Придёт ночь. Качнут огромными хвойными лапами ели, откликнутся совы, зашуршат в первозданном хороводе мыши и ветер коснётся фиолетовых колоколов на кончиках стеблей. Дикая кошка пробежит по дороге, идущей с юга на север, другая промелькнёт по дороге, тянущейся с запада на восток, заметят друг друга, глянут с опаской и нырнут в густой подлесок.
К полуночи выкатит луна; заглянет в окна дома, что стоит на пересечении двух дорог, блеклая дорожка протянется к двери, подымится по стене, перечеркнёт треугольную крышу. В окна ворвётся ветер, кинется в гостиную, задует свечи и комната погрузится во тьму. Погаснет свет на кухне и в спальне. Раздастся скрип половиц, отзовутся ступени, зазвучит каплями вода, бултыхание кисточек в банке.
И раздастся стук в дверь.
Катрина стояла на пороге. За её спиной топтался вымотанный конь, тряс головой и тревожно смотрел на дорогу. Женщина ударила в кованную дверь и, когда гул отзвучал в недрах дома, стала ждать.
Прошла минута, другая, но дверь не спешила открываться; Катрина собралась стучать ещё раз, как вдруг зажёгся свет в прихожей, дверь очертилась тонким оранжевым контуром, распахнулась, и на пороге показался мужчина. Он был одет в потрёпанный халат, из тех, что перестали носить в предыдущем веке, и коричневые охотничьи брюки; его тёмно-русые волосы спадали до плеч, а на лбу были стянуты кожаным ремешком.
Окинув женщину взглядом, он сказал:
– Добрая ночь.
– Добрая, – эхом откликнулась Катрина.
Она была молодая, рыжая и с лёгким налётом веснушек. Её дорогое платье было потрёпано и местами изорвано в дороге.
– Простите за беспокойство в столь позднее время, – выдохнула она. – Я хотела просить вас о ночлеге. Мой конь без сил. А ночевать в лесу, под открытым небом, опасно.
Отступив на полшага, мужчина сделал приглашающий жест.
– Мой дом в вашем безоговорочном распоряжении.
Женщина вошла и, оказавшись в просторной прихожей, вдохнула запах старого уютного дома.
– Меня зовут Катрина, – представилась она.
– Хаарт, – ответил мужчина.
Под скрип ступеней, они поднялись на второй этаж, неспешно прошли по коридору и остановились напротив грубой дубовой двери. Хаарт вошёл, обвёл комнату руками, зажёг свечи возле одной стены, затем возле другой и распахнул окно.
– Располагайтесь.
Луна заглянула в комнату, ветер колыхнул пламя свечей, растрепал волосы гостье, и пошёл бродить по коридору.
К ужину Хаарт ждал Катрину в гостиной. Одну из стен занимал камин, выложенный из белого кирпича с затейливым узором на чугунной оградке; перед ним лежал редкой выделки ковёр, стояли два обшитых махровой тканью кресла, а в центре комнаты – дубовый стол без скатерти.
На столе кругом располагались свечи, отчего по стенам ползли огромные косматые тени. Оказавшись в темноте, Катрина на мгновение ослепла, замерла, давай глазам привыкнуть, и опустилась в кресло. Хаарт отметил про себя, как она сидит, как держит руки, едва касаясь ладонями стола; запечатлел в памяти царапину на её щеке, острый прямой нос и чуть вздёрнутый подборок.
Преодолев смущение, Катрина взяла тяжёлую вилку. Еда оказалась совсем не той, к которой она привыкла – грубая мужская пища; но после трёх дней пути Катрина была благодарна и этому.
– Кто вам готовит? – спросила она, когда молчание стало угнетать.
Хаарт на мгновение задумался и пожал плечами.
– Никто. Я готовлю сам.
– Вы живёте один? В этой глуши? – удивилась Катрина
Хаарт не ответил; откупорил тёмную бутыль вина и наполнил собственный бокал; минута прошла в тишине, и было слышно, как шуршат мыши в подполе.
– Простите, – виновато сказала Катрина. – Было не вежливо с моей стороны называть это место глушью.
– Отчего же, – доброжелательно ответил Хаарт. – Это и есть сама настоящая глушь. Я потому здесь и поселился.
– Чем вы занимаетесь?
– Я художник.
Катрина взглянула на его строгое, словно точёное, лицо и решила, что Хаарт вполне мог сойти за творческого аристократа, если бы не тот дикий растрёпанный вид, в котором он предстал перед ней.
– И что же вы рисуете?
– Людей, – ответил Хаарт. – Портреты.
– Неужели? – Катрина с сомнением посмотрела на него. – У кого вы учились?
– Его имя ничего вам не скажет, он был таким же отшельником, как и я. Вернее сказать, это я стал нелюдимым художником, вслед за ним. А вы? Что вы делаете столь поздно ночью одна в дороге?
Катрина не ответила. Хаарт смотрел, как она ест, как поправляет прядь волос, падающую на тонко очерченное лицо; как уловив его взгляд, смущённо отворачивается.
– Я ищу одного человека, – нехотя ответила Катрина.
Поднялась, словно порываясь уйти, но вдруг замерла и пристально посмотрела на стены; то, что раньше казалось ей коврами, внезапно предстало чем-то совсем иным.
– Что это? – спросила она.
– Мои работы.
Катрина подошла вплотную и разглядела лица; десятки, сотни лиц смотрели на неё. Горящие глаза молодого скитальца; уставшие, прожившие длинную жизнь, глаза старухи; закрытые густой чёлкой очи красавицы, обрамлённый длинными тёмными ресницами; молодая девушка с короткой мальчишечьей стрижкой; грузный мужчина со вторым подбородком и крошками в уголках рта. Глаза, брови, скулы. Лица. Длинные ряды портретов.
– Кто все эти люди? – зачарованно спросила Катрина. – Кто они?
Хаарт поднёс свечу, и Катрина разглядела каждый волосок на голове старика с серебряной цепочкой на шее.
– Мои гости, – ответил Хаарт. – Все они когда-то останавливались на ночлег в этом доме.
Катрина вздрогнула и обернулась.
– А что с ними случалось потом?
– Если вы переживаете об их дальнейшей участи, то спешу вас утешить – я не людоед. Проведя ночь, они отправлялись дальше, каждый своей дорогой.
Катрина зачарованно двинулась вдоль стены, жадно всматриваясь в каждый портрет, каждую линию, каждую деталь; и вдруг замерла, лицом к лицу с изображением молодого статного мужчины.
– Что-то случилось? – насторожился Хаарт.
– Ничего, – ответила Катрина.
Она смотрела тревожно, закусив нижнюю губу, и Хаарт ощутил, что хочет нарисовать Катрину именно такой; в профиль, чарующую, с застывшим на лице изумлением и лёгкой печатью тревоги.
– Это тот, кого я ищу, – произнесла она.
– Жених?
– Младший брат.
Придёт утро. Подымутся травы, и ели станут изумрудные, словно живые; в сырой земле появятся следы заячьих лап; по дороге с юга на север проскачет ворона, с мокрыми от росы крыльями, по дороге с запада на восток ветер погонит жёлтые листья, подымет в воздух и бросит затейливым узором.
Проснётся дом, скрипнут ступени, откликнутся окна; сквозняк пройдёт по гостиной, заглянет в коридор и на кухню. Палые листья зашуршат по крыше, подкрадутся к краю и попадают в траву. Тихо-тихо, словно боясь разбудить хозяина, дом заживёт собственной жизнью.
Хаарт проснулся ранним утром; поднялся с кровати, рассеяно зевнул и стал одеваться. Спустившись в гостиную, он первым делом расставил стулья, протёр стол, сел и долго водил кончиком ложки по сырым дубовым доскам. В распахнутое окно повеяло полынью, Хаарт едва заметно улыбнулся и сделал глубокий вдох. Набрав в котелок воды, поставил её греться; зашипели капли, сорвавшиеся в его рук, пламя вздрогнуло и лизнуло дно котелка.
Поглощённый мыслями, Хаарт не сразу заметил, что гостья успела проснуться и спустилась в гостиную. На ней было свежее платье, куда менее броское, сочного каштанового цвета; в нём Катрина стала похожа на прилежную жену не богатого, но вполне преуспевающего купца. Хаарт окинул её взглядом, желая запомнить каждую деталь; ему предстояло рисовать Катрину в полный рост, и в новом свете она нравилась ему куда больше.
– Я уезжаю, – коротко сказала женщина.
– Буду рад приютить вас снова, – ответил хозяин.
Катрина отчего-то вздрогнула; её лицо приняло обиженное выражение.
– Вы даже не спросите, какую дорогу я выберу?
Хаарт пожал плечами.
– Разве это имеет значение?
– Если бы вас интересовало хоть что-то кроме ваших портретов, я бы сейчас знала где искать брата. Хотя бы из вежливости могли спросить.
– Хорошо, – примирительно ответил Хаарт. – В каком же направлении вы собираетесь уехать?
– На север.
Придёт вечер. Солнце перевалит за горизонт, ткнётся в острые навершия елей и станет медленно погружаться под землю. Пройдёт дождь; после него небо сделается синим с янтарными вкраплениями звёзд. Три крупных звезды вспыхнут на севере, две на юге и бесчисленное множество млечным путём проляжет с запада на восток.
Зажгутся свечи в гостиной, вспыхнет камин, скрипнет старое кресло и ляжет в руки холст. Графит коснётся белого листа, прочертит первые линии; качнётся пламя свечей, потянутся тени по полу и распахнутся на листе глаза. Тонкий стержень очертит прядь волос, закушенную верхнюю губу и обиду вперемешку с тревогой на растерянном женском лице.
Ночью, под пристальным вниманием сотен портретов, Хаарту казалось, что их глаза живые, что они смотрят так, словно желают что-то сказать. Как будто не успели поблагодарить его, дотянуться в последний раз, коснуться на прощание.
Раздался стук в дверь, Хаарт встрепенулся и пошёл открывать; на пороге стояла Катрина, растрёпанная и уставшая. Ни слова не говоря, Хаарт впустил её, принял плащ; повесив его в прихожей, проводил Катрину в гостиную, усадил вблизи камина и поднёс бокал вина. Катрина куталась в тёплый плед, пила вино маленькими глотками и не сводила глаз с огня.
– Вы знали, что так будет? – спросила она, не оборачиваясь.
Языки огня исполняли затейливый танец, слетались и расходились, чтобы сойтись снова и снова.
– Я ехала на север, никуда не сворачивая, с утра и до самого вечера, но вернулась обратно, к этому дому, – произнесла Катина. – Опять с юга.
Хаарт протянул руки к камину, раскрыл ладони и подставил их пламени.
– В этом мире порой случаются вещи, на первый взгляд невероятные.
– И всё-таки вы знали заранее, что будет именно так.
– Почему вы так думаете?
Катрина подошла к портрету брата и увидела рядом свой собственный; коснулась нарисованной пряди волос, провела пальцем по царапине на щеке.
– Вы сказали, что не откажете приютить меня ещё раз.
– Я лишь предположил, что вы с обретённым братом будете возвращаться той же дорогой. Ничего более.
– В самом деле? – рассеяно ответила Катрина.
Ещё раз посмотрела на свой портрет и на брата; перевела взгляд на женщину с маленьким ребёнком на руках и стала рассматривать портрет за портретом.
– Вы замечательно рисуете, – сказала она. – Я воспитывалась в семье аристократа, в детстве нас учили ценить искусство. У вас на удивление хорошо получается.
– Спасибо, – ответил Хаарт.
Наступила тишина, и было слышно, как капает вода с крыши. Катрина шла вдоль стены, не оборачиваясь, и молчала; смотрела на портреты, касалась некоторых рукой, бережно, словно боясь потревожить.
– Что будет, если я поеду на запад? – спросила она.
В окна ворвался ветер, пронёсся под потолком и, качнув портреты, скрылся в коридоре; свечи затрепыхались и угасли.
– Если вы поедете на запад…
– Молчите! – она поднесла палец к губам.
Отправляясь ко сну Хаарт решил проведать гостью; постоял в раздумьях под дверью и, уловив едва различимый шорох, постучал. Ответа не было. Хаарт с осторожностью толкнул дверь, та скрипнула и отворилась; окинув взглядом комнату, лунную дорожку на ковре и старые седые доски, из которых был сложен пол, он вошёл.
Катрина сидела у окна и неотрывно смотрела вдаль.
– Почему всё так глупо? – спросила она, не оборачиваясь.
Хаарт не ответил; Катрина вздохнула, откинула прядь волос и продолжила.
– Он с детства был своенравным. Обижался по пустякам, мог бежать из дома, но всякий раз возвращался. У нас была сложная семья. Отец аристократ, которому не было до нас дела, и покорная мать, тихая и больная. Мы с детства оказались предоставлены сами себе. Вместе сбегали с уроков, вместе воровали яблоки и ездили под видом бродяжек на ярмарку. Вместе терпели наказание.
Катрина посмотрела на свои руки, на тонкие изящные пальцы.
– Мать умерла, когда нам не было десяти лет. Отец чаще был занят вопросами торговли, чем собственными детьми, но когда дети выросли, встал вопрос о наследстве. Отец вёл пагубный образ жизни, часто пил, болел, а в довершение ко всему получил ранение на дуэли. Оно стало последней каплей.
– Разве по закону наследство не переходит к старшему сыну? – удивился Хаарт.
– В том-то и дело, что переходит. Мы с детства были уверены, что наследником станет брат. Ни один близкий семье человек не сомневался, что после смерти отца он будет хозяином родового поместья. Однако вышло иначе. Однажды они разругались настолько, что отец переписал наследство на меня. Переписал и умер. А брат, узнав об этом, сел на коня и уехал.
Жалобно скрипнули ставни, не выдержав порыва ветра, и ледяное дыхание ворвалось в комнату, коснулось Катрины, растрепало ей волосы и дунуло в лицо Хаарту. Тот кинулся закрыть окно, а Катрина, будто не заметив, продолжала:
– Ведь я собиралась отдать всё ему, зачем мне это наследство? Он был прирождённый правитель. Без малого неделю заняли похороны; я хотела кинуть вслед за ним сразу, но меня не пустили – дань памяти умершему. Когда же я освободилась, брата и след простыл.
Хаарт проснулся поздно; распахнул окна, взял холст и спустился в гостиную. Вытащил из запасов кулёк с корицей и, отсыпав горсть на стол, стал ждать, когда аромат заполнит комнату.
Солнце заглядывало в окна, выходящие на восток, ели принялись скрести лапами в окна, смотрящие на запад. С севера показалась воронья стая, описала круг и повернула к югу, откуда тянуло теплом.
Хаарт зевнул, окинул взглядом чистый, по снежному белый, холст и отложил его в сторону. Обернулся на лестницу и принялся ждать; гостья не шла к завтраку. Прождав некоторое время, Хаарт подумал пригласить её. Скрипнула лестница под его ногами, отозвались ставни, и дом постепенно наполнился звуками. Хаарт вошёл в комнату, но та оказалась пуста; аккуратно застеленная кровать, распахнутые окна и записка:
«Я еду на запад».
Хаарт сидел у огня и вспоминал Катрину; каждую деталь, каждый жест. Холст лежал у него на коленях, тонкий графитовый стержень парил над поверхность, не касаясь её, выводя невидимые линии, и от этого незримого рисунка на лице художника иногда рождалась лёгкая, едва ощутимая улыбка.
Хаарт воображал свою гостью, будто живую; вот она подымает вилку, неожиданно грубую и тяжёлую; вот опускается в кресло, поправляет прядь волос и смотрит хмуро, исподлобья. Графит бережно коснулся холста, провёл первую линию; портрет в полный рост следовало исполнить с предельной тщательностью, чтобы самый требовательный глаз не смог найти изъяна. Хаарт ловил тончайшие воспоминания, и под его рукой возникала женщина; молодая, рыжая с длинными растрёпанными волосами. Катрина стояла, опустив руку на холку коня, и было видно, что она готовится прыгнуть в седло.
Придёт ночь. Вздохнёт с облегчением дом, погружаясь дремоту, погаснут окна на кухне и в спальне; лишь в гостиной останется гореть свет. Вкатит луна, покажется одним своим рогом над деревьями, затем выглянет до середины и, наконец, окончательно утвердится на небосклоне. Засветится мертвенным ледяным светом, от которого в лесу сделается глухо и таинственно, и двинется по положенному пути.
Катрина вернулась с востока.
Хаарт вышел навстречу, помог ей спуститься с коня и, придерживая за плечи, проводил в гостиную. Катрина сидела у огня и грела руки, так, словно замёрзла; словно в этом доме ей вдруг сделалось неуютно. Жалким опустошённым взглядом она смотрела в огонь; откинула прядь рыжих волос, вздрогнула и обняла себя за плечи.
– Мне страшно, – сказала Катрина спустя минуты молчания.
Затрепыхался огонь, потянулся ей навстречу, желая согреть; ожил дом, захлопнулись окна, сквозняк заметался, вскинулся и утих. Луна участливо заглянула в гостиную и бережно коснулась её своим призрачным светом.
– Нет причин бояться, – тихо, словно опасаясь спугнуть, ответил Хаарт.
– Есть, – прошептала Катрина. – Я заперта; замурована в этом проклятом месте, на пересечении двух дорог.
Хаарт кинул поленьев в камин, налил вина и протянул бокал Катрине. Женщина послушно зажала его в руках, не сделав ни единого глотка.
– Я не смогу жить птичкой в клетке. Замурованной, словно…
Хаарт молчал; смотрел на Катрину и старался запечатлеть в памяти каждую её деталь, каждое слово, каждую интонацию; испуганный взгляд, кисти рук, нервно сжимающие плед.
– Хаарт, пожалуйста, ответьте, – попросила Катрина, обернувшись к нему. – Только честно.
Её лицо на мгновение приобрело безразличное выражение, блики огня задрожали лбу и щеках.
– Отсюда есть выход? Дорога, ведущая обратно.
Хаарт посмотрел на ряды портретов, застывших на стенах, на луну, глядящую в окно и Катрину, рыжую, растерянную и напуганную. Внезапно его наполнила жалость к этой женщине; но он обещал ответить честно.
– Нет.
Катрина вздрогнула, в глубине её глаз искорками заплясало отчаянье. Стараясь быть как можно мягче, Хаарт потянулся навстречу, желая согреть, успокоить, но Катрина вскочила и метнулась к двери, ведущей наружу.
– Все эти люди, – она указала на портреты. – Вы говорили, что с ними всё в порядке.
– С ними всё в порядке, – откликнулся Хаарт.
Привстал и осторожно сделал шаг навстречу; Катрина отступила дальше. В окна задул ветер, затрепыхалось пламя свечей, дрогнуло, потянулось в сторону, словно хотело бежать. Поползли тени по стенам, портреты сделались суровыми, и под их взглядами Катрине стало по-настоящему страшно.
– Вы говорили, каждый уехал своей дорогой.
Её лицо внезапно обрело неприсущую ему ранее белизну и оттого стало похоже на портрет.
– Но дороги нет! Дороги обратно не существует!
Ветер изо всех сил рванул окна, портреты накренились и потемнели. Катрина вздрогнула, отступила на шаг, другой и, потеряв самообладание, бросилась наружу. Оказавшись в прихожей, глухо ударилась в дверь; отскочила, дёрнула её на себя.
Лунный глаз на чёрном дрожащем небосводе, холодная мокрая трава и длинные жадные лапы елей. Дорога с юга на север, дорога с запада на восток.
Катрина кинулась на юг; туда, где был её дом. Хаарт догнал её у самой дороги, сбил с ног и повалил на землю. Лёжа на траве и ощущая солоноватый привкус на губах, Катрина вдруг почувствовала себя смертельно уставшей; последние силы покидали её.
– Отпустите меня, – попросила она. – Пожалуйста. Выпустите отсюда. Я не хочу, не стану жить взаперти.
Хаарт дёрнулся, словно от пощёчины; склонился над Катриной, бережно поднял её с земли и с большой осторожностью прижал к себе.
– Глупая, – сказал он. – Какая же ты глупенькая. Я не людоед, правда. Я просто художник.
Катрина поднялась поздно ночью, сквозь сон ей почудился шорох за дверью; села на кровати, откинула одеяло и прислушалась. В окна светила луна, лунная дорожка шла по одеялу, заползала на стены и там обрывалась. Катрина отыскала свечу, но не нашла чем её зажечь; одолев сомнения, осторожно, стараясь не проронить ни звука, приотворила дверь и скользнула в тёмный коридор.
Дойдя до лестницы, она стала спускаться; ступени жалобно скрипнули под её ногами, Катрина на мгновение обмерла и чуть было не кинулась обратно, но осмелела и продолжила спуск. На первом этаже царила прохлада; остывший камин и свечи на столе – потухшие и безжизненные. Затворенные окна, запертая дверь в прихожую, на кухню и ещё одна, очерченная светом. Катрина лишь догадывалась, куда она может вести.
Подкравшись на цыпочках, Катрина с опаской потянула дверь на себя, заглянула в образовавшийся просвет и увидела Хаарта. Он стоял у самой стены и заворожено касался кистью чего-то невидимого и оттого манящего; отходил на шаг и, окинув взглядом, подходил снова.
Катрина подалась вперёд, в надежде увидеть больше; скрипнула дверь, Хаарт вздрогнул и обернулся. Заметил гостью, растерянную и виноватую, готовую испуганно броситься обратно и, улыбнувшись, сделал приглашающий жест.
Катрина вошла, окинула комнату взглядом; старинное резное кресло, мольберты, листы чистой бумаги, раскиданные на столе, краски, кисти и банки.
– По всем традициям, вам не положено здесь находиться, – сказал Хаарт. – Но раз уж так вышло.
Он поднёс Катрине кресло; женщина торопливо села и, наконец, осмелилась поднять взгляд на ту стену. Увиденное поразило её; огромная картина, высотой от самого пола и до потолка. Южный хвойный лес, стройные сосны, оканчивающиеся янтарными еловыми шапками; выгоревший песчаный склон, подымающийся и резко уходящий в обрыв, а на горизонте пепельно-синяя лента моря.
Вдоль побережья тянулась дорога; возле огромного, похожего на черепаху, камня была нарисована стройная фигурка с длинными рыжими волосами, изящными чертами лица, одетая в неброское, каштанового цвета, платье. Рука её лежала на холке угольно-чёрного коня.
Катрина встала и, боясь сделать неверное движение, подошла ближе.
– Кто это? – вырвалось у неё.
Хаарт протянул руку и бережно коснулся кистью той, что была на картине.
– Осталось совсем немного, – произнёс он. – Ещё чуть-чуть.
Катрина хотела ответить, но голос внезапно перестал повиноваться ей. Она испугалась и в то же время осталась спокойна; её губ коснулся ветер, принеся аромат моря; ладонь ощутила жар, исходящий от конского крупа.
Хаарт исполнял последний аккорд; обращался взглядом к Катрине, с большой осторожностью переводил его на фигурку; с каждым касанием кисти Катрина чувствовала, будто тает, растворяется в чём-то пугающем, необъятном и в то же время единственно верном.
Собравшись с последними силами, она спросила:
– Зачем?
– Другой дороги нет, – через силу ответил Хаарт. – Проклятое место. Перекрестье, пересечение двух дорог.
– Мой брат тоже? Там?
– Да. Все они…
Хаарт обернулся и увидел, что комната пуста; отошёл на шаг, выронил кисть, постоял с остекленевшим взглядом, пока фигурка вскакивала в седло; и упал без сил, как падал всякий раз, выпустив гостя на свободу.
Белый конь мелькал меж устремлённых к небу сосен, пыль от копыт поднималась вверх, опадала и скоро на картине остались лишь песчаный берег, море, сосны и тонкая дорожка следов.
Придёт ночь. Качнут огромными хвойными лапами ели, откликнутся совы, зашуршат в первозданном хороводе мыши и ветер коснётся фиолетовых колоколов на кончиках стеблей. Дикая кошка пробежит по дороге, идущей с юга на север, другая промелькнёт по дороге, тянущейся с запада на восток, заметят друг друга, глянут с опаской и нырнут в густой подлесок.
К полуночи выкатит луна; заглянет в окна дома, что стоит на пересечении двух дорог, блеклая дорожка протянется к двери, подымится по стене, перечеркнёт треугольную крышу. В окна ворвётся ветер, кинется в гостиную, задует свечи и комната погрузится во тьму. Погаснет свет на кухне и в спальне. Раздастся скрип половиц, отзовутся ступени, зазвучит каплями вода, бултыхание кисточек в банке.
И раздастся стук в дверь.
|
Рассказ открыт для комментариев