Игорь покосился на приборную панель так, будто на ней сидела ядовитая фиолетовая жаба, как минимум. Тронул клавиатуру, отстучал на ней пальцами нервную дробь и, подышав на убийственно темный экран, нарисовал на стекле смайлик. Окончательно исчерпав на этом свой удивительно скудный арсенал проявлений паники, он вздохнул и задал неизбежный в нашем положении вопрос:
- Так что делать будем?
Я устало пожал плечами. От острого недосыпа ломило виски, чуть дрожали руки, желудок поминутно напоминал о себе болезненными спазмами, и даже глаз дергался – от этого мне казалось, что смайлик скептически подмигивает и ухмыляется. Выражение его «лица» было настолько вредным и адекватным сложившейся ситуации, что, видит Бог, сейчас я предпочел бы компанию жабы. Или даже двух.
На панели одиноко мигал датчик аварийного питания. Все остальные приборы не подавали признаков жизни. Игорь выжидающе сверлил меня взглядом, похрустывая сплетенными пальцами.
- Что делать, что делать… - пробормотал я, - Не ждать же на орбите солнечного ветра. Пусть мы станем приятной неожиданностью для центра. Влетим в окно, как Карлсончик…
- Хорошо бы, не как Летучий голландец, - усмехнулся Игорь, щелкая тумблером. В секторе управления WAP-двигателем одна за другой загорелись клавиши управления. На моем экране высветились настройки курса: всё верно, автоматически заданы координаты ближайшего к Земле навигационного маяка.
Пошел обратный отсчет…
…
Родители заподозрили у меня нарушение координации движений при ходьбе где-то в возрасте четырех лет. Но походы по врачам не давали никакого результата – все они после диагностики разводили руками: здоров, абсолютно здоров. Ага, только вот на затылке каждую неделю – новая шишка. Меня учили: «Если падаешь – группируйся!» Просили быть внимательным. Крепко держали за руку на прогулке. Но всё бесполезно. Я просто не смотрел под ноги – небо оказалось гораздо интереснее. Ведь там были звезды. А если гулять, задрав голову, то, и вправду, сложно не спотыкаться.
Потом я выпросил бинокль в подарок и перевел наблюдения в стационарную плоскость. Родители вздохнули с облегчением и обрадовались исчезновению загадочной «падучей». А я выяснил, что звезд на небе гораздо больше, чем казалось раньше.
- Любуешься, Макс? Правда, красиво? – как-то спросил меня отец.
Я удивился:
- Нет, считаю…
Так я узнал, что к звездам можно относиться и по-другому. В то время, как я сравнивал их яркость, проводил воображаемые линии вдоль Млечного пути и следил за траекторией движения спутников, некоторые просто на них смотрели. Восхищались. Пели о звездах серенады. Выстраивали астрологические умозаключения, претендующие на само будущее. И так далее. Получается, там, где я видел цифры и науку – уже на вступительном собеседовании в интернат сразу сообщил, что «собираюсь стать астрофизиком», большая часть человечества – так уж повелось – усматривала лишь романтику и поэтичность.
Я заподозрил у себя легкое психическое расстройство, когда мне было двадцать. Как раз шла курация по реликтовому излучению под руководством дотошного и въедливого профессора. Объемы самостоятельной работы ужасали, на практических занятиях в «нерадивых недоучек» метались громы и молнии, на лекциях некоторые даже приспособились спать с открытыми глазами, чтобы компенсировать недосып – дневного времени катастрофически не хватало на подготовку. Я же, хотя кафедра РИ была одной из любимых, впал в какой-то ступор: отвечал невпопад, не запоминал прочитанное, пропускал мимо ушей огромные куски лекций, задумавшись. Для моего сознания подобное отношение к учебе было настолько не свойственно, что, в ужасе от следствий, не сразу осознал причину.
А осознав, приволок Лере самый большой букет цветов, который только можно было найти в университетском городке, и признался в любви. Метод вправления мозгов оказался на редкость правильным: не получив от ворот поворот, я на радостях ухитрился не завалить экзамен.
Лера училась на арт-факультете. Знаете всякие присказки о противостоянии физиков и лириков? Так вот, на собственном опыте скажу, астрофизик и художник понимают друг друга еще хуже. Причем корень зла скрывался как раз в моей профессиональной сфере.
- А ты можешь подарить мне звезду? – спросила она как-то вечером, поглядев на небо.
Я сразу начал прикидывать: так, открыть новое небесное тело в студенческой обсерватории довольно сложно, придется просить практику на одном из крупных телескопов, месяца два-три потом займет расчет галактических координат, уточнение яркости, определение температуры поверхности…
Лера потерлась носом о мою щеку:
- Ну, или хотя бы сравни меня с ней.
Оказалось, что она имела в виду гораздо более романтичные и простые вещи: назвать звезду именем «Лера» и сфотографировать ее, например. А астрофизические будни оказались гораздо прозаичнее, чем она представляла: ноутбук считал, я проверял его расчеты, изредка заглядывал в телескоп и совсем не был похож на таинственного звездочета. Да еще и воинственно огрызался на ненаучное отношение к предмету. Довольно скоро моя прекрасная половина загрустила – я не оправдывал ее ожиданий и представлений. Если учесть, что я как раз собрался делать Лере предложение руки и сердца и совсем не хотел услышать в ответ отказ или сомневающееся «я подумаю», необходимость срочно исправлять харизму романтическими вливаниями была налицо.
Поэтому летом после четвертого курса я прошел медицинское обследование, пару сотен тестов и поступил в магистратуру на «полевую работу», как мы ее называли. С получением дополнительной квалификации «пилотирование космических судов класса В». В общем, намылился в космонавты.
Романтический ореол вокруг этой профессии стал широк, как пояс астероидов, и непоколебим, как суперсимметрия, еще с того самого момента, как «он сказал «Поехали!» и махнул рукой». Вот уже полтора века героические пилоты звездолетов совершали подвиги на страницах фантастических романов, а с некоторых пор – и в реале, космос лежал у их ног вместе с толпами поклонниц, девяносто процентов мальчиков дошкольного возраста отвечали вполне однозначно на вопрос: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»
Когда меня тошнило после отработки аварийной посадки на симуляторе, цвет лица в зеркале напротив неуловимо напоминал капусту, подгнившую от неправильного хранения, а от перегрузок начинался нервный тик, романтики в этом я ни на грош не усматривал. Чувствовал только усталость и раздражение из-за уменьшения доли теоретических курсов в общем графике занятий. Зато Лера могла говорить всем: «Максим – космонавт!»; и в ее исполнении это звучало так, как будто я, по меньшей мере, был королем мира. Ради ее восхищения стоило поблевать после центрифуги, и не один раз.
К тому же, я несколько сменил свою точку зрения на космос. Не только созерцательно-художественные личности им любовались вместо того, чтобы изучать – он и сам был против того, чтобы его исключительно «считали». Окончательное осознание этого пришло на лекциях по теории гиперпространства и практических занятиях по применению аварийных двигателей.
Сразу после того, как в сентябре две тысячи девятого на Землю вернулся насовский WMAPс подробными данными о неоднородностях реликтового излучения, это подкинуло дров в костер тех, кто разрабатывал теорию гиперпространства. Некоторые из полученных данные о флуктуациях излучения великолепно вписывались в картину неплоскостной топологии вселенной, и наука рванула семимильными шагами в этом направлении. К пятидесятым годам прошлого века всё еще периодически выходили из строя и «неожиданно» падали пассажирские «Боинги», более-менее регулярные космические полеты не выходили за пределы Солнечной системы, но гиперпространственный двигатель был уже изобретен и запатентован.
В математических моделях всё сходилось идеально. Система движения от маяка к маяку не предполагала проблем с расчетом и прокладыванием маршрута. Эксперименты показывали полную безопасность проекта для человеческого организма. Был построен первый корабль с двигателем от фирмы «WaveAnisotropy Point», дан торжественный пробный старт…. И судно вынырнуло через полтора суток в нужной точке пространства – правда, без экипажа. Точнее сказать, почти без экипажа. Семеро из двенадцати были мертвы, двое – в коме, еще двое – сошли с ума, а последний, как ни странно, - в норме. Он же и привел корабль обратно на обычных двигателях. Научная комиссия была в шоке. Ничто, как говорится, не предвещало, и тут вдруг такое.
Тщательно обследованные сумасшедшие на пару твердили о тайнах космоса и звездном величии и отказывались глядеть на небо.
Эксперимент повторили еще раз – с отчаянными добровольцами. На этот раз выжило и осталось в своем уме четверо из двенадцати, сошло с ума трое, остальные откинули коньки. Среди не пострадавших был психиатр, который сразу же расспросил свежеиспеченных пациентов и сумел добиться фраз типа: «Вселенная не такая, какой кажется», произнесенных в священном трепете.
Полеты в гиперпространстве оказались смертельной лотереей, не объяснимой с точки зрения теоретической науки. Экипажи в рамках экспериментов регулярно теряли людей, а радужные мечты о быстрой экспансии во вселенную разбивались о человеческий фактор, не совместимый с таким типом перемещений. Как метко выразился мой преподаватель: «Десятки лет фантасты щелчком пальцев покоряли гиперпространство на страницах книг, а в действительности оно вытерло ноги о покорителей космоса». Не помогали ни новые расчеты, ни усовершенствование математических моделей – ни-че-го..
В итоге, каждый из кораблей всё равно, в рамках инструкции по безопасности, стал оснащаться WAP-двигателем, который играл ту же роль, что и аварийное катапультирование в надземной авиации. На орбите Марса установили маяк, координаты которого по умолчанию вводились в дополнительную операционную систему корабля. Так что в случае безвыходной чрезвычайной ситуации всегда был последний шанс на возвращение домой. По крайней мере, сам корабль с оборудованием и грузами возвращался со стопроцентной вероятностью.
С Лерой мы давно уже жили вместе. Но пожениться всё никак не могли. Сначала не было денег, а ей хотелось красивую свадьбу. Потом начались мои полеты – хорошо, если продолжительностью по нескольку месяцев, а не лет.
- Ждать и смотреть на звезды, - кричала она во время ссоры. – Да я скоро возненавижу их за то, что отнимают тебя у меня!
Да, романтика космических полетов на проверку оказалось такой же несостоятельной, как и сухая наука.
Когда мы виделись в последний раз, Лера опять подняла больной вопрос: что нам делать, чтобы остаться вместе? И, самое страшное, нужно ли нам это?
Твердо зная, что мне она нужна сильнее, чем воздух и весь остальной мир вокруг – конкуренцию могли составить, пожалуй, только звезды, я пообещал придумать что-нибудь. Ведь всегда можно найти компромисс. И из любой ситуации есть выход, даже если шансы на успех ничтожно малы.
А потом я улетел в командировку к Лаланду в должности второго пилота.
По дороге туда мы спокойно готовили космические аппараты к выгрузке, делали фотосъемку звездного неба «с неземных ракурсов», и считали, считали, считали… По количеству запросов от ЦКР и ЦКС на исследование различных объектов это был мой самый насыщенный полет в плане теоретических изысканий. В практическом же плане всё шло скучно и пресно, как по нотам: ни одного сбоя оборудования, ни одного даже завалящего метеорита по курсу.
Долетели хорошо, выпустили наших «птичек» на заданные орбиты, оставили маячок и повернули назад. И попали на полпути в «мертвую зону».
Сначала забарахлил автопилот. Потом начались проблемы с навигацией. Добавьте к этому, что связь с Землей вырубилась сразу же вслед за автопилотом, и сможете понять, почему настроение у нас испортилось сразу и довольно серьезно. Корабль просто «понесло» куда-то, а я с Игорем сутками без сна и отдыха торчал в рубке, пытаясь хоть как-то повлиять на хаотичные перемещения груды металла, которая стала неуправляемой.
Мы, конечно, знали о том, что, бывало, за пределами Солнечной системы космические аппараты редко, но терялись; и пополнить статистику по эти самым потерянным кораблям нам очень не хотелось. Должно быть, так же чувствовали себя капитаны древних парусников, попадая в Саграссово море. Когда не работают ни руль, ни ветрила, связи с сушей нет, и, в общем-то, понятно, что живым отсюда выбраться вполне может и не получиться. Как море сотни лет назад забирало положенную ему жертву у отважных мореплавателей, так и космос продолжил это политику.
После сотой попытки связаться с Землей или победить свихнувшийся бортовой компьютер Игорь высказался в духе того, что, мол, обычному пространству мы проиграли с разгромным счетом «ноль : очень много», и покосился на приборную панель так, будто… Хотя да, об этом я уже говорил.
Аварийный гиперпространственный двигатель завелся с полоборота, и начался обратный отсчет. За пять секунд до прыжка я подумал о фотографиях самых красивых созвездий, которые сделал специально для Леры, и от души пожалел комиссию, которой без моего участия ни за что не удастся угадать, в чем их научная ценность.
…
Я бы не сказал, что сошел с ума. Просто вся до этого существовавшая в моей голове картина мира, аккуратно разложенная по полочкам, оказалась перевернута вверх дном. Объяснить, что я при этом чувствовал – такая же непростая задача, как показать глухому на пальцах «Лунную сонату», чтобы он мог сесть за синтезатор первый раз в жизни и тут же сыграть ее.
Думаю, в этой лотерее все тянут один и тот же билет: вопрос в том, что творится в собственной голове. Гиперпространство не «вытирает ноги» о космонавта, оно всего лишь позволяет вывернуться наизнанку так, что появляется возможность пнуть собственные мозги и посмотреть, что из этого получится. Любопытство – великая вещь, и я удержался лишь потому, что мне было, к чему, точнее, к кому стремиться в этой жизни.
Игорь тоже не умер и не сошел с ума – ну, по крайней мере, успешно прикинулся нормальным. Своими ощущениями друг с другом мы не делились – после выхода в Солнечную систему молча просидели в ступоре часов десять, пока не подошли спасательные суда. Потом и возможности особой не было пообщаться: комиссии, проверки, медицинские тесты, психологи, как это обычно бывает.
В СМИ пошла серия репортажей о том, что «Россия как летала в двадцатом веке на устаревших самолетах, так и сейчас технические неисправности космических кораблей ставят жизни наших экипажей под угрозу». Комиссия действительно нашла серьезные неполадки в работе систем корабля, и у технической службы полетели головы. А я поехал домой.
Подходя к подъезду, я поднял голову. Наше кухонное окно светилось, на подоконнике виднелся лерин силуэт. Она всегда встречала меня из полетов именно так – как дети ждут чуда от незнакомого мира, прижавшись носом к стеклу.
Когда я шагнул через порог, она не оглянулась, а продолжала глядеть в сиреневое небо с появляющимися на нем одна за другой искрами.
- У меня плохая новость, - прошептала Лера, когда я подошел и тронул ее за плечо. – Если бы кто-то не вернулся, я бы его просто убила. И им, - выразительно помахала пальцем перед носом у разгорающегося Млечного пути, - я тебя не отдам, даже не надейся.
- У меня тоже плохая новость, - ответил я искусственно безразличным голосом. – Кто-то назвал звезду в твою честь и даже сфотографировал ее, но – подлец этакий – забыл на корабле все фотографии. |
Рассказ открыт для комментариев