Троллейбус

    Мне двадцать. Я молод, здоров и не дурак. Стою, жду троллейбус.
    Утро нынче какое-то неприятное: ноль градусов, тает снег, и дует холодный ветер. Много народу вокруг; все спешат на работу. И я спешу, сегодня мой первый рабочий день.
    Дембель я отгулял, втянулся в гражданские будни, на работу взяли. С хорошей девушкой, вот, познакомился… Жизнь налаживается. Если бы не ветер этот, если бы не худые, промокшие ботинки, то она вообще была бы прекрасна.
    Это я так, к слову. Холод и сырость после армии ненавижу, здесь ещё…
    Да ерунда всё это! Вон, троллейбус идёт.
    Ползущий в снежной серой жиже общественный транспорт, место которому в музее, не иначе, впечатляет. Колорита добавляет вымазанное грязно-синим небо и дома, в беспорядке торчащие вокруг. А облезлые веники? Да это деревья! Хорошо весною в городе, только сердце что-то не радуется.
    Толпа оживляется. Я, вцепившись озябшими пальцами в оранжевый пакет с бутербродами, подчиняюсь её воле. Оглядываюсь. Людям нет числа! Столько жителей нет в городе! Страшновато как-то становится, троллейбус такой маленький. И я маленький, а толпа большая.
    Двигаюсь к проезжей части. Двигают.
    Странно, но я не могу различить лиц идущих рядом граждан, все какие-то одинаковые. Кто-то толкает в спину, поскуливая от нетерпения, кто-то рычит, кто-то выражается, но все они на одно лицо! Одно сосредоточенное, серое, как цемент, лицо.
    Людская лавина упирается в борт троллейбуса. Сквозь мутные стёкла вижу испуганное лицо молоденькой кондукторши. Двери со скрежетом открываются, и толпа начинает со стоном впихивать себя внутрь салона.
    Меня сдавливает со всех сторон, становится трудно дышать. Пакет, пакет! Дёргаю, полиэтилен рвётся, бутерброды шлёпаются в снег. Мужик впереди яростно работает локтями. Нельзя же так…
    Крики, ругань.
    Хочется заорать. Не ору. Молчу и напрягаюсь что есть сил, чтобы не сломали рёбра. Люди, да что ж вы…
    Это невозможно, но я в салоне. Совершенно непонятно, как в столь небольшом объёме умещается такое количество людей.
    Носком правой ноги чувствую пол, левая на весу. До поручней далеко, не дотянуться, но это не важно, прижали так, что не шелохнёшься. Спина изогнута в невероятном положении, начинают неметь мышцы. Прямо в лицо сивушным перегаром сопит небритый мужчина с похмельным взглядом. Отворачиваюсь и задерживаю дыхание. «Господи, дай мне сил!» говорю про себя впервые в жизни. Смущаюсь. Странно, опять же. Даже умирая на последних километрах марш-броска, не думал о таких глупостях. Была лишь злость и воля к жизни, которые тащили к финишу. Здесь…
    Пытаясь устроиться удобнее, начинаю извиваться. Устраиваюсь и вижу забрызганное грязным снегом заднее стекло. Что там за ним, видно плохо. Машины, машины, машины. И удаляющийся от меня, сворачивающийся в точку, застывающий в памяти калейдоскопом всевозможных картинок мир. Штрихи дорожной разметки бегут прочь, истончаются и рвутся, оставаясь где-то в прошлом.
     
    Еду в троллейбусе с работы. Мне тридцать пять, я пока ещё жив и никогда не признаюсь себе, что отупел до крайности.
    Мне нравится моя работа. Платят хорошо, хоть и приходится работать по двенадцать часов в сутки.
    Нравится…
    Осточертел этот труд! Но зарплата…
    Я не ношу оранжевый пакет с бутербродами, я не обедаю, я экономлю. Плевать! За то на Новый Год всё сальдо пропью от души. Эх, не долго осталось!
    Сейчас домой. К жене, к детишкам.
    Осточертело всё!
    Троглодиты…
    Еду. Троллейбус трещит по швам, но тащится по Проспекту Энтузиастов. Моё место на площадке возле дверного проёма. Попробуйте сдвинуть! Шиш! Стою, изредка кого-то отталкиваю, пялюсь в окно.
    А там… Жизнь! Такие офигенные тачки, такие обалденные тёлки на рекламных щитах! Смотрю на них и будто мультик вижу про красивую и безбедную жизнь.
    Эх, мне бы так. Вот на таком же «мерсе», вот с таким же телефоном, вот с такой же девицей, вот на таком же Лазурном берегу.
    Эх, тоска. Огорчение одно. Жизнь моя... В троллейбусе не продохнуть, всё лезут и лезут. Куда лезут? Идиоты.
    Бабки эти… Куда они едут? Чего им дома не сидится? Лезут и кидаются скопом на кондуктора с криками: у меня проездной, вы не имеете права!
    Школьники совсем оборзели: стоят и матерятся в салоне. Убил бы! Одеваются, как обезьяны.
    Тупые! Все кругом тупые! Тунеядцы, алкаши, наркоманы и… и… Уроооды!
    Эх, всё профукали! Всё продали! Ведь была жизнь! Все иностранцы молчали в трубочку, все остальные и вякнуть не могли. Ракетами их всех закидать, всего и делов! Нет же, цацкаемся с ними, заигрываем. Тьфу! Срам, ей богу.
    Эх…
    На нервной почве, возникают предпосылки к диарее. В животе бурлит.
    Сгущаются сумерки, и кажется мне, что пролетают мимо еле заметные на заднем плане поля, поля, поля. Бескрайние поля, леса, степи…
     
    Мне шестьдесят, и я давно не помню, на работу еду, или домой. Есть ли люди глупее меня, есть ли умнее? Безразлично.
    Еду в троллейбусе, доживающем свои последние километры. Моё место в левом ряду сидений, у окошка. За стеклом чернота, не видно ничего кроме каких-то огней, в беспорядке разбросанных тут и там.
    Здесь удобно, потому как ехать мне далеко. Утром на остановку я выхожу раньше всех и, не спеша, занимаю своё законное место. В салоне по обыкновению своему возникают конфликты и давка, но я уже привык не обращать на это внимания. На коленях аккуратная сумка с «молнией», в ней термос. Это для супа. А как же? На обед обязательно горячее и жидкое.
    Смотрю в окно. Моё отражение смотрит на меня. Взгляд у него грустный. Пустой какой-то, но с налётом некой отчаянной весёлости. Я улыбаюсь своему отражению, я так одинок…
    Троллейбус останавливается. Слишком резко, и я невольно, по инерции подаюсь вперёд. Удивлённо оглядываюсь – в салоне почти никого нет. И тишина. Подходит кондукторша и, смущённо улыбаясь, осторожно кладёт руку мне на плечё.
    - Ваша остановка, - говорит девушка в ярком жакете с надписью «МУП Комфорт».
    - Уже? – говорю я, прекрасно понимая, насколько глупо выгляжу в этот момент.
    Кондукторша еле заметно кивает. Будто подбадривает, не бойся всё нормально.
    А мне страшно. Надо же, я и не заметил, что она совсем не состарилась.
    Встаю, колени трясутся, улыбаюсь. Немногочисленные в столь поздний час пассажиры не обращают на меня внимания, смотрят в окна и молчат. Я один. Я совершенно один.
    Воспоминания не возникают в памяти, жизнь не проносится перед глазами. Пустота какая-то позади. Пытаюсь что-то вспомнить, но тщетно. Не было меня. Дети, и те уже лет пятнадцать не звонили.
    И тут мне становится смешно.
    «И чем же была моя жизнь?» - спрашиваю у самого себя.
    «Жертвой», - сам себе же и отвечаю.
    Смеюсь.
    Ради чего!?
    Двери со скрежетом разъезжаются в стороны, открывая проход в никуда. Оттуда не веет ни холодом, ни теплом. Ничем. Там ничего нет, и меня не будет.
    Не было и не будет.
    Смеясь, делаю шаг вперёд и бесследно растворяюсь в темноте.