 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Я иду по коридору. Старый паркет под ногами, скрип половиц и едва различимый запах гари. Распахиваю одну дверь, потом вторую. Везде пусто.
Иду дальше, последняя комната – спальня. Человек в кресле у окна. Вижу кисть на подлокотнике и прядь седых волос. Подымаюсь на цыпочки, чтобы увидеть обруч.
– Не тяните.
– Карантин. Медленно подымитесь в полный рост.
– Просто сделайте, за чем пришли.
Огнемёт как жадный зверь. Когда держишь его в руках, хочется решить дело сразу, но нельзя. У меня нет права сжечь человека, не убедившись, что он заражён. Что обруч на его голове красного цвета.
Беру с полки книгу. Кидаю в сторону кресла, она ударяется о стекло и дохлой вороной падает на пол.
Старик вскакивает.
Красный!
Дёргаю спусковой крючок, и струя жидкого огня ударяет в кресло.
Болезнь всё равно пресекла бы его жизнь через неделю. Я повторяю эти слова как заклинание вот уже семь лет, но со временем они утратили былую силу.
Что-то толкает в плечо. Это Грег. Газа пустые, руки дрожат – наверно я сейчас такой же. Ничего, пройдёт. Всегда проходит.
Главное не думать.
– Кажется, всё, – говорит он.
Киваю.
На пороге стоят Чек и Арчи, такие же пустые и отрешённые. Как тюки с соломой.
При моём появлении встают по стойке смирно, огнемёты за спину, подбородок вздёрнут.
– Товарищ капитан. Уничтожены два носителя заболевания. Вызваны полицейский и пожарный наряды.
– Вольно, – говорю. – Можете по домам.
А сам понимаю, что им бы сейчас не домой. Им бы найти, чем потушить факел внутри, заткнуть глотку совести. И я даже знаю, чем его обычно тушат. Горючей жидкостью. Водкой с виски.
Но мня не берёт.
Вернувшись домой, первым делом бегу к зеркалу. Цвет?
Плевать на копоть, плевать на то, что я пропах кострищем.
Обруч на голове, как ошейник, который невозможно снять, он имплантирован в череп. Удалить его можно только хирургически, но за это сжигают на месте.
Ну же! Цвет?!
Зелёный! – Здоров.
Иду на кухню, выпиваю всю воду в графине. Капли падают на форму, на ботинки и на пол. Потом стаскиваю одежду и в душ.
Сижу.
Лью на голову холодную воду, но она не помогает, потому что приближается то состояние, когда хочется орать и биться головой о кафель. Оно всегда приходит под вечер, после огненного шоу. Помогает только ледяная вода. И то через раз.
Когда накатывает это состояние, мне до безумия хочется улететь отсюда. Улететь с этой безрадостной планеты, где балом правит вирус, перед которым бессильны все наши вакцины и скафандры. Только огонь.
Рвануть бы на Землю, да не выйдет. По законам Земли я убийца. На моей совести сотни жизней, сотни заживо сожженных, а то, что этот город дважды вымирал от эпидемий, что любое заражение может перерасти в катастрофу – землянам не понять. Они не знаю что такое обруч с рождения. Каково это бежать домой не к любимой, а к зеркалу.
Утром главное быстрее забыть сон. Проснуться, сунуть голову под холодную воду, одеться и на станцию.
Построение в восемь часов утра. Чек, Грег, Арчи и я. Вот и всё. Первое городское карантинное отделение. Четыре огнемёта, четыре пары рук, четыре пары глаз и ни одной души. Израсходовали.
После обеда приводят какого-то парня. Вроде новобранца. Я замечаю его на проходной – щуплый, неказистый, взгляд так и бегает. Одет в дорогой костюм, в руках кожаный дипломат. Не иначе сынок богатенького папаши решил что-то доказать.
Отвожу Арчи в сторону. Спрашиваю:
– Что за клоун?
– Репортёр. Сказал, снимать про нас будет.
Ещё лучше!
И так еле держимся, а они – кино. Цирк.
– Что он здесь собрался снимать?
– Не знаю.
– Ладно, веди. Пускай сам рассказывает.
Жду в своём кабинете. Заходит, садится и кладёт руки на стол.
– Чем обязан? – спрашиваю.
– Мне велели снять репортаж про карантин.
Смотрю на него и думаю, мало мне бед было, теперь ещё и кино какое-то. Будет по пятам бегать, снимать, как мы дома сжигаем. Потом покажет по своему телевизору, а то и получит какую-нибудь ущербную премию. За лучшую режиссуру. Или нет. За рекордное количество заживо сожженных на одной ленте.
– При всём уважении, мы тут не в игрушки играем. У нас серьёзное дело.
Он подаётся вперёд, смотрит в глаза.
– Так вот я и хочу снять серьёзный репортаж. Никаких шуточек, никакого шоу. Всё как есть. Взаправду.
– А смысл? Зачем всё это? Какая цель?
– Поймите, это раньше вы были героями, лет двадцать назад, но сейчас выросло новое поколение, которое не помнит ни эпидемий, ни голода. Ни первых отрядов карантина, которых провожали как на войну. Мы можем показать людям, что вы не убийцы.
Зовут его Кирилл. Ему двадцать пять, он окончил местный университет на журналиста и теперь работает на центральном канале. Добиться разрешения снимать карантин, по его словам, стоило огромных усилий.
– Главное под огнемёт не сунься, – говорю. – И если подойдёшь к больному ближе чем на пять метров – считай заразился.
Понял. Кивает.
Подзываю Чека.
– Берёшь Арчи, и чистите второй этаж. Грег! Тебе чердак. Поехали.
Они скрываются внутри дома. Я перехватываю огнемёт, оборачиваюсь и говорю:
– Пошли.
Заходим. Налево коридор, направо лестница и дверь в гостиную.
Старые обои, цветы на подоконнике. Кирилл проходится по комнате, снимает фотографии, развешанные на стенах. Потом собственное расплывшееся отражение в лакированной дверце шкафа.
Вторая комната тоже пуста. Старое пианино, те же бесцветные обои и видавший виды ковёр на стене. Сворачиваем ещё раз. И ещё. Огибаем поваленный шкаф.
Кирилл снимает меня на камеру, что-то бормочет в свой микрофон, не могу разобрать что.
Дверь в подвал. Крепкая, выбивается с третьего удара. Нога проламывает доску и застревает там. Роняю огнемёт, вытаскиваю ногу обратно и дёргаю ручку.
Подвальное помещение – квадрат пять на пять метров. В нём двое. Старик с красным обручем, и мелкий пацан с пистолетом.
– Убирайтесь! – кричит он и целит мне в голову.
По телу проходит дрожь.
– Карантин! Оружие на землю.
– Заткнись, гнида!
Огнемёт его достанет. Метра три всего.
Только я не могу сжечь здорового, психика не выдержит.
– Огнемёт клади, сволочь!
И оседает на пол.
Не сразу понимаю, в чём дело. Потом вижу, Кирилла, с куском железной трубы в руках. Оборачиваюсь – камера лежит на лестнице. Снимает.
– К старику не подходи!
Перекидываю огнемёт поудобнее и даю залп. А через три секунды ещё один. Как по учебнику.
Потом хватаем мальчишку и вытаскиваем наружу.
– Чек! – кричу я. – Че-е-ек.
Выглядывает откуда-то сверху.
– Этого сдать полиции. Вооружённое сопротивление карантину.
Сидим у меня на кухне. Кирилл должен снимать интервью, но не может. Руки трясутся.
– Ты пей, пей, – говорю я. – Ничего, сам на эту работу подписался. Вот и думай теперь.
Он не слушает. Смотрит в стену и что-то бормочет.
Подливаю ему в кружку кофе, а потом коньяка. Кирилл обхватывает голову и начинает раскачиваться. Бормочет уже громче, так, что я начинаю разбирать слова.
– Так… было… надо…
– Конечно надо. На, пей.
Тормошу его. Протягиваю кружку, слежу, чтобы выпил и продолжаю:
– Он всё равно бы умер через неделю.
Не понимает. Всё больше уходит в себя, раскачивается, бормочет что-то про огонь и воду. Про жизнь, которая даётся человеку свыше.
Не военный он, что с человека возьмёшь.
– Кирилл, – говорю я, чтобы хоть как-то его отвлечь. – Имя у тебя странное.
– А?
– Имя необычное.
– А-а-а. Старинное. Русское.
– Какое? – переспрашиваю.
Молчит. Смотрит в кружку, но там пусто.
– Ещё?
– Угу.
Наливаю ему уже чистого коньяка, грамм сто, после которых он благополучно отключается.
На часах пять утра. Телефонная трубка в руке, зелёные круги перед глазами и две горсти холодной воды в лицо.
Иду в гостиную, расталкиваю Кирилла.
– Подъём, съёмочная группа.
Кирилл зевает, трёт глаза.
– Быстрее! – говорю. – Выезжаем через две минуты.
Тёмное здание, остов старой школы. Три этажа, выбитые окна, трещины и ямы в асфальте.
Тишина.
Сидим в машине.
– Сколько их там? – спрашивает Арчи.
Пожимаю плечами.
Десятка два, а то и больше. Огнестрельное оружие и красные обручи. Терять им уже нечего.
– Чего мы ждём? – спрашивает Кирилл.
И вместо ответа с дороги, раздаётся рокот танковых двигателей. Он приближается, нарастает, и вот из-за деревьев показывается первый танк. За ним второй, третий. Пять. Десять. Один за другим. Тёмные машины войны, огромные башни, глаза-прожекторы и длинные жала пушек.
Кирилл высовывается из машины и снимает ночной марш ударной группы города. Ловит крупным планом десантника на башне, потом переводит камеру на бронетранспортёр, из которого выпрыгивают зашитые в броню люди.
– Там же могут быть здоровые, – говорит он. – Дети. Заложники.
– В обнимку с десятком заражённых? – переспрашивает Чек. – Нет там уже здоровых. Ни одного.
Кирилл молчит. Снимает наши лица, Чека, Арчи. Потом меня, но я отворачиваюсь.
Гул вертолёта, зависшего над школой.
Пора выдвигаться.
– Отделение. На выход.
Кирилл снимает лица и огнемёты. Шепчет:
– Неужели их совсем нельзя вылечить?
Я останавливаюсь. Подхожу вплотную, так что огнемёт утыкается ему в грудь.
– Слушай сюда, мальчик. Болезнь не лечится. Существует единственное лекарство, и оно перед тобой. Всё! Заткнись и снимай молча.
Подходит Алекс, командир третьего карантинного отделения. Выполняем приветствие, потом обмениваемся рукопожатием.
– Товарищ лейтенант, – говорю я. – Как старший по званию, беру командование отделением на себя.
– Есть.
Ни один мускул на лице не дрогнул. А он всё тот же. Умный парень.
– Ну что? – хлопаю его по плечу. – Как жив-то?
– Бывает и лучше.
Полковник – сухой мужик лет пятидесяти. Вытягиваемся по стойке смирно, выполняем приветствие, но руку уже не жмём. Не та птица.
– Кто тут у вас главный?
– Я.
– Капитан? – полковник меряет меня взглядом, от ботинок, до обруча и обратно. – Ну что ж, капитан, у меня для вас два варианта. Первый: мы проводим артподготовку, разносим половину здания, убиваем от силы человек пять зараженных, а потом за дело берётесь вы. Только учтите, скорее всего, они запрутся в подвале. Мы дадим вам двух-трёх автоматчиков, но на большее не рассчитывайте. У нас тут солдаты, а не карантин, заразиться никто не хочет.
Он ждёт ответа, но я молчу. Готов слушать дальше.
– Второй вариант, – продолжает полковник. – Мы сносим это здание под корень. Даже если они запрутся в подвалах, их завалит обломками и выбраться никто не сможет.
– Товарищ полковник, при всём уважении, заразу надо сжигать. Вирусу завал не преграда.
– Полтонны напалма и можете забыть о своём вирусе. Эта штука выжигает землю на десять метров в глубину. Ну так что? Какой вариант выбираете?
– Второй.
– Почему вы отказались?
Сидим у меня.
На столе камера и кассета с отснятым интервью.
– Это же ваша обязанность, почему вы свалили её на военных. Зачем тогда вообще карантин? Зачем столько шуму?
– В следующий раз я дам тебе огнемёт, и ты пойдёшь вместо меня.
Кирилл бледнеет. На его лице проступает сначала удивлённое, а потом обиженное выражение.
– Я тут причём?
– Почувствуешь каково это. Сжечь человека.
Молчит.
Отводит взгляд, смотрит в окно, на проезжающие машины. Потом на камеру и снова в окно.
– Я не военный.
– А военные не карантин. На планете, где нет войн, армия представляет собой жалкое зрелище.
– То-то сегодня они всю работу сделали.
Придвигаюсь лицом к лицу.
– Когда пилот жмёт кнопку, он видит квадратик цели на экране. Когда я дёргаю спусковой крючок, я вижу живого человека. Я увижу, как он будет корчиться, извиваться. Каждый выезд – это вырванный клочок души. Потому я предпочёл напалм. И предпочту в следующий раз, если представится возможность.
Мы выбираемся из машины. Дом, как и сотни других – лужайка, почтовый ящик и круглое окно на чердаке, словно глаз. Кирилл настраивает камеру, снимает фасад здания, дорогу. Крупным планом всю улицу.
Чек с Грегом обходят дом и вваливаются с заднего хода.
– Пошли, – говорю Кириллу.
Дверь выбивать не приходится, она и так открыта. Короткий коридор, а за ним лестница на второй этаж.
Подымаемся.
Снова распахнутая дверь – детская. Ещё одна – гостиная.
Спальня.
На кровати сидит женщина с красным обручем и маленький ребёнок. При нашем появлении она пытается оттолкнуть ребёнка в сторону, но тот цепляется за одежду и волосы. Женщина что-то шепчет ему на ухо, но ребёнок только крепче сжимает кулачки.
– Он здоров! – кричит женщина. – Заберите его!
Кирилл снимает их на камеру. Делает шаг.
– Стой.
Замирает.
– Да забери те же его! – просит женщина. – Заберите его от меня!
Не свожу глаз с её лица. Боковым зрением вижу, как Кирилл кладёт камеру на подоконник и медленно, шаг за шагом, словно по льду, приближается к кровати.
– Кирилл, стоять! Ближе нельзя!
Не слушает. Подходит к женщине и вырывает ребёнка у неё из рук.
– К окну. Быстро!
Кирилл отскакивает, чтобы не попасть под струю огня. Закрываю лицо руками, делаю два шага назад и навожу огнемёт на Кирилла.
– Инкубационный период один час. Медленно выходим из здания. Подойдёшь ближе, чем на пять метров – сожгу. Не обижайся.
– А теперь объясни мне, какого чёрта?
Кирилл оседает на пол прямо у двери. Волоку его на кухню, сажаю и протягиваю стакан. Выпивает. Обводит помещение осоловевшим взглядом, но всё равно молчит. Он молчал весь час, пока мы держали его под дулами огнемётов.
– Будешь говорить?
Встряхиваю его что есть сил, валю на пол, и даю несколько пощёчин. Он вырывается, въезжает мне кулаком в челюсть. Я ему тоже. И ещё. Ещё.
– Какого чёрта ты это сделал?
Валяемся на полу. Прижимаю руку к щеке и разбитому носу.
– Ты не поверишь.
– Умник, хренов! А сам поверишь? А? Поверишь, что был одной ногой на том свете? Что чуть не подцепил эту дрянь?
Вместо ответа Кирилл запускает руку в карман, вытаскивает брелок, похожий на пульт и нажимает одну из кнопок.
Я отскакиваю как ошпаренный.
Прошло уже три часа!
Он не мог.
– Ты…
– Что, в штаны наделал? Хочешь, по-настоящему испугаю? Иди, посмотрись в зеркало.
Бегу в коридор.
Цвет?!
Красный! – Заражён.
Эта гнида. Этот больной оператор!
Сидит. Крутит в руках свой брелок. Смотрит на меня, ухмыляется и жмёт на другую кнопку.
Обруч на его голове становится зелёным.
– С выздоровлением.
И смеётся.
– Как нет? – в пятый раз переспрашиваю я.
– А вот так! – кричит он. – Нет. Всё. Баста. Вылечили твою болезнь! Уже пять лет как вылечили!
– А обручи?!
– Обручи – лажа!
Кирилл несколько раз переключает цвет.
– Смотри. Болен. Здоров. Болен. Здоров. Бо…
– Значит это всё ты?!
– Если бы я, – отвечает он, уже другим голосом.
Садится на стул и выливает себе в стакан остатки виски.
– Не знаю, кто первым придумал использовать обручи в собственных целях. Факт в том, что несколько лет назад их стали нумеровать и встраивать приёмники. Нажал кнопку и всё, человек заразился. Удобно, правда? Ты только представь. Мешает власти некая личность, раз – и жить ей осталось до приезда карантина. Узаконенная казнь. Ни тебе протестующих, ни правозащитников, потому что карантин спасает город от новой эпидемии.
Ночь за окном. Капли дождя стучат по стеклу, залетают в открытую форточку и разбиваются о раму.
– На сколько он действует?
– Метров двадцать. Мощности передатчика не хватает. Нужна большая антенна.
У Кирилла красные воспалённые глаза, а нос приобретает фиолетовый оттенок. Подозреваю, что мой тоже.
– Если достать мощный. Мы сможем сделать так, чтобы все в городе стали здоровы?
– Нет. У правительства передатчики с повторением. Как автодозвон. Обновление сто раз в секунду, никто не успеет с такой частотой жать на кнопку. Это не выход.
– А где тогда выход?
– Рассказать правду.
– Как?
– У меня друг – оператор в телецентре. Мы можем пустить в эфир всё, что я снял.
– Ага, про то, как карантин спасает город от эпидемии.
– Ты просто не видел, что я снимал.
Вечер, фонари и тёмный силуэт дома.
Сидим с Кириллом в машине. Он заряжает камеру, я смотрю в окно, на Чека и Арчи, стоящих у входной двери.
Оборачиваюсь, чтобы поторопить его, и замираю.
– С ума сошёл?
– Что?
– Обруч!
– Чего?! – переспрашивает уже испуганно.
– Красный.
Кирилл выхватывает пульт, начинает судорожно нажимать на кнопки.
– Зелёный?
– Нет.
Отбираю у него пульт и пробую сам. Не получается.
– Тихо! – говорю. – Сиди здесь. Не высовывайся.
Он дёргается, пытается вырваться. Я сжимаю его горло.
– Тихо, дурак!
Выхожу, как ни в чём не бывало.
– Двое с переднего хода, один с заднего. Вопросы?
– Нет.
Они выбивают дверь и скрываются в доме, а я обратно в машину.
– Езжай ко мне домой. Нигде не останавливайся, ни с кем не разговаривай. Как приедешь, сиди тихо. Понял?
Они медленно прижимают Кирилла к стене.
Выскакиваю из машины. Кричу:
– Алекс!
Все на мгновение замирают. Кирилл бросается в сторону, пытается вырваться из круга, но поскальзывается и падает. Ближайший карантинщик вскидывает огнемёт.
– Оставить!
Ору во всю глотку. До хрипоты.
Карантинщики смотрят то на меня, то на Алекса. Медлят. Не решаются.
Кирилл с трудом подымается с земли. Его руки ободраны, взгляд мечется с одного огнемёта на другой.
– Как старший по званию, беру командование на себя.
– Всё под контролем, – отвечает Алекс.
– Лейтенант, вы ослышались?
Молчит. Смотрит на меня, как смотрел лишь однажды, когда я приказал сжечь человека без обруча. Протяжно так. Как будто пытается прочесть мои мысли. Понять, что творится у меня в голове.
– Есть подозрения, что обручи врут.
– Основания?
– Лейтенант. Прикажите своим людям доставить этого человека в больницу для обследования.
– Я не прикажу.
– Прикажите немедленно!
– Я не позволю приближаться к заражённому.
Достаю пистолет и целюсь ему в голову.
– Прикажите!
– Нет. Если хочешь, вези его сам.
Кирилл идёт в мою сторону. Карантинщики отшатываются от него. Один, второй. Когда он ровняется с последним, лейтенант делает едва заметный жест, и в спину Кириллу бьёт струя огня.
Алекса я застреливаю первым. Вторым катающегося по земле
Кирилла, а потом всех тех, кто стоял у него за спиной.
Дверь открывает старуха. Отшатывается, увидев мою форму, но закрыть не успевает.
– Здравствуйте. Здесь живёт Дэвид Альц?
– Он здоров.
– Я в этом не сомневался. Позволите войти?
Решается больше минуты.
Прихожая, яркая лампа под потолком, длинный коридор и картины на стенах.
– Он там, – говорит старуха и прячется в кухне.
Стол, компьютер и молодой человек худого телосложения. Смотрит новости, ставит на паузу, что-то пишет в блокноте и пускает дальше.
Стучу костяшками пальцев по стене. Дэвид снимает наушники, оборачивается и меняется в лице. Вскакивает. Смотрит в зеркало и опять на меня. Теперь удивлённо.
– Я от Кирилла.
Молчит. Обводит меня взглядом с ног до головы.
– Не знаю такого.
– Брось. Вот записка, – протягиваю клочок бумаги. – Здесь твоё имя.
– Вы ошиблись. Я не знаю никакого Кирилла. А теперь, если вы не против, я продолжу работу.
– Дурак! Чего ты боишься? Карантин – это не полиция. Карантину всё равно, что вы там задумали. Пока у тебя зелёный обруч, ты не в моей компетенции.
Молчит. Смотрит недоверчиво. Я достаю кассету и протягиваю ему. Дэвид впивается в неё взглядом, но подойти не решается.
Протягивает руку и, вдруг, меняется в лице.
– Чего? – спрашиваю я.
– Обруч…
Я подхожу к зеркалу. Так и есть.
– Ну, – говорю. – Теперь веришь?
Здание телецентра – огромный купол. Дэвид останавливает машину у служебного входа, оборачивается и берёт с заднего сидения полотенце.
– На, замотай голову. Там кругом люди.
Я кое-как прилаживаю полотенце, смотрюсь в зеркало и выхожу.
Идём к лифту. Подымаемся на третий этаж, пересекаем длинный коридор, потом другой.
– Третья дверь направо, – говорит Дэвид.
Пока он возится с аппаратурой, баррикадирую дверь шкафом.
На экране я выламываю дверь. Чек и Арчи с огнемётами. Комната, коридор, цветы на окне, картины и лестница.
За кадром голос Кирилла. Хриплый, похожий на лай.
Чек тащит пацана из подвала.
Кирилл говорит о покорности. О готовности быть овцами и гореть по чужой прихоти.
Женщина с ребёнком. Струя огня, бьющая из моих рук. Живой факел, пламя и кострище. Огнемёты направленные на камеру.
Лицо Кирилла в кадре. Молодое, наивное.
– На свете есть одна болезнь – нежелание подчиняться. Нежелание жить по чужой воле. От этой болезни умирали ещё в средние века на Земле. Николай Коперник и Джордано Бруно. Лючилио Ванини и Жан Фонтенье. И имя ей – жажда свободы! Не дайте себя сжечь…
Кирилл, Кирилл. Твоя жертва была зря. Люди слишком погрязли в своём страхе, это уже в крови. Ты сгорел зря.
Город овец. Не боится лишь тот, кто уже заражён.
Я представил их лица. Паника, отчаяние. Страх.
Сотни людей с красными обручами. Новая эпидемия.
Представил отделения карантина, пытающиеся сжечь сразу весь город. И рассмеялся.
– Готово, – сказал Дэвид. – Антенна твоя.
Я представил их лица.
И нажал на красную кнопку пульта.
Не боится лишь тот, кто уже заражён.
|
|
|
|
Время приёма: 23:51 28.01.2009
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев