 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Каждому человеку отводится свой срок.
А некоторым и того меньше.
Я лежу на матраце, под которым голый бетон. Когда босые ноги касаются холодного камня, отдёргиваю их обратно и прячу под одеяло. Иногда я ворочаюсь. Ложусь на спину, и смотрю на чужие, непривычно яркие, звёзды.
Справа, за пределами купола, тёмной иглой возвышается корабль. Слева стоят дома. На самом деле бетонные коробки, которые на скорую руку построили наши роботы, не годятся на роль дома. Там нет ни мебели, ни камина, ни даже кроватей, только матрацы и портативные печи, чтобы дети не мёрзли. Но как приятно звучит это слово. Дом. В двух из них уже провели свет.
Капитан говорит, роботы нашли место для скважины. Значит, скоро будет вода. Если повезёт, она окажется пригодной для питья, потому что та, которая в озере без фильтрации годится в лучшем случае на гидролиз. Да и то приходится таскать её вёдрами, за полтора километра. В скафандре. По голым камням.
Я снова поворачиваюсь на бок, протягиваю руку и касаюсь пальцами бетона. Всё же он такой близкий. Земной. Только дьявольски холодный. Возвращаю руку под одеяло и в который раз пытаюсь уснуть, но не могу. Лежу и думаю, до чего противно быть старым. Противно и унизительно. За два века со мной такого ещё ни разу не случалось.
Где-то справа мелькает тень, раздаются шаги босых ног, и очень скоро из темноты появляется Димка.
– Деда, можно я с тобой лягу?
Приподнимаюсь и говорю как можно строже:
– А ну иди в дом! Простудишься.
– Деда-а-а. Ну деда. Там дети плачут, я не могу уснуть.
Он забирается под одеяло, и мне ничего не остаётся, кроме как оставить его у себя.
Я давно понял, что лучший возраст – где-то около тридцати. Меньше мешает спокойно думать, в голове нет-нет, да проявляются шальные мысли. Больше – мешает существовать. Один раз обстоятельства сложились так, что мне было пятьдесят. А сейчас? Сейчас не меньше шестидесяти. Руки покрылись отвратительной сеткой сосудов, лицо морщинами. Зубы искрошились. И только зрение продолжает служить мне.
А Димке всего семь, он родился ещё на корабле. Инструкции строго настрого запрещали рожать детей до посадки, количество еды, воды и кислорода было строго ограничено. Лишний человек, пускай и ребёнок, во время полёта был невозможен. Но обстоятельства сложились иначе. Его мать умерла сразу после родов, и Димка остался вместо неё. Получал её воздух, жил в её каюте. Его воспитывали всем экипажем. Но дедом он почему-то звал только меня.
Утром солнце подымается над кораблём. Неправдоподобно большое, никак не могу к нему привыкнуть. И в спектре у него преобладает синий, а не зелёный. Тут наши учёные сильно промахнулись, потому что трава, которую мы высадили за пределами купола – зелёная. А значит, получает от местного солнца куда меньше, чем могла бы.
От этих мыслей становится жутко.
Трава не оправдала ожиданий. Учёные выводили её не один десяток лет, проверяли во всех уголках Земли – она вырастала на голых камнях, практически без воды и света.
И всё-таки они просчитались, потому что здесь, на другой планете, трава не росла. Чужая земля, чужое солнце. Она еле тянулась вверх, падала, ломала стебли. И уж подавно не собиралась созревать. Нам пришлось высадить тройную норму, чтобы она, наконец, зацепилась. Семян оставалось всего на одну такую посадку. Плюс те, которые мы соберём, если трава всё-таки созреет.
Мы идём по бетонной дороге, среди огромного поля, засаженного травой. Если обернуться, то виден купол и торчащий из-за него кончик корабля. Димка резвится. Бегает взад-вперёд, и нет-нет, да соскакивает с дороги.
– Не топчи траву, – говорю я.
Он оборачивается, шагает обратно на узкую бетонную полосу и бежит вперёд. К оросителю. Скафандр ему велик, капитан долго не разрешал выпускать Димку за пределы купола. Но я настоял. Подошёл к капитану вечером и сказал, что Димка нужен мне, как помощник. Не думаю, что кап поверил. Нахмурился, помолчал две минуты и разрешил. И я с отвращением понял, что даже он меня боится.
Ороситель виден издалека. Стальной гриб на тонкой ножке с непропорционально огромной шляпой. Всего их семь, два на севере, два на юге и три на востоке. А на западе трава не растёт, там купол упирался в каменистые породы, оставшиеся от гор.
Оросители удобряют почву. Мы заряжаем их фильтрованной водой, добавляем в неё необходимые минералы, и когда нет ветра, они распрыскивают всё это на огромную площадь.
– Деда, ты не устал? – спрашивает Димка.
– Не устал, – вру я.
Хотя с каждым шагом ноги всё больше наливаются свинцом. И скафандр невыносимо давит на плечи. Надо будет попросить у капитана пластиковые баллоны для кислорода, вместо стальных, а то, глядишь, хватит меня удар и грохнусь прямо здесь, среди травы. И помру. В таком возрасте запросто. А следом за мной вся колония, потому что без меня у них ни единого шанса.
– Деда, пришли? – снова спрашивает Димка.
Я не отвечаю. Сил уже нет. Ложусь на бетон, раскидываю руки, касаюсь травы, но не чувствую её прикосновения. Проклятый скафандр. Сейчас бы лечь в неё, ощутить, как щекочут лицо травинки, какая она живая и сочная.
Но ложиться в траву нельзя.
Я закрываю глаза и тянусь к ней. Тянусь не руками, а чем-то совсем иным.
Расти. Тебе страшно и больно. И нечем дышать. Но я прошу тебя, расти. Хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть. Мы все в твоей власти. Ты воздух, которым мы дышим. Ты жизнь.
Мы привезли тебя на край вселенной. В чужой враждебный мир. Но мы тебя не бросим. Я принёс тебе сил, принёс тебе время. Я собрал его со всей колонии, по месяцу жизни от каждого взрослого человека. Держи, это время твоё, эти силы – тебе. Расти!
Я отдаю их годы жизни и свои отдаю тоже. Трава подымается, набирает сока. Корни уходят глубже, поломанные стебли обретают силу.
А я старею.
В нескольких шагах от меня, резвится семилетний Димка, но я не возьму его время. Ему жить в этом мире. Ему, и тем детям, которые родились после приземления. Они – неприкасаемы. Неприкосновенны. Я забираю жизнь только у взрослых. Пускай трава питается их силой. И моей.
Когда мы выходим из шлюзовой камеры, нас встречает капитан. Он высок, сутул, и как будто бы молод. Но его выдают глаза. Я отправляю Димку в дом, обедать и греться. Сажусь на бетон, приваливаюсь к стене и гляжу на свои руки. А капитан смотрит на меня.
– Возьми.
– Нет, – отвечаю я.
Он качает головой, отчего становится похож на насекомое. На богомола.
– Не будь дураком. Бери. Не надо строить из себя героя, мы всё понимаем.
Смотрю на него с усмешкой. Нет, капитан, не понимаете. Может быть ты и понимаешь, а они нет. Глядят на меня, как на дьявола.
– Бери!
И я беру. Беру много, сразу три года. Подумав, возвращаю год обратно.
– Всё.
И закрываю глаза.
– Сколько?
– Два года. Верну, когда появятся лишние.
Кап собирается что-то сказать, но разворачивается и уходит.
Я снова лежу и пытаюсь уснуть. Димка кашлял за ужином, и кап взял его ночевать на корабль. Не думаю, что он сделал это из жалости, скорее чтобы локализовать возможный очаг заболевания. И он прав. Детям ещё не исполнилось и полугода, любая инфекция может стать угрозой. Медикаменты кончились.
А всё потому, что экспедиция собирались в этой чёртовой спешке. Не могли подождать ещё хотя бы день, всё боялись, что Это начнётся с минуты на минуту. До нас ушло сто двадцать семь кораблей. Каждый в своём направлении. Нам ещё повезло, что планета досталась хоть и бескислородная, зато в остальном пригодная для жизни. Температурный режим нормальный, сила тяжести ноль-девять же, воды – хоть упейся.
Вот только трава не растёт.
И если она не вырастет, мы не получим почву. А без почвы очень скоро умрём от голода потому, что запасов еды осталось на три месяца. И то, если сократить дневную норму.
На следующий день команда идёт смотреть место для скважины. Меня, зачем-то, берут с собой. Не знаю зачем. Кроме нас с капитаном ещё старпом, техник и двое парней. Почти всё мужское население колонии.
Роботы ждут на западе, в километре от купола. Земля здесь заметно просела и образовала что-то наподобие кратера.
– Эхоскоп говорит, бурить метров двадцать, не больше.
Это старпом. Он с высшим образованием, толковый мужик, правда иногда слишком занудный. Техник, в отличие от него – душа нараспашку. Иногда мне даже кажется, что только благодаря ему мы все не передрались за время полёта.
А парни стоят угрюмые. Молодых брали на корабль совсем для другого, поэтому всякий раз они пытаются доказать, что могут работать не хуже нас, стариков.
Капитан ходит кругами, глядит то на роботов, то на старпома. Зачем-то косится на меня. Мне хочется уйти, но я даже не могу об этом сказать. Батарея скафандра села. Они у нас на солнечных, из экономии. Аккумуляторы, которые остались на корабле, капитан объявил неприкосновенным запасом. Вся колония питается от солнца. А я вчера забыл положить скафандр заряжаться, бросил где-то в тени и пошёл по своим делам. И теперь стою молча.
Капитан тем временем что-то объясняет, указывает в землю, потом на роботов. Говорит он быстро, так, что я иногда не могу разобрать слов. А потом понимаю, что батарея уже села окончательно. Теперь я не то что сказать. Даже слушать не могу.
– …и чт… не к… ы понимаешь? Через два д… за…
Меня накрывает тишиной. Что-то говорит младший из парней. Он сел на корабль десятилетним. Потом техник и все кроме меня смеются. Снова парень, капитан, старпом, капитан. И разговор вдруг останавливается.
Кажется, последний вопрос адресован мне. Пожимаю плечами. Стучу пальцем по шлему, там, где крепится микрофон, и жестами объясняю, что он не работает.
Вечером собираемся у северного шлюза. Трое женщин остаются с детьми, остальные здесь. Вся колония. Капитан жестами предлагает сесть, я поджимаю под себя ноги и никак не могу устроиться. На голом бетоне не шибко удобно.
Кап говорит, что уже завтра начнётся строительство первого водопровода. Что неделя уйдёт на бурение и столько же, на прокладку труб. Потом будет чистая вода. Больше не придётся ждать по два дня, пока озёрная муть отфильтруется и станет пригодной для питья.
Его спрашивают про траву. Капитан отвечает, что на севере всё хорошо – трава созревает. На востоке её помяло осадками, но не существенно. На юге небольшая засуха. Но как только будет водопровод, оросители заработают в полную силу.
Он врёт.
Я-то знаю, никаких осадков с восточной стороны не было. Иначе откуда засуха на юге? Тут расстояние километров десять максимум. На самом деле, какая-то дрянь угодила в один из оросителей, и он разбросал её на пару сотен гектар. Половина травы полегла в первые же сутки и ещё четверть на следующие. Тут даже я оказался бессилен. Мертвечину не поднимаю.
Да и на юге никакой засухи нет и в помине. Оросители работают. Просто трава не растёт и всё тут. Нужна почва, а почвы нет. И пока трава несколько раз не созреет, не погибнет и не сгниёт – почвы не будет. Замкнутый круг.
И насчёт осадков капитан зря сказал. Накаркал. Вечером второго дня с юга приползают фиолетовые тучи. В лагере становится тихо, только иногда из домов доносится детский плачь, и гудит ветер в шлюзах. Утром тучи заполняют всё небо, солнце едва проглядывает сквозь эту завесу, а по куполу барабанят первые капли.
Я гляжу вверх и думаю, что не позднее, чем вечером, разразится настоящая буря. Встаю и иду в дом, но там никого нет. Только дети. В дверях сталкиваюсь с Фимой – нашим врачом. Единственной женщиной, которую взяли на корабль в возрасте сорока лет. Все остальные были подростками.
Сейчас Фиме за пятьдесят, у неё короткая причёска, тяжёлый взгляд и простое кукольное лицо, которое не становится хуже от прибывающих морщин. Она никогда не улыбается. Говорит тихо, так, что невольно прислушиваешься к её словам.
Фима внимательно на меня смотрит. Она всё понимает, и от этого мне становится так тошно, что я выскакиваю наружу. Потом. Сначала остальные. А если не хватит, я всегда успею вернуться.
По дороге ко второму дому мне встречаются женщины, и я беру у них время. Много. По целому году. Потом столько же у техника, пока он рассказывает мне анекдот. Смеюсь и чувствую, как становится легче. Три года сбросил.
Два парня и пять женщин выходят из шлюзовой камеры. Беру их время издалека, чтобы не заметили, и тут же сворачиваю в сторону. Иду на корабль совсем другой походкой. Теперь ноги меня слушают. Теперь можно жить.
Сбросить бы ещё лет двадцать.
Оказавшись на корабле, подымаюсь на третью палубу. Сворачиваю и иду по коридору вдоль закрытых дверей. Вот здесь жила Фима, там старпом. А моя каюта самая дальняя. В углу.
Стучусь к капитану. Не заперто. Захожу и вижу у него старпома, двух женщин и парней, которые ходили смотреть место для скважины. С порога забираю по году у всех кроме капитана. Женщины здороваются, старпом рассеяно кивает. Парни нуль внимания.
– Подожди, мы закончим, – говорит кап, и я покорно выхожу наружу.
Приваливаюсь спиной к перегородке, но не съезжаю на пол, как обычно. Держусь. Сейчас мне чуть больше сорока. Примерно сорок три. Тело слушается отлично, как новенькое. Руки не дрожат, колени гнутся и не только. Жду, пока эти пятеро выйдут. Сажусь напротив капитана, смотрю в его тёмные глаза, но ничего не могу разобрать. Кап тоже смотрит. Молчим. Тикают часы, на столе лежат какие-то бумаги. У нас ещё осталась бумага? Занятно.
Кап не выдерживает первым.
– Ты знаешь что делать?
– Знаю.
Он смотрит внимательнее. Проходится взглядом по лицу, рукам.
– Уже под завязку?
– Уже. Буря будет страшная, половина травы погибнет. Но вторую половину я спасу.
– Тогда бери, что хотел. Не тяни.
Качаю головой и смотрю, как его брови медленно ползут вверх.
– Нет, я пришёл не за этим. Я пришёл отдать долг.
– Какой ещё долг?
Возвращаю ему те два года. Не знаю как, но кап это чувствует.
– Ты что? – говорит сквозь зубы. – Бери обратно. Сейчас же! У всех уже небось забрал.
– У всех, – соглашаюсь. – Кроме Фимы и детей.
Капитан наливается краской. Пристально на меня смотрит.
– Бери! Всё! Обратно!
– Нет, капитан. Я собрал больше двадцати лет. Лишний год погоды не сделает. А вот если с тобой что-то случится, тогда будет плохо. С тобой или с Фимой. Всё ведь на вас двоих держится. Так что не спорь.
Капитан встаёт, закладывает руки за спину. Спрашивает:
– А если я прикажу?
Пожимаю плечами. Приказывай, мол. Увидишь, что будет.
Дождь барабанит по куполу. Я стою у шлюза и думаю, что так и не попросил у капитана пластиковых баллонов. Сейчас-то мне всё равно, я молодой. А вот когда возвращаться буду – почувствую в полной мере. Ну и чёрт с ними.
Выхожу наружу, делаю первые шаги по бетонной дороге. Шагаю в бушующее море. Трава – вода, трава – волны, раскачивается на ветру, гнётся, пригибается. Я иду, и справа от меня бушует это море. И слева. До самого горизонта.
Ветер набирает силу. Несколько раз мне приходится останавливаться, чтобы удержаться на ногах. Дождь льёт, не переставая, по шлему текут струи. Почти ничего не вижу. Смахиваю их рукой, но это не помогает. Надеюсь, скафандр выдержит. Попадание здешней воды на кожу не смертельно, но через несколько часов от неё начинается зуд.
Буря идёт восточнее, теперь я это чувствую. Сворачиваю с бетонной полосы и осторожно шагаю по траве. А над моей головой плодятся ядовитые тучи. Понимаю, что дальше идти нет смысла, останавливаюсь и гляжу вокруг. Трава ещё жива. Только в некоторых метах, её придавило водой или вырвало ветром.
Ложусь на спину. Смотрю вверх. Иногда сквозь тучи можно увидеть небо, чёрными колодцами.
Не бойся, тучи не страшные. Ветер ничего тебе не сделает. Вода испарится, яд уйдёт в землю, а ты будешь жить. И мы, благодаря тебе. Пройдёт сто лет и планета станет другая. Здесь будет кислород. Будет трава и деревья. И люди. Ты главное расти!
Мучительно прихожу в себя. Глаза не открываются, но я и не спешу их открывать. Сквозь веки бьёт электрический свет. Слышны чьи-то голоса.
Хочу накрыться с головой одеялом, но не чувствую рук. Совсем. От страха открываю глаза и жадно смотрю на своё тело. Руки при мне. Ноги, грудь, живот – всё на месте. Шевелю пальцами. С трудом сгибаю ногу.
Ко мне подходит женщина, пытается что-то спросить, но я не успеваю ответить – теряю сознание.
Снова прихожу в себя. На этот раз от зуда по всему телу. Зудит кожа. Поднимаю правую руку, и она с грехом пополам слушается. Начинаю тереть бёдра, живот и лицо. Кожа щёк пылает. Тру сильнее.
Сердце стучит не ровно. Прислушиваюсь. Тук-тук. Тук. Тук. Замирает. И снова. Тук-тук. Тук. Тук. Поворачиваюсь на бок, и из груди вырывается кашель. Не кашель даже, а сдавленный хрип. Снова подбегает женщина, уже другая. Протягивает стакан воды. Только сейчас понимаю, что в горле у меня пустыня. Пью жадными глотками. Вода проливается, капает на одеяло, на постель и на пол. Пью всё до последней капли, пытаюсь лечь, но тут меня выворачивает.
Вечером приходит капитан. Я не хочу его видеть. Я вообще не хочу никого видеть. Провалиться бы обратно в беспамятство, но боль не пускает. Уже два часа лежу и смотрю в потолок.
– Живой? – спрашивает кап.
Я не отвечаю. Даже не оборачиваюсь. Капитан подозрительно на меня смотрит и продолжает.
– Сейчас я приведу сюда людей. Всех. И взрослых, и детей. И ты возьмёшь у каждого по полгода.
– Детей не надо, – с трудом выговариваю я.
– Герой нашёлся! Ты хоть понимаешь, что чуть не погубил колонию? Если бы твой Дима не закатил истерику, когда ты не явился на ужин, то утром мы бы нашли в траве мёртвое тело. Тело человека, умершего от старости. Зачем ты отдал так много? Что, не мог взять больше у женщин? Пожалел старпома? Меня пожалел, да? Один год погоды не сделает, – передразнил капитан. – Отдал двадцать лет наших и столько же своих собственных. А то, что мог сдохнуть, да и на самом деле чуть не сдох – об этом ты не подумал?
Я молчу. Он совершенно прав. Лёжа в траве, я действительно об этом не думал.
– Запомни, твоя жизнь – единственный шанс человечества зацепиться на этой чёртовой планете. Поэтому в следующий раз не геройствуй. Это никому не нужно.
Кап делает паузу. Наверно хочет, чтобы до меня получше дошли его слова.
– А сейчас, ты возьмёшь моё время.
– Твоё не возьму, – сухо отвечаю я.
– Возьмёшь! А иначе я никого сюда не приведу, и можешь помирать от старости.
У меня пропадает желание спорить. Ну и сволочь же ты, кап.
Забираю сразу пять лет, и смотрю, как он меняется в лице.
– Веди остальных.
Они выстраиваются в очередь. Как в магазине. Колбасный цех.
Я лежу, приподнявшись на локтях. У меня болит спина, но зуд уже прошёл. И голова почти не кружится.
Кап сидит в углу, наблюдает за этим жертвоприношением.
Ко мне подходит первая женщина. Она напугана и старается не смотреть в мою сторону. Я забираю полгода.
Кап косится на меня. Я киваю.
– Можешь идти, Лица, – говорит он.
Женщина тут же разворачивается и уходит. Её место занимает следующая. Я прикидываю, что если брать всего по полгода, то в сумме получится чуть больше десяти. Мало. Надо в два раза больше.
Женщина стоит передо мной и не может понять, почему я медлю. Забираю у неё год. Кивком говорю, что можно идти. Следующая.
Они подходят ко мне по очереди – женщины, мужчины, старпом, Фима, техник. Все. А я делаю с ними самое отвратительное, что может сделать один человек с другим. И под их взглядами, то напуганными, то понимающими, чувствую себя этакой тварью. Кровососом.
Ко мне возвращаются силы. Через полчаса я встаю на ноги, и мы идём к детям. Идти не далеко. Кап первым заходит в дом, выгоняет посторонних и жестом приказывает мне войти. Внутри темно, тепло и сухо. Вдоль стен рядами лежат матрацы. На них, закутанные в одеяла, спят дети.
– Почему они не плачут? – неожиданно спрашиваю я.
Сколько помню, после рождения детей постоянно слышен плач. Их девятнадцать. Не бывает такого, чтобы все молчали, обычно начинает один, за ним подхватывает другой, потом третий. Что утром, что ночью.
А сейчас молчат.
– Спят наверно, – говорит капитан. – Какая разница? Тебе это мешает.
Мне ничто не мешает. А уж тем более тишина. Обмануть капитана – не самая трудная задача.
Я подхожу к первому ребёнку, замираю на мгновение и иду дальше, не взяв ни секунды. Ни единой секунды его жизни. Останавливаюсь напротив второго и невольно оборачиваюсь на капитана.
– Что-то не так? – спрашивает он.
– Всё так, – отвечаю я, довольный, что он не заметил обмана.
Через десять минут выходим наружу.
– Остался ещё один.
Пытаюсь понять, кого он имеет в виду, а когда понимаю, подхожу и беру капитана за грудки.
– О нём даже не заикайся!
Я надеваю скафандр и иду к шлюзу. Кап говорит, с травой всё в порядке. Сомневаюсь, что он станет меня обманывать, но хочу видеть это собственными глазами. Сколько её осталось? Понятное дело, что не вся. Но если я отдал ей сорок лет, то выжить должно было много. Очень много.
Выхожу наружу и щурюсь от яркого солнца. Туч как небывало.
Трава колыхается под лёгким ветром. Тут и там валяются поломанные стебли, но большая часть травы жива. Всё не зря! Я понимаю, какой ценой это далось. И ещё понимаю, сколько таких цен у меня осталось в запасе. Но всё равно рад.
Ночью ко мне снова приходит Димка. Садится на матрац, зевает и валится на бок.
– Деда, ты знаешь сказки?
– Когда-то давно знал.
– Тётя Фима говорит, их рассказывают детям.
Димка лежит и смотрит вверх. Я приваливаюсь спиной к стене дома, роюсь в памяти и понимаю, что сказок там не осталось.
– Деда-а-а. Ну деда. Расскажи.
Понимаю, что теперь уже не отвертеться, и придумываю сказку на ходу.
– Ладно слушай, было это давно и был замок…
Что такое замок? Ну это что-то вроде нашего купола, только не прозрачный. Ты слушай. Так вот был замок и жили в нём люди. Самые обычные, мужчины, женщины и дети. Но не только. Ещё в замке жило чудовище. Что? Ну-у. Чудовище – это такой страшный человек. Очень страшный. У него пять рук и три глаза. И он весь покрыт шерстью. Нет-нет. У нас на корабле чудовища не было. А в замке было.
Так вот. Началось всё с того, что на замок напали враги. Кто такие враги? Ну, это люди из другого замка. Зачем напали? Чтобы отнять кислород и воду. И забрать роботов. Врагов было много, и они бы обязательно захватили замок, если бы не страшное чудовище. Оно вышло и распугало захватчиков.
И всё было бы замечательно, если бы не одно но. Чудовище ело людей. Что? Нет, чудовище не могло есть паёк? Оно же чудовище. Да и ело людей не оттого, что было злое. Просто люди – его еда. Врагов поймать чудовище не могло – не умело быстро бегать. И тут жители замка задумались. Чудовище было голодное, у него не оставалось сил даже выйти наружу. Но его ведь можно было накормить. Отдать ему одного из жителей, и тогда замок остался бы цел.
Они так и сделали. Сначала скормили чудовищу самого ненужного из людей. Бездельника. Потом следующего за ним. И когда пришли враги, чудовище было наготове. А через два дня съело ещё одного…
Замечаю, что Димка уже спит и вздыхаю с облегчением. Я не знаю, чем заканчиваются подобные сказки.
Утром начинается обычная жизнь. Хожу на озеро за водой, от ведер снова болят руки, и ноет спина. На пару с техником следим за роботами, пока те бурят скважину, а потом монтируем насос.
Через два дня пробуем воду – её можно пить, не фильтруя. Проводим трубы к оросителям. Всё работает. Кажется, трава начинает расти, подымается выше моего колена. Хорошо я её накачал. Вечерами хожу по бетонным дорожкам и касаюсь травы рукой.
Проходят две недели. Гроза забывается, колонисты всё ещё глядят с опаской, но уже не сворачивают, заметив моё приближение. Капитан иногда спрашивает совета. Или зовёт на корабль просто поговорить. За обедом техник рассказывает придуманные на ходу анекдоты, и мы ржём, привалившись спиной к куполу.
Однажды вечером капитан вызывает меня к себе. Точнее не вызывает, а просто говорит: “Идём”. И я иду. Мы огибаем дома, проходим мимо шлюзовой камеры и сворачиваем к кораблю. Кап молчит.
Подымаемся на третью палубу. Оказавшись в каюте, он кивает на стул.
– Нужна твоя помощь.
Меняюсь в лице. Подбираюсь. Сажусь ровнее. Оказывается это официальный разговор? А я-то думал, он просто потрепаться хочет. С командой-то по душам не поговоришь, для них капитан должен быть царь и бог. А я себе на уме. Со мной можно.
– В чём дело? – спрашиваю.
– В Фиме, – отвечает кап. – Она, как и некоторые из нас, слишком любила геройствовать. Вкалывала за пятерых, не жалела ни себя, ни своё здоровье. Вот и доигралась. Схватила воспаление лёгких.
Я прикидываю. На Земле человека с воспалением лёгких кладут в больницу, которой у нас нет. Колят антибиотиками, которых у нас тоже нет. И рядом с ним обязательно находится врач.
Врач у нас есть. Сама Фима.
– Ты ведь можешь поставить её на ноги? – спрашивает капитан. – Как в тот раз себя, после бури.
– Я забрал тогда больше десяти лет. Чтобы вылечить Фиму потребуется минимум двадцать. Это очень много.
Капитан морщит лоб, как будто пытается перемножить в уме два моих возраста.
– По сколько ты взял у людей?
– В среднем по пять. Плюс-минус год.
Капитан снова начинает что-то считать.
– Они сели на корабль от десяти, до пятнадцати. Плюс двенадцать лет полёта. Плюс год с лишним здесь. И по пять забрал ты. Получается…
– Кап, можешь не стараться, – говорю я. – Им сейчас от двадцати восьми, до тридцати трёх. Я знаю это без всяких расчетов.
– Откуда?
– Чувствую. Я мог бы назвать тебе точный возраст, даже если бы увидел их первый раз в жизни.
Кап минуту молчит, обдумывает мои слова. А может не слова уже, а какие-то свои выводы из них. Неожиданно спрашивает:
– Мой возраст ты тоже знаешь?
– Знаю.
– Сколько? – нетерпеливо спрашивает он.
– Пятьдесят шесть.
– Но я родился сорок восемь лет назад. Это что, не имеет значения?
– Нет, кап, не имеет. Каждый расходует своё время по-разному. Но не волнуйся, ты делал это скорее даже экономно. Восемь лет забрал я.
Фима лежит в своей каюте, подальше от посторонних. Рядом с ней крутится одна из женщин, кажется всё та же Лица. Я вхожу. Женщина вскакивает и замирает. Глядит на капитана.
– Лица, будь добра, выйди ненадолго, – говорит кап.
Она кивает и выскакивает за дверь.
Фима выглядит неважно. Глаза её закрыты, а щёки побелели настолько, что я невольно проверяю дыхание. Кап стоит за моей спиной. Я молчу. Думаю.
Двадцать лет это много. Я, конечно, могу отдать их Фиме прямо сейчас, но тогда капитану придётся выносить меня на руках. И хорошо ещё, если живого.
Оборачиваюсь. Смотрю на него и спрашиваю:
– У кого брать время?
Ночь. Мы с капитаном сидим в каюте, на столе лежит журнал потребления воды, а рядом три исписанные авторучки.
– Кажется, они всё-таки стали относиться к тебе лучше, – говорит кап.
Я беру одну из ручек, развинчиваю её и гляжу на стержень. Он пуст. Только где-то на стенках остались капли чернил.
– Не смеши меня. Лучше? За что? За то, что я отдал их время Фиме?
– Хотя бы за это.
Я усмехаюсь и разбираю вторую ручку. Она ещё пишет, но чернила уже почти закончились.
– Ерунда. Человек в глубине души эгоист. А тем более, когда речь касается его собственной жизни. И не говори, будто они понимают, что без Фимы им не выжить. Ни черта не понимают. Головой ещё может быть, а вот когда я начинаю тянуть из них силы – на место понимания приходят отвращение и страх. Они меня просто боятся.
Кап молчит. Забирает со стола последнюю ручку, развинчивает, и мы оба видим, что она полная. Кап держит стержень перед своим лицом и переводит взгляд с него, на меня.
– Слушай, вот только не надо этих твоих ассоциаций. Я старик. Мне шестьдесят. Чего ты ещё хочешь?
– Ничего.
Снова тишина. Только гудят вентиляторы и слышен какой-то скрип. Раздаётся стук в дверь. Входит Лица. Говорит, что Фиме уже лучше.
– Я вот чего не могу понять, – снова начинает капитан, когда Лица уходит. – Если ты можешь увеличивать возраст, то почему не заберёшь по двадцать лет у детей? Да, они потеряют треть своей жизни, зато у нас сразу будет пополнение. Или, к примеру, мы можем посадить траву, и ты вырастишь её за полчаса. Выберем момент, когда будут все подходящие условия, ты заберёшь у травы ровно столько, сколько нужно, и вот она уже созревает.
Я смотрю на него и вижу – ни во что это кап не верит. Иначе подобный разговор случился бы сразу после посадки. Ни черта он не верит. Просто хочет понять.
– Ты думаешь, до двадцати пяти лет человек взрослеет, потом начинает стареть? На самом деле мы стареем и в пять, и в шесть, и в десять. Всегда.
– Не понимаю? – качает головой капитан.
– С рождения каждому отводится свой срок, – говорю я. – Некий запас жизненных сил. Отводится не кем-то свыше, а просто из биологических соображений. В течение жизни люди расходуют свои силы. Кто-то чуть быстрее, кто-то чуть медленнее, но в целом с одинаковой скоростью.
Перевожу дыхание. Делаю глоток воды и продолжаю:
– Когда я говорю, что забрал год, на самом деле я забираю столько, столько люди в среднем тратят за двенадцать месяцев. Человек чрезмерно активный и эмоциональный потратил бы их за десять, инфантильный – за четырнадцать. Но дело даже не в этом. Если я начну забирать силы у детей, они не станут взрослеть. Они постареют. Ты когда-нибудь видел старых детей? Нет? Я видел. С виду они почти такие же. Ни морщин, ни давления. Только на коже у некоторых появляются пятна. А ещё они просто лежат. Лежат и всё. И ничего не делают, ничего не хотят, не говорят, не плачут. Помнишь, я тогда испугался? Когда мы в дом зашли. Решил, что все дети разом постарели.
Я лежу, смотрю на звёзды и вспоминаю Землю. Прага. Рим. Сейчас всего этого, наверно, уже нет. Для меня, по крайней мере, точно нет.
Зато я живой. У меня есть купол, кислород и питьевая вода. А если всё будет гладко, то скоро появится пища. Трава созреет. Я уже видел первые метёлки на концах стеблей, ещё неделя и можно собирать семена. Потом трава погибнет. Мы перенесём мёртвые стебли под купол, на специально подготовленный участок земли и будем делать жалкое подобие почвы.
У нас есть нужные бактерии – без них трава не сгниёт. Ещё есть удобрения. Не хватает разве что всяких червей, но придётся обходиться без них.
Интересно, а на Земле эти черви выжили? Быть может, когда-нибудь нам удастся поднять корабль и вернуться обратно? Если там остались растения и животные, мы заберём их и восстановим прежний облик Земли уже здесь.
Просыпаюсь от странного звука. Как будто кто-то стучит снаружи в купол. Бум. Бум. Стук раздаётся сверху. Странно. Подымаюсь, надеваю штаны, куртку и иду на звук. Удары становятся чаще. Теперь они доносятся отовсюду, как будто купол облепили сотни человек и просятся внутрь.
Темно.
Оглядываюсь и вижу, что лагерь не спит. Кто-то выглядывает из домов, кто-то как и я стоит босыми ногами на бетоне. Иду к куполу, хочу видеть, что происходит за его пределами. Загорается луч фонаря. Потом ещё один. Они начинают мотыльками метаться под стеклянным колпаком, выхватывать на его поверхности светлые пятна. Звук ударов перерастает в гул.
В темноте я случайно налетаю на кого-то. Это оказывается техник. Он весь бледный и руки у него трясутся.
– Где капитан? – спрашиваю.
Техник смотрит на меня во все глаза и что-то мычит. Отталкиваю его и пытаюсь собираться с мыслями. Надо идти на корабль. Кап должен быть там. Ориентируюсь по мечущимся лучам фонарей и иду. Спотыкаюсь о чей-то оставленный матрац, но не падаю. Держусь.
– Это гра-а-ад!!!
И всё замирает.
Орёт один из парней. Орёт так, что слышно всем. В тот же момент откуда-то появляется капитан. Приказывает зажечь в домах свет, и в этом свете становится видно, как падают ледышки. Как они бьются о поверхность купола, раскалываются, разлетаются. Как скатываются на землю.
А там, дальше, в темноте, они безжалостно губят траву.
Я подбегаю к капитану. Хватаю его за локоть и указываю пальцем туда. Наружу.
– Бери сколько надо! – кричит он, пытаясь пересилить гул. – Бери! Всё!
Кап ведёт меня к куполу. Кто-то приносит прожектор. Толстый луч прорывается сквозь стекло, преломляется в льдинках, и те вспыхивают маленькими звёздами.
И в свете прожектора видно, что трава поломана. Почти вся.
– Надо наружу! – кричу я.
Кап хватает меня за плечо.
– Нельзя! Убьёт. Делай отсюда.
– Слишком далеко!
– Спасай сколько можешь. Наружу нельзя!
Я напуган, а потому работаю без слов. Молча.
Отдаю траве год. Три. Пять. Беру у капитана. Мало. Беру у того, кто дышит мне в затылок. Сразу десяток.
За моей спиной бегают люди. Кто-то кричит, что-то несут. Я ничего этого не слышу из-за гула. Но мне и не надо. Я чую. Чувствую.
Сейчас каждый из тех, кто сзади, для меня колодец. Тёмный колодец, из которого можно черпать силу. Почти высохший капитан. На корабле опустошённая Фима. Старпом. Девятнадцать полных до краёв колодцев – дети. Двадцатый Димка. И кто-то ещё. Кто-то молодой.
Я тяну силы отовсюду. Кажется, я тяну их даже из бетона, из воздуха, из тёмного неба над головой. Я словно насос качаю жизнь в траву. Ещё и ещё. Мне надо успеть. Поломанные стебли срастутся, вырванные корни снова уйдут в землю. Мёртвое не оживёт никогда.
Я перестаю чувствовать время, кажется, проходит полчаса. Град продолжается с той же силой. Ни больше, ни меньше. Ловлю равновесие. Чувствую, сколько надо дать траве, чтобы она жила.
Моих сил хватает на километр вокруг купола. Дальше трава давно погибла. Та, до которой я дотягиваюсь, ещё живёт. Не вся, но живёт.
Град заканчивается через час. Мне восемьдесят три. Отдаю последние силы траве и падаю. Приземляюсь на что-то мягкое. Кажется, на капитана.
Деда, а чем закончилась та сказка? Теперь я знаю чем. Но Димка никогда уже меня об этом не спросит. Чем закончилась сказка? Враги всё поняли и взяли замок в осаду. Чтобы никто не мог бежать. А чудовище ело людей. Одного за другим. Сначала слуг, потом воинов. В конце концов, оно съело всех и очень скоро подохло с голоду.
Я иду между домами. За моей спиной лежат капитан и ещё несколько человек. По правую руку две женщины. В домах – дети. Все лежат. Все лежат и молчат. И Димка. Мёртвый, уставившийся пустым взглядом куда-то вверх. Всё такой же молодой, совсем ребёнок, и в то же время старик.
Они ведь понимали. Они всё понимали. Знали, чем это закончится. Так почему не остановили меня? Почему? Я ведь уже не соображал, что делаю. Как тупой механизм качал из них жизнь, как робот, который роет яму. Я был сам не свой. Но они-то понимали. Достаточно было ударить меня в затылок, и всё было бы нормально. Всё было бы как раньше. Чёрт с ней с травой. Но люди. Остались бы живые люди. Вокруг.
В лагере тихо. Мёртво. Мертвенно.
Я что-то кричу, мой голос наполняет купол, но не может выбраться за его пределы. Он похоронен под этим куполом. Я падаю и продолжаю орать. Бессмысленно. Нелепо.
Как глупо. Как же всё глупо.
Лежу и смотрю на звёзды. Где-то там должны быть другие колонии, которым повезло больше. Быть может, они когда-нибудь прилетят. Прилетят и заберут меня. Через пятьсот лет. Да хоть через тысячу. Я доживу. Потому, что умирать от старости страшно.
Но каково будет их разочарование, когда они узнают, что вся колония похоронена здесь же. В ста метрах к востоку от купола.
Трава тоже погибла. Через неделю, во время следующего града. Мне было уже не у кого брать силу, я просто сидел и смотрел, как она умирает. Потом взял на корабле семян и высадил внутри купола, на пяточке, где не клали бетон. Через два месяца у меня уже была почва. А ещё через месяц первая выращенная еда. Каша. Не слишком вкусная, без соли, но с голоду не умру.
От старости тоже. Трава созревает раз в месяц и когда семена уже готовы к посадке, я забираю всю её силу. Не много. Всего-навсего пару лет. Но сейчас мне уже семьдесят.
Тоска. Болезненная тоска. Воспоминания об ушедших. Надежда, что за мной прилетят.
А чудовище съело всех жителей замка и подохло с голоду.
Как же я иногда ему завидую!
Потому что умирать от старости страшно. Страшно. Я не решусь.
|
|
|
|
Время приёма: 08:42 14.10.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев