?», меня заставляли раздеться и укладывали под диагност, брови врача, на этот раз одетого, как положено, в халат, медленно ползли вверх, а челюсть, наоборот – вниз. Новый голос, юношеский, удивлялся за стенкой: «Наркоз, как сто лет назад? Да что вы, Артемий Николаевич!». И уже окончательно перетрусив, я плохо запомнил ослепительный блеск операционной, куда меня повезли на каталке.
Когда я проснулся, за окном палаты сиял солнечный день, мой живот был украшен нашлепкой из герметика, и чувствовал я себя слабым и сбитым с толку. Ко мне все время заглядывали медсестрички – кто со шприцем или датчиками, а иные просто так, и все смотрели с любопытством. Доктор появился после обеда.
- Ну как, пришли в себя? – спросил он жизнерадостно. – Вы, знаете ли, уникум. Приходилось мне видеть, что пациенты ведут себя, как дети малые, но чтобы так… А ну, признавайтесь, когда последний раз делали прививку искусственного иммунитета?
Ходить по поликлиникам я не любитель, правда. Пришлось признаться, что укол ИИ мне делали еще в школе.
- А в институте? Ну и что, как не окончили? А при приеме на работу? Вы что, нигде не оформлены постоянно? Ну и дела!
Доктор смотрел на меня с неподдельным восторгом.
- Да, пришлось с вами повозиться. Надо же – аппендицит! В историю медицины войдете, гарантирую. Но, молодой человек, ведь нельзя же так! До перитонита докатились, а в следующий раз что будет? Энцефалит подцепите или банальную пневмонию?
- Виноват, - покаялся я.
- То-то, виноват. Вот придется вам у нас задержаться на пару дней, это вам будет наказание. Вакцину для вас так просто не составишь, придется в несколько этапов. И заживление понаблюдаем, раз уж вам приспичило сделаться сенсацией.
В больнице было неимоверно скучно, пусто и чисто. И очень удручала медсестра с требованием непременно соблюдать больничный режим, как тяжелобольному. После невкусного обеда я вернулся в палату и лег, сделав ей уступку, и от тоски заснул. Когда проснулся, был уже светлый вечер, в который так хорошо быть где угодно, только не в больнице. В новом порыве скуки я зашел в комнату для выздоравливающих, и - надо же! - там были двое пациентов.
- Заходите! – приветливо заорал парень немногим старше Сашки, завидев меня. – Здорово, что вы пришли, а то Феликс в фу-кросс не играет. Давайте партию, а?
Феликс, мужчина лет пятидесяти, застенчиво улыбнулся и поправил больничную распашонку.
- Александр, - представился я.
- Арсений, - радостно согласился парень. – Ну давайте, а?
От безделья я согласился. Феликс, устроившись в кресле, следил за мельканием фигурок, как котенок, разве что лапу в сетку не совал. Я проиграл, быстро и позорно.
- Еще раз? – предложил Арсений. Я покачал головой. Феликс смотрел на меня с сочувствием.
- Интересная игра, - сказал он. – Трудно научиться?
- Если вы блистали в школе познаниями в интуиционной логике, раз плюнуть, - сказал я кисло. – Блистали?
- Не блистал, - признался Феликс.
- Ну давайте еще разок, - уговаривал меня Арсений. – Все равно делать нечего. Озверели медики, уже во время сна какие-то показания снимают. У вас тоже профосмотр?
- У меня аппендицит, - заявил я. Арсений поднял брови, видимо, припоминая, что такое аппендицит, но спрашивать не стал, зато спросил Феликса:
- А у вас?
- Карантин.
- Прошу прощения?
- Эмиграционная адаптация, - сказал Феликс не очень охотно. – Я уже три дня тут живу.
И он зачем-то кивнул на окно. За окном, большим, какие в больницах бывают, виден был больничный дворик и одноэтажные строения, наверно, морг, или еще что-то медицинское и жутковатое. И все, дальше только зелень и покатые розовые крыши до самых стен с арками и куполами за стеной. Над куполами повисла нестерпимо сверкавшая сигарета – солнце было низко.
- Вечерний, - сказал Феликс, проследив мой взгляд. – Что-то сегодня задержался.
- О чем вы? – удивился Арсений.
- Дирижабль, - уточнил я. – Над куполами. - В нашем городе были похожие, вот уж мы голову ломали, что там. Самая расхожая версия была – лореянская база.
- Купола? – рассеянно переспросил Арсений. – Ну конечно, мы тоже… в школе… а их разве отсюда видно?
Он даже подошел к окну, но ничего больше не сказал, просто отвернулся. Феликс улыбнулся неожиданно застенчиво, и я невольно в ответ.
- Я бы в шахматы сыграл, - сказал он. – Доска есть, а фигурок почему-то нет.
- Может, у медсестры? – сказал я. – Давайте узнаем.
В дежурке медсестры не было. Мигал не выключенный монитор, на мониторе светилась не чья-нибудь, а моя, Лазарева Александра Борисовича, история болезни. Естественной реакцией было подойти и немедленно все прочитать – с любопытством и опаской, но текст был обычной медицинской белибердой, невразумительной и потому нестрашной.
- Последняя прививка ИИ… так… не проводилось СПС… Ну и что это за СПС? - Спросил я сам у себя.
- Стимуляция профспособностей, - объяснил Феликс прямо мне в ухо. Я не слышал, что он тоже подошел. – Значит, вы тут дня на четыре застряли. У меня эти ПС два дня только выявляли.
- Понятно, - сказал я.
- Если вы за последние десять лет ИИ не прививали, придется с нуля начинать. Ассоциативные связи всего лет десять как стали формировать.
- Ассоциативные связи? – удивился я. – Прямо из нейронов которые?
- Зачем же прямо, вмешательство в мозг запрещено. Не муравьи же, люди.… Да ведь у вас это в школах изучают, кажется? В моем обязательном курсе это есть.
Он посмотрел на меня…. Виновато, что ли.
Откуда мне знать, что там последние десять лет изучают в школе!
Феликс ушел. Никогда не видел, чтобы люди так разговаривали, так что мне даже нехорошо стало.
Я ушел в палату, и чем дольше все это обдумывал, тем неприятнее мне становилось.
Ну, допустим, пик профспособностей у меня где надо, в области искусства. Не зря же Степан в этом не сомневался. Да можно у него и попросить защиты, рекомендация корпорации – это вам не просто так. И буду я вдохновенно ваять вирты на заданные темы, да еще с такой радостью, что раньше и понятия не имел… если только эта самая СПС проводится так, как я думаю. А если нет – буду с сумасшедшей радостью чесать лошадиные хвосты.
Я встал с кровати, на которой валялся, и достал из шкафа свою родную одежду. Потом вышел из палаты и тихонько прошел мимо комнаты, где Арсений с Феликсом, судя по звукам, резались в шахматы. И сбежал бы, но у лестницы был изловлен медсестрой.
- Куда вы? – удивилась она. – Вам гулять рано. Завтра. И переоделись, зачем? Пойдите в библиотеку или в виртуал. Новости посмотрите.
- Я за пару часов обернусь, - начал я сочинять, готовый уже сдаться и пойти смотреть надоевшую тягомотину про растущую напряженность между федерацией и лореянами. – Встреча очень важная, неделю назад договаривался.
- А здесь нельзя встретиться? – удивилась она.
- Нет, простите, но деловая встреча…
- Горе с вами, - заявила она. – Доктору-то отчего не сказали?
- Забыл, - продолжал я изворачиваться. – Стресс, знаете… недавно вспомнил.
- Идите сюда, - она потянула меня в перевязочную, заставила приспустить брюки и помахала над шрамом сканером. – Так и быть, только, когда вернетесь, ко мне загляните, ладно?
Я согласился, слегка ошарашенный. Конечно, ведь человек говорит, что ему очень надо – что же еще? Значит, ему надо, не может же он врать. И кто я после этого?
Я все еще чувствовал себя мерзко, когда у себя на кухне запивал чаем зачерствевший Лешкин хлеб. Раньше у меня тоже случались приступы совести, хотя и не по тому поводу, что я соврал. Или я раньше не врал, незачем было? Ну ладно, лучшее средство от самокопания – работа. Я доел последнее яблоко, с удовольствием предвкушая, как уютно запру двери и разложу краски. Буду слушать, как ветка черемухи скркбкт по окну, и радоваться, что я дома, не в больнице. Буду рассматривать Марион и поправлять то там, то здесь, и в душе снова поднимется волна, как когда только еще задумываешь что-то стоящее, и кажется, что всю вселенную ощущаешь каждым нервом, чтобы собрать нужное на кончике кисти. Надо много света, чтобы донести до зрителя искорку, и неважно, картины ты пишешь или вирты.
А теперь придумали эмпатограф, и кому теперь нужны мои снопы света?
Я действительно разложил краски и долго рассматривал Марион, но работать не смог. Все казалось неправильным, и Марион тоже – от неестественной позы до выражения лица, какого не бывает у спящих. Хоть мои картины и покупают некие любители старины, но на меня при этом смотрят как на шута горохового. Никому эта мазня не нужна, даже мне, на самом-то деле. А что мне нужно - это просто пойти завтра и поставить прививку ИИ. Вот и все.
Я так и задремал, не выключив света, а проснувшись, проснулся резко, будто не спал. И вот тогда испугался. Понятно же, что не просто так лезут в голову все эти мысли. Первую-то дозу ИИ мне наверняка успели ввести. Так что наблюдение врача было не лишним, зря я сбежал. Интересно, что я почувствую, когда дело будет закончено? Радость обновленного тела, желание немедленно совершать? Или совсем не замечу, как меняется мир, а просто займусь настоящей работой, даже не вспомнив про свои картинки?
У меня всегда было живое воображение, и, поверьте, мне стало очень скверно, когда я представил, как орудуют во мне маленькие сволочи. Совсем не обязательно работать непосредственно с мозгом, если человеческий организм – очень тонко и точно сбалансированная химическая среда. Медики на этом собаку съели, это вам не дохленькие гормоны радости начала века.
Очень вовремя Лешка закричал мне через дверь, что меня требуют к телефону. Звонили как раз из больницы.
- Чудесить продолжаете, молодой человек, - узнал я голос лечащего врача. – Как ваш шрам-то хоть, не болит?
- Все в порядке, - ответил я.
- Хорошо, только больше не прыгайте. Сейчас вышлю за вами машину.
- Не надо, - испугался я. – Я прекрасно сам дойду. Доктор, вы все отлично сделали, и прививка уже действует.
- Какая прививка? Я вам ввел антисептический сбор, универсальный. Чтобы вакцину сделать, нужно время… в общем, ждите машину, молодой человек, и перестаньте глупить. Договорились?
Я вышел из административного крыла, злой на себя. Интеллигент паршивый, творческая личность а ля Виктор Банев!
Лешка крутил «солнышко», перелетая с турника на турник; увидев меня, соскочил и подошел.
- Ну что? – спросил я. – Как твой пажеский корпус? Уезжаешь?
- Переезжаю, тут недалеко, - сказал он. – Приняли, Сашка!
- Поздравляю, - сказал я. – Леш, у меня там картина, помнишь, ты смотрел? Можешь ее к себе взять, если я вдруг… уеду срочно?
- Конечно, - заверил он. - Новую работу нашел? Молодец, растешь!
- Да, наверно, - сказал я сумрачно. – Спасибо.
Я все прибрал, сложил вещи, будто в самом деле собирался уехать. Из моих вещей здесь оставались краски и старенький рекордер. Марион тревожно спала, я аккуратно закрыл ее покрывалом. И вышел.
Хорошо, что Лешка обещал присмотреть за Марион.
Я не прошел через ворота, а пробрался через общежитскую студию, через сцену и кулисы – там никого не было в этот час, а вторая дверь выводила на соседнюю улицу. Не знаю, чувствовал ли я облегчение, что до настоящей прививки дело не дошло, скорей не очень в это поверил. Интересуйся я хоть чуть-чуть миром вокруг, а не только своими картинками, знал бы, как действует ИИ.
Не зря же девушки любят молодых – каких там еще? – и политически грамотных.
О девушках я подумал не просто так, в конце квартала мелькнуло облачко каштановых волос, которое я не мог не узнать. Голубой комбинезон. Маринка, как по заказу. На работу.
- Привет, - сказал я. Столкнулись мы как раз у дверей кафе.
- Привет. У тебя все в порядке?
- Да вот, - сказал я. – Убегаю.
- От кого? – Маринка заглянула мне в лицо. – Иди сюда.
Она втянула меня в каморку, где хранились тазы и тряпки, чистенькие, разоцветные, аккуратно сложенные. И мне стало не до веселья, потому что за окном, тоже очень чистым, я увидел электромобиль.
- Саш, ты чего? – спросила Марина удивленно.
- Ничего, просто за мной и правда приехали. Вон, посмотри.
- Где? – совсем удивилась она. – Нет, правда, что с тобой?
- Ну вон же машина, зеленая.
Она не видела и явно не притворялась.
- Ну посмотри же, - повторил я. Так скверно мне никогда еще не было. – Ну вон же эмблема с красным крестом и змеей. Ну смотри же. Ты хотела врачом быть. Разве уже не хочешь?
Маринка явно не могла понять, шучу я так странно или со мной что-то другое.
- Ты опять будешь меня уверять, что моя работа неинтересная? В большой команде, конечно, лучше…
- Не буду, - пообещал я тоскливо. – Марин, при чем здесь ваша команда? Ты говорила, тебе сказали на последнем медосмотре, у тебя хорошие данные, чтобы врачом стать? Что тебе, может быть, предложат переквалифицироваться через пару лет? Ведь это интересно – что-то новое?
Маринка снова уставилась на меня, потом – за окно.
- Ну, стоит машина, - подтвердила она. – Это за тобой? Ты заболел?
- В общем, да, - сказал я.
- Так в чем дело? Поезжай.
- Я не хочу, - сказал я. – Я не хочу, Маринка!
- Тогда чего ты ждешь? – изумилась она. – Уходи скорей!
Она потащила меня за собой, как послушного слона. Через зал, через кухню, через какую-то пристройку. Я не успел опомниться, как уже стоял на улице один. Не успел ни попрощаться, ни опомниться. Только кивок и – все еще – тепло чужой ладони.
Что значит «не хочу» для человека, для которого совпадают «хочу», «могу» и «должен»? Все желания ярки и исполнимы, все сделанное кому-то нужно. Подумать только, от чего я убегаю. Можно ведь и уборщицей работать с наслаждением…
Что я за урод, в самом деле. Лучше бы подумал, что между нами и вправду могло что-то быть, было бы не так тоскливо. А могло бы быть. ИИ наверняка усиливает способность подсознательно оценивать потенциального партнера. Девушки не смотрят так на мужчину, который решительно не подходит им генетически…
Тьфу.
Урод и лечиться не хочу.
Потому что в генетическом здоровье нет ничего плохого, и все, кроме меня, это понимают.
Я не пошел лечиться. Не пошел и туда, куда упорно толкали меня события, а повернул к вокзалу. Я знал, что ехать мне некуда, просто боялся решать. Куда я поеду? К родителям. Ну а потом?
- Почему же вы не дождались машину, Александр Борисович? – произнес голос сзади. – А мы вас ищем.
Мои руки закрутили за спину. Раньше, чем я успел отреагировать.
Открылась дверь машины. Сиденье было удобным, больше меня не держали. Вот как заламывают руки профессионалы. Умело, почти не больно, и не дернешься. Совсем не так, как в наших виртах.
Такое ценное для автора переживание, а мне уже не пригодится.
И уверенность, что до сих пор мне точно не ввели ничего решающего, иначе дождались бы, пока я приду сам, а не высылали специально выученных людей. Смешная радость.
А ведь эти ребята, должно быть, одурели без работы с тех пор, как прививки стали делать в некритичном возрасте. Да разве привитые родители стану возражать против прививки ребенку? Или нет, не может им быть скучно на работе…
Дверь снова открылась, и я вышел самостоятельно. Сам поднялся на седьмой этаж. Но когда медсестра сказала мне, как ни в чем не бывало: в моей палате уже убрали, можете пройти туда, или на обед прямо – я повернул в комнату отдыха. Назло кондуктору: куплю билет, пойду пешком.
Представьте, там снова сидел Феликс. Арсения не было.
- Партию? – предложил он. Кажется, я был невежлив. Феликс смотрел на меня задумчиво, накручивая на палец край своей оранжевой распашонки.
- При всех достоинствах здешней охраны, она немногочисленна, - сказал он наконец. – И обед опять же. Если вы пройдете через лаборатории...
- Что? – удивился я.
- Я говорю, если вы пройдете через нанолаборатории, то скорей всего выйдете свободно.
- А обед? – спросил я тупо.
- Ну, что обед… хотите, скажу, что вы в туалете?
- Спасибо, - сказал я. – Но вряд ли это поможет… надолго.
Он кивнул. И хотел выйти.
- Феликс! – сказал я ему в спину. Он даже вздрогнул. – Вы-то. Вы зачем тут? Вы же эмигрировали, да? Вам не…
- Ну, я-то что… В конце концов, ИИ когда-то и создавали для лечения моей болезни. Прожить месяцы – или двести лет… - Он помолчал и неловко продолжил:
- Кстати, ваш мир довольно приятный на первый взгляд. Мне дед в детстве старинные книжки читал, про Незнайку, так вот… Правда, из больничных стен, наверно, любой мир покажется волшебной страной. Еда в вашей больнице паршивая, но привыкаю…- он замялся и все-таки ушел. Я посидел минутку и тоже поднялся с независимым видом.
Через лабораторию я вышел беспрепятственно. И по городу шел свободно. Шел себе и радовался, что у нас в городе так много узких пешеходных улиц, поворотов, ступеней, сбегающих под мост или под арку – никакая машина не пройдет. Потом вышел на открытое место. Здесь даже леса не было, только поля, и белая дорога, да еще речка блестела перед длинной сплошной стеной, как замковый ров.
Я не выдержал и побежал по дороге рысцой. Дядечка, всегда садившийся на велосипед лишь по необходимости и увлекавшийся едой гораздо больше, чем спортом. Будто решил наверстать упущенное. Я добежал до монументальной двери под большой аркой и только тогда увидел машину, которая ехала по белой дороге с нахальной неторопливостью. И забарабанил по этой двери с ужасом и обидой на свой ужас, и на себя самого, и на свой бок, который ломило.
- Ваше имя, - произнес холодный женский голос. – И не надо ломать дверь, есть же звонок.
- Лазарев Александр Борисович, - произнес я. Дыхание все еще жгло горло.
- Место рождения.
- Екатеринбург, - сказал я.
- Проживали вне уральского округа?
- Нет. Может быть, вы все-таки меня впустите?
- Согласны пройти карантин?
- Да! – заорал я.
Дверь исчезла. Последнее, что я видел снаружи – блестящая река, мост и остановившийся электромобиль, из которого так никто и не вышел.
Полутемный коридор вывел в комнату, сверкающую медицинской белизной.
- Садитесь сюда, - строго сказала женщина в белом.
Медицинские причиндалы на столике поблескивали еще более неприятно, чем мне обычно казалось. Убежал, называется. Судьба наконец-то загнала меня в угол и заявила давешним холодным голосом:
- Рукав поднимите.
Я подчинился молча. Не знаю, почему. Должно быть, устал с ней, с судьбой, спорить.
Мне размотали с руки грубый резиновый жгут и сообщили хладнокровно, что я могу подождать вон в той комнате. Недолго, всего полчаса. Там есть и телевизор, - если, конечно, разрушающая сыворотка не подействует раньше, чем я его включу. Вообще-то она довольно быстро действует. И когда нанотела резко разрушаются, последствия обычно бывают фатальными. Нет, не переживайте, больно не будет, вы вообще ничего не почувствуете, тоже не успеете.
- Что значит – не успею? – спросил я, свирепея. – Могли бы предупредить, по-моему!
- Вы же согласились пройти карантин? Тела передаются с кровью и спермой, поэтому…
Надутый от злости, я молча ушел в указанную комнату. Действительно, сам напросился. Не объяснили про карантин? Так сам спешил. Не нравилось тебе дома - пожалуйста. Мне показалось, руки и ноги у меня холодеют. Что-то ведь мне вводили в больнице, значит, есть что разрушать…Ничего не почувствую, значит? Черт их всех возьми!
Только злость помогла мне пережить очень паршивые десять минут (мне показалось, намного больше). Потом на пороге комнаты возник мой цербер в белом халате.
- Расслабьтесь, - посоветовал цербер заметно оттаявшим голосом. – Уже бы все кончилось. У вас, видно, нейроструктуры не перестраивались. Как это вы сохранились? Я считала, что в вашем округе таких уже нет. Дети еще могут пройти резкую адаптацию, но вы-то не мальчик вроде бы.
Ей действительно было любопытно. Я зловредно хмыкнул в ответ.
Мне снилось, что я заперт на острове. Проснувшись, я вспомнил: то, что я раньше считал островом – на самом деле часть большого мира. Такие карантинные посты создавались в каждом из округов, где был разрешен Эксперимент. А остров – это как раз то, где я жил до сих пор, прекрасный остров, где сбываются все желания и исполняются мечты.
Кусок большого мира мне прекрасным не показался. Запомнилась грязь, мусор в урнах и не только в урнах, двигатели внутреннего сгорания в удивительном для замкнутой территории количестве. Запомнился напиток под названием кофе из столовой, где мы ужинали с моим провожатым. У меня был провожатый, по фамилии Бурков, работник эмигрантской службы, и еще примазавшийся к нему в качестве добровольного помощника парень, которого мне забыли представить. Я имел право на бесплатную комнату – на одни сутки, на питание на энную сумму и по истечении суток – на бесплатный полет на дирижабле в один из пяти городов на выбор.
Мы вместе поужинали в гостиничном кафе. Попробовав кетчуп и изучив этикетку, я удивился, что Феликс ругал нашу больничную еду. Мой провожатый полюбовался на выражение моей физиономии, затем сжалился и принес мне сок, немного похожий на настоящий. Парень откровенно развлекался. Я был зрелищем, которым не мог насладиться сам.
- Это кто, твой новый подчиненный? – спросил парень бесцеремонно.
- Клиент, - строго сказал Бурков. - Иммигрант.
- Я и не знал, что грядет иммигрант.
- Я тоже, - еще суше сказал Бурков.
- Тогда как? – обрадовался парень. – Бежал? И что? Стреляли?
- Прекрати.
- Не стреляли? Гуманисты, - оценил парень. – Тогда чего бежал?
- Да так, - сказал я. – С жиру бесился.
Они дружно уставились на мой животик. Бурков мог бы и не смотреть, у самого жиру нисколько не меньше.
Бурков отвел взгляд и уведомил меня, что в течении суток я свободно могу вернуться. Потом – только на общих основаниях, как гражданин Западной России, но получить разрешение на выезд в Уральский округ я вряд ли смогу, в ближайшие несколько лет – точно. Желающих много.
- А желающих выехать много? – спросил я.
- Вы первый за последние пятнадцать лет, - уточнил Бурков.
- А правда, у вас телевидения нет? - опять влез парень в натянутую паузу.
- Уймись!
- А правда, от вас даже потом не пахнет?
- Можешь сам понюхать, - разрешил я. Парень фыркнул в коктейль под названием «кола».
Мы долго еще сидели. Мои собеседники перешли на пиво; я тоже попробовал, не ощутив важности приобщения к моменту. Разговор стал свободнее. Говорили о способах влиять на толпу, о технических приспособлениях для промывания мозгов. О природе человека, которая делает нас восприимчивыми к любой идеологии. Бурков все еще распространялся о тонкостях нейролингвистического программирования, когда я, измученный избытком впечатлений, удалился в свой номер.
Итак, я проснулся и восстановил момент. Момент был так себе, полный нежелания думать о том, что будет дальше, с оттенком нерешительности (сутки еще не истекли) и удивления перед собственной прытью. Комната, в которой было слишком много мебели, слишком много электроприборов, слишком много незнакомых запахов, напомнила о том, что за все это великолепие скоро придется платить мне самому. Там, куда меня отвезут, не будет бесплатных общежитий и привокзальных кафе, и работать в виртбизнесе мне уже вряд ли придется. Это мне тоже вчера доходчиво объяснили.
«Вы так дрались за свободу, и вот она ваша. Ешьте ее, о волки!»
Чаще всего выбор, который мы делаем, - лишь видимость. И эта видимость для нас слишком много значит. Я крепко держал в зубах свою свободу и никому не собирался ее отдавать.
В моей комнате был персональный терминал информсети. Я искал новости минут десять, когда нашел, даже загордился – подумаешь, не такой уж этот мир и чужой. И сразу забыл о своем достижении, прочитав несколько строчек.
Лория в одностороннем порядке разрывала договор с Федерацией Солнечной системы. Чрезвычайное положение… заявление президента… так, вот, почти в конце: начинается формирование подразделений из населения Уральского округа, Сучжоу и острова Мадагаскар.
В общем, не так уж и потрясающе. Любой политически грамотный бы даже не удивился.
И теперь неважно, стремился я к свободе, когда удирал, или просто боялся того, что со мной сделают.
Я уже шел к зданию эмигрантской службы, от гостиницы через площадь и еще два квартала – совсем рядом, тут все было рядом. Все было тихо и спокойно в коридорах, и Буркова я быстро разыскал – тот занимался какой-то бумажной волокитой. Я сказал:
- Я использую свое право вернуться в течение суток.
Он внимательно посмотрел на меня. И ответил непонятным голосом:
- У вас больше нет такого права.
Как это нет? Сутки не кончились. И чего ради так на меня смотреть? Можно отсидеться в Западной России и не войти в первый заслон, - вряд ли долго, но можно. Можно вернуться и пробыть оставшееся время с людьми, с которыми работал, учился в школе, которые тебя вырастили и выпестовали… безусловно, отца мобилизуют. Маму вряд ли, Колька еще маленький. Неважно, какая программа гонит людей выступить за наш голубой шарик, за дом детства и мандарины под елкой, за соседку по парте. Если эта программа ускользнула-таки от внимания санитарного кордона, эту ошибку еще можно исправить. Ну, а мои страхи и нежелания…это теперь, вероятно, ненадолго.
- Ты новости не смотрел, - сказал утвердительно Бурков.
- Как раз смотрел.
- Значит, не видел. Объявлена общая мобилизация. Всех, находящихся на территории представительства, отзывают в Пермь. А дальше уж по базам… Хотя тебя-то, наверно, пошлют к уральцам. У вас же, я слышал, эксперименты проводились по адаптации и рефлексам, нельзя же тебя на пушечное мясо…
Все верно. Их нельзя, всех людей, с которыми я жил. Это великолепные воины с идеальной обучаемостью, с нечеловеческой реакцией. И идеальные камикадзе и разведчики-ниндзя, умеющие приспособиться к чужой среде. Ну, может, не к любой, а к лореянской уж точно.
- Не участвовал я ни в программах адаптации, - сказал я Буркову. – И в фаэрбол не играл. И дабур не жрал. Так что все в порядке. Ладно, что я должен делать?
- В общем, все как раньше. Дилижанс в пятнадцать ноль ноль.
Бурков невозмутимо кивнул мне, не переставая выгребать из стола бумажки.
Все-таки хорошо, когда не нужно выбирать.
|
Рассказ открыт для комментариев