– Ты не устал, папа? Может, отдохнем? – спросил Юм участливо. Он давно заметил, что отец почти выдохся, а последний подъем ему дался очень тяжело. Особенно когда они забирались на эту скалу - казалось, внутри старика все скрипит, и сейчас он рассыплется на части. Но держался молодцом, потому как гордый - когда Юм пытался ему помочь, подтолкнуть тихонько в спину, отец сразу хмурился, бурчал недовольно. И на все предложения сделать привал отвечал решительным отказом, то и дело повторял, что на отдых времени нет, и дойти они должны до захода солнца, иначе все теряет смысл.
Юм не понимал, что значит «все теряет смысл». Честно говоря, он всегда с трудом понимал своего старика, хотя старался навещать его в бараке ветеранов каждый день после смены перед вечерним построением. Нет, вы не подумайте, не только из-за масла, хотя отец всегда угощал его своей сэкономленной с ужина порцией масла, приговаривая, что этот деликатес ему – старику уже не в радость, а вот молодым расти надо. Задумчиво наблюдая, как сын уминает лакомство, он начинал говорить. Каждый вечер о разном: чаще всего рассказывал о днях своей молодости, иногда вспоминал своего отца, деда Юма, а в последнее время все больше рассуждал о смысле жизни. Говорил он складно, Юм не раз замечал, что и остальные обитатели барака ветеранов рудника с интересом прислушиваются к россказням бывалого работяги. Это Юму льстило, но вот сам он с трудом разбирался в отцовских философствованиях, и соскучившись от монотонных речей, украдкой поглядывал в окно на двор, где ребята из их отряда рубились в футбол. Иногда отец замечал невнимательность сына и очень этому огорчался. Что поделаешь, извечный конфликт отцов и детей: «Если б юность умела, если б старость могла». Это, кстати, тоже из отцовского репертуара, изрек на днях, увидев, как Юм одним движением плеча вытолкнул из грязи засевший погрузчик.
– Так что, папа, отдохнем?- снова предложил Юм.
Сейчас отец не стал упрямиться, глянул в сторону, куда лежал их путь, потом на солнце – огромный оранжевый диск, стоящий высоко в зените, сверился с графиком по часам и кивнул:
– Что ж, присядем, – он сделал несколько шагов и привалился спиной к большому серому камню, так, чтобы солнце не слепило, а лишь освещало его изможденное лицо, – садись и ты, сынок.
– Не, пап, спасибо, я совсем не устал. Ни чуточки! – сказал Юм гордо, но тут же засмущался. Вдруг отец может подумать, что сын издевается над его немощью. Конечно, трудно ему, старому. Не для него уже такие нагрузки. Но это физически, а вот морально... Юм признался себе, что «моральные нагрузки» для него оказались куда тяжелее, нежели физические, от всего увиденного по дороге у любого все дыбом встанет. А что вы хотели от пацана, едва школу закончившего.
Про дорогу ТУДА вообще всегда плохие слухи ходили. В бараке малолеток по ночам только и разговоров было про дорогу ТУДА: говорили о страшных чудищах, кишащих по обочинам этой дороги безлунными ночами, про живых мертвецов -- зомби, про птиц огненных, плюющихся огнем. Про страшную долю тех, кто отважился пройти по этой дороге. Возможно, все это были сказки, потому что обратно никто не возвращался. Поди проверь. Хотя штатный болтун лагеря по кличке Пустая Жестянка, божился, что дошел почти до середины дороги ТУДА и лично видел бывшего Старшего Мастера Пузотея, якобы он сидел над трупом простого работяги и поедал его тело. Конечно, Жестянке верят только простаки, да и они с батей до сих пор ни одного ожившего мертвеца не встретили, хотя прошли уже почти две трети пути, но все-таки… Не зря же на утренних лагерных построениях им то и дело повторяли о необходимости повышения уровня дисциплины и о том, что идти дорогой ТУДА – верное самоубийство. Теперь вот пришло время самим убедиться -- правду говорило лагерное начальство: чем ближе к ТУДА, тем больше останков простых работяг можно наблюдать вдоль этого скорбного пути. Вон, даже отсюда виден присыпанный песком труп, судя по яркому желтому цвету куртки – непромокашки, бурильщик. Если присмотреться, даже номер можно разобрать.
– Ты все сделал в лагере, как я тебе сказал? – спросил отец, потирая колено.
– Конечно, пап, я всех ребят предупредил. На утреннем разводе скажут, что я перешел во вторую смену. А на вечерней поверке, что нас послали срочно ремонтировать насосный цех. Нет, бать, ты не бойся, ребята меня прикроют, как смогут, у меня отличные друзья.
– Есть хочешь? – неожиданно спросил отец. Юм не торопился с ответом. Если честно, есть он хотел всегда, лагерной пайки ему явно не хватало. И после обычной рабочей смены аппетит был просто зверский - жрать хотелось ужасно, а уж после такой трудной дороги… Вышли-то они еще ночью, не позавтракав. И потом, откуда у отца может быть еда? Неужто купил на черном рынке? А на какие шиши? С лагерной пайки экономил? Но отец в последнее время на легких работах был, какая там пайка, так, только чтобы ноги не протянуть…
А отец тем временем забрался рукой за пазуху, извлек больной сверток, положил его на плоский камень и аккуратно развернул промасленную тряпицу. Юм почувствовал, что в животе у него что-то екнуло. Не лагерная баланда, такая кислая с противным щелочным привкусом, а настоящие консервы! Четыре желтых баночки с черными полосами по краям! Только раз он такие видел, когда приезжали Инженеры из центра на запуск литейного цеха, и их, молодняк, пригнали с каменоломни, чтобы нарядить трибуну и накрыть праздничный стол для приемной комиссии. Как же ему хотелось тогда спереть хоть одну баночку…
– Ешь, – сухо сказал отец.
– А ты? – тихо сказал Юм, понимая, что не в силах отказаться от этого кулинарного чуда.
– Не болтай, а ешь, надо! Нам понадобиться много сил, – сказал отец, выложил на тряпицу вдобавок пластиковую коробочку с полудюжиной кусочков масла и первым принялся за еду. *** Юм собрал со дна и стенок масленицы последние капельки деликатеса, слизнул их, еще раз глянул в пустую коробку и с сожалением ее отложил.
– Наелся?
– Ой, спасибо, пап. Никогда такой вкуснотищи не пробовал. Неужели у нас научились делать?
– Нет, это с Большой Земли.
– Как же ты достал?
– Там, – кивнул отец в сторону, откуда они шли, – много чего можно достать, если знать, к кому подойти.
– А правда, что Инженеры такое каждый день едят?
– Не все Инженеры, и не каждый день. Да ты не переживай, какие твои годы. Попробуешь и не такое, если будешь не только руками работать, но и головой.
Юм промолчал, возразить было нечего, с работой головой у него всегда были нелады, не зря отец так часто ворчал, просматривая его аттестат.
– Пап, а ты был на Большой Земле?
– Да, в детстве.
– А какая она? Больше нашего лагеря?
– Намного. Как десять, нет, как сто таких лагерей.
– Ого! Даже представить себе не могу. А там хорошо?
– Как тебе сказать. Запутанно там все, порядка нет. Кому-то хорошо, кому-то не очень.
– А пайки там большие?
– Это, смотря у кого.
– А, понятно. За вредность пайки прибавляют, как у нас. Или за нормы выработки?
- Не совсем. Смотря, кто сколько работает.
– Что значит «сколько работает»? У них что, общего гудка нет?
– В общем есть, но какой-то необязательный. Не для всех. Я, честно говоря, маленький тогда был -- забойному делу в ПТУ учился, не во все вник. В общем, там каждый по себе, кто-то вкалывает целый день, а пайка – с гулькин нос, а кто-то ни хрена не делает, а жрет от пуза, масла сколько хочешь.
– Вот здорово!
– Чего тут здорового?
– Ну как же! Не работать, а жрать от пуза!
– Эх, сынок, ну что вы за поколение такое? Разве этому мы вас учили? Ну скажи, какая польза от такого работяги, если он и не работает вовсе, а только жрет? Нет, сынок. Поверь мне, плохо это, несправедливо. Я считаю -- в лагере куда лучше. Здесь все ясно, все понятно, все по графику расписано, режим опять же. Да и уважение у нас по труду. Хорошо работаешь – тебе почет и пайка, плохо работаешь – дисциплинарное взыскание. Справедливо? Если молодой – учить тебя будут, если старик – на легкие работы переведут. А там… -- отец провел рукой по шершавому подбородку, изъеденному рудниковой пылью, как коррозией. -- Там стариков на легкие работы не переводят, и больничек никаких нет. Там состарился работяга, не может во всю силу вкалывать – выбросят на улицу, и подыхай с голоду.
– Как? Совсем без пайки?!!
– Совсем. Вот и мрут с голоду под мостами и на задворках разных, их потом за ноги и в труповозку. И не хоронят даже – прямо на свалку и скидывают. Мы с ребятами как-то на свалку выбрались, так там целая гора трупов. А некоторые еще шевелятся, стонут, представляешь? Живые еще! Я неделю после этого спать не мог. Так-то!
Отец еще раз сверился с часами, спрятал обратно за пазуху нетронутую банку концентрата и неожиданно нежно погладил камень, под которым сидел:
– Видишь эти царапины?
– На номер похоже.
– Да, это твой дед нацарапал, когда вел меня к Маме.
– Правда? Дед? Твой папа?
– Да, видишь, три семерки на конце? Редко у кого бывает такой номер, его так и звали «Счастливчик». Правда, счастья особого отец видел мало. Трудился всю жизнь, вкалывал за себя, за других.
– А какой он был, пап?
– Большой, сильный, как ты. Очень ты на него похож, особенно, когда работаешь. Я как-то у него в шахте был во время смены, посмотрел: глаза горят, каждое движение четкое, выверенное, тело аж дрожит от напряжения. А я тогда совсем малец был, глупый. Спрашиваю: «Пап, что так надрываешься, смотри, остальные-то особо не напрягаются, сделают 101,5% нормы и нормально»! А он как даст мне по шее, мол, выбрось такие мысли из пустой башки: «Кто мы без работы? Хлам бесполезный, да и только»! А рука у него, надо сказать, тяжелая была. Целый день потом башка гудела. Такой вот он, твой дед был. Ему, между прочим, полуторную пайку за ударный труд выдавали.
– А Мама? – осторожно спросил Юм. – Ты мне про Маму совсем ничего не рассказывал.
Отец промолчал, вытащил отвертку и начал выцарапывать на камне цифры своего номера чуть ниже того, с семерками. Закончив работу, встал, отряхнул песок с колен, сухо сказал:
– Нельзя было, потому и не рассказывал. Ладно, пошли, а то стемнеет, Мамы при свете и не увидим. Теперь, если память мне не изменяет, идти будет легче – с горки.
– Слышь пап, – снова спросил Юм, стараясь не наступить отцу на пятки. - Тут-то мы одни, и никто не донесет. Почему про Мам говорить нельзя?
– Видишь ли, сынок, так получилось, что в этом суровом краю женщин – будущих Мам, намного меньше, чем мужчин. Сам понимаешь, то мороз, то жара, то ливни, землетрясения, вулканы, испарения вредные, да и пыль от шахт. А женский организм, он нежный, к тяжелым условиям не предназначен. Женщинам цветы дарить нужно.
– Цветы? А что это?
– Ну не знаю, как тебе это лучше объяснить, когда я был маленьким, цветы росли даже у лагерного забора, желтенькие такие. В общем, они растут.
– А зачем их дарить? Их можно есть?
– Нет, но… Слушай, вернешься, сходи ты в школьный музей. Там ведь все про это есть. В общем, когда даришь Маме цветы, ей становится приятно, и она готова родить тебе ребеночка. Но поскольку, как я уже говорил, Мам мало, а мужчин много, каждый мужчина не мог иметь свою Маму. А другим становилось обидно. Из-за этого возникали конфликты, и даже войны. А когда мужчины заняты войной, а не работой, нормы выработки летят ко всем чертям, понял? И тогда мудрые Инженеры наложили на тему Мам табу, словно их и нет. Но поскольку дети все равно продолжают рождаться, они придумали, что детей приносят аисты.
– Аисты? Это что? Их едят?
– Это птицы такие. Тоже в музее школьном есть. Не видел? Горе ты мое луковое, двоечник проклятый. Ничего-то ты не знаешь.
– А че, нам в школе ни про каких аистов ни слова. Нам говорили, что детей покупают ударники труда в магазинах по спецразрешению Главного Инженера. Да ладно, пап, ну ее, эту школу, скукотища там… А наша Мама, она какая? Ну, раз я на свет появился, значит у тебя была своя Мама?
– А то… – отец польщено улыбнулся. – Конечно была, я из нашего барака первый женился, еще тот ходок был. Да и деду твоему спасибо, это он нас сосватал. Наша Мама - она самая лучшая, самая красивая. Я как ее увидел, так сразу влюбился без памяти.
– Как это влюбился?
– Ну вот ты масло любишь?
– Конечно! Кто ж его не любит?!!
– Так вот, наша Мама лучше масла!
Потрясенный сын замолчал и еще некоторое время шел, не задавая вопросов.
– Но главное в любви, сынок, это – самопожертвование, когда отдаешь за любимую жизнь, всего себя без остатка, Понял?
Они медленно спустились со скалы, прошли узкой расщелиной и остановились перед глубокой и широкой трещиной, через которую был перекинут узкий бетонный столб.
– Ого, глубоко, – сказал Юм, заглядывая вниз
– Не смотри вниз, – сурово сказал отец, – голова закружится. Переходить будем медленно, главное – не бойся.
– А я и не боюсь, – сказал Юм и занес ногу на столб.
– Постой, – остановил его отец, полез за пазуху, вытащил последнюю желтую банку концентрата и вложил ее в руку наследника. – Я пойду первым, если я… в общем, если я упаду, не вздумай за мной лезть, понял? Возвращайся сразу домой, будут спрашивать, почему не вышел на вечернюю смену, скажешь – перегрелся на солнце. В крайнем случае, дадут месяц штрафных работ.
– Постой, папа, какой лагерь, мы же к Маме идем.
– Да, но я это… высоты боюсь. В прошлый раз, когда мы шли здесь с папой, тут три столба было. Видно, вниз упали от землетрясения, или скинул кто.
– Но как же ты?..
– Не перечь мне, сынок. Пообещай, если я упаду, ты даже не будешь заглядывать вниз, а немедленно пойдешь назад. Клянись сейчас же!
– Клянусь, – тихо ответил Юм после довольно длительной паузы.
– Вот и славно, ну я пошел… *** – Послушай, папа, мне кажется, я понял, что такое страх.
– Когда ты зашатался на середине?
– Нет, это я от землетрясения. Хорошо тряхнуло, наверное, баллов пять было. Я испугался, когда ты шел по столбу над щелью. Раньше я думал, что самое страшное, когда тебя вызывают на утренней перекличке, чтобы назначить штрафные работы. А теперь… Я понял, что самое страшное – потерять тебя. Я люблю тебя, папа, люблю больше чем масло.
– Я тоже люблю тебя, сынок. Но теперь пошли скорее, видишь солнце как низко над горами.
Некоторое время они шли молча, сын заметил, что отец легонько приволакивает левую ногу.
– Пап, ты извини, а что было бы, если бы ты упал туда, вниз.
– Я бы умер.
– Как это умер?
– Меня бы не стало.
– Совсем, совсем? Как бригадира седьмого барака, который упал в котел с легированной сталью?
– Да, что-то типа этого. Просто он исчез совсем, а от меня бы остался… как это в старых книжках писали: «скелет – голый остов».
– То есть, ты все-таки остался?
– Да, но мертвый. Без движения, без чувств. Вон как тот бедолага под серым камнем, видишь?
– И даже не мог бы со мной говорить?
– Не смог бы, сынок.
– А все люди умирают?
– К сожалению, все. Никто не вечен, все мы когда-то умрем.
– Даже Главный Инженер?
– Даже он. Я, когда был маленьким, видел Прошлого Главного Инженера. Такой весь из себя изящный был, носил плащи такие блестящие. Лощеный, мы так его и звали. Любил построить нас на плацу и объяснять, какие мы все ублюдки. Казни публичные обожал устраивать с расчленением.
-- Как это?
-- Да так! Выстроит, бывало, нас в каре, а в центре два погрузчика моторами пыхтят. Зачитают приговор, прицепят какого-нибудь работягу тросами за руки – за ноги к погрузчикам и порвут бедолагу на половинки. Зверь был, а еще интеллигент, называется. Но тоже сдох!
– Пап, а этот, Лощеный, за что он казнил?
– За разное. В основном -- за саботаж. Не может старик какой-нибудь на смену выйти по дряхлости – саботаж. Не выполняет работяга норму по болезни, или еще по какой причине – саботаж. Украл доходяга порцию баланды на пищеблоке – расхищение госимущества, наткнулся бурильщик на твердую породу, погнул бур – порча госимущества, не стравил сварщик остатки кислорода с баллона после смены – подготовка теракта. Но это, как я думаю, повод только, садистом Лощеный был по натуре, нравились ему мучения наши. Да и другие Инженеры не лучше были, что не так -- сразу в глаз кулачищем. В общем, не жалели нашего брата – работягу, много душ невинных загубили. А нынче-то просто красота, ни казней, ни мордобоя. Вот вы нынешнего Главного Инженера – Угрюмого за глаза ругаете, а ведь – душа человек! Пальцем никого не тронул. Ему вообще дела нет, чем работяги после смены занимаются, давали бы план.
- Ну да, зато смену на час прибавили.
- Зато пайки вон уже дважды увеличивали, забыл?
- Но и нормы выработки повышают. От таких норм работяги мрут, как мухи, особо — старые и одинокие.
- Конечно, таков закон жизни. Старые умирают, а на место умерших приходят новые. Вот у меня три первых цифры номера 551, согласись, редкие цифры даже для ветерана.
– Да уж, сейчас и мастера все больше с серией «600». Но вот если бы работяги не умирали, что было бы?
– Места в бараках на всех не хватило бы. И баланды. Про масло я уже не говорю. Да и зачем работяге жить вечно? Глянешь на иного старика и думаешь, зачем живет такой человек, воздух портит. Шел бы дорогой ТУДА. Так нет, сидит в бараке, в санчасть каждый день бегает за освобождением, недоеденную баланду из параши в столовке жрет. Тьфу! Знаешь, сынок, я в общем-то законопослушный человек, но всегда понимал стариков, что выбирали дорогу ТУДА безрадостному существованию, хотя это и формальное нарушение закона. Впрочем, только к старости понимаешь, что телесное существование – лишь бренность, главное – душа.
- Душа?
- Ну да. По науке у человека есть материальное и духовное естество. Тело – это материальное, а душа – духовное естество. И когда тело человека умирает от старости или по иным причинам, душа остается.
- Где?
- Ну, вообще, остается.
- Отдельно от тела? Как это, не понимаю.
- Ну, как бы это тебе объяснить… Душа продолжает существовать отдельно от тела. Вот, к примеру, аккумулятор на погрузчике. Погрузчик проржавел, развалился совсем, его списали. А аккумулятор еще жив, полон энергией. Хотя, не самый лучший пример, душа
-- это гораздо тоньше, сложнее…
Старик замолчал и некоторое время шел молча.
– Пап, а куда попадает душа работяги, когда тот умирает? - спросил Юм после явно затянувшейся паузы.
– Трудно сказать, с того света редко кто возвращается. Но верующие работяги говорят, что душа человека остается… в памяти. То есть, самого работяги нет, а память остается вечно. Помнишь Стаханова из седьмого отряда?
- Это того, что придумал двойной бур?
- Вот, вот. Ведь его самого уже нет, и тела его нет, а память о нем осталась -- теперь на всем руднике работают двойными бурами. Оттого всем хорошо – выработка-то повысилась, соответственно и пайка. Все ему благодарны, значит, душа осталась в нашей памяти. То есть тех, кто Стаханова помнит. А есть память глобальная! В небесах! И в ней работяга как бы продолжает жить в нирване и наслаждениях.
- Как это в наслаждениях?
- Ну, работяге хорошо, всегда сытно, он делает то, что хочет.
– Что хочет? Значит, не надо ходить на смену? А как же он тогда пайку получит?
– Пайка нужна работяге для поддержания тела, понял? А если нет тела, значит, и пайка работяге уже не нужна.
– Вот здорово, а то я, признаться, в конце смены жрать так хочу, что хоть вой. Значит, когда мы умираем, наша душа сама отправляется на небеса?
- Экий ты быстрый. Это еще надо заслужить. На небеса попадают только праведники! Вдоль дороги ТУДА ходят ангелы и забирают праведные души умерших на небеса. А уж если сам работяга дошел ТУДА -- и подавно, потому как...
Старик не договорил, остановившись перед кучей пыли, из которой торчали выгоревшие на солнце ошметки.
– Ой, смотри, пап, рука. Совсем свежий трупак!
Действительно, занесенная пылью куча оказалась останками какого-то бедняги. Отец опустился перед ним на колени и вслух прочитал номер.
-- Кажись из нашего отряда, -- предположил Юм.
-- Это наш кладовщик. Помнишь Хромого Скрягу?
-- Тот злой хромой старый дядька с третьего блока, что ругался постоянно?
– Он. Не дошел-таки, бедняга, а ведь как готовился к дороге. «Я, -- говорит, -- обязательно к Маме дойду. Хоть хромой, но дойду! У меня, в отличие от вас, голытьбы, есть, что Маме подарить». Видать, подвела нога-то. Я слышал, три раза ему операцию на суставе делали, и какие суставы вживляли, это тебе не дерьмо с черного рынка! Странно, в сумке у него нет ничего. Неужто все сожрал? Отвернись-ка, сынок, придется мне по нему пошарить, быть такого не может, чтобы Хромой в Дорогу без заначки отправился.
Сын послушно отвернулся, краем уха ловя отвратительные звуки разрываемых тканей.
– На-ка, сынок, подкрепись, – сказал отец, протягивая две маленькие прямоугольные коробочки красного цвета. – Таких консервов и не каждый Инженер пробовал. Вот пройда этот Хромой, и как только умудрялся химичить? Ведь все ревизии у него в кладовке без единого замечания.
Еда была, действительно, удивительная, сын почувствовал, как прибавляются силы и исчезает усталость, как все тело его буквально наполняется энергией, хоть бегом беги. Да и папаша стал смотреться гораздо бодрее.
- А вот это, сынок, цветы! – гордо сказал отец, протягивая Юму что-то ярко-красное в целлофановой обертке от гидроусилителя. – Да осторожней ты, криворукий!
Юм бережно принял драгоценность на руки и рассмотрел.
- И это нравится Мамам? – недоверчиво спросил он. – Какая с этого польза?
- Дело не в пользе, сын. Дело в красоте. Посмотри, как они красивы.
Юм пожал плечами - никакой особой красоты в этих растениях он не увидел. Что с них пользы? Миска баланды и то куда нужнее, не говоря уже о масле. Но если мамам нравится…
- Пап, а куда голова его делась? – спросил он, возвращая букет.
- Мертвяки, наверное, сожрали.
- Так что, папа, байки пустобреха Жестянки про ходячих мертвецов – не вранье? Как это можно, чтобы мертвые ходили?
– Это, сынок, дело тонкое. Когда человек умирает, душа его жить остается, я тебе уже рассказывал. Потому что бессмертна. А бывает и наоборот. Тело живо, а душу кто-то похитил. И бродит такое бездуховное тело, одними инстинктами ведомое, как зверь лютый.
– Как пустынная крыса?
– Во-во, типа крысы.
– А что такое «инстинкты».
– Долго объяснять, короче, ходит и хочет только одного – жрать.
– Да? Это как Проглошка из третьего отряда. Вот чмошник, он на прошлой неделе за миску баланды всю ночь на луну выл. Пап, а кто может у людей души красть?
-- Старики говорили, что в пустынях есть «темные люди» – слуги Сатаны. Те самые ходячие мертвяки. Души свои они продали Сатане. Вот он и заставляет их красть у обычных, хороших людей души, чтобы отнести своему хозяину – властителю геенны огненной – Сатане. И тот измывается над ними а потом бросает души в кипящий котел, где они принимают мучения до страшного суда.
– А что мы будем делать, если и на нас нападут эти «похитители душ»? Они ведь могут напасть?
– Нет, не думаю. Старики говорят, что похитители душ появляются только ночью, потому что днем они боятся света. А мы должны успеть до заката. Потому что время Сатаны – ночь. Но даже если они и появятся, главное, не поворачиваться к ним спиной, потому что душу из человека они похищают сзади, через затылок.
– А нам в школе говорили, что все это – религиозные предрассудки, и никакого Сатаны нет. И что мертвяки ходячие – сказки для маленьких.
– Кто знает, может и сказки, сам не видел. А вот огненные птицы – это правда. Старики говорят, что птицы хватают бедолаг, заблудившихся в пустыне, и утаскивают на съедение своим птенцам. А если будешь убегать -- как пролетит такая птица, плюнет огнем, и все – нет человека. И мы с папаней одну такую видели, когда ТУДА шли.
– Правда? А какая она, пап?
– Рассмотреть не успели – спрятались в расщелине, потому как испугались сильно. Но и того, что заметить успели, хватило: огромная, огненный след за ней тянется. Эка…
Отец замолчал, и было с чего. Выйдя из расщелины, они наткнулись на почти отвесную скалу с грубо вырубленной лесенкой. Даже не лесенкой, а дырами.
-- Эка новость! – почесал отец затылок, -- когда мы шли с папой в прошлый раз, этого не было. Наверное, из-за землетрясения появилось.
Вся площадка перед скалой была буквально завалена истлевшими трупами работяг. По всему, несчастные срывались во время подъема и разбивались насмерть.
– Пап, смотри, а этих как будто кто-то объел, – указал Юм на остов работяги. – И этих тоже.
Действительно, конечностей, грудин и черепов у нескольких трупов не хватало. На некоторых останках виднелись следы от страшных челюстей.
– Не смотри, сынок, не надо, – сказал отец. Осторожно, стараясь не наступить на человеческие останки, он подошел вплотную к скале, глянул вверх.
– Трос не забыл?
– Вот, целый моток, на подстанции спер, – гордо сказал Юм.
– Красть – грех! – сурово сказал отец.
– А где б я еще взял?
Старик промолчал, возразить было нечего:
– В общем так, сынок. Самому мне наверх не подняться, никак не подняться. А тебе это раз плюнуть. Сможешь закрепить наверху трос и сбросить конец вниз?
– Без проблем, батя, я мигом!
Мигом не получилось. Хотя Юм и был заметно крупнее и сильнее отца, наверх он поднялся с большим трудом. А втащить наверх старика удалось только с третьей попытки. Особенно испугался Юм во время последнего подъема, когда отец не удержался, нога его соскользнула, и он безвольно повис между землею и небом. Хорошо, что трос был толстым, выдержал.
– Спасибо, сынок, даже не знаю, что бы я без тебя делал, – сказал старик, еле отдышавшись. *** На трупоедов они наткнулись внезапно, едва вышли из очередной расщелины. Полдюжины здоровяков бродили вдоль истлевших трупов, то и дело нагибаясь, словно выбирая лакомство посвежее. Один из них, самый здоровый стоял на четвереньках и, подвывая, грыз плечо какого-то бедолаги.
– Ой, пап! – воскликнул Юм то ли с испугу, то ли просто от неожиданности. Отец попытался закрыть ему рот, но тщетно, трупоеды, как по команде повернули свои отвратительные клыкастые морды в их сторону.
– Ну все, сынок, теперь бежим, и чем быстрее, тем лучше.
Они бежали по узкому ущелью, слыша за собой громкий топот огромных лап преследователей. «Не поворачиваться к похитителям душ спиной», – крутилось в голове Юма. Как это «не поворачиваться спиной», если они убегают? Как можно убегать, не поворачиваясь спиной?
– Сынок! -- прохрипел отец, внезапно останавливаясь. - Все, я больше не могу, кажется, я вывихнул ногу. Спасайся, беги один, возвращайся в лагерь.
Юм остановился, странные чувства обуревали им. С одной стороны все его существо взывало немедленно бежать, спасать шкуру от этих страшных трупоедов. Бежать как можно быстрее и как можно дальше. Но отец... Его старый беспомощный отец, который рассказывал ему сказки, баюкал, отдавал свое масло. Неужели эти твари сожрут тело его бедного папы? И не только тело. Они могут похитить его бессмертную душу, то, чем он так дорожит. А как же спасение души, в которое он так верит?
– Спасение, спасение, спасение, – зашумело в голове у Юма, – должно быть спасение!
И оно нашлось, буквально в пяти шагах он заметил в скале узкую щель. Узкую, но достаточную, чтобы втиснуться туда самому и втащить тело своего отца.
– Что ты, сынок, напрасно, оставь меня, – пробовал возражать отец, но Юм не слушал его, а подхватив под мышки, поволок к темной щели.
Это была даже не щель, а небольшая пещера с узким входом, достаточно узким, чтобы первый же трупоед, бросившийся в нее, там и застрял. Да так, что ни взад, ни вперед. Теперь Юм смог внимательно рассмотреть рыло пожирателя тел. В принципе, похоже на человеческое лицо, только скулы слишком широкие и клыки, огромные клыки, сточенные о скелеты жертв. И еще глаза, огромные, красные, горящие ненавистью. И именно в эти глаза Юм и ударил ногой, потом еще и еще раз, пока из этих злобных глазищ не полетели красные брызги.
– Не так уж ты и грозен, – сказал Юм вслух, когда тварь затихла. – Ты как, пап?
– Нормально, – соврал отец.
– Тебе надо отдохнуть и поесть, папа. Вот банка концентрата, хорошо, что мы… ты ее сэкономил.
Отец не стал спорить, и принял еду. В этот момент трупоед снова пришел в себя и начал скрести одной лапой стенки пещеры. За его спиной раздалось дружное уханье, видимо, трупоеды пытались вызволить собрата из каменной ловушки. Но тщетно, тварь застряла крепко.
– Мы умрем, папа? – спросил Юм, присаживаясь рядом с отцом и прислушиваясь краем уха к реву тварей.
– Да, наверное. Если они до нас не доберутся, и мы останемся здесь, то умрем от голода – тихо ответил отец.
– И наши тела навсегда останутся здесь?
– Мне горько это говорить, но, скорее всего, так оно и случится. Мне очень жаль, сынок, что я втянул тебя во все это. Я-то старик, уже пожил, а вот ты, жить да жить…
– А куда попадут наши души?
– Смотря кто за ними придет, если ангелы, мы встретимся в лучшем мире. Если эти слуги Сатаны, боюсь, что ничего хорошего нам не светит.
– Хорошо бы это были ангелы.
– Да уж. Но человек предполагает, а Бог располагает.
– Бог? Ты мне раньше ничего не говорил о Боге.
– Это тоже табу. Бог – самый главный в мире.
– Главный Инженер?
– Нет, еще главнее. Бог, это тот, кто создал все это, и рудник, и лагерь, и Главного Инженера, и Большую землю, и нас. И он любит нас, как своих детей.
– И Маму создал Бог?
– Да, Мама – его любимое творение.
– И трупоедов тоже создал Бог?
– Нет, трупоеды – это порождения врага Бога – Сатаны. Он восстал против Бога и нарушил законы, которые установил Бог для всех. Отсюда начался хаос, в результате которого Земля стала такой, какая сейчас, а раньше она была раем – много еды, целые озера из баланды, масляные берега, добрые инженеры…
– Откуда ты все это знаешь, папа? От стариков?
– Да, они давали мне почитать одну древнюю книгу, в которой было написано про то, как Бог создал Большую Землю, потом Самого Главного Инженера и Самую Первую Маму. А их потомки создали наш лагерь, как символ порядка, в котором каждый знает свое место.
- Там и про бродящих мертвяков есть?
- Есть.
- А ты говорил: «сказки, сказки»... Вот тебе и сказки! Вон они, сказки за стеной.
- Что тут скажешь, сынок. Никак не думал я о такой кончине. О, я старый дурак, как я мог втравить тебя во все это?!! Господи, услышь мою молитву, помоги нам, твоим любимым творениям! Убереги от слуг сатаны! – снова запричитал отец.…
– Значит, Бог любит нас, а их не любит? – Юм встал и решительно подошел к трупоеду, ревущему от боли и ярости. Здоровяк застрял серьезно, и чем больше он делал попыток вырваться, тем крепче застревал. Юм посмотрел на него внимательно и вспомнил, как еще в школе они с ребятами играли в кучу - малу и горелки. В голове его созрел план:
- Слушай, пап, а что будет, если я его убью? Они ведь сожрут его?
– Да, наверное.
– Тогда и выход из пещеры освободится?
– Видимо.
– И мы сможем выйти? Мы не умрем?
– Да, но там, снаружи остальные трупоеды.
– Я заметил, что они слишком медлительны, смотри на сколько мы их обогнали, когда убегали по расщелине. Как мне убить этого поедателя падали?
– Если верить старикам, то у них слабое место – затылок, но голыми руками его не пробьешь.
– А резаком?
– У тебя есть резак? Откуда?
– Откуда и трос.
Юм сам удивился своей ловкости и изобретательности. Он подставил башмак к самому носу ослепшей твари, и когда трупоед, учуявший плоть, вознамерился вцепиться в нее зубищам, ударил резаком в самый центр ямочки мощного затылка. Раздался отвратительный хруст, тварь изогнулась и затихла.
– Надо же, как просто! – удивился отец. – А говорили-то: «все в броне, непробиваемые»…
Юм снова присел рядом с отцом, чутко прислушиваясь к звукам снаружи:
– Мне кажется, ты прав, эти твари пожирают своего собрата.
– Как ты думаешь, папа, а долго они его будут есть?
– А что?
– Когда они его съедят, и проход освободится, я выбегу и уведу их за собой, а ты пойдешь к Маме.
– Нет, сынок, если так и получится, это я выбегу и уведу их, а ты вернешься в лагерь.
– Нет, папа, у меня еще будет шанс в жизни, а ты должен пройти до конца дорогу ТУДА. Тем более, далеко ты от них не убежишь. Давай попрощаемся на всякий случай.
*** – Сынок, я не верю своим глазам, сынок, ты жив, ты сумел от них убежать, как же тебе это удалось?
– Они дураки, папа. Тупые дураки. Сначала двое из них разбились, когда прыгнули с той отвесной скалы.
-- А ты как же уцелел?
-- А я по тросу спустился! Остальные гнались за мной до того самого места, где столб перекинут через пропасть, помнишь? Так я по столбу перебежал, а они толкались, и один грохнулся вниз. Еще двоих я сбил камнями, когда они пытались перейти. Знаешь, как я метко умею кидать камни! А последний испугался и убежал. Потом я пошел по твоим следам, очень быстро пошел, даже побежал, и вот, видишь, догнал.
– Ну сынок, ты просто герой! Не ожидал я, признаюсь…
- А еще…
-Юм подумал, и решил, что отцу не стоит знать, что его сын, не в силах справиться с голодом, вцепился зубами в еще живую плоть одного из трупоедов, упавшего со скалы. И что плоть эта была удивительна вкусна...
-- Видел бы ты, как они визжали, когда падали в пропасть, -- сказал он вместо этого. -- Расскажу ребятам в лагере – не поверят! И как только тот, последний, убежал, я сразу за тобой, едва по следам нашел.
– И очень вовремя, – отец глянул на краешек солнца, еле видневшийся из-за гор, и проговорил тихим голосом, – мы успели. Подойди к обрыву и посмотри вниз. Это она, Мама!
– Ба-бу-шка! – проговорил по слогам Юм, восхищенно глядя вниз, в долину на циклопическую гусеничную машину с множеством труб, надстроек, антенн и решетчатых конструкций.
– Ну, как тебе наша Мамочка?
– Ой, пап, она, действительно, красивее всех! А нам можно подойти ближе? Эх, как жаль, что у нас нет этих… как их… цветов.
– Цветы у меня, -- тихо сказал отец, я сумел сохранить букет. А теперь пойдем. Видишь тот полосатый столб, это -- место свиданий с Мамой, идем к нему. Оооох!
– Что ты, папа?
– Кажется, я не могу больше идти. Нога не гнется, и батареям совсем хана. Я даже встать не могу, да и перед глазами темно. Ты сможешь меня… донести? Сил хватит?
– Конечно, папочка, я мигом.
Юм подхватил грузное тело отца на руки и, глубоко утопая в пыли, пошел к шлагбауму.
– Слушай меня, сынок, – сказал отец, держась за плечо сына, – сейчас Мама пришлет за мной карету.
– Настоящую карету? Как в книжках?
– Да, но не перебивай меня, у нас совсем мало времени. Когда подъедет карета, ты должен будешь положить меня в нее, открыть крышку сзади на голове и вытащить мою душу. Это не трудно, ты справишься.
– Ты что, папа, это ведь душа! И там ведь пломба. За это в лагере сразу смертная казнь…
– Ты вскроешь крышку и вытащишь мою душу! – сказал отец твердо. – Потом дождешься, когда Мама пришлет тебе Подарок, возьмешь его и вернешься в лагерь.
-- Но как же так, папа? А как же ты?
-- Я пришел, я прошел дорогой ТУДА, как когда-то прошел мой отец, и мой путь закончен. Я останусь с Мамой навечно. Я хочу, как твой дед, отдать ей всего себя. Помнишь, я говорил о любви и самопожертвовании? Это и есть любовь! А ты возьмешь Мамин Подарок, вернешься в лагерь и предъявишь его в Конструкторском бюро. Знаешь где это?
– Знаю, но это административная зона, кто ж меня туда пустит?
– С подарком Мамы пустят! Ты предъявишь Подарок и заберешь сына.
– Что?!! Сына?!!
– Да, Мама подарит тебе сына. Ты станешь Отцом. Когда сын подрастет, ты вставишь ему мою дополнительную душу, и он будет знать все, что знал я. Что с тобой, сынок?
– Не знаю, но у меня почему-то потеют линзы.
– Это ничего, это пройдет. А теперь положи меня на эту платформу
Зуммер на полосатом столбе тут же запищал, мигнул зеленым огоньком и высветил цифру 141,6.
– Что это папа?
– Не знаю, наверное, какой-то код. Когда мы были здесь с дедушкой, тоже появился код. Только у него было 167,5, я точно запомнил. Ты не забыл, что должен сделать дальше?
Неожиданно Мама перестала гудеть, раздался шелестящий звук, из недр гигантской машины выдвинулся трап, по нему резво скатилась блестящая в лучах заходящего солнца вагонетка.
– Карета! – восхищенно выдохнул Юм.
Вагонетка остановилась перед приемной плитой, крышка ее плавно отъехала в сторону.
– Здравствуй, любимая, – сказал Отец растроганно и погладил борт тележки рукой, -- я так ждал этой минуты… Давай, сынок.
Юм секунду поколебался, но, встретившись с отцом взглядом, бережно поднял его на руки и опустил в приемный контейнер вагонетки.
– Что ж, сынок, не будем устраивать долгих проводов. Прощай, и знай, что я люблю тебя! Крышка здесь, на затылке, под париком, смелее. Мне не будет больно.
Трясущимися руками Юм задрал волосяной покров на затылке отца, секунду помедлив, включил лазерный резак в указательном пальце и срезал пломбу. Откинув крышку, осторожно вытащил блестящий золотистый диск и благоговейно прижал его к груди. Голова отца сразу поникла, свет в окулярах глаз погас, руки безвольно звякнули о днище.
– Я все сделаю, как ты завещал, папа! – крикнул Юм вслед вагонетке, увозящей тело его отца к распахнувшемуся люку, откуда сразу пахнуло жаром раскаленной пасти доменной печи.
Через минуту панель у приемного устройства снова ожила, и из щели выползла прямоугольная пластиковая карточка с надписью: «Лом принят, общий вес 140,6 кг, ценных металлов 8%, драгоценных 0.4%».
*** – Не нравится мне все это, ох не нравится, – поморщился главный инженер Петр Никодишин, почесывая плешивую макушку и гася толстую сигару в пепельнице.
Второй техник, с биркой «Василий» на кармане летной куртки криво усмехнулся и замахал ладошкой перед носом, разгоняя дым:
– Да бросьте, вы, Петр Иваныч, все в норме. Эксперимент проходит удачно, материалов накопилась масса, хоть сейчас садитесь и пишите докторскую.
– Докторскую о чем? «Пути и методы повышения производительности труда на автоматизированных рудниках в зонах, подвергшихся ядерному заражению»? Или «Мораль и религиозные воззрения рабочих роботов рудника НП-242к79»?
– Мать моя женщина! – картинно схватился обеими руками за голову Василий, -- Великий Петр Никодишин сомневается в проекте, пробивая который, он растерял всю свою роскошную шевелюру!
-- Кому сказать – не поверят, – хохотнул второй механик и увеличил изображение на экране до предела. Камера наблюдения беспристрастно показала, как по голой пустыне безжизненной планеты медленно идет, что-то бережно прижимая к груди, рабочий робот – шахтер серии ЮМ-3,. Цепочка следов четко выделялась на красноватой пыли. На вершине бархана робот остановился, медленно обернулся и… помахал рукой прямо в камеру.
– Интересно, кому это он? Почившему папе? – предположил Никодишин.
– Неееет, это он Маме, – хохотнул Василий, – Лариск, глянь-ка, там тебе роботяга ручкой делает.
Лариса – начальник робототехнического отдела базы оторвалась от клавиатуры компьютера и глянула на экран. Выразилась емко:
– Дураки. Он ведь страдает. Ему по настоящему жаль папы, а вы ржете.
Механики переглянулись и снова хором захохотали.
– Зря радуетесь, – саркастически сказала Лариса, пробежав красивыми тонкими пальцами по клавиатуре, и снова глянув на экран, – могу вас обрадовать: жесткий диск у папани был сильно потерт. Склероз, знаете ли.
– Что???
– Склероз – болезнь такая! Съели?!! Так что данные считывать не с чего. Я же говорила, что они учатся гораздо быстрее, нежели мы себе думаем. – Лариса взяла со стола букет засохших роз и нежно погладила целлофан. – Господи, цветы! Живые цветы! Розы! А вот из вас, придурков, никто не догадался подарить мне цветов даже на день рождения.
Никодишин кашлянул в кулак.
- Петр Иванович, вы не в счет! Вы у нас вообще – рыцарь! Ваш букет я до сих пор храню в комнате на видном месте…
- А я вас могу обрадовать еще больше! – перебил Ларису Василий, увеличивая изображение на мониторе до предела. – Вижу в руках у юного Юма диск, и интуиция мне подсказывает, что это съемный диск с памятью его папы. Даже не знаю, что теперь главному докладывать будем? – и он выразительно глянул на Никодишина.
– Васька! – сказал Никодишин сурово, – признавайся, твоя работа?
– Да ни в коем разе, – приложил руку к сердцу Василий. – Разве ж я б осмелился? Да мне самому интересно покопаться в его памяти. Редкостный экземпляр, согласитесь.
– Интересно, он доберется обратно до лагеря? Темнеет ведь, а у него батареи совсем разрядились, -- жалостливо сказала Лариса.
– Должен дойти, коли не дурак, -- подал голос из-за своего пульта начальник охраны базы Николай, – хотя бы у металлосборщиков дохлых батареи забрать должен догадаться. А может того… Послать перехватчика и… -- Николай потянулся к кнопке вызова.
– И думать не моги, Николай! – вскочила со своего кресла Лариса и ухватила Николая за мускулистый бицепс. – Коля, эта семья – ценнейшие экземпляры! В прошлый раз Зет-43409711777 привел сюда своего сына, а вот теперь тот – своего, совсем свежей серии ЮМ. Да еще надоумил забрать с собой диск памяти. Представляете?!! То, на что людям понадобились века, тысячелетия, они сами освоили за считанные годы.
-- Что они освоили? Извини, не урузумел, -- усмехнулся Василий.
-- Всю эту систему накопления и передачи информации: глиняные таблички, папирусные свитки, летописи, библиотеки, компьютеры - все это наши машины освоили всего за четыре поколения! Это же эволюция, которая происходит на глазах! А твои перехватчики, Коля, извини меня за откровенность, только и умеют, что вскрывать мозги и выдирать бедным роботам процессоры, с которых потом хрен чего считаешь. Мясники!
– Не горячись, Ларис, -- мягко сказал Николай, поглаживая Ларисину руку. -- Ты слишком много придаешь этому значения. Это всего лишь рабочий робот, один из десятков тысяч, что работают на рудниках. Тем более, ты сама утверждала, что с работяг нечего взять, и основной интеллектуальный прорыв осуществят роботы – инженеры. Может, все-таки послать за ним перехватчика?
Николай выразительно глянул на Никодишина. Тот снова почесал лысину, глянул на Василия, потом в умоляющие глаза Ларисы и отрицательно покачал головой:
– Пусть все идет, как идет. Только что мы будем докладывать Бузуеву? Он ведь завтра прилетает… *** – Заходи, заходи, чего топчешься, Коатцеатль мой пернатый. Садись, где удобней, я сейчас.
Петр Никодишин уселся в мягкое кресло и только сейчас разглядел начальника базы Сергея Дмитриевича Бузуева. Тот, буквально пышущий здоровьем, бронзовый от загара, в ослепительно белом курортном костюме стоял у аквариума и сыпал корм. Разноцветные рыбешки жадно хватали сушеного червя и уходили в глубину, чтобы проглотить и тут же вернуться к источнику пищи.
– Ух вы, мои маленькие, соскучились по папке-то? Ну конечно, разве накормит вам механическая железяка, так, как папа.
Робот – уборщица удивительно древней, реликтовой модели в балетной пачке и пуантах чуть повернула голову и мигнула окулярами.
– Ты мне глазищами-то тут не моргай! – сурово сказал начальник, – я тебе сколько раз говорил, чтобы ты ничего не трогала на моем рабочем столе? Кто мне теперь «левую» бухгалтерию за полгода восстановит? На переплавку захотела?!!
Роботесса склонила голову и тихо завыла.
– Прочь! Прочь с глаз моих! Она еще выть будет!
Дождавшись, когда стонущая и униженная уборщица покинет кабинет, Бузуев подмигнул, открыл сейф и выставил на стол пузатую бутылку.
– Коньяк! – охнул Никодишин.
– Да, Петь, настоящий, армянский!
– Господи, неужели на Земле еще делают коньяк?
– На Земле много чего делают! – подмигнул начальник и разлил по рюмочкам. – А вот этот самый лимон я лично сорвал с дерева. Хочешь верь, хочешь, не верь.
– Отчего же, верю. У нас в оранжерее…
– Ээээ, нет! Лимон, выросший под настоящим солнцем и лимон оранжерейный – две большие разницы, как говорят у нас в Одессе. И одесситы правы, уж поверь мне. Вкус совсем другой! А вино, настоящее вино из вкопанных в землю кувшинов! Я упивался этим вином. Вез тебе целый бурдюк, но, извини, не довез. Выпили в космолайнере с ребятами с Альтаира. Классные ребята, они там новый рудник открывают. Но рудник, скажу тебе…Климат – ужас, почище чем у нас: ежедневные извержения и ураганы, зато жилы просто богатейшие, выработка будет… О господи, о чем я?! Опять про жилы и выработки. А ведь всего неделю назад я был на море! Петя, я не вылезал с пляжа до самых сумерек, я накупался на три года вперед!
– На пять. При наших планах раньше пяти лет тебе отпуска больше не видать. Да и мне тоже.
– Твоя правда, ну что, по единой! Хорош, а? А теперь лимончиком, лимончиком закуси. Лепота, а? И шоколадку вдогонку, тоже натуральное какао. Ну, теперь давай, рассказывай, как там наши трудяги?
– Работают, а что им станется? План перевыполнили, норма выработки повышается, ЧП зарегистрировано не было, внедряем новые технологии.
– Слушай, брось, не на докладе. Давай про интересненькое, Иегова ты мой непосредственный. Только сначала еще по рюмочке.
Никодишин выпил, закусил лимончиком, кинул в рот плитку шоколада.
- Теперь давай, - сказал Бузуев, вытягивая из деревянного ящичка две длинные сигары.
– В принципе, можно констатировать, что наш проект себя оправдал. Затраты на усложнение системных блоков рабочих машин уже окупились за счет повышения производительности труда и увеличения безаварийного срока службы роботов. Отпала также необходимость в выпуске специализированных машин. Обычный робот – универсал сначала проходит обкатку на легких работах – так называемая «школа», потом работает под началом опытных мастеров, затем сам уходит под землю мастером, а в финале, выработав ресурс, опять переводится на легкие надземные работы, как пенсионер. Причем, сначала робота – новичка во всех жизненных неурядицах опекает его так называемый отец, а за старым, изношенным роботом ухаживает его так называемый сын.
– О как! Ну ты даешь, Пророк Моххаммед ты мой необрезанный! Прям натуральные семьи?
– Да, причем отмечены случаи не только привязанности, но и самопожертвования.
– Не понял…
– Порой так называемый сын берет на себя работу одряхлевшего отца, выполняя за него норму. Есть и уникальные случаи: к примеру, так называемая семья, где отец, отправляясь на переплавку в ТУДА, на пункт Технической Утилизации Действующих Агрегатов, берет с собой сына. В принципе, это логично: дорога трудная и вдвоем дойти шансов вдвое больше. Но в последний раз сын, спасая отца от так называемых «мертвяков» – сборщиков металлолома, рисковал собой. И даже загубил пять киборгов – сборщиков.
- Это из той партии, что я недавно закупил на Церере? Слышь, Петь, а ты не перегнул ли палку? Любовь любовью, но что будет, если пять относительно свежих роботов пойдут под пресс, а старая развалина останется? Так и по миру пойти недолго. И кто теперь металлолом собирать будет?
– Думаю над этим, Дмитрич, думаю. Сборщики эти, надо отметить – говно редкостное, процессоры вырываю из блоков с корнями, драгметаллы отделять от общей массы не умеют. Фуфло тебе всучили, если честно. А за лом не переживай, лома у нас завались.
– Ты уж подумай, будь добр, на то ты и господь Бог по штатному расписанию. Радуй дальше.
-- А что дальше? Отпала необходимость и в громоздких ремонтных базах и сложных системах диагностики. Теперь роботы сами заинтересованы в своем ремонте. На руднике царит культ здорового тела, даже сложилась система черного рынка, на котором более энергичные и пронырливые машины приобретают для себя запасные части высокого качества.
– И откуда же они берутся? Насколько я помню, в Центре лимиты на запчасти нам бюрократы обрезали по самые яйки, – удивленно спросил Бузуев, нарезая новый лимончик ровными кружочками..
– Подпольные цеха и части со списанных машин. Причем, подпольное производство налажено на высшем уровне, я сам проверял – запчасти не отличить от фабричных, а некоторые даже технически усовершенствованы под специализацию работников. Что касается целых узлов... Списанный робот уходит из лагеря к нам на базу, дорога трудная, добираются далеко не все. Их разбирают на части мародеры. Вот и запчасти. Тех, кто доходит сам…
- Постой, постой, ты хочешь сказать, что старые развалины сами прутся сюда через всю пустыню? И какого ляда?
– Дело в том, что они считают нашу базу чем-то вроде ворот в рай. Наследственная память, отсюда вышли первые роботы – значит здесь начало начал – Мама! Роботоматерь! Красивая легенда, и я ее, по возможности, поддерживаю.
– Интересно, роботоматерь. А мы с тобой получаемся вроде как роботопапы? Ну и что делаем дальше с теми, кто добирается?
– Годные узлы в ремонт, остальное идет на переплавку, но их процессоры и память мы оставляем, чтобы поставить на новые машины.
– Естественный отбор? Выживает сильнейший?
– Вот именно. А еще умнейший.
Бузуев громко расхохотался:
– Признаться, порадовал ты меня, Петя. Я-то поначалу в твою затею не верил. Что, думаешь, стоит продолжать опыт, Ваах ты мой изобретательный?
– Почему нет? Будем считать, рабовладельческий строй пройденным этапом. У меня разработан проект по передаче шахт в частное владение инженеров.
– ???
– Уверен, нормы выработки резко повысятся – инженеры, став номинальными владельцами шахт, начнут активнее двигать технический процесс в условиях здоровой конкуренции, создавать новые модели и стимулировать простых работников не только кнутом, но и пряником. Соответственно, у роботов – рабочих появится стимул и интерес в результатах своего труда.
– Значит, феодализм по полной программе. А что взамен? Вдруг как инженеры додумаются, что добытую руду можно нам продавать, чем платить будем?
– Чем и раньше, комплектующими, топливом, катализаторами. Все равно на рудник все это завозить надо, вот и пусть считают нашей платой. А распределение по ситуации, к примеру, в качестве награды передовики производства получат внеочередную подзарядку аккумуляторов и хорошую смазку. Батареи и масло у них вроде валюты.
Бузуев на минуту задумался и снова громко расхохотался.
– Ну ты голова… Ну мудрец, Зевс ты мой – громовержец… Ладно, я тебя знаю, сначала сладеньким накормишь, а потом… что будешь просить?
– Процессоры для роботесс.
– Все-таки хочешь баб им дать?
– Рудник по любому надо расширять, нужны будут новые рабочие. Так почему обязательно мужики? Сделаем женщин для наземных работ, пусть живут семьями – стимул вкалывать появиться, когда по вечерам баба будет ныть, что ей нечего одеть в театр, или куда там еще. И что у соседской бабы корпус никелированный, а у нее – простая нержавейка. Ароматические масла продавать будем, бижутерию всякую, гайки – шайбы на ожерелья.
– Ох, разоришь ты меня, Иваныч.… Сколько это будет, десять тысяч процессоров да по нынешнему курсу… – начальник пощелкал по клавишам калькулятора, – Ого!
– Для начала хватит пяти тысяч, пусть среди мужиков будет здоровая конкуренция. Процессор любимой еще надо завоевать.
– А что, пять – это другое дело, если хорошо продадим молибден, думаю, пять тысяч я потяну. Считай, договорились, Шива ты мой неугомонный. Ну, колись, сам все придумал?
– Куда уж мне лысому да с грыжей. Коллеги придумали, про очеловечивание – тот самый мерзавец, второй техник Василий, что под меня копает. Ушлый, скажу тебе, мудрила. Ни дня без рацпредложения. А про роботесс придумала системщица Лариска – возвышенная, скажу тебе, натура. Есенина по ночам читает, прикинь.
– Ну ты даешь, Янус ты мой многоликий. А остальные «коллеги», как они там?
– Нормально, уже освоились. Я для них програмку хорошую записал: они думают, что мы на Земле после ядерной войны, и что наша база – один из немногих оплотов выжившего человечества, переселившегося на Марс. Ну, это чтобы в отпуска не просились и прочими глупостями головы не забивали. Пусть примут как должное, они на базе навсегда, и выхода отсюда нет. И ведь радуются, что все остальные погибли, в пепел обратились, а они живут, мыслят, существуют.
-- Ну ты – молодца! Лихо придумал! А как они в общении?
-- От людей не отличишь: интригуют, быт налаживают, на будущее планы делают. Влюбляются опять же: начальник охраны базы Николай тайно влюблен в системщицу Ларису, ту самую, что «Белую березу» наизусть учит. Но та – натура возвышенная, считает его военщиной неотесанной и строит глазки биологу Ярославу. Но тому кроме его пробирок и микроскопов ничего не нужно, даже спит в лаборатории. Его супруга Софья, обиженная таким невниманием, уверена, что беременна от второго техника Васьки, а этот мерзавец морочит голову начальнице оранжереи Елене, а спит с ее малолетней дочкой Нюркой, и явно метит на мое место. Наверняка, уже накатал пару доносов. Будет время, загляни в ящик для обращений сотрудников по личным вопросам, посмотрим, что этот стервец на меня настучал, посмеемся. В общем, все, как у людей.
– Слушай, Петь, а как они относятся к тому, что из всех обитателей базы имена, отчества и фамилии есть только у нас с тобой, а у них лишь имена с номерами?
– Ну, с тобой все понятно – ты – небожитель, тебе положено. А меня они считают чуть-чуть чокнутым. А что, они все красавцы и красавицы, хоть сейчас на обложку «Плейбоя», а я – толстенький, лысенький, урод с амбициями, одним словом. Еще бы, двенадцать лет без отпуска при искусственном освещении, и все по твоей милости, крохобор!
– Ладно, не ворчи, будет тебе отпуск и пенсия на собственной даче в Крыму, клянусь! – Базуев торжественно перекрестился. – Зубы тебе новые встанем, волосы нарастим, кровушку поменяем, печеночку от молодого поросеночка пересадим, будешь, как новенький. Все крымские вина – твои.
– Скорее бы, а то старею, пузо прямо-таки прет. Они меня даже «дутым пупсом» за глаза прозвали. Обидно! Придется немного подправить некоторым программы при следующем сканировании.
– Ты осторожней там со сканированием, Никола ты мой угодник, знаешь, во сколько мне эта партия процессоров обошлась? А вот эта тетка, которая думает, что беременна. Как будешь с ней?
– А пущай рожает. Есть у меня модель младенца лет полутора: молоко сосет, в пеленки гадит, агукает, даже лепечет что-то. Для развития материнских чувств – самое то. Потом незаметно заменю его на шестилетнюю модель, дам порадоваться и «отправлю учиться». Где-то через годик пришлю его обратно уже взрослым, полностью готовым для работы.
-- А в общении они как?
-- Нормально, скучать не дают. В картишки они дуются по полной программе, Васька шельмует отчаянно, мерзавец, уже пару раз Николай его по мордасам канделябром. КВН придумали, «Свою игру» по видаку крутят, на паузе отгадывают. Переживают, совсем как люди. Поверишь ли, я порой забываю, кто они на самом деле. Недавно Николай на флайере грохнулся, чуть было не погиб. Так вот, поместил я его в медпункт, отключил процессор, чтобы не мучался, гляжу в глаза его мертвые, пока «Целитель» ему потроха штопает, и жалко мне его, как живого…
Бузуев молча наполнил рюмки, выпил и задумчиво произнес:
– Знаешь, Петь, порой у меня возникают мысли, что и мы сами немножко роботы, и кто-то там такой одновременно ужасный и прекрасный нас сканирует и программирует, что нам делать и как. Ну, словно кукловод нас, марионеток, за ниточки дергает. А у тебя таких сомнений не бывает?
-- Бывают, пока старая язва про себя не напомнит, да давление во время циклонов. Роботы этой сомнительной привилегии, как ты понимаешь, лишены. А коньяк ты привез просто великолепный! Хрен с ней, с язвой, может еще по рюмочке. А потом я тебе первые образцы роботесс покажу.
***
-- Хороши! Хороши бабцы! – удовлетворенно сказал Бузуев, оглядывая стеллажи в трюме грузового челнока. Сразу видно – дамы, а не мужичье неотесанное. Признавайся, Иваныч, Перун ты мой громовержец, сам модели разрабатывал?
- Я ж те уже говорил, Сегрееич. Общая идея системщицы Ларисы, внешний вид моделей взялась разработать оранжерейщица Елена. Трогательная, скажу тебе, натура. Тихая такая, спокойная. По характеру на мою бывшую похожа. Вроде во всем с тобой согласная, а как задумает что, так в лепешку разобьется, а сделает по своему. Может, поэтому и развелись. Ну что, запускаем роботесс в дело?
- Аминь! – скомандовал Бузуев и торжественно извлек из кейса плоскую бутылочку с тремя звездочками. *** - ЮМ-2904196310а80, к Главному Инженеру! – рявкнуло из динамиков. Барак в мгновение стих. Юм молча выбрался со своего стеллажа, съехал по никелированной лесенке с 15-го яруса, протер замшей линзы и направился к выходу под недоуменные, а то и злорадные взгляды своих соседей, подзаряжающихся на нарах. Краем сканнера он все же засек шепот:
– Все, хана ему. За дорогу ТУДА по головке не погладят. Опять же -- папаню где-то потерял.
-- А вся их порода такая, бродют вечно где-то! А потом треплются невесть о чем.
-- Ага. Щас он начальству про бродячих мертвяков заливать начнет. Ну его за это в мертвяки и определят.
-- Точно, точно, раскидают по запчастям. Мне бы манипулятор его левый верхний и линзы. Уж больно хороши…
Но Юму было уже все равно, раскидают ли его по частям, или переплавят в печи. Он знал, что у него есть душа, бессмертная душа! И еще он видел Маму – основу и начало жизни, и теперь готов умереть, сохранив в памяти ее прекрасный лик, и зная, что душа его будет жить вечно. Он вышел из барака, спокойно прошел через плац, через промзону, освещаемую вспышками сварочных работ, подошел к административному корпусу. Сейчас он сам удивлялся своей смелости, ведь всего неделю назад один вид громады административного корпуса заставлял трепетать, а сейчас… Сейчас Юм чувствовал себя совершенно спокойно. Он подошел к центральному входу и прижал окуляр к считывающему сканнеру.
– Проходите, ЮМ-2904196310а80, вас ждут, – раздался из динамика скрипучий голос.
Двери шлюза бесшумно разошлись в стороны, Юм вошел и на мгновенье словно ослеп от открывшейся красоты и роскоши: огромный белый зал с зеркальными стенами и тысячами дверей, из-за которых доносился тихий гул работающих машин и приборов. Слева от входа он увидел странный аппарат, похожий на огромную чашу. Из воронки в центре чаши струйкой била какая-то янтарная жидкость, а рядом на тонких шлангах висели какие-то приборы, похожие на масленки. Это и были масленки! С восхитительным чистым маслом, совсем не похожим на тот солидол, что им давали на ужин.
– ЮМ-2904196310а80, вас ждут! – осадил его голос, раздавшийся словно из-под потолка. – Идите вдоль светящейся стрелочки!
Стрелочка привела его прямо к черной двери со скромной табличкой: «Главный инженер». Главный стоял перед кульманом с занесенным маркером и размышлял. Даже с порога было слышно, как натужно скрипит процессор в его большой умной голове. Юм сразу понял, почему главного за глаза зовут Угрюмый, слишком глубоко посаженные окуляры и совсем тонкая линия рта – новая модель. Ходят слухи, что им рот вообще не нужен, питаются они от сети, а полную смазку проходят в ванных под высоким давлением. Юм представил себе ванную, полную чистого машинного масла, и судорожно сглотнул. Наконец Угрюмый мигнул лампочками и добавил к чертежу какой-то мудреный символ.
– ЮМ-2904196310а80 по вашему приказанию прибыл, – доложился Юм по уставу.
Главный Инженер бросил на него рассеянный взгляд, потом хлопнул себя по покатому лбу, и подкатил на своих роликах к столу, поднял с него блестящим манипулятором какую-то пластину:
– Робот – стропальщик ЮМ-2904196310а80! – сказал он торжественно. – Счастлив вам объявить, что за хорошие нормы выработки, а также за ударную сдачу металлолома руководство сочло возможным поощрить вас отцовством. Идите и получите дочку в цехе готовой продукции. Поздравляю! – добавил он вроде как растроганно.
Выполнив задачу, Угрюмый сверкнул окулярами, изобразив радость, протянул Юму узкую пластиковую карточку – Мамин подарок, но уже завизированный печатью управления, и вновь вернулся к кульману.
– Дочку? Что за дочку? – размышлял Юм вслух, снова пересекая промзону, – может, ошибка какая? Ведь дочек не бывает…
Но говорил он это скорее, чтобы унять радостное волнение, буквально распиравшее весь его системный блок. Неужели сейчас он на самом деле станет Отцом?!!
Кладовщик долго разглядывал и сканировал карточку, подозрительно поглядывая на относительно молодого робота, потом долго копался в стеллажах, чего-то бурча, наконец, выкатил длинный серый ящик, откинул крышку:
- Примите.
Юм зажмурился, потом снова открыл диафрагму окуляров. В ящике лежало чудеснейшее существо во всей вселенной: юная блестящая роботесса. То, что это девочка, он понял сразу, плечи у нее не были такие квадратные, как у роботов – такелажников, а гладкие, покатые. У нее не было таких длинных рук, как у роботов – бурильщиков, не было массивных ног – тумб, как у роботов – грузчиков, головка у нее была не приплюснутая, как у роботов – шахтеров, и не шарообразная, как у роботов – Инженеров, а маленькая, изящная, красивая. И вообще, вся она была такая хрупкая, гармоничная, с плавными формами. Почему-то в памяти у Юма всплыло странное и еле знакомое со школы слово «куколка».
Кладовщик деловито вставил на место новенькие аккумуляторы, деликатно вытер манипуляторы ветошью, вставил в нишу под густыми вьющимся на затылке волосами блестящий диск и нажал кнопку «Ввод». Девочка сразу открыла глаза:
– Па-па. Па-па. Папа…
Она сначала села в своем ящике, огляделась по сторонам, потом встала, подняла стройную ножку и сделала первый шаг из ящика. Юм едва успел ее поддержать, ощутил, какие у нее тонкие пальчики, и снова почувствовал, как запотели у него окуляры.
– Па-па. Хочу шо-ко-лад-ку.
ЮМ открыл грудной отсек и протянул дочке кубик масла, заначенный за ужином. Ему теперь придется много экономить и много работать. Ведь теперь он – Отец! |
Рассказ открыт для комментариев