Глава 1, в которой Канцлер благословенного Литторна видит Содом и Гоморру воочию, а также едва не получает вилкой в глаз
Из письма офицера королевского флота, G. H.: «… наш-то - настоящий торгаш и разбойник, грабит казну, пользуется властью, обогащается и тянет наверх всякую шваль. Хитрый, как лис, подлый как змей, и крыса крысой, как на него поглядеть. Король боится ему перечить, так как все ниточки у этого подлеца, и наёмными убийцами он не брезгует. С таким канцлером скоро не только флот наш, но и вся страна скоро пойдёт ко дну. Однако же, полёт наш идёт отлично, вот только всё боюсь не удержаться и воткнуть ему вилку в глаз. За сим остаюсь, вечно Ваш, верный до гроба, ибо долг мой требует отдать государю жизнь, дабы душу предоставить Господу, а честь – никому. Сердце же моё, голубушка Мардж, вечно Ваше».
Карл Миттен с откровенным неудовольствием смотрел на препаскудную шайку дегенератов, гордо именующую себя Гвардией короля Якова V. Он уже оплатил совершенно неудобоваримый счёт, и собирался подписать ещё два, появившихся в результате дебоша и разгроме на третьем ярусе vip-зоны отдыха звездолёта класса «люкс». Vip-зона для особо благородных гостей никак не предусматривала многодневного визита королевской гвардии, сопровождавшей Его Величество.
- Им бы из пластиковых стаканов жрать, - пробормотал канцлер, глядя на побитое стеклои проколотую вилкой скатерть из кожи тигранского ската, что призвано было продемонстрировать благородную щедрость пирующих и их пренебрежение к имуществу. – Содомище развели…
На самом деле гвардейцы были совершенно традиционными в плане предпочтений, но канцлер был уверен, что созерцает картину гибели Ниневии как минимум.
Наконец, дождавшись, пока граф де Лер вылезет из-за стола, канцлер покорно отправился за его светлостью в графские апартаменты.
- Он ещё мальчишка, - убеждал по дороге Карл Миттен его светлость, аккуратно расправляющую кружева на манжетах.
Граф де Лер являлся образцом аристократической элегантности: гвардейский мундир из чёрного армированного кермошёлка украшали тончайшие кружева ручной работы, из-за отворота виднелась алая сорочка, а грудь несла скромную орденскую ленту Аметистового Бюстье, и да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает.
- Мальчишка должен научиться сначала думать, с кем говорит, а потом говорить, - отвечал граф, озабоченный дурной строчкой на рукаве, а оттого склонный к глубокой меланхолии и мыслям о несовершенстве мира. – Я бы его пощадил, право слово, я не изверг и не садист, но какие оправдания я найду для отказа от дуэли?
- Ваша Светлость, позвольте обратить ваше внимание на смягчащие вину обстоятельства, прежде всего, чрезвычайную юность виновника…
- Ха! Двадцать второй год. Я уже бастардов плодил.
- Но по меркам Федерации это время учения, познания мира…
- Кто виноват в мягкотелости и инфантилизме федератов? Они до тридцати годков слюни своим нюням утирают.
- Будьте великодушны, граф! Благородное Собрание наверняка расценило бы поступок мальчика как опрометчивый, но простительный… - не сдавался канцлер. – Вы, как представитель Собрания, имеете право принять самостоятельное, великодушное – подчёркиваю – великодушное, достойное рыцаря решение! Вам ведомы все обычаи… - там, где это было необходимо, Карл не гнушался лести. – Неужели мы не найдём какой-нибудь маленькой зацепки, какой-нибудь потайной выход из этой ситуации…
Де Лер, надо сказать, был не злым человеком. Он задумался, механически подкидывая кости каттрака на ладони и прихлопывая ей по столу. Выпадала то счастливая лоза, то орлица, а с шестым ударом де Лер выложил на стол двухголового Януса – самую редкую и самую удачную комбинацию. Столь же редким был только двойной афедрон – но ни один мастер не пожелал бы увенчать им свой ход.
Граф был третьим в игре после барона Хумма и короля Якова. Карл следил за ловкими, ладными взмахами руки, автоматически выдающей самые замысловатые комбинации. Вот де Лер красиво прихлопнул по столу, и в шутку, не иначе, выкатился двухголовый афедрон.
- Умеете играть, - вежливо позавидовал канцлер.
- Ну, в игре я себе такого не позволю, - усмехнулся граф.
- Ещё бы…
- Эх, Миттен, как ни кидай – кому-то оставаться в «крестах», порванным на британский флаг... – вряд ли де Лер был в курсе, что означает это древнее словосочетание, но что имелось в виду, поняли оба собеседника. Никто из краттракёров быть в «крестах» не хотел – это означало отказ от дальнейшей игры за невозможностью выплаты долга. По всей Галактике этот шаг со словом: «Я пас!» применяли достаточно спокойно, но дворяне Литторны скорее пустили бы себе голубую кровь из вен и отдали бы все наследные поместья, нежели отказались от продолжения. – Либо он отступится от поединка, либо я, - продолжал де Лер. – Но я не могу. Я – наследник четырнадцати поколений благородных предков, ведущий свой од от Артура Благосло…
- Да-да-да, - поддержал Миттен, опасаясь длительного экскурса в историю рода. – Но мальчик, боюсь, перечитал романтических книжек. Он тоже считает позором отказ от схватки.
- Разумеется.
Граф подошел к зеркалу, наклонился, внимательно разглядывая орлиный нос, пропирсингованный по последней моде, и придирчиво изучая шрам с последнего поединка, чья мужественная красота была недостаточно подчёркнута криворуким косметологом.
- Знаете, Миттен, я думаю, юнцу это пойдёт только на пользу.
- Да он ведь ничего не сделал! Ну чем, чем он вас так оскорбил, мой дорогой граф?! Толкнул под руку…
- Да одно это, когда надо перебить девятку герцогинь…
- Так он же извинился!
- Да уж, этим федералам извиниться – что плюнуть. Направо и налево: «проститте-извинитте»! Тьфу. Просто-таки теряю последнее уважение к этим неженкам, как это слышу.
- В ряде стран это считается признаком вежливости.
- А я считаю это признаком трусости и простолюдинского раболепия. «Простите, сударь! Виноват, пощадите!» Но полно: я же сказал, что простил юнца, когда тот принёс мне свои извинения, кои я великодушно принял…
- Так что ж ещё вам, граф?! – застонал канцлер, проклиная тот день, когда Литторна отказалась на веки оторванной от цивилизации, что возродило на ней истинно благородное средневековье, будь оно неладно.
Граф отвернулся от зеркала и внушительно посмотрел на канцлера, давая понять всю глубину разыгравшейся драмы:
- Он будет ещё делать замечания относительно моего маникюра!
И Миттен, едва отшатнувшисьот взмаха смертоносных когтей-стилетов, выскользнувших из-под холёных ногтей де Лера, с облегчением выдохнул, когда оружие спряталось под ногтями его светлости.
- Вы, видно, не знаете, что было дальше? – продолжал граф. – Этот щенок, пред которым я взмахнул рукой, продемонстрировав, что будет, если он не будет внимательней и толкнёт кого-нибудь ещё раз, этот щенок, вместо того чтобы принять к сведению предупреждение, вдруг с насмешкой – представляете – с насмешкой! – говорит: «Ваш безупречный маникюр – это всё, чем вы можете похвастать, сударь?» Каково?!
- М-мм… - промычал канцер, в то время как всё его существо наполнялось ужасом от невероятной оскорбительности сцены. Похоже, Петриус задел де Лера за живое.
- Нет, вы только вообразите – он спрашивает, всё ли это, чем я могу похвастаться?! Я?! Я?!! Только маникюром, по вашему…
- Нет-нет, не по-моему!..
- … только маникюром могу похвастаться?! А пирсингом? А татуировкой?!
Канцлер молчал, не зная что сказать в ответ на эту эмоциональную тираду. И правда, было от чего возмутиться…
Граф некоторое время нервно расхаживал по комнате, раздувая ноздри. Карл молчал, давая тому разобраться в нахлынувших чувствах. Наконец, де Лер остановился около анероида и жестом велел полить себе из кувшина на руки благовонную воду. Омочив кисти и бледный лоб, граф слегка успокоился и сказал:
- Да, я знаю, что вы сейчас скажете, Миттен… Мол, был глуп, не думал… Добро бы эта сцена разыгралась меж нами двоими! Но свидетелями стал весь салон! Это просто не оставляет выбора, как мне ни жаль.
Он лениво потянулся, освобождая сверхтонкую нить кнута, со свистом разрезавшей воздух в каюте. Встав перед заркалами, де Лер принял несколько стоек, и металлическая нить завихрилась в смертельной пляске. Миттен грустно посмотрел на воплощение карающего возмездия, и вздохнул:
- Граф, много ли чести убить ребенка?
- Ребенка? Я в его годы командовал полком, - де Лер тактично умолчал, что был сбагрен в армию отцом за то, что спьяну перепутал бабушку с кузиной, а на бабушке, дабы восстановить честь семьи, самому юному графёнку жениться было затруднительно. – Ребенка… Не убью, а так, покалечу. Для острастки. Несколько биопротезов – и этот отрок станет не мальчиком, но мужем.
«Биопротез тебе в…» - подумал Миттен, а вслух сказал:
- Дело в том, что это не простой юноша, граф.
- Да? - живо заинтересовался де Лер, потирая татуировку на подбородке. – Он что же, сын или потомок монарха? Принц крови? Это меняет дело.
Граф подразумевал старинный закон, требующий оставлять в неприкосновенности драгоценные королевские гены.
- Нет, он не принц, - ответил канцлер, чувствуя всю ответственность минуты. – Это талант, которвый рождается реже, чем в столетие. Это разносторонне одарённый юноша: математик и лингвист, поэт и художник, скульптор и биолог, бог знает кто ещё… Что о нас подумают в других системах? А сами вы как будете чувствовать себя, зная, что выбили глаза художника, обрубили пальцы лютниста…
- Довольно! - поднял руку де Лер, и кружева опали белоснежной пеной. – Не старайтесь продолжать. Ни для каких ремесленников, ни для художников, ни для скульпторов, закон исключений не предусматривает. Был бы он принцем… А так я вынужден послать вас ко всем чертям.
И граф де Лер искреннее развёл руками, так как действительно не видел ни единой зацепки, позволяющей обеим сторонам выйти из истории незапятнанными. Он был таким же заложником беспощадных законов чести, как и юный гений, чья жизнь могла оборваться на двадцать втором году жизни, обещавшее принести столь драгоценные плоды. Карл Миттен стоял, отчаянно размышляя, каким ещё дипломатическим методом повлиять на его светлость, когда в каюту де Лера постучались.
Вслед за мелодией входной двери, имитирующей стук, в комнаты вошёл, согнувшись в поклоне, слуга Карла Миттена.
- А, Скрабо, - пробормотал канцлер. – Ну, что там на этот раз…
Слуга распрямился, подавая письмо – но по его фигуре это было мало заметно, поскольку Скрабо Диньяк ходил вечно чуть согнутый, то и он уже заканчивал кланяться, то ли начинал.
- «.... отряд готов, и нужно только определить время, чтобы поймать крысу…», - прочитал канцлер, вскрывая письмо. – «… родина вас не забудет, смерть торгаша спасет отечество». Фрондёры проклятые… Граф, вынужден вас оставить.
Де Лер кивнул, углубляясь в изучение полировки сапог, и не удостоил прощанием ни Скрабо, ни канцлера, который для него, по сути, являлся тем же простолюдином, что и слуга, просто служил он королю Якову, и совершено незаслуженно имел власть большую, чем то было прилично его низкому происхождению. Глава 3, в которой Его Величество, Яков V, ясновельможно заключает пари, а также воображает себя гроссмейстером трёхмерного каттрака Спеша за королем, размашисто шагающим по коридорам звездолёта, Карл Миттен отчаянно пытался решить проблему Петриуса Новаццы.
- И тут я ему – хлоп! Восьмая химера! Хлоп! Седьмая герцогиня! Хлоп!.. А, давись ты ежом – двуликий Янус!!!
- Вы бесподобны в игре, Ваше Величество.
- Хлоп! Хлоп! И ещё две герцогини, и я собрал полную спальню…
Отношения между королем и канцлером были небезоблачными. Яков считал Миттена жуликом и скотиной, но он давал деньги. Кроме того с ним можно было делиться победами, карл, не умея пристойно играть, всегда слушал короля с вниманием и интересом.
- Невероятно, Ваше Величество. Вы непревзойденный игрок в каттрак.
- Да, я такой…
Отношения между канцлером и королем также были туманными. Канцлер пытался сделать Литторну цивилизованной планетой. Королю в этом сложном замысле он отводил роль страстного игрока в каттрак: играет? Играет. И слава Богу, пусть только в дела не вмешивается. Яков был заядлым игроком, и ничто в целом свете не могло встать на пути его страсти. К счастью, король почти никогда не проигрывал.
На беду, в этом рейсе он познакомился с трёхмерным каттраком.
Два каттрака, увы, межсобой имели разве что общие названия фишек-костей. Сходства же между играми было не больше, чем между волкодавом и чау-чау: вроде с хромосомами всё в порядке, а попробуй-ка скрести! Просто физически, пардон, кто-то кого-то разорвёт… И это-то Митена и беспокоило. Не отношения волкодавов и чау-чау, конечно, а разновидности каттрака. Видите ли, если обычный каттрак были забавой всяких кутил и прожигателей жизни, то трёхмерным развлекали себя аристократы ума наподобие Петриуса Новаццы.
Король Яков, впрочем, относил себя к последним.
Хуже всего было, что именно Карл Миттен познакомил короля с трёхмерным вариантом его излюбленной игры. Из самых что ни на есть лучших побуждений – но ведомо ли нам, в какую преисподнюю ведут дороги, мнящиеся благими?
- Так что ты, говоришь, с тем мальчишкой, за которого ты просишь, как его там зовут…
- Петриусом Новаццей, - обречённо отвечал канцлер, шагая вслед за королем и не поднимая глаз от пола.
- Ну, с Петриусом. Значит, он гений? Гроссмейстер?
- А также художник, музыкант, поэт, физик, скульптор, инженер, математик, обладатель разносторонних талантов…
- Надо же! Гроссмейстер Галактики по каттраку!.. – удивлялся король. – А я и не знал.
Яков V мнил себя лучшим каттракёром во вселенной – и, в общем-то, это так и было. Миттен даже почти не беспокоился за казну королевства. Хлопки короля, выкатывающие то двойные янусы, то полные комплекты «почивален» химер, герцогинь и королев, неизменно вызывали аплодисменты наблюдателей. Канцлер совсем не льстил, когда говорил королю о его непревзойдённости в игре, а просто констатировал факт – довольно устало, надо сказать, поскольку констатировать приходилось вот уже второй десяток лет практически ежедневно…
- Так, значит, я должен сразиться с этим Петриусом, - размышлял король, энергично рассекая корабельное пространство. – Вот так дело! Вот так так! Живу я и не знаю, что кого-то считают в Галактике лучшим игроком, чем я! Ну дела!
- Ваше Вели…
- Ишь ты: он, а не я – гроссмейстер в каттраке!
- В трёхмерном каттраке…
– Нет, так дело не пойдёт! Я его вызову на честный бой, и пусть кости решат, кто из нас сильнее! – воскликнул король, принимая позу Чужого, раздирающего Хизщника, или, скорее, Геракла, рвущего пасть… эту мысль канцлер додумать не успел.
- Зафиксировать вызов? – мелодично откликнулся голос автоматического букмейкера из динамиков.
- Ваше Ве…
- Да!!! – проревел король. - Я покажу этому молокососу, кто из нас лучший в каттраке…
- В трёхмерном… - простонал Миттен. – В трёхмерном каттарке…
Но букмейкер уже отключился, зато по стенам среди новостных сообщений побежали строки о состоявшемся вызове. Теперь все прилипнут к информерам – такое событие! Как это развеет скуку даже в таком нескучном рейсе, как этот! – а на адрес Новаццы свалится приглашение на дружеский матч. Петриус, насколько мог понять мальчишку канцлер, от вызова не откажется. Да и с чего бы ему отказываться, ему, гроссмейстеру и чемпиону, живой вычислительной машине с человеческой интуицией? Это в обычном каттраке всё решало умение ловко прихлопнуть ладонью, меткий глаз да ещё удача. В трёхмерном тысячи вариантов надо было просчитывать головой. Но Его Величество Яков V вообразил себя гроссмейстером трёхмерного каттрака. Заметим, без всяких на то оснований.
- Держу пари, этот молокосос не устоят против Якова Хлопкошлёпа!
Карл Миттен пробормотал нечто, что при желании можно было истолковать как согласие.
- Ну спасибо тебе, канцлер. Ну спасибо! - король хлопнул Карла по спине так, что тот пошатнулся, что служило явным знаком высочайшего одобрения. – Напомни, чтобы по прибытию на Литторну я дал тебе орден. Это даже лучше, чем охотиться на юных девственниц, которых на этом корабле ввек не сыщешь, потому как в тринадцать они ещё недоступны по закону, а в шестнадцать уже не девственницы!
Канцлер только предупредил кисло:
- Учтите, денег не дам. Такой расход парламент ни за что не одобрит. Я даже связываться с палатой общин не стану – вы же знаете, что по закону, принятому ещё при вашем дедушке, вы имеете право ставить только свои личные средства.
- Деньги – тьфу! – ответил король. – Я сделаю другую ставку.
Миттен не стал даже гадать, какую – пусть хоть собственное тело ставит, душонку-то никто не возьмёт
Миттен представил, какие процессы идут в мозгу Петриуса Новаццы, и чуть-чуть порадовался: король продует и будет клянчить деньги у него, Мтттена. Это послужит его королевской безмозглости хорошим уроком.
- Так Ваше Величество изволит запретить дуэль? – спросил канцлер, надеясь, что хоть одна проблема будет решена.
- А? Что?.. Ах, да, ты же говорил... Ну вот что, зафиксируй и передай графу де Леру моё высочайшее повеление: схватку отложить, покудова не состоится наша королевская игра. Вот сначала я обыграю этого Петриуса, а потом пусть убивает на здоровье. Глава 4, в которой Канцлер выступает наставником юношества, и снова едва не получает вилкой в глаз Официант в белоснежной форме расставлял блюда и снимал золотые крышки. Карл с жалостью и едва ли не отческой нежностью глядел на юношу, чьи ловкие, длинные пальцы пианиста (Новацца играл на лютне, скрипке, флейте и фортепьяно) с изумительным изяществом управлялись с многочисленными приборами, по сложности применения соперничающими со старинным китайским церемониалом. «Талантливый человек талантлив во всём», - подумал Карл, аккуратно складывая салфетку. Он назубок знал правила этикета, но вот добиться той врождённой непринужденной лёгкости в обращении с ножами, вилками, щипчиками для улиток и прочих тварей, так и не смог достичь. Он не умел небрежно откладывать салфетку, и складывал её с привычной бюргерской педантичностью.
Выходец из консервативно-патриархального среднего класса, Миттен просто однажды зазубрил все писаные правила хорошего тона, и старался им соответствовать. К экзотическим кушаньям относился с настороженностью, к китайским палочкам и прочим национальным приборам – с неприязнью. Вина пил в меру и являл собой образ добропорядочного горожанина, и страну пытался привести к добропорядочному знаменателю. Страна, к сожалению, по мере сил сопротивлялась.
С лёгкой завистью он глядел на манеры Новаццы: это был тот врождённый аристократизм, о котором говорят с придыханием, а не натужные потуги знакомых ему графьёв да маркизов казаться благородными. Эти паскудники хоть и не побьют ничего – а всё равно свиньи свиньями, гонору больше, чем голубой крови. А этот хоть вилкой в ухе ковыряться будет – но так, что перепишешь ради него правила этикета.
Карл, проглатывая кусок антрекота, глянул в эллипсоидный иллюминатор, эркером занявшим всю стену каюты. Медленно плыли звёзды – корабль выверял координаты между очередным прыжком в гипер. И, что удивительно, звёзды эти отражались в глазах юноши. Это были глаза мечтателя и поэта, первооткрывателя и первопроходца. Во взгляде его плескались звёзды и вино. Мальчик был несомненно счастлив, что путешествует без надзора, без телохранителей и адвокатов.
- Для меня большая честь принять ваше приглашение, - вежливо сказал Петриус. – Чем могу служить?
«Да уж, - подумал канцлер, - приглашение… Этот обед выльется мне в круглую сумму». И он, вздохнув, принялся за пареного осьминога, невольно сравнивая его судьбу со своей: вот так же дёргает-дёргает щупальцами, а его всё равно норовят сожрать…
Впрочем, что думать о стоимости обеда – на беспредел, учинённый родными бретерами, канцлер уже потратил куда больше денег из резервного фонда, чем мог дотоле вообразить в самых кошмарных снах.
- Я пришёл к вам, дабы уберечь от опрометчивого поступка, - начал канцлер. – вы молодой человек, у вас вся жизнь впереди. Я прошу вас отказаться от дуэли с графом де Лером.
- Отказаться от поединка?
- Граф владеет оружием лучше всех, кто мне известен. Он искалечит вас, а может, и убьет.
- Как вы можете предлагать мне подобное? – в глазах Петриуса сверкнули звёзды, и канцлер понял, что разговор будет тяжелым.
- О Боже.. – прошептал он. – все эти высокие слова, эта юность, романтика, верность… Петриус, подумайте: что за смысл в том, чтобы идти на заведомое самоубийство?
- Лучше быть Икаром, чем пингвином, - серьёзно сказал молодой человек. – Извините, канцлер, но для меня это вопрос решённый.
- Во имя всех святых! Юноша! Мальчик мой! Одумаетесь, вы же только начинаете жить. Стоит ли ваша жизнь этого мелкого случая, который завтра забудется?
- Меня всегда учили играть честно, сударь. Лучше проигрывать, чем украсть ферзя или сунуть краплёный козырь.
- Это не игра, это жизнь.
- Вы предлагаете мне сделаться трусом... Что скажут: в каттраке, где он уверен в своей победе – играет, а как неуверен в выигрыше боя – в кусты?
Миттен, возбуждённый горячими речами юного собеседника, неожиданно тоже перешёл на высокий штиль:
- Новацца, да как вы смеете мерить всё мерками простого человека! Ваша голова, ваш талант – он принадлежит вселенной! Где были мы. Когда стреляли в Пушкина! Нет, вы не смеете рисковать жизнью, она не только ваша…
- Если мне суждено остаться в истории, тем более следует подумать о чести.
- Ах, юноша, что вы знаете о чести… Есть вещи, ради которых можно пожертвовать самым дорогим… для вас честь дороже всего? Вот и жертвуйте! Что, слабо? Петриус, на весах не только ваша честь. Послушайте, вы, верно, знаете, историю с Цусимой… адмирал Небогатов тогда принял решение спустить флаг перед японцами в безвыходной ситуации, но спасти две тысячи матровсов, которых в порту ждали жёны, матери и дети… Адмирала судил трибунал. Казнь заменили каторгой… лишили всего… он обеспчестил себя сдачей. Понимаете, Новацца? Поступился честью ради других людей. Ему грозила виселица, так неужели вы не в силах пережить несколько косых взглядов и насмешек?
Выхохшись, Миттен замолчал, поразившись своей красноречивости. Петриус Новацца глядел в стол, перебирая пальцами бахрому скатерти. Наконец он поднял ясный взгляд и твёрдо сказал:
- Прошу прощения, канцер, но ко мне не взывают вдовы и не вопиют сироты. Та история касается лично меня. На меня, на моё имя, на имя Петриуса Новаццы падёт позор, и этого я допустить не могу.
- Жаль, очень жаль, - пробормотал канцлер, комкая салфетку и поднимаясь из-за стола.
Вошел андроид, принёсший Миттену пакет со срочными донесениями. Он поморщился, подозревая очередной счёт, и оказался прав.
- Вы не станете пить вино? – огорчился юноша.
- Спасибо, Петриус, но меня ждут дела. Нодо ещё попытаться отговорить нашего короля от матча с вами, если уж не удалось отговорить вас от дуэли… Вы, упрямцы, друг друга стоите.
- Да, игра обещает быть интересной, - по мальчишески улыбнулся Новацца. – И ставки высоки!
- И что он поставил? – будто невзначай поинтересовался канцлер, пропустивший этот момент.
- Западный архипелаг у провинции Логре. Герцогство Шам-и-Кост, проще говоря.
Давно проглоченный кусок осьминога вдруг совершенно некстати будто подпрыгнул в желудке и встал у Карла Митена поперёк горла. Он закашлялся, и андроид вежливо постучал по спине. Глаза канцлера вернулись в орбиты, и он сглотнул. Тут же накатила изжога, и канцлер, согнулся, шаря по столу в поисках стакана с водой. Петриус рванулся к нему, канцлер, хрипя, слепо натолкнулся на Новаццу и едва не налетел глазом на вилку, которую тот так и держал в руке.
- Ой, я, кажется, вас чуть не убил…
- Лучше бы убили, чем видеть такой позор, - пробормотал потрясенный Миттен, вспоминая, где он видал приличного адвоката. Глава 5, в которой слуга Канцлера выслушивает длительные сентенции, а также становится свидетелем историко-философских экскурсов
Канцлер беседовал сам с собой, положив грелку под ухо. Верный медик и наперстник Скрабо, точно зная, что нужно хозяину, готовил припарки и горячую ванну.
Миттен тем временем грустно думал вслух:
- Сколько веков до него, мерзавца, собирали государство, а он теперь ставит куски на кон в азартных играх… Это что – поместье тво1, что ли? Это государство! Го-су-дар-ство!
Скрабо подошёл с компрессом.
- Перевернитесь на бок, пожалуйста.
- Перевернусь я в гробу, пожалуй.. кажется, сейчас меня хватит инфаркт, - пожаловался Миттен, которого в стрессовых ситуациях настигала натуральная ипохондрия. – Подумать только: поставить на кон часть королевства! Будто кусок собственного поместья! Ах, как жаль, что мы с парламентом не предусмотрели такого варианта… Как можно отхватывать куски у го-су-дар-ства?! Скрабо, скажи?! Чем он думает? Он что, думает обыграть Петриуса Новаццу?! Да у Якова же мозгов, как у курицы!
Скрабо внимательно посмотрел на хозяина:
- Прикажете решить проблему?
Канцлер взглянул на слугу, поморщился:
- Нет, нет, погоди… надо подумать. Должен, должен же быть какой-то выход.
- Если что, вы только распорядитесь.
Многозначительные слова, сказанные верным слугой канцлера, до икоты устрашили бы любого, кто их слышал и знал при том, как и куда деваются отдельные, но очень настрырные враги канцлера и государства. Да, Карл Миттен был бесчестным чеовеком. Он был просто исчадием ада, и герцог Z., чьё перехваченное по гиперу письмо лежало среди других донесений, не зря писал: «Этот торгаш заслуживает только проклятия».
- Я понимаю, что ты хочешь сказать, Скрабо… - кашлянул Карл. – Да, можно... ммм… устранить юношу… Конечно, можно, но, Господь свидетель, а ведь думал, как его спасти на дуэли!
- Так может, ничего предпринимать, а дать ему спокойно погибнуть?
Карл Миттен надолго задумался. Верно: надо перенести дуэль обратно, чтоб свершилась до игры… Но милый мальчик, юный гений, второй да Винчи, Эйнштейн, Петрусевич, Танако – такой гений рождается не каждое столетие! Чёрт побери, гореть им в преисподней со своими играми, дуэлями и понятиями рыцарской чести!
- Ещё можно убедить короля не платить долг.
- Э-э-э! – горестно взмахнул канцлер рукой. – Это же «дело чести», - перекривил он.
- Распоряжается, как собственным поместьем, - пробормотал он, - Никакого понятия о государственной целесообразности.
Отшвырнув грелку, он сел на кровати и, начал говорить, горячась и закипая:
- Я не дворянин и никогда им не был! Я не знаю, что у них за честь! Мне это не ведомо, я червь, я простолюдин! Но мой отец всегда пёк булки из отборной муки и никогда не обманывал покупателя, - вот это я понимаю, была честь. Моя матушка никогда не забывала отблагодарить каждого, кто помог ей хоть щепоткой соли, а стол её всегда был открыт для тех, кто нуждается – вот это была её честь, её гордость. А у них? У них – честь? Порезать на куски ребенка – честь? Нет, гонор! Проклятый шляхетский гонор, я тебе говорю! Им западло торговать, им работать западло – им бы служить Его Величеству, бражничать и задирать проходящих мимо! Картёжники и дуэлянты! Пьяницы и каттракёры! Выродки человеческого племени! Вырожденцы!
Чуть успокоившись и почувствовав слабость от столь пылкой речи, канцлер закутался в одеяло, так что торчал только нос, и, всхлипывая, продолжал бормотать:
- Вот гляди, Скрабо: Фуко ненавидели, Керра ненавидели, Ришелье проклинали… С кого берёт пример юношество? С драчунов и забияк, с государственных саботажников, пьяниц и драчунов – мушкетёров! Вот я человек, много сделавший для страны, я вытаскивал её из кризиса, я наполнял казну и привозил строителей, учёных… Кто сейчас увидит меня в моём состоянии – скажет: и это канцлер Литтроны! Позор, сидит и ноем, плачет и хнычет… А я ведь тоже человек, я устаю, а они мен я- подлецом и негодяем… вором и гнусной скотиной… Да разве я вор? Разве я порчу кожаные скатерти из тигранского ската и бью дорогое стекло за казённый счёт? А они с презренем гянут на меня, такого сабого и больного, и пойдут восхищаться красавцем с квадратной целюстью и сухими глазами, без страха и упрёка… какой может быть страх у человека без единой мысли в голове? За кого ему бояться? За родных, за близких, за страну? Дай мне чаю, Скрабо… И ликёра… Есть где справедливость на этом свете, Скрабо? Есть?..
- Вы ежели, скажете, так будет. Это дело недолгое.
- Погоди ты со своими силовыми методами… Налей себе, выпьем. Два Карлда: Карл XIO и Карл Бургундский. Один создал Францию, и его считаю исчадием ада. Другой – сепаратист и мятежник, зато какой смелый, какой благородный! Видал ролевиков-бургундцев? Кому они поклоняются? Ах, найти бы писателишку, прославившего этого героцога… Кажется, он летит вторым классом, я видел его фамилию в списках пассажиров…
- Изволите?..
- Нет, нет, погоди ты… это я так, к слову… стория покажет, что я прав, да, Скрабо? Ведь правда, покажет? Ведь эти польские шляхтичи, что перед королём руки в боки, и плевали на государство, пусть хоть сгинет в анархии – где те шляхтичи? Где Испания испанского золота и нищих, но таких благородных идальго, в которой каждый пятый был монахом, каждый десятый – дворянином, а среди остальных воров и авантюристов было больше, чем крестьян, потому что все брали пример с благородных бездельников?! Об Испании и Речи Посполитой. Скрабо, как я боюсь ошибиться.. они ненавидят меня, Скрабо… Бунтовщики, мятежники, а попробуй прижучь – все они фрондёры... Один привёл армию в целости и сохранности, отступив на соединение с резервом, и новым рывком разбил врага – так ему наши де Леры плюют в след… а второй бросил конницу на бронетехнику – он герой…
- Кто?
- Да маркиз Моте… помнишь битву при Логране… идиот… король его наградил за дерзость и мужество. Дай ещё ликёра и яблоко из той корзины.
- Прошу прощения – в той корзине фрукты отравлены.
- Опять… как я разочаровался в человечестве. Ну что делать-то будем? И пацана жалко, и выиграть ему нельзя. Как ни кидай, а выходит всё тот же двухголовый афедрон.
Глава 6, в которой слуга Канцлера совершает мерзкое злодеяние, а затем учиняет ужасающее злодейство
Если бы кто-нибудь проходил по коридору vip-уровня звездолёта «Ардоно», в который выходили двери апартаментов Петриуса Новаццы, он бы увидел, как некий невысокий, неприметный, сутулый человек прогуливается около этих дверей, словно кого-то поджидая. Но камеры не желали следить за прогулкой сутулого человека, а почему они не желали – о том следовало бы спросить бывшего полковника разведки и контрразведки флота бывшей Межзвёздной Империи, от которой, говорят, и осколков-то не осталось, н то что кадровых военных, грудью стоявших за правительство сумасшедшего императора, изверга и мракобеса, павшего от доблестных сил Содружества и Федерации, покоривших, освободивших и вволю поглумившихся над трупом. Чем был обязан бывший полковник, а ныне просто Скрабо Диньяк канцлеру Литторны, почему служил ему верой и правдой – известно было лишь им двоим, но история имеет право на свои тайны интрижки и секреты, прямо не относящиеся прямо к нашему повествованию. Возможно, когда-нибудь, когда на ум взбредёт нам написать историю королевства от Артура Благословенного до Якова Хлопкошлёпа, мы упомянем и события, спаявшие канцлера и слугу в неделимый тандем; пока же остановимся на том мерзком, ужасающем и вопиющем и злодеянии, (перечисление на языках), которое было совершено накануне матча по трёхмерному каттраку между королём J. и гроссмейстером N.
Сам Петриус Новацца в тот момент, когда некто, упомянутый нами, подошёл к двери, лакомился виноградным желе, углубившись в трактат о конклюзивах дисбалансирующего социума. Звёзды мягко и дерзко заглядывали в иллюминатор, держа втайне свои предсказания и учиняя тем самым астрологический беспредел.
- Господин Новацца! – раздалось пение интеркома, и Петриус поднялся, чтобы отворить дверь.
Подчинившись мановению тонких пальцев владельца каюты, входная мембрана скользнула в стороны, распускаясь лепестками цветов, и в апартаменты шагнула девушка небесной красоты: среди удовольствий, предоставляемых временным владельцам vip-апартаментов, были и телесно-эстетические. Поклонившись, андроид прошла босыми ступнями по ковру, покачивая почти натуральными на неискушённый взгляд бёдрами в прозрачном парео, поставила поднос на столик и осведомилась, не желает ли молодой господин каких-либо услуг, за исключением тех, что анероидам не полагается оказывать гостям, не достигшим двадцати одного года. Хотя Петриусу Новацце было почти двадцать два, он, тем не менее, отказался, ибо предпочитал только экологически чистые, свежие и естественные продукты, а кроме того, у него, по некоторым сведениям, была невеста. Поэтому он раскрыл новую коробку курительных палочек и взял в буфте ещё одну порцию виноградного желе, на том и ограничив удовлетворение потребностей организма. Нифма выскользнула, и мембрана закрылась. А сутулый человек так и не вошел в каюту.
Впрочем, для специалиста его уровня в том не было необходимости.
На столике перед Петриусом Новаццей после визита прелестной девы оказались консервативные бумажные газеты, информкристаллы, туалетные мелочи и бутылка яблочного вина, посланная капитаном корабля в честь пребывания столь высокого гостя на этом звездолёте, видавшем всякого рода высоких гостей.
Новацца счел своим долгом связаться с капитаном Роппом, поблагодарить его и выслушать в ответ разнообразные заверения, приличествующие такому случаю
После этого он откупорил бутылку и наполнил бокал.
Капитан же, отключившись, начал подписывать карточку для следующего подарка, согласно указаниям менеджмента кораблей класса люкс.
Пожалуй, не стоит рассказывать о том, что именно сделал верный слуга канцлера. Читатель, полагаем, и без нас догадался, что на пути от капитанской рубки до vip-уровня андроидов поджидают самые невероятные встречи и приключения.
После полутора бокалов Петриус Новацца с трудом мог припомнить таблицу умножения, а сложить пару трёхзначных чисел стало для него задачей сродни поиску смысла в переплетении сонаправленных векторов в клубке тридцатишестимерных пространств Олеся Петрусевича.
Через два часа он, раскланиваясь, занял своё место у прозрачного куба, в котором зависли кости трёхмерного каттрака. Напротив грузно умостился Яков V.
Началась королевская игра.
Ходы шли один за другим, Яков швырял кости в куб наугад, попадая удачными комбинациями на самые неудачные поля, но Новацца, похоже, решил перещеголять противника в глупости стратегии и невменяемости тактики. Рядом с ним стоял бокал яблочного вина, который гроссмейстер периодически подносил к губам, прежде чем швырнуть кости прямо в зев какого-нибудь «болотного» поля. Такой игры вселенная ещё не видела…
- А я говорю – его подкупили! – упрямо вещал какой-то старичок, теребя собеседников за смокинги и платья. – Я жаловаться буду, я в бумейкерский арбитраж пойду!
И вот настал момент, когда, глупо ухмыляясь, гений и уникум Петриус Новацца глядел на двойной афедрон, застывший в координатах g-f-v, и не в силах сообразить, какой ход из последующих позволит ему выбраться из этой, с позволения сказать, задницы. «Бедный Новацца», - прошептала какая-то леди.
Канцер размешал в бокале разноцветные кубики льда, с увлечением следя за игрой, кторя поистине бывает раз в столетие, если не реже. Впереди, сбоку и за спиной слышались шум и удивлённые вздохи. Такого оборота не ожидал никто. Обогатился только какой-то толстопузый риэлтер, спьяну перепутавший строки заявки и поставивший всё своё состояние на потенциального лузера – короля Якова, который, однако же, не оправдал возложенных на него надежд.
И вот раздался гонг, и с разгромным счётом гений и гроссмейстер был посрамлён. Яков, отдуваясь, поднялся, довольный и радостный, а Петриус Новацца, потирая голову и скользя по изумлённым лицам расфокусировавшимся взглядом, поплёлся прочь.
Поплёлся к себе в каюту, в роскошные апартаменты, расположенные влево от вестибюля vip-уровня по западному, если считать по условной корабельной оси, коридором, где его уже поджидал верный слуга нашего старого знакомца. Удар, нанесённый по затылку молодому человеку очень тяжёлым предметом, не был зафиксирован камерами. Камеры не фиксируют действия профессионала подобного уровня.
Свершив злодеяние, Скрабо Диньяк вернулся в каюту Кара Миттена, где тот, выслушав отчёт слуги, промолвил:
- Бедный мальчик.
После этого он раскрыл очередное перехваченное в гиперпространстве письмо, где сказано было: «…эта гнусная лживая тварь, четырнадцать раз избежавшая отравления, разоряет нашу страну и проталкивает к власти такое же простолюдинское быдло… мой сын, я, ваша мать и маркиза, прошу вас не возвращаться, ибо вы объявлены парламентом вне закона, и даже король не сможет вам помочь… Да обрушатся громы и молнии на это бесчестное отродье…».
Глава 7, в которой Петриус Новацца… впрочем, сами прочитаете
В день, назначенный для дуэли, в главном зале корабля столпилась уйма народу – правдами и неправдами пробилась значительная часть пассажиров не только первого, но даже второго класса. Столы и напольные вазы, пальмы и кресла были сдвинуты или убраны, балконы сияли бриллиантами, усыпавшими вздымавшиеся груди, а курительные углы дымились сигарами ручной крутки. То и дело раздавались смешки, анекдоты или чей-нибудь свист на дурашливый мотивчик: «Вжик-вжикжвиж! Уноси готовенького!...» Напряжение разлилось в воздухе, будто электростатик.; казалось, вот-вот где-нибудь вспыхнет разряд.
Внезапно вбежал младший офицер, сообщивший, что Петриус Новацца доставлен в лазарет с тяжёлой травмой черепа. Поднялся шум. шум.
- Что, что? – всех перекрикивая, рычал барон Хумм. – Я утверждаю, что он сам себе расколошматил бошку! Трусы! Неженки! Ну, кто? Кто докажет мне, что я не прав? Кто из вас, трусы, а?!
- Что вы, барон, - когда все поутихли, благородно сказал граф де Лер. – Не стоит так о мальчике. Быть может, когда он поправится, он сочтёт возможным дать нам удовлетворение.
- Да он просто не в себе от страха, - заявил маркиз Моте, известный бретер.
- Ну, мы не можем судить об этом однозначно, - тонко улыбнулся де Лер, великодушно вставая на защиту не явившегося соперника.
Маркиз Моте скептически крутил ус.
- Ну что, никто не хочет заменить Новаццу? – мрачно обронил Хумм. – Ну, будем считать, что неженки отбрехались… в лазарете отлёживаются, да… Что, драки не будет? Никто не ответит за оскорбление де Леру?
Раздался мелодичный звон, и мембрана главного входа раскрыла лепестки.
- Я отвечу, барон, - раздался красивый голос молодого человека, лишь недавно потерявший юношескую ломкость, и все разом обернулись . – Я буду драться с де Лером, и с вами, посмевшим усомниться в моей чести, и с маркизом Моте, и с любым, кто пожелает – по очереди или со всеми вместе – всё для вашего удовольствия.
Зал охнул, капитан корабля привстал, изумлённого глядя на вошедшего, а канцлер уронил бокал, отозвавшийся жалобным звоном. Но Карл Миттен, сделав шаг, даже не обратил внимание на хруст дорого стекла. У входа, на ступенях, спускавшихся в зал, стоял Петриус Новацца с перевязанной бинтами головой. Он чуть щурился от яркого света, а в руке держал обнажённый, готовый к бою кнут.
- Приступим?
Он повел стальной нитью кнута, и смерть запела в его руках.
И только звуки ударов от падения на паркет, плеск крови и стоны раненых раздавались в зале.
- Благодарю, господа, - коротко поклонился Петриус Новацца, когда всё было кончено.
Небрежно ступая среди конечностей, принадлежавших цвету королевской гвардии, он, коротко раскланиваясь, поднялся по ступеням и покинул потрясённый зал так же спокойно, как и вошёл.
Глава 8, она же Эпилог, она же Moralite, где зримо и наглядно представлен упадок современной нравственности, а Петриус Новацца всё-таки попадает Канцлеру вилкой в глаз
Всё-таки удивительно, как истово звёзды хранят тайны астрологических прогнозов. Ибо кто мог предположить, что скульптор, физик, художник, , математик, музыкант окажется гениален и в военном деле?!
- Физическая культура никому ещё не мешала, - говорил Новацца, разливая вино – себе яблочное, канцлеру ежевичное.
После того, как в зале раздались первые вопли пришедшей в себя публики, и началась толчея, столпотворение и горячее обсуждение свершившегося, канцлер аккуратно выбрался в коридор и направился прямиком в каюту гения.
- Я счастлив за вас, мой друг… - искренне сказал канцлер. – Вы отстояли свою честь… Но простите ли вы меня за то, что я сделал? Поверьте, я думал…
- Полноте, - рассмеялся Новацца. – Далось мне ваше герцогство на скалистых берегах, тем более в преддверии всеобщей глобализации. А за вино спасибо, пригодилось.
Скрабо, словно что-то в словах юноши показалось ему настораживающим, спросил:
- Вы сказали, вино?
- Вы подали мне хорошую идею, - усмехнулся молодой человек, аккуратно разрезая ломтик дыни на четвертинки. – Я сам гадал, как максимально правдоподобно проиграть этому барану. Но, признаюсь, ваш второй… ммм… визит вывел меня из равновесия. Я даже не услышал, как вы подошли. Вы профессионал. Даже, пожалуй, больший чем я.
Новацца задумался, и по его лицу пробежала тень.
- Благодарю, сударь, - сказал Скрабо. Он, исполняя роль официанта, с переброшенной через руку салфеткой, подошёл к сидевшим. – Для меня – большая честь услышать такую похвалу от человека, за две минуты уложившего полтора десятка отменных головорезов. Та драка впечатлила бы и человека, повидавшего куда более, чем я.
- Да, кстати, Новацца, где научились так драться? – спросил канцлер, удивлённо глядя на слугу и молодого человека, которые, казалось, говорили о чем-то, что было известно, похоже, лишь им двоим.
Скрабо спрятал улыбку и отошел к буфету, выбирая закуски.
- И всё-таки он меня с тем вином раскусил, - пробормотал он, косясь в сторону юноши.
- Вы друг друга стоите, - сказал потрясённый Миттен.
- Ну что, выпьем за целесообразность? – усмехнулся молодой человек, представлявшийся Петром Новаццей. – Видите ли, я не Петриус, если уж начистоту. Я его брат, тоже по своему талантливый… в иной сфере. Пластическая операция полностью сгладила различия. Быть может, это не совсем честно, но мой брат летит на Литторну на частной яхте, а я исполняю его роль здесь, на звездолёте, ибо вы просто не представляете, сколько на свете психов, террористов и просто ушлёпков, спящих и видящих, как замочить моего братца.
- А я ведь действительно боялся, что вы будете искалечены, попытавшись отстоять свою честь, - грустно сказал Карл Миттен.
- Честь – это хорошо, - сказал юноша, покачивая бокалом. - Честь создана, чтобы её иметь.
На этой многозначительной ноте канцлер счёл благом завершить разговор.
Что ж, хорошо всё, что хорошо кончается – как провозгласил очередную банальность капитан Ропп, прощаясь на торжественном банкете со своими беспокойными пассажирами и моля Бога, чтобы рейс, подобный этому, никогда больше не выпал на его долю. Пассажиры выгрузились на Кантоге, а оттуда межпланетарным рейсом знакомые нам лица направились на Литторну. В течение остатка путешествия, а затем и на планете, Новацца и Скрабо Диньяк обменивались опытом по защите государства, что серьёзно сказалось на повышении уровня поимки государственных преступниколв и разборках с оными.
Графде Лер, собранный по частям, был почти так же элегантен, только стал промахиваться и зачастую лепить вместо янусов самые натуральные афедроны. Король Яков стал ещё более толст и грузен, зато предался сочинению философских трактатов и отринул азартные забавы, полагая себя лучшим умом королевства.
Частная яхта вскоре привезла на Литторну гениального юношу Петриуса Новацца-Оригинале (латинскими), который произвел на канцлера самое благоприятное впечатление,. К сожалению, он был менее развит физически и, в отличие от брата, обладал не слишком выдающейся координацией движений. После одного досадного инцидента, когда за столом неудачный взмах вилкой всё-таки лишил канцлера глаза, Миттен, после излечения, принял решение запереть Петриуса в башне из слоновой кости, благо тот и не возражал, предаваясь искусствам и наукам. Исполнял же его роль с непревзойдённой грацией наш старый знакомый, откуда и пошёл слух об уникальной всесторонней развитости Петриуса Новаццы, составившей загадку для историков и интерпретаторов.
Для последних, впрочем, не меньшей загадкой оставалась противоречивая и многогранная личность Великого Канцлера, создателя могущественного и поистине процветающего государства. Его потомкам было чем гордиться: их знаменитому предку было пожаловано наследственное дворянство, княжеский титул и дарован герб, изображающий осьминога на страже государственных интересов. Новоиспечённый владелец герба лично выбрал девиз «Честь имею». Но только немногие догадывались, что имел в виду канцлер Карл Миттен.
|
