Крушение

    
          Птичку поймали.
          Заперли в клетке.
          Кормят и поят.
          Добрые люди.
          
          Октябрь 1941 года. Берлин. Германия.
          
          Сколько она уже здесь? Часа три? Четыре? Больше?
          «Ждать всегда тяжело… Особенно смертной казни…»
          Ева улыбается глупой шутке... Прислушивается к мерному тиканью часов… Потихоньку растворяется в их ритме, пригревшись в объятиях мягкого кресла… Её сознание пускается в свободный полёт… Несвязные мысли плавно перетекают в сон… Слышно лишь прерывистое дыхание, поскрипывание старой мебели, да нескончаемое «тик-так»…
          Где-то далеко отсюда идёт война. Рвутся снаряды... Гибнут люди, рушатся судьбы... Сгорают города… И словно отголоском из тех мест в сновидение Евы врываются раскаты грома…
          Бум… Бум… Бум…
          Она открывает глаза, и мысленно проклинает отбивающие шесть вечера часы. Забывшись на мгновенье, по привычке подносит палец к губам, но тут же отдёргивает руку.
          «Нет, нельзя», - приказывает себе. -  «Когда же он придёт? Ганс поклялся, что всё устроит. Что всё будет хорошо».
          Сомнения… Ева всегда боялась их. «Мусор, пустые страхи», - вот что говорил отец, учивший всегда действовать уверенно, с безграничной верой в себя, в успех, в дело. Жаль, что всё оказалось не так просто, и она не смогла усвоить этот урок  до конца.
          Ева вздрагивает. Показалось? Да, дверь по-прежнему закрыта.
          Снова устраивается поудобней в кресле. Смотрит на большую лампу с зелёным абажуром, стоящую посреди стола. Сколько часов она провела в библиотеках, читая под ласковым зеленоватым светом учебники? Не сосчитать.
          Ева закрывает глаза и пытается снова «увидеть» тот свет. Получается. На душе сразу становится  спокойнее. Тревога вместе с волнением исчезают. Ева отдаётся «полёту», проваливаясь в бездну воспоминаний… 
          Отец… Гениальный конструктор... Бесконечные разговоры о полётах… Тысячи чертежей новых летающих аппаратов…  Занудные и непонятные лекции… Конструкторские секции и кружки... Учёба в специнтернатах… Стажировка в Хенкель, в Юнкерс…
          Так оно и прошло, детство.
           Отец… Добрый и заботливый… Она ненавидела его. За то, что он видел в ней сына. Воспитывал, как сына. Продолжателя дела всей своей жизни.
          Одиночество… Тоска…Жалость…Ненависть… Всё изменилось в один день. День, когда он умер.
           Долгожданная свобода не пришла. После похорон Ева вернулась домой, зашла в кабинет отца и принялась изучать его последние записи.
          Слёз не было. Только цель... Доделать начатое им. 
          Шаги?!
          Ева тут же приходит в себя. С трудом поднимается на ноги, чуть ли не теряя сознание от накатившего волнения.
          Он входит… Точнее, влетает. Невысокий человек, одетый в простой серый костюм. Небрежно взмахнув правой рукой, он садится прямо у входа. На самом краю невысокого деревянного стула. Поправляет чёлку и впивается в девушку чёрными глазами.
          Ева теряется. Некстати возвращаются надоевшие сомнения: «Всё безнадежно. Кто ты, зазнавшаяся дура, поверившая, что сможет чего-то добиться…»
          Отчаяние снова начинает захватывать её… Но как не поверить собственным глазам. Фюрер, вот он, сидит прямо здесь, перед ней, в нескольких метрах. И пришёл он сюда только ради неё. И неважно, что Гансу пришлось приврать...
          «Поверил, поверил, чёрт побери!» - воодушевлённая пронесшейся мысли, Ева начинает рассказывать.  Фюрер слушает, слегка нахмурившись. Внимательно, не перебивая. Она же давно перешла на непонятную техническую сторону проекта. Волнение… Его будто и не было. Слова рождаются легко, мгновенно складываясь в точные, лишённые шелухи предложения.
          Вдруг от неожиданности Ева запинается на полуслове. Фюрер оказывается прямо перед ней. Хватает за руку и сжимает в своих холодных ладонях. Ева на секунду осмеливается взглянуть ему в глаза. И успевает заметить нечто… Словно ясный огонёк одобрения в глубине тёмных глаз.
          Фюрер начинает говорить. Растерянная Ева ничего не понимает. Но постепенно до неё доходит… 
          Её услышали. Ей поверили. С ней согласились.
          Когда Фюрер заканчивает хвалебную речь, он целует ей ручку. Уходя, говорит на прощанье: «Ваш отец был великим человеком. Не подведите его».
          Дверь захлопывается. Слышны удаляющиеся шаги…
          Вот и всё, думает Ева. Чувствует, как в груди зарождается приятное жжение. Так бывает всегда. Стоит ей пережить что-то по-настоящему волнительное, и желание тут же пробуждается.
          Ева осторожно просовывает руку под юбку и кончиками пальцев нащупывает сквозь тонкую ткань то, что искала. Кусочек плоти напрягается под нежным прикосновением. Ева готова полностью отдаться ласке, как вдруг в дверь стучат…
          Она проскакивает в открывающуюся дверь и убегает. Домой... Туда, где никто не помешает.
         
          Ева живёт загородом. В районе, где обычные немецкие семьи ютятся в аккуратненьких каменных домиках, засаженных пышными клумбами. 
          Облизывая пересохшие губы, еле справившись дрожащими руками и открыв замок, Ева заходит в дом. Запирает за собой дверь и сразу несётся в спальню. На ходу сбрасывает туфли, избавляется от юбки. Не забывает задёрнуть шторы.
          Всё по привычке, как было уже не раз.
          В доме пахнет цветами и конфетами.
          Ева падает на кровать, накрытую толстым мягким покрывалом, и глубоко вздыхает. Что может быть приятнее предвкушения? Закрыв глаза, представляет, как завтра начнёт работу. Вскидывает от восторга тонкие ручки, визжит, как в детстве.
          «Да, да, да…»
          Ждать больше нет сил. Ева полностью растворяется в желании, стараясь как можно быстрее избавиться от сковывающей одежды. Она скидывает с себя тесный пиджак, стягивает через голову рубашку. Торопливо расстегивает застежки лифчика и швыряет его в угол. Следом за ним летят чулки и трусики.
          Ева падает на спину, касается открытой груди... Какая, странная штука, счастье. Всю жизнь ищем его, а, найдя, тут же начинаем бездарно прожигать, даже не задумываясь, что ещё миг и оно может закончиться.
          Ева смеётся от подобных мыслей: «Нашла время философствовать».
          Рука ползёт туда, к низу живота, где кончаются волосы. Вскоре дыхание становится хриплым и прерывистым. Ева позволяет  телу  немного отдохнуть, отдаляя завершение. Но сил сдержаться не хватает, и она с приглушенным стоном начинает двигать указательный палец, погружая его все глубже и глубже в себя. Теплые волны одна за другой поднимаются по ногам, сжигая каждую клеточку тела счастьем. Ева стонет, отдаваясь воле нахлынувшего чувства, неумолимо заставляющего трепетать ее бедра и дрожать всё тело.
          Всё заканчивается.
          Бесчувствие… Безмыслие…
          И подкравшийся сон…
      
          … снова я. Извини, что долго не писала. Работа, будь она неладна.
          Вчера убиралась в комнате, перебирала старые вещи. Куча тряпья, многое и не надевала никогда. И среди всего нашла старый свёрток. Внутри оказалось белое платье. Настоящий шёлк. Нежный, невесомый.  Мамино платье, единственная память о ней. Оно даже сохранило её запах. Аромат сирени…
          Было страшновато, но я надела его. Оно оказалось коротковато, еле прикрывало колени. Наверное, глупо, но я будто почувствовала тепло мамы, её ласковое прикосновение…
          Потом  спустилась вниз и стала ждать отца в прихожей. Думала, он ничего не заметит. Скажет только, что платье коротковато.
          Но нет. Сначала он оторопел. Смотрел на меня. Шевелил губами, желая что-то сказать. А потом вдруг подошёл, обнял.
          Странно… Я поначалу растерялась. Стояла, опустив руки, не в силах пошевелиться. Крепкие объятия и тихий плач над ухом… Мне вдруг стало очень грустно  и слёзы сами собой полились. Обняла его крепко-крепко. А потом… Откуда появилась эта мысль? Зачем она пришла? Я вдруг  поняла, что он обнимает не меня, а мамино платье…
          Я проходила вчера весь день в нём. Забавно, но я казалась себе очень красивой. Такой же, как мама. Хрупкой, большеглазой, с искренним добрым взглядом...
          Знаешь, сейчас мне очень...
    
    
    Где-то там…
    Где нас нет…
    Никто не живёт…
    Никто не плачет…
    
    
    Май 1943 год. Где-то на юге оккупированной Чехословакии.
    
          Настоящий улей. Ни добавить, ни убавить. Рабочие, каждый занят своим делом: кто-то таскает мотки кабеля, кто-то настраивает оборудование, кто-то копается в аппарате. Трутни, тихо курят в сторонке. И  она, как королева, спокойно наблюдает за всеми.
          Два года работы на износ. Провалы, успехи, ошибки - уже всё позади. Вот он - момент истины.
          На дальнем конце аэродрома зажигается огонёк. «Едут!» - кричит кто-то. Ева улыбается. Сегодня Фюрер не мог опоздать, слишком многое поставлено на карту.
          Она никогда не верила в Бога, как и все представители истинной расы. Но тут невольно произносит: «С Богом!»
          Десятки прожекторов творят маленькое чудо - на взлётном поле становится светло, как днём. Машина останавливается. Двери открываются и из неё вылезают три человека. Великий Фюрер, худощавый министр пропаганды и подтянутый глава СС. Правители Германии садятся в предусмотрительно подготовленные мягкие кресла и готовятся к представлению. Не говорят, не обмениваются взглядами, как будто происходящее  здесь не вызывает у них абсолютно никакого интереса. Но, на самом деле, волнуются и они. Войска на востоке и юге задыхаются в войне. И эта совсем ещё молодая девочка может спасти их от поражения.
          Ева волнуется больше всех. Ещё бы.
          Она слегка кланяется в сторону высоких гостей в знак приветствия, тем самым немного повеселив их. Подходит к невысокой стойке, на которой закреплён пульт управления. Очень осторожно, как можно аккуратнее, даже задержав дыхание, ставит рычажки подачи электричества в «открытое» положение. По странной, но необходимой традиции касается каждого ровно три раза. И, наконец,  закрыв глаза, нажимает на кнопку пуска.
          Аппарат, напоминающий раздутый посередине блин диаметром не больше двух метров, не двигается места. Только по его краю начинает бежать белый мигающий огонёк.
          Взгляды гостей переходят на Еву, но она не выглядит растерянной, скорее наоборот, уже торжествует. Ведь приборы показывают именно то, что должны. Никаких отклонений.
          Спустя минуту, появляется странный звук. Еле слышный, непрекращающийся, напоминающий скрежет по стеклу. Так начинает набирать мощность двигатель.
          И вот тут аппарат шевелится в первый раз. Неуклюже приподнимается над землёй, пару раз качается из стороны в сторону и тут же опускается. И так несколько  раз. Он поднимает то один бок, то другой, но не взлетает.
          Гости начинают нервничать.
          Ева понимает, что ждать больше не нельзя. Придётся рискнуть, хотя нужные обороты не достигнуты.
          Аппарат отрывается от земли. Не больше полметра, такая малость, отделяет  его от поверхности. Замирает и плавно втягивает в себя шасси.
          Ева вслух считает до десяти и только потом медленно ведёт рычажком вправо. Аппарат подчиняется. Ева заставляет его двигаться во все стороны, и летающий «блин» её не подводит…
          Внезапно он исчезает из виду... Гости вскакивают с мест…
          Ева медленно поднимает взгляд куда-то вверх и улыбается. Все смотрят туда же. Чёрный «блин», выделяющийся в темноте россыпью белых огоньков, висит на уровне трёхэтажного дома.
          Кто-то вскакивает со своего места и аплодирует. Его примеру тут же следует остальные.
          Только Еве не до радости. Она понимает - это только начало. И пусть пока всё идёт строго по плану… И пусть пока всё слишком хорошо… 
          
          … ещё расскажу тебе, что было вчера. Смешной случай. А может и грустный. Помнишь, я как-то писала о том, как помогла Гансу? Помнишь, да. Тогда перехожу сразу к делу.
          Вчера он пришёл ко мне с подарками. Коробка конфет, бутылка вина, цветы. Я вела себя, как дура. Говорила «ну зачем, что ты». А сама радовалась безумно. Хорошо, что сообразила пригласить его.
          Прямо в кабинете мы открыли вино. Поначалу было неуютно. Говорили о работе, о войне… Пока не наступила неловкая пауза. Он взял меня за руку: «Ева, ты так много для меня сделала. Как мне тебя отблагодарить».
          Представляешь? Я уже была пьяна, мне ведь и глотка вина достаточно. Но в этот момент… Не знаю, как объяснить словами. Моё сознание вдруг прояснилось, и я точно знала, как он может меня отблагодарить. Я даже чуть не сказала это… И сейчас жалею, что не сказала. Мне даже неважно, что бы он подумал.
          Эх, вместо слов я отдёрнула руку… Сказала, что подарков достаточно… И ушла...
          Ну не дура, а? Дура, дура. Знаю. Сегодня я весь день не выходила из кабинета. Боялась его встретить. Завтра тоже буду бояться. И так до конца…
    
    
    Игрушка сломалась.
    Чинить бесполезно.
    Пора в магазин.
    За новой игрушкой.
    
    Декабрь 1944 года. Город Руве. Север Франции. 
    
          Возможно, во всём виноват несчастливый номер, кто знает? Но именно дом под номером тринадцать, расположенный в центре маленького городка Руве, постигла печальная участь. Один из летающих «блинов» врезался прямо в него. На скорости четыреста километров в час.
          Грохот сотряс округу… Такой сильный, что даже жители, привыкшие к постоянным бомбёжкам, удивились его силе.
          Ева оказалась на месте крушения спустя несколько часов. Случилось страшное:  очередное крушение. И не на полигоне, как бывало уже несколько раз, а в городе, в другой стране. Теперь весь мир узнает о провале Рейха… Вся вина ляжет на Еву… Но страшно не это… Страшно другое…
          Район крушения оцеплен. Эсэсовские «шакалы» снуют из дома в дом. Зачищают местность, уничтожая доказательства, включая возможных свидетелей.
          Сквозь вой сирен  раздаются крики и автоматные очереди. Настоящий ад.
          Прямо перед Евой лежит полуголый человек. Она осторожно обходит труп, отводя взгляд от выступившей на его спине крови.
          -Помогите, помогите…
          Здоровый бородач, возникший будто из ниоткуда, падает перед Евой на колени. Хватает её за ноги огромными лапищами и принимается целовать сапоги. Охранник, недолго думая, всаживает пулю в его голову.
          -Зачем? - тихо произносит Ева. 
          Тот просто пожимает плечами.
          -Я должен вас защищать.
          -Защищать…
          Мир взрывается, обостряя все чувства Евы… Крики о помощи… Запах гари… Размытые лица горящих в огне людей… Смерть в глазах расстреливаемых…
          Ева не может сдвинуться с места. Унять дрожь. Произнести хоть слово. Крикнуть, в конце концов. Только без конца переводит взгляд с каменного лица охранника на свои сапоги, забрызганные кровью… 
         
         …возвращалась на трамвайчике. Прямо передо мной сидела пара влюблённых. Я делала вид, что смотрю в окно, а сама наблюдала за ними.
          Они держались за руки. Иногда смотрели друг на друга, чему-то улыбались. Целовались. И снова улыбались. Он поправлял ей прядь волос. Она нежно касалась его щеки.
          Я всё пыталась представить... Говорят любовь, это когда рядом с ним чувствуешь себя «целой», а без него всего лишь половинкой этого «целого»…
          Сегодня я поняла...
    
    
    Холодно стало.
    Гляжу в ночное небо.
    Но где же звездочка моя?
    Погасла…
    
    Декабрь 1944 года. Секретный аэродром. Юг Германии.
    
          Днём выпал снег. И сейчас он отражается в лунном свете тысячей разноцветных блёсток. Ева ёжится от окружающей холодной красоты, поплотнее запахивает плащ.
          На аэродроме совсем тихо. Непривычно тихо.
          «Летающий блин» под сложным номером, состоящим из двадцати цифр, давно вывезли из ангара. Ева называла его просто «Второй». Он и был собран вторым, хотя сейчас остался единственным. Последним из могикан, проживающим последние часы недолгой жизни.
          Позавчера Ева узнала от Ганса, что проект будет закрыт. Шока не было. Ужаса тоже. Ева ждала это решение со дня крушения. Поэтому она спокойно убрала со стола все бумаги, полила цветы, попрощалась с рыбками в аквариуме... Дома зарылась в одеяла и проспала до сегодняшнего вечера…
          Ни слёз, ни истерики, ни жалости…
         
          -Привет.
          Ева оборачивается на голос. Ганс. Высокий блондин. Настоящий ариец. Ему очень шла форма. Чёрный плащ, чёрные ботинки и чёрные перчатки. Воинские награды на груди. Принц, что появляется в нужный момент, будит принцессу поцелуем и исчезает.
          -Привет, Ганс.
          -Как ты?
          -Плохо, - честно отвечает она.
          -Мне очень жаль, Ева. Не представляю, что ты сейчас чувствуешь…
          -Ничего не чувствую, Ганс. Я пуста.
          Он подходит ближе, касается её руки.
          -Знаешь, это запрещено, но я могу позволить тебе в последний раз побывать в нём.
          Ева сама хотела попросить... Только очень боялась отказа.
          -Да, Ганс. Спасибо, - говорит она  и благодарит его поцелуем в губы.
         
          «Блин» вблизи кажется гигантским. Метра три высотой и около десяти в диаметре. «Чёрный ангел»… Аппарат летал только по ночам, поэтому его корпус, для маскировки, покрывали чёрной краской.
          Ева осторожно поднимается по трапу и влезает в капсулу пилота. С трудом устраивается в кресле. Внутри тесновато. Как любили шутить пилоты: «В гробу и то просторнее».
          Люк захлопывается, слышится щелчок. Автоматически загорается свет. Оживают «экраны», к которым сквозь систему зеркал подаётся изображение извне.
          Ева не ждёт. Желания нет совсем, но она заставляет себя начать. Пальцы застывают во рту. Долго облизывает их, каждый по отдельности. Потом проводит ими по сухим губам, подбородку, шее… Раньше от одних только прикосновений она начинала сходить с ума, сейчас же тело молчит, не отвечая лёгкой дрожью…
          Ева расстёгивает пуговицы плаща. Медленно, одну за другой. Приподнимает край юбки... Кажется, что внутри зарождается то самое предвкушение? Нет. Она оттягивает ткань трусиков и осторожно дотрагивается влажной рукой до открытой кожи…  По-прежнему ничего не чувствует.
          Ева вводит пальцы в себя, какое-то время не шевелится… Ждёт, что оно всё же появится… Ощущение растущего внутри тепла… Такого знакомого и столь желанного… Вместе с ним в ней зародится то самое чувство, похожее на резкую ослепляющую вспышку. Оно моргнёт во всю силу и тут же погаснет, оставив на сетчатке глаза мутное пятно. И не избавиться от него. Можно моргать, тереть глаза... Всё впустую. Зато вместе с прояснением снова возникнет желание увидеть тот свет снова. И так до бесконечности.
          Ева начинает двигать пальцами. И вскоре оно появляется.
          <i>Тепло, медленно распространяющееся изнутри… Легкая грусть, чуть стискивающую горло... Дикий восторг, от которого хочется плакать… И над всем огромное желание быстрее дотянуться до света… Увидеть его... Всего лишь на миг…</i>
          Ева вздрагивает. Кажется, будто «блин» взлетает. Резко набирает скорость, впечатывая тело девушки в кресло. Перегрузки начинают медленно убивать. Не хватает воздуха, вдохнуть не удаётся. И тут наступает... Ева изгибается в накатившем приступе счастья. Свет рвётся к ней отовсюду, и сознание будто сгорает во вспышке.
          Крик. И в нём всё, всё, всё: боль, радость, отчаяние, вера, разочарование…
          Следом за криком накатывает пустота. Она обволакивает Еву коконом и начинает вытягивать из неё все пережитые чувства. Сначала исчезает грусть, потом восторг, и, наконец, ощущение безмерного счастья... Ева пытается цепляться за них. Бесполезно.
          Слёзы выступают на глазах. Ева подносит к лицу руки. Долго смотрит на них. «Нет», - вдруг произносит она еле слышно. Лицо искажает гримаса отвращение. Накатывает странное чувство, пережитое ею когда-то давным-давно. Чувство вины? Страха? Стыда? Как тогда… Когда отец застал её за... Он долго ругал её, стыдил, а она... Она ждала, не прикасалась к себе до того самого дня, когда в его кабинете, после похорон…
          Приносящие боль воспоминания одно за другим воскрешают в памяти Евы. Она принимается вытирать испачканные руки. На одежде остаются тёмные разводы. Следы забытых грехов… Воскресших сегодня… Одежда впитывает их. Ткань начинает разъедаться, и «воспоминания» проникают к коже.  Жгут…
          Ужас охватывает Еву. Она пытается сорвать с себя одежду, но в капсуле так мало места, не развернуться. Люк… Она стучит по нему... Шепчет, не в силах кричать: «Откройте… Умоляю…Выпустите…»
          Внутрь проникает холод… Ева с трудом вылезает из капсулы, срывается с лестницы, падает прямо на снег. И застывает, сжавшись в комок.
          Подбегает Ганс, поднимает её и прижимает к себе изо всех сил. Ева пытается вырваться, но быстро сдаётся
          -Я больше не хочу, не хочу, - сквозь слёзы шепчет она.
          Ганс обнимает ещё сильнее, но ничего не говорит. Только гладит её по спине и потихоньку, будто убаюкивая, качает из сторону в сторону.
          Он тоже не хочет делать того, что ему приказали…
         
          Алые капли на белом снегу…
         
          Ганс задумчиво смотрит в звёздное небо...
         
          Гремит взрыв, и летающий «блин» охватывает пламя. 
          
         …снег. Не люблю зиму. Зимой тоскливо больше всего. У меня даже не было желания поговорить с тобой. Прости меня. Прости.
          Несколько дней я как в полусне. Мне даже дали отдохнуть. Думают, что переутомилась.
          Я постоянно смотрю на руки, на синие нити  проступающих вен...
          Знал бы ты как мне сейчас одиноко, мучительно одиноко, как не бывала никогда прежде. Я пила…Пила, чтобы  отупеть, или хотя бы уйти в кошмары, чтобы страх заглушил одиночество.
          Никто не…