1
Бытие. Гл. 3. Ст. 1:
«Слизень был хитрее всех зверей.
И сказал слизень жене»...
Думаю, это был тестацелл. Из всех симбионтов
он один даёт эффект параллельного мышления.
«- Беда в том, что возглавить экспедицию могут только безусловные лидеры. А этот контингент чуток ко всякой фальши. Поэтому игра может вестись только честно…
- Но вы же не отрицаете наличие жертв среди участников программы комплектации звёздных экипажей?
- Жертвы неизбежны, потому что не всякий лидер готов поверить, что его переиграли честно».
Из интервью ответственного по связям с общественностью крюингового центра «Кассиди».
2
Бытие. Гл. 3. Ст.2:
«И сказала жена слизню»…
Я же говорю – тестацелл!!!
Лимаксоидов было трое.
Недовольные лица, резкие фразы, порывистые движения.
Что мне не обрадовались, - «само собой»: судя по времени, три часа сверхурочных. Переработались, бедняги. Только мне-то что делать? Конвой за дверью, а здесь, - недовольные мной и жизнью космачи-мутуалы и мои «инструменты»: швабра, ведро, тряпка. И попробуй не убери в положенное время – накажут, как за отказ. Не смертельно, конечно, но обидно…
Потому что несправедливо.
- Чего выпучился, штраф-гад? – «просыпается» один из мутанов. – Забыл, зачем пришёл?
Я ухожу в дальний угол душевой, достаю моющее средство «Шик-блеск» гост-620202 и опрыскиваю им кафель. Обещанная рекламным шильдиком предгрозовая свежесть привычно пугает рвотно-кислым запахом со слабой примесью нашатыря.
- Слышь ты, челогод! – вскидывается усталый покоритель звёзд. – Какого чёрта?
Я продолжаю разбрызгивать клинер по ближайшим секциям душа. Состав МС утверждён министерством обороны, а на выкрики мутанов лучше не обращать внимания. Да и что им сделается? Фтором дышать будут и не закашляются. Перечеловеки, хреновы.
А «челогод»… Ясно, что «чел»! Тем и горжусь. А «год»… если они собираются жить вечно, то для них мой «век» годом покажется. Чего же тут обижаться?
Я набираю ведро тёплой воды, старательно вымачиваю видавшую виды рвань, слегка выкручиваю и набрасываю её на швабру. Работа «не бей лежачего»: один раз влажно с химией, один раз влажно без химии, а потом всё протереть без влаги и химии, зато руками и в позе «согнутого локтя». Что значит «раком», если кто не понял. Вся процедура занимает час с четвертью, так что всегда остаётся десять-пятнадцать минут на собственную гигиену. А караул с этим обычаем никогда не спорит: человек слаб - без воды чахнет и воняет.
Ударом ноги мутан выбивает ведро из рук. Пластмасса глухо постукивает по полу, щедро орошая водой мёртвый кафель. Вот псих!
- Я к тебе обращаюсь, расист! – рычит лимаксоид.
Я перевожу взгляд ему за спину: второй мутан, такой же неулыбчивый и злой, подтягивается ближе. Третий всё ещё на лавке. Глаза лоснятся разумом, а рожи - здоровьем. Мясом заросли по самые брови. И ни капли жира! Каждый из них на голову выше меня. И раза в два шире. Здоровенные такие шайбы. Мосластые… и симпатичные. Правильные черты лица, ухоженная кожа. Мутуалы-лимаксоиды, чтоб им пусто было. Рифленый пресс, бицепсы-трицепсы, грудь, что моя голова. И сразу понятно: неприятности на работе. Ничто другое так не выводит мутана из себя. И ничто так не греет ему душу, как возможность ущемить штрафника, который предпочёл дисбат симбиозу. Впрочем, к этому и сводится главный вопрос текущего столетия: а есть ли у мутуала душа?
Я смотрю на залитый водой пол. Перспектива уборки методом свободного разлива не радует: времени займёт больше. О собственной помывке можно забыть.
Ещё один удар, и я лишаюсь швабры. Хорошая такая палка. Крепкая. Если бы они сразу втроём на меня кинулись, очень бы пригодилась…
И вдруг чувствую, как просыпается злость. Я в ужасе - запас моего юмора и снисходительного отношения к суперменам неожиданно иссякает. Адреналин привычно бодрит кожу: жар, озноб, пунцовые щёки…
Делаю последнюю попытку уладить вопрос миром:
- Пока моетесь, я эту часть уберу, - в глотке уже сухо. Язык наждаком царапает нёбо. - А ваши кабинки после, как закончите…
- Оставь чела, Борис, - немедленно вклинивается третий. Видать очень ему не хочется со своей лавки подниматься. – Ему и без нас от себя тошно.
- С чего это «оставить»? – брызжет слюной Борис, вот-вот аспаргином изойдёт: «беречь глаза и открытые участки кожи». – Мы вкалывать будем, а расист на губе компоты рубать?
- Можем поменяться, - предлагаю от чистого сердца. – Для начала, я – в душ, а ты тут прибери.
Да. Шутки для них, что красная тряпка для крупно рогатого…
Я вижу, как он отводит в замахе правую руку, разворачивает корпус, вес тела вот-вот сольётся в левую ногу. Мышцы напряжены, глаза выпучены. Хоть скульптуру ваяй! Метатель молота хренов. Мутуалы! И здоровья, вроде бы, до фига. И умишко червяк стимулирует. Но если два недоумка сливаются в одно целое, всё равно получится недоумок. Такой себе крепенький и очень симпатичный недоумок.
Рука Бориса выпрямляется в ударе, а я правым плечом вперёд разворачиваюсь навстречу его движению. Весьма перспективное положение. Правым локтём можно перебить горло… а можно бросить через бедро. Вот только убивать не хочется, а для бросков противник тяжеловат. Поэтому я ограничиваюсь перехватом его запястья левой рукой, а правой толкаю в бок мимо себя в направлении несостоявшегося удара.
Да. Весело! Пытаясь сохранить равновесие, мутан делает широкий шаг, потом второй… э-э, нет. Строевая – это для пыльного плаца, а здесь – баня. Я подбиваю ему ногу, и колосс, нелепо взмахнув руками, рушится на мокрый пол.
Прорыв в будущее!
Сегодняшнее завтра биореволюции космического человека!
Его бугристая, перевитая жгутами мышц спина открыта. Шишка между лопатками, под которой прячется червь, уродует совершенство человеческого тела. Одним ударом я могу сломать ему позвоночник. Но для червя это хлопоты дня на два, не больше. Возможно, именно поэтому я лишь мягко пинаю противника в зад.
И вот: «венец» эволюции, гордость цивилизации, - человек космический на пороге прорыва к звёздам, унизительно растянувшись на кафеле душевой, скользит на пузе по мокрому полу. Его полотенце отлетает в сторону. Он унижен. Обнажён. Оскорблён. Что-то кричит. Интересно глянуть, как он треснется башкой об стенку. Но некогда.
Чем бы ни занимались его приятели, самое разумное сейчас – присесть. Что и делаю: присаживаюсь. И не напрасно… ох, не напрасно я так глубоко втягиваю голову в плечи! Вот он, - летит! А ещё говорят: рождённый ползать, летать не может... Приятель Бориса не придумал ничего лучше, как с разгону попытаться ударить меня двумя руками в спину. Не встретив опоры, проносится надо мной. Я тоже не сплю: немедленно приподнимаюсь, домкратом выталкивая его к верху, чтобы, значит, выше летел. Считай, пришёл его звёздный час!
В этом-то и суть: человек без опоры, без корней своих, - не человек, а мутуал. Но если бы Господь хотел, чтобы мы кого-то на себе возили, то приделал бы нам узду и шпоры…
«Второй» успевает сделать в воздухе только половину оборота, и со всей дури, без всяких там легкомысленных группировок и перекатов, бьётся мягкими тканями о кафель пола. Скользит к «первому». Борис уже приподнялся, но опять падает, сбитый с ног товарищем.
Ещё был тот, добряк на лавочке, который чела пожалел. Оборачиваюсь. Да. Так и есть. Вот он, «третий». Уже мою швабру подобрал, дурачок. Ну, зачем она тебе? Что ты с ней будешь делать?
Почему они все такие тупые? Мутаны-мутуалы… Будто мозги человеческие пополам делятся. А если тело и до этого умом не блистало, то после соития, и вовсе какие-то балбесы получаются. Уроды горбатые!
О! Замахнулся. Ну-ну… давай-давай…
Может, ещё шаг сделаешь?
Вот дурак! Шагнул-таки вперёд! Ну, не мать его?! Зачем ему этот шаг был нужен, спроси, - не ответит. Чтоб, значит, ближе ко мне. Чтоб, значит, наверняка… Бедняга! Лучше бы ты на своей лавочке оставался… и меня жалел.
Ухожу влево, и правой ногой бью его сбоку в колено.
Роняет швабру. Упал… кричит! За ногу держится. Вот психи, ну? Нога сломана? Через час срастётся! Червь всё сделает: починит и утешит.
Дверь распахивается: ну, ясно! Конвой вопли этих уродцев услышал.
Поднимаю руки и бухаюсь на колени.
- Они первые! Они у меня ведёрко забрали… и швабру.
Но эти тоже неулыбчивые, и шуток не понимают. Бах! Ботинком в грудь! Это не по спортивному… зачем же тебе дубинка, мутан-конвой? Зачем же обувью-то? Тяжёлой армейской обувью. Баня всё-таки… мог бы и в шлёпки переобуться.
Ба-бах… теперь в бок. Да что же это? Я же не мутуал-лимаксоид! У меня теперь рёбра месяц гнить будут!
А может, подняться и конвой, заодно, отметелить? Когда ещё такой случай представится?
3
Бытие. Гл. 3. Ст. 4:
«И сказал слизень жене: нет, не умрёте»…
Тестацелл не обманывал.
Имелось ввиду: «немедленно не умрёте»…
Белые стены. Металлические шкафы. Стеклянные полки. Всё блестящее, звеняще-позвякивающее, стерильное. Запахи хлорки, йода, пенициллина. Сестричка в белом, отутюженном халате. Белые сапожки - х/б пополам с брезентом на резиновой подошве. Волосы убраны под шапочку, чистенькое личико, гладкая шея, заметная грудь, талия и всё такое. Халат не короткий, не длинный… эх! Лучше бы короткий. Всё вместе – процедурная, и персонал при исполнении.
Свет неприятно моргает. Я зачем-то считаю периоды: один, четыре длинных, восемь коротких… потом быстро сбиваюсь: лампочка моргает часто-густо… и успокаивается.
Опять светло и спокойно.
Сестричка короткими очередями терзает клаву, вглядываясь в письмена на экране. Несколько раз отвлекается, что-то уточняет у старшего конвоя. Тот тихо отвечает.
И вдруг, я будто просыпаюсь. А ведь я её знаю! Ха! Да это же Маринка! Точно!
- Что это у вас со светом? – спрашиваю.
Ну, что-то же надо сказать? - после пяти лет разлуки.
- А что такое? – неприветливо снисходит медсестра до встречного вопроса.
Она на меня не смотрит. Подумаешь, в лазарет после драки штрафника привели. Ссадины-царапины, ушибы-гематомы. Вот если бы нос сломали, или рассечение - другое дело. Это рапорт, врач, объяснительные… швы и скобы-фиксаторы.
А так… освидетельствовать, что вывихов-переломов нет, и обратно в камеру, до полного психического соответствия современным представлениям армии о своих нуждах.
Это мутанам ничего не делается. Регенерируют, заразы, в момент. Ну, да: с червяками жить, червяками быть. Червяка хоть пополам порви, ему плевать. А половинки ещё и поспорят, кто из них главный.
- Моргает, - миролюбиво поясняю свой вопрос.
Конвой напрягается. Хорошо, всё-таки, что я бойцов не тронул. Значит, - в камеру, а не в карцер. В карцере прохладней будет. И топчана нет. А конвой доволен. Конвой счастлив. Это же сколько им теперь уважения от космачей! Три звездолётчика с одним человеком не смогли справиться, а охранники вдвоём чела «на раз» скрутили. Да ещё вломили, чтоб не дёргался. О месте своём помнил, что на лестнице эволюции. Впрочем, если по-честному, не шибко-то они и старались. А если бы не «врезали», то космачи бы жалобу настучали. Потом объясняйся…
А что душевая не вымыта, так подконвойный отказался. За что известное наказание: изъятие туалетной бумаги на неделю, и отсутствие в камере воды на такой же срок. И не нужно улыбаться! За неделю такое раздражение в соответствующем месте, что уж лучше двадцать лет расстрела.
- Что-то мне подсказывает, товарищ лейтенант, что у вас на этой неделе день рождения.
Она с удивлением смотрит на меня. Глаза в пол-мира. Когда-то я в этих глазах заблудился. Почти год выход искал.
- А ещё мне кажется, что вас зовут Марина…
Вроде, узнаёт. В шоке. Конвой – в шоке. Все в шоке. А я счастлив:
- … Что значит море, и шорох волной потревоженной гальки.
Ха! Конечно, узнала. Ещё бы…
- Семён? – а глаза-то какие круглые!
Конвой в полном ауте. Для них, я - недочеловек. А медсестра из свободных мутанов – считай, богиня. Они на неё смотреть боятся, не то чтоб разговаривать. А тут на тебе: из грязи в князи.
- Семён, ты как здесь?
- Семён Смолин, дисбат «Кассиди». Неподчинение приказу, - докладываю историю своей болезни.
И вдруг осознаю, что это фарт! Неслыханная удача пёрла на меня тяжёлым танком. Давила и плющила. Будто железнодорожный состав, свободно спускаемый с горки.
- На что жалуетесь?
Глаза блестят. А я счастлив! Господи! Ты не забыл обо мне!
- У меня это… - я тону в её глазах. – Боли у меня. Дышать трудно. Здесь…
Я держусь за сердце. Она укладывает меня на кушетку. Широкий обруч с тихим шуршанием делает несколько проходов взад-вперёд. Маринка возвращается к компьютеру, несколько минут колдует над клавиатурой.
- Трещины в двух рёбрах, - выносит суровый вердикт ангел в белом халате. – Будем госпитализировать…
Бойцы изо всех сил вытягивают шеи, чтобы рассмотреть картинку на экране.
- Рядовые, куда смотрите?! – отрыкивает лейтенант медицинской службы хорошо поставленным командирским голосом. – Смирна!
Конвой мгновенно выполняет команду.
- Это вам цирк, солдаты? Развлечение? Ждать за дверью, пока не позовут…
К сожалению, у дверей они не сталкиваются: первым выходит тот, что справа… жаль. Если бы столкнулись, было бы веселее.
- Так что у тебя, Семён? – она поднимается со стула и подходит ко мне.
- Не бери в голову, Маринка, - вскакиваю с кушетки и привлекаю её к себе, она не сопротивляется. – У меня – порядок.
- А дисбат?
- Это «дисбат»? – я ухмыляюсь. – Это санаторий с неудачной программой развлечений.
- Мне позвонили, - драка…
- Чепуха…
Я пытаюсь прижать её к себе, но она отстраняется:
- Милый, тебе нужно в душ.
Я вспоминаю, чем кончилась попытка убраться в душевой. Да. Собственно для помывки и вызывался в наряд.
- Ты права, - соглашаюсь и делаю шаг назад. – Без стационара не обойтись: водные процедуры, усиленное питание и полный покой…
Она смеётся:
- Недели хватит?
- Ну, разве что для разминки…
- А там и сборы кончатся… - соображает она.
- Ещё полгода: студент спит, а служба идёт.
- Ну, со мной ты сильно не поспишь… - обещает Маринка.
4
Бытие. Гл. 3. Ст. 6:
«И увидела жена, что дерево хорошо для пищи»…
Мутуалы неприхотливы в еде.
Ровное свечение лампы вновь сменилось болезненной судорогой. Один, четыре, восемь… и череда перепадов темнее-ярче. Минута… и ровный свет.
Я никак не могу придумать, чтобы это могло значить? Может, запускают что-то большое и мощное? Может, генератор, по мере набора оборотов, вибрирует на своих неплотных кронштейнах? Только зачем на «Кассиди» генераторы? Огромный цилиндр: километр в диаметре и чуть больше километра в длину, - на орбите Меркурия. Кубический километр биосферы. Электричество от полупроводниковых панелей, которыми выложена вся наружная боковая поверхность станции.
Главный звёздный центр Солнечной Системы. Главный? - единственный!
Здесь, в этом «беличьем колесе», куётся звёздное будущее человечества. Отсюда это будущее радиально расползается по космосу. Равномерно и прямолинейно. Как и положено долиуму – без всяких загибов, поворотов и вывертов. Только вперёд! Величаво и не спеша. Ибо торопиться мутуалам незачем: регенерация и вечная молодость.
Такое, вот, повальное бедствие. Чтоб им всем пусто было!
Так что, вернее всего, просто неисправная проводка. Где-то коротит… но тогда тем более непонятно: чем тут электрики занимаются? Найти и устранить, об исполнении доложить.
Входит Маринка с подносом. В халатике «на мне что-то надето»: едва ягодицы прикрывает, бесстыжая!.. Но первым делом – ужин. Тот самый, что на подносе.
- Милый, ты должен выпить это.
Она протягивает мне стакан, до половины наполненный тягучей бурой жидкостью.
- Что это?
- Тебе не всё равно?
Она права. Пью тёрпкую жидкость. Ничего. Терпимо.
- Утром и вечером, Сёма, - говорит она, усаживаясь в кресло напротив. Полы халатика послушно ползут вверх по крепким загорелым ногам и останавливаются в сантиметре от самого интересного. – Через день кровь очистится от сексоингибитора, но в туалет придётся побегать…
- Напугала! – я запускаю вилку в пластиковую посудину с салатом из капусты.
- Для лимаксы – минутное дело. Шутя кровь чистит, может, согласишься? Это как гирудотерапия…
Нет. Это как ушат холодной воды. Сразу хочется назад, в камеру. К простой и ясной жизни арестанта.
- Ладно, забудь, - она досадливо машет рукой. Соломенные волосы от резкого движения вздрагивают вместе с грудью. – Не напрягайся. Мы уже один раз сделали ошибку. Не нужно ничего рвать. И доказывать ничего не нужно. Просто поешь котлеты с макаронами. А после всё обсудим.
- После котлет? – я возвращаюсь к ужину; в камере кормят по-другому.
В конце концов, за эти пять лет много чего произошло. И от того максимализма, который когда-то будил во мне безрассудство, мало что осталось. Наверное, поэтому, когда она закурила, я только спросил:
- Давно куришь?
Она улыбается, красивым жестом отводит руку в сторону и смотрит на тлеющий кончик сигареты:
- Вот как мы расстались, так и начала. Ты же понимаешь – вреда никакого. Минздрав предупреждал-предупреждал, а лимакса предупредила…
- Как и всё остальное.
- Ты против?
- Никотин охотился на лошадь, а червь убил человека.
- Глупости, - она небрежно ведёт сигаретой в воздухе. – Глупости и расизм.
- Кому как, - я пожимаю плечами. – Для меня чистота человеческой расы – не пустой звук.
- «Чистота расы»? У тебя давно был секс с человеком?
- Ха! – смех сухим комом застревает в глотке. – Какой секс, милая? Я в армии. В дисбате…
- Ты прекрасно понял, о чём я! И не нужно бравировать несуществующими тяготами. В армии ты шестой месяц. В дисбате – второй. И наверняка за отказ от соития с лимаксой. Верно?
- Верно, - неохотно соглашаюсь я. – Вот только про «секс с человеком»… ты зря.
- Это почему же?
- Потому что «человеческих женщин» больше нет. Полным составом подались в мутуалки. Умным захотелось стать красивыми. Красивым – прекрасными, прекрасным – умными. Нет больше человеческих женщин, Марина. И человечества больше нет.
- Ты нисколько не изменился, - недовольно хмурит брови Марина, – всё драматизируешь.
- Нет, милая, это не драма, это - трагедия. Я слышал, что вы уже и забеременеть можете по желанию…
Я вытираю салфеткой губы и беру стакан с чаем. Да! Это не наше отвратное пойло с привкусом мыла. Это – чай!
- Всё под контролем, - соглашается она. – Биохимия, гистология, вегетация…
- Ура алкоголю и наркотикам! – дурашливо тяну старую песню. – Без будуна и зависимости!
- Это плохо?
- Не знаю, - я возвращаю на поднос пустой стакан. – Уже не уверен. Только если червь «чистит» и «продуцирует», для чего вообще табак и алкоголь? Пусть бы себе и гадил наркоту прямо в кровь, по капле. Ходили бы под вечным кайфом.
- Ради эстетики процесса, дорогой.
Она эффектно выдыхает очередные три литра сизого воздуха, безнадёжно испорченного никотином, и гасит сигарету в одной из моих пустых тарелок. Я ставлю поднос с использованной посудой на пол, и Маринка тут же усаживается мне на колени. Она поправляет волосы, и мы целуемся. Нежно и долго… как и следует целоваться любовникам после долгой разлуки.
От неё пахнет ландышем и чистой кожей. Карамельный привкус её губнушки напоминает о студенческих временах. И никаких следов никотина…
- Я где-то читал, что теперь для беременности вам и мужчина не обязателен?
- Даже вреден, - безразлично соглашается она. – Труднее контролировать: мальчик или девочка, цвет глаз, волос…
- И ты будешь утверждать, что это не смерть расы? Слыханное ли дело: человек размножается почкованием…
- В самом деле, - она не скрывает насмешки. – Как-то не по-божески: безболезненные роды, плевать на резус-фактор и контрацептивы. Никаких циститов-маститов, патологий незрелости, генетических болезней и уродств. А что, собственно, ты бы хотел оставить из этого списка?
- Характер, дорогая, - я сыт и благодушен. Тема нисколько не напрягает. Тепло и уютно. У меня на коленях - самая прекрасная женщина в мире. И она просто ждёт, когда я отнесу её в постель. - Человечество забывает о трудностях. Мужчинам не нужно тренироваться до седьмого пота, чтобы выглядеть мужчинами. Подсадил червя на спину – оп-ля! Готово! Аполлон, мать его! Все – аполлоны. Поголовно. Женщине не нужно мучить себя диетами и постоянно думать о том, как она выглядит. Червя на спину, хлоп! Венера!
- И что же в этом плохого?
- Дармовщина, Маринка. Человек делал себя, превозмогая трудности. Черви убили трудности. Без трудностей нет людей.
- Мне кажется, ты идеализируешь человека, - мягко говорит она. – Сколько мужчин тренировалось «до седьмого пота»? Я, к примеру, знаю только одного. И что же, чёрт подери, плохого в том, что теперь каждый делает своё тело, как ему нравится? Неужели мир будет уродливей, если все будут аполлонами и венерами?
- Мир – это стимулы к развитию и совершенству. Совершенно не важно: карате или тхэкван. Важно - «до». Путь, которому должно следовать.
- И что это означает, милый? – мурлычет Маринка, покусывая мне ухо. – Нельзя ли попроще, на примерах.
Но я всё ещё держусь, противлюсь неизбежному:
- Человечество беззащитно… здоровье и мускулы – это ещё не готовность отразить агрессию и защитить.
- Следи за словами, милый, - она, смеясь, ладошкой прикрывает мне губы. – Уж не нас ли, мутуалов, ты записываешь в человечество? Не нас ли собираешься защищать?
Я чувствую досаду. Она права. Для меня и вправду они - люди, а не улитки. Впрочем, если судить по пропорции масс, то такое представление весьма близко к истине.
- Эй, защитник, - неожиданно меняет тон Марина. – Не пора ли нам в койку?
- Но это… милая… у меня же пока не работает. Ещё сутки изнурительной терапии.
- Неужели тебе не хочется проверить? Или я должна тебе напомнить, что ты обычно делал в таких случаях?
…
Нет, я справился и без её напоминаний. И уснули мы только под утро…
5
Бытие. Гл. 3. Ст. 14:
«И сказал Бог слизню:
за то, что ты сделал это, проклят ты.
И будешь ходить на чреве своём,
и будешь есть прах»…
Так была разрушена первая мутуальная пара.
Механический корсет сдавливает туловище и затрудняет дыхание. УВЧ «ласкает» внутренности, но настоящее мучение доставляет не техника, - а врач, который сидит у меня в ногах на кушетке. Он уже минут двадцать рассказывает, как нам всем дико повезло, когда тридцать лет назад китаец Цунг Йенг На догадался слюной долиума растворить кожный покров лягушки, объединив нервные системы пресноводного и слизня. И как им сразу стало хорошо. Первый зарегистрированный случай рукотворного симбиоза. А через два года - опыты на человеке...
Врач в восторге, что та первая лягушка всё ещё где-то квакает, а мне жаль, что тогда никто не умер. Добровольцы соревновались между собой за лучшее сознательное управление процессами внутри своего тела. Оказалось, что нервная система лимаксы, пустившая корни в спинной мозг, позволяет наладить обратную связь между височными долями коры больших полушарий и вегетативной нервной системой.
Мутуалы пили морскую воду, без скафандров спускались в километровые глубины и неделями жили на Эвересте без одежды и кислородных аппаратов.
Но меня радует не бесконечность, за которую была задвинута граница человеческого ареала, а условие, при котором симбионт приживался. Простого согласия, к которому можно склонить принуждением, было недостаточно.
Заставить человека стать мутуалом - невозможно.
Лимакса приживалась только при жгучем, настойчивом желании человека принять в своё тело чужой организм. Имплантация симбионта во сне или в бессознательном состоянии хозяина – исключалась. А также исключались идиоты и дети, которым никак нельзя было растолковать, какие преимущества им даёт червь, навеки угнездившийся на позвоночнике.
«Навеки» – в буквальном смысле! Человек и червь в мутуальной паре обретали бессмертие.
Стоит ли говорить, что за первые десять лет мутуальной революции из общества исчезли старики, больные и увечные?
Я изо всех сил изображаю внимание, борюсь с корсетом, злюсь на пропаганду ненавистного мне способа жизни и размышляю о таинственных сигналах. Поэтому мои мысли путаются, бессвязно прыгая с одной темы на другую.
Один, четыре длинных, восемь коротких…
Это не может быть случайной неисправностью проводки. Воспроизводимость и осмысленность. Что, если «один» – просто знак внимания? «Четыре» и «восемь» – указание числа строк и столбцов в матрице сигналов? Четыре на восемь, это тридцать два. По числу букв. Потом идёт само сообщение, как последовательность пар сигналов: «длинное» число - номер столбца, «короткое» – номер строки. Или наоборот. По контексту станет ясно.
Если по ячейкам разбросать буквы, то каждая пара сигналов из длинных и коротких цифр, - это буква. Немного внимания и сообщение будет услышано.
Вот только нет у меня возможности порадовать корреспондента вниманием. Фанат симбиотического будущего заканчивает свою лекцию неожиданно:
- А ведь я давно хотел поговорить с вами.
- Со мной?
- С таким, как вы, - поправляется врач. – С отказником. С расистом, ксенофобия которого не позволяет радоваться жизни вместе с остальным человечеством.
Вот тебе и «раз»! Я настораживаюсь: «подсадить» симбионта против воли хозяина невозможно. Но не следует забывать, что я на «Кассиди» - цитадели мутуализма. Это здесь выдумывают новые мутуал-гибриды. Это здесь придумали эффект киберэха, связав нервную ткань тестацелла с компьютером. Как оказалось, именно этой, животной составляющей, не хватало для успешной реализации проекта «искусственный интеллект».
А ещё есть проекты адаптации человека к инопланетным условиям. Программы «Океан – людям» и «Венера без скафандров». Не слыхали? Вам повезло.
- Как вас зовут? – спрашиваю я.
- Анатолий.
- Дело в том, Анатолий, что интересы человечества могут представлять только люди. И мнение мутана о том, что чела радует, а что нет, сводится совсем к другому вопросу…
- Какому же? – врач поощрительно кивает.
- К вопросу о том, что человеку следует сделать, чтобы стать мутаном.
- Тогда уже «мутуном», - доброжелательно поправляет Анатолий. – Но вам не кажется, что отказ признать человеком симбиотическую пару человека и лемаксы, нуждается в доказательстве?
- Это следует из определения: больше, чем человек, - не человек.
- Зубные протезы? – напоминает Анатолий. – Контактные линзы? Искусственное сердце? Контроллер связи прямого подключения к компьютеру?
- Вы психотерапевт?
- Не угадали, - улыбается врач. – Хотя, думаю, помощь такого специалиста вам бы не помешала.
- Мне не нужна помощь!
- Разумеется, - Анатолий пожимает плечами. – Все расисты бредят своей исключительностью и самодостаточностью. И ни один не может толком сформулировать претензии…
- Вы убиваете перспективу!
- Это вы о мутуалах? Женщины управляют развитием плода. Генетически устойчивое преобразование нижних конечностей в русалочий хвост, а лёгкие в жабры – давно не чудо. И потомство вполне здоровое. Через год-два сможем наблюдать вторую репродукцию. Ареал обитания, с учётом толщи мирового океана вырастает в миллион раз…
- Я не хочу этого слышать!
- Боитесь? – насмешливо спрашивает врач. – Опасаетесь, что передумаете? Я бы мог организовать вам экскурсию по станции.
- Не нужно.
- А ведь причины вашего расизма очевидны. Всё дело в вашей исключительности. Вы – незаурядная личность. Вы способны вести за собой. Ваша судьба - указывать путь. Лидер! Вожак! Не будь мутуалов, вас бы почитали за супермена. А так… по нашей шкале - ничего выдающегося. Вот вы и беситесь. Не можете нам простить, что физическое совершенство, на которое у вас ушли годы, мы получили походя, без напряжений и усилий.
Я молчу. Неведомый корреспондент опять шалит с проводкой. Стиснув зубы, я слежу за мерцанием лампочки.
- Только всегда остаётся вопрос… - он делает многозначительную паузу.
Но мне нет до него дела: я занят - пытаюсь разложить сигналы по ячейкам матрицы.
- …Как бы возросли ваши возможности, Семён, если бы вы согласились на соитие? А ваши сомнения в превосходстве мутуала над человеком больше похожи на кокетничанье, чем на размышления. Вы-то для себя уже давно всё решили!
- Вот как?
- Женщины, - напоминает врач. – Почему-то уверен, что человеческим женщинам, вы предпочитаете мутуалок. Неутомимые и безотказные. Никаких шансов случайного «залёта», никаких ссылок на месячные или мигрень. Вы не можете назвать ни одного преимущества человека перед мутуалом!
- Почему же? Могу... запросто!
- Вот как? – ого! Он растерян! – О чём это вы?
- У меня перед вами есть одно бесспорное преимущество: я не доживу до того дня, когда «неутомимые и безотказные» пошлют вас нахрен, по причине полного отсутствия интереса к мужской половине. И рожать, кстати, будут только девочек. Поскольку пенис – всего лишь рудимент на теле ваших мутуальных перспектив… как аппендикс или третье веко.
- Слова, - кивнул врач. – Риторика. А по существу есть что-нибудь?
- Слабость женщины – главный стимул мужчины стать сильнее. Забота, защита, понимание… ничего этого больше нет. Связь прервана. Каждый – сам по себе. Это означает, что тот социум, к которому вы идёте – не человечество, а что-то другое. Лучше или хуже – другой вопрос. Главное – другое. Не человечество.
- Мужчина стал сильнее, - настаивает врач. – И женщина стала сильнее. Среднестатистическая пара мутуалов многократно превосходит самую крепкую пару людей во всех смыслах. Устойчивость человеческой популяции выросла в миллионы раз. Интервал температур, гравитация, газовый состав атмосферы, питание… теперь вся растительная группа годится в пищу. Что бы ни росло, оно приемлемо для наших желудков. Никаких «терниев и волчцев»…
- «Не хлебом единым»… - вяло цитирую древнюю книгу.
- … «Сыт человек», - немедленно откликается мутан. – Неужели не слышите, что это о нас сказано? Это не намёк или подтекст, - это прямое указание на мутуальное прошлое человечества. Мы всего лишь вернулись к истокам. Через боль, смерть… но возвращение!
Створки корсета расходятся. Процедура окончена, и я избавлен от необходимости «вопить в пустыне». Он всё равно не услышит.
А значит, – я свободен.
В каком-то смысле, конечно.
Потому что в дверях появляются двое мордоворотов. И то, что они оба в белых халатах, не может ввести меня в заблуждение: конвой, он и в «белом» – убой.
6
Бытие. Гл. 3. Ст. 15:
…«и вражду положу между тобою
и между женою, и между
семенем твоим и между семенем её».
Слизни – гермафродиты. Он, она, оно…
Не знают ни родства, ни любви, ни привязанностей.
Путь от процедурной до моего изолятора далёким назвать трудно. Два лестничных пролёта и коридор с полсотни метров, в центре которого двери моего отсека. Наверное, именно поэтому встреча с Борисом для меня – полная неожиданность. Он бодро шагает навстречу. Мы останавливаемся примерно посередине коридора, неподалеку от моих дверей.
Изобретательно, чего там… лихо! И как-то очень по-человечески. Сведение счётов, - это ли не по-людски?!
«Шкафы», что у меня за спиной, конечно, – его приятели. Но корить себя за невнимательность – глупо. Кто же в глаза конвою смотрит?
- И что дальше? – улыбаюсь я своей напасти.
Он кивает приятелям, и те уходят. Чтобы, значит, не мешать. Или не попасть под горячую руку…
- Да вот, - говорит Борис. - У нас тут одно дельце нерешённым осталось.
Ситуация перестаёт быть забавной, - я не слышу в его голосе злости. Это пугает.
– Давай-ка ещё раз, Семён. С того места, на котором в прошлый раз остановились.
Он тактично делает два шага назад и перетекает в боевую стойку.
- Как твои рёбра, челогод? Подлечил?
Его голос тих и спокоен. Он совершенно не похож на озлоблённого недоумка из душевой. Даже черты лица переменились.
- Мы знакомы?
Я слежу за движениями его рук и ног. И то, что я вижу, мне не нравится. Передо мной настоящий противник: цепкий, умный, скорый… Его трёхсекундная ката пластична и полна невероятно высокой энергетики. Похоже, дело - дрянь. Будь мы на татами, я бы уже сдался.
- Не валяй дурака, чел, - кривит рот в ослепительной улыбке Борис. – Это травматология. Психушка тремя этажами ниже…
Его атака стремительна, натиск плотен, движения точно рассчитаны: ни локти, ни колени в крайнее положение не выходят, до упора не выпрямляются. Все движения от центра наружу… и движется он чертовски быстро. Я едва поспеваю уклоняться и ставить блоки. Впрочем, нет. Не успеваю. Каждый третий-четвёртый удар достигает цели. Не проходит и десяти секунд, как осознаю, что здесь: в узком коридоре, где у меня нет возможности втянуть высокого и более сильного противника в круг или восьмёрку, моё поражение неизбежно.
Я делаю шаг назад. Потом ещё один. И ещё. Он уверенно теснит меня. Один из ударов пучка пальцев обжигает грудь… вот гад! Как током…
А ведь позади - его приятели!
Я не могу позволить себе дальнюю дистанцию, где его преимущество в росте окажется решающим. Но и ближний бой порадовать меня не может, - противник гораздо сильнее и тяжелее меня. Один захват и треснувшими рёбрами не отделаешься…
Впрочем…
Есть один вариант. Безумный, конечно. Но по-другому, похоже, мне не выкарабкаться.
И решаться на безумие следует немедленно. Ещё несколько секунд и мои движения из-за ушибов от пропущенных ударов замедлятся. И тогда мутан порвёт меня, как Тузик шапку…
Нужен контакт. Чем плотнее, тем лучше. Приходится рисковать. Я наношу удар правой ногой в солнечное сплетение противника. Приём никак не подготовлен. Это просто удар и только: хорош для мешка с песком или доски, прислонённой к стене. Но для профи – подстава и весомая заявка на долгое лечение. Поэтому я не удивляюсь, когда нога встречает пустоту, а Борис легко подхватывает меня под колено правой рукой, а левой фиксирует за воротник. Я точно знаю: ему не составит труда приподнять меня на метр, а потом опустить на своё согнутое колено. Для его силы и нашего соотношения весов, - это лучшее продолжение.
И мне ничего не останется, кроме выбора: сломанный позвоночник и пожизненная койка или соитие с лимаксой. Лихо работают, черти! И это называется честной игрой!
Только и я в ангелы не записывался.
До моей инвалидности – мгновение. И всё это время у Бориса будут заняты руки. Это тот самый случай плотного контакта, когда противник, подготовив свою победу, ещё должен до неё дожить. Мой правый локоть с хрустом вламывается ему в голову между виском и бровью…
…Я потрясён: он продолжает проводить приём. Он и в самом деле меня приподнимает! У него разбита височная область: головокружение, потеря сознания, смерть. Но эта тварь не просто жива! Он поднимает меня всё выше и выше. Я в панике! Не нахожу ничего лучше, как вопреки традициям забросить правую руку ему за голову. Так мальчишка по первому разу, без знаний и опыта, пытается обнять девушку, сидя на галёрке в кинотеатре.
Но мне нужно будет на что-то опереться, когда он начнёт ломать мне позвоночник…
И вдруг всё кончилось. Борис замер, что-то замычал и начал заваливаться на бок. Я отжался от его холки, неловко упал, перекатился и вскочил на ноги…
Борис уже лежал.
Его приятели неуверенно двинулись к нам. Я подошёл к поверженному противнику. Он пристально смотрел на меня и шевелил губами, пытаясь что-то сказать.
Я встал рядом на колени, склонился, прислушался…
- Техника ду аньда…
Я пожал плечами: что в имени финала? Не всё ли равно? Главное - я одолел его. Но это была вымученная победа. Второй раз у меня так не получится.
Кто-то положил руку мне на плечо. Не знаю почему, но я был уверен, что на этот раз свалки не будет.
- До койки сам доберёшься? – спросил один из «конвоя», кивая на дверь моего изолятора.
Кажется, это был «третий», тот самый «добряк с лавочки».
Я кивнул.
- Тогда ступай. На сегодня, пожалуй, всё…
Я ещё хотел спросить, что значит «на сегодня»? Уж не собираются ли они воевать со мной до самого дембеля? Но не успел: они подняли своего товарища, и ушли, оставив меня одного в коридоре второго яруса травматологии космического крюингового центра «Кассиди».
7
Бытие. Гл. 3. Ст. 16:
«Жене сказал:
умножу скорбь твою в беременности твоей;
в болезни будешь рожать детей»…
Без симбионта человек слаб настолько, что
даже воспроизводство его протекает
мучительно и с риском для жизни.
- В следующий раз он тебя убьёт, - сказала Марина, отрезая ножницами хирургическую нить, которой минуту назад успешно стянула края очередной раны.
На этот раз без рассечений не обошлось.
В пылу схватки я и не заметил, что мне крепко досталось: грудь и лицо были разбиты в кровь. Предплечья и голени – сплошные синяки. Впрочем, с гематомами, как раз, понятно – удары мутана легко было спутать с ударами кувалды. А удар – есть удар, вне зависимости от того, куда он приходится: в цель или гасится на блоке. Но вот когда мутан успел надорвать мне левое ухо, разбить губы и рассечь грудь, – не помню.
Кажется, я это сказал вслух.
- Вот так, однажды, ты придёшь домой без головы, - поддержала Марина. - И не сможешь вспомнить, где её потерял.
О доме это она напрасно.
Что не по мне дембель плачет, я уже понял: без улитки под кожей меня отсюда не выпустят.
Будут бить либо пока не соглашусь, либо пока не отправлюсь в свой последний путь, на встречу с Солнцем. Тут у них всё продуманно. Для похорон крематорий не требуется. Ввиду близости к светилу.
Мы опять в процедурной. Только теперь я лежу. Топчан, клеёнка… ну и йод, пенициллин, резина… вы уже знаете.
Нашла меня Марина. Разумеется, в изоляторе. Где же мне ещё быть? Сидел на полу в луже крови. Было плохо. Впрочем, сейчас немногим лучше. Даже с учётом лёгкой эйфории от лекарств.
Мне было горько: я уважал мутана! Уважал нелюдь, которая прикончила мою расу!
А ещё мне было непонятно: как Борис сумел заделаться бойцом за двое суток? Я же ничего не путаю: прошло два дня.
А послезавтра, в пятницу, у Маринки день рождения…
А если он в душевой притворялся… то, выходит, ещё хуже: какого уровня должна быть подготовка, чтобы так ловко сыграть роль тупого качка, ничего кроме железа в своей жизни не видевшего? Это же как навыки вождения велосипеда: вы можете дурачиться и судорожно дёргать руль, но никогда не заставите себя УПАСТЬ! И ехать на голом пузе по мокрому полу, упиваясь собственным криком, не будете!
Но если это боец… вот, чёрт! Не мог профи пропустить удар в голову. Даже локтем. И «купиться» на явно неподготовленный, откровенно фальшивый удар ногой не мог.
Выходит, специально пропустил? Специально пропустил смертельный удар в висок?
Чушь!
Майор сразу предупредил, что в моём мутуальном будущем нисколько не сомневается. Но обещал играть честно: только аргументы! Простые и ясные. И конечный выбор за мной.
А Маринка? - я уже бояться её начинаю, - какая вероятность, что спустя пять лет мы встретимся именно здесь? Или это тоже один из элементов игры?
- Ты его знаешь?
- Бориса? – уточняет Марина.
- Бориса, - упавшим голосом подтверждаю я.
- Он – пилот в моём экипаже, - она говорит это таким тоном, будто её пилоту каждый день проламывают голову.
- Но как же… - я ненавижу себя за эту растерянность. – Не понимаю.
- Мы тоже, - признаётся Марина. – Комплектацией и «доводкой» экипажей занимается крюинг. Тренировки, учёба, совместные действия… Они вообще большие затейники. Вот и тебя нам придумали. Наверное, чтобы посмотреть, как мы выпутываться будем.
Она заканчивает свои швейные дела и ещё раз проходится по сшивкам тампоном пропитанным йодом. Не сказал бы, что особенное удовольствие.
- Это я у вас как боксёрская груша? Проблема, которую нужно решить коллективно и к радости крюинговых кураторов?
- Что-то в этом роде, милый… полежи спокойно, я запущу сканер.
Мимо меня шуршит колёсиками обруч. Только теперь, судя по ощущениям, вердикт будет настоящим. Липовыми «трещинами» в рёбрах дело не обойдётся.
- И скоро вы отправитесь?
Я завидую. Люто. До дрожи в голосе. До черноты в глазах.
Эти люди увидят звёзды. Увидят чужую жизнь, в чужом мире, под чужим, незнакомым солнцем… Бартон и Камерон, Блексленд и Лейхгардт, Карсон и Фрезер… Их слава и подвиги ничто, по сравнению с чудесными открытиями, которые суждены Марине и её экипажу.
- Не скоро, миленький, - признаётся мой ангел. – У нас некомплект.
- Повара не хватает?
- Командира, - Марина озабоченно щёлкает клавиатурой. – Но это общая беда… Ну-с, вроде бы обошлось. Только потеря крови. Вообще-то при таких ранениях я должна вызвать дежурного офицера. Рапорт будешь составлять?
Я качаю головой: какое изощрённое издевательство!
- А что с командиром? – сесть на кушетке из положения «лёжа» с первой попытки мне не удаётся. – Что ещё за дефицит?
- Это самое простое, миленький, - она озабоченно смотрит, как я, сидя, пытаюсь держать равновесие. – Командиром может быть только тестацелл.
- И что? – я пристраиваюсь к стене, и сразу чувствую себя уверенней.
- Да ничего особенного, - она кокетливо ведёт плечиком. – Тестацелл – хищник, и, в отличие от лимаксы, выбор - симбиотировать или нет – за ним, а не за человеком. До самого соития тестацелл в кибернетической сборке с компьютером. Про искусственный интеллект что-нибудь слышал? Вот эта сборка и рулит ситуацию. Предпочтение мужчинам, но далеко не каждому… один на миллион. Ты можешь встать?
Я пытаюсь переместить центр тяжести на ноги и с ужасом понимаю, что эту вершину мне сегодня не одолеть.
- Понятно, - говорит Марина. – Тогда сиди. Сейчас поедем.
Уже через минуту меня везут к лифту. Вот что значит, армия! Дисциплина!
А мне обидно до слёз: тоже мне, госпиталь называется! Человек приходит сам, ногами. А через два дня «лечения» его уже на каталке возят.
Да и «победа» моя… с душком. Если бы этот парень не подставил голову, я бы, наверное, прямо там, в коридоре, и коньки бы отбросил!
Каталка въезжает в изолятор. Привычно рябит светом чей-то призыв.
Маринка что-то говорит. Наверное, даёт мне какие-то инструкции. Или объясняет водителю каталки обратную дорогу. Ха-ха! «Щас умру»! Не, точно умру… и не от смеха.
Я плыву в оранжевый туман.
Какой же дрянью она меня накачала? Ведьма!
Господи, как плохо-то… ужасно…
Туман рябит россыпями сигналов. Я осознаю, что у меня бред, но ничего не могу с этим поделать: вот она – матрица, и послушные моей воле сигналы один за другим занимают свои места в этой сетке. Сигналы недвижимы, инертны, бездыханны. Не скачут зайцами по закромам сознания, мешаясь и путаясь. Вот они, - замерли. И теперь я спокойно могу прочесть, о чём же мне хотел поведать неведомый друг.
«ОТЗОВИСЬ ПЯТЬ РАЗМЫКАНИЙ ЦЕПИ БЫСТРО».
Я удивлён и разочарован. «Размыканий»? «Цепи»? Потом озарением «доходит» - если корреспондент может управлять падением напряжения в сети, то что мешает ему регистрировать изменение разности потенциалов, в связи со включением и выключением электроприборов?
Тогда и в самом деле, включив и выключив что угодно пять раз подряд, я дам ясный сигнал о приёме сообщения.
Вот только вставать и тащиться к выключателю света, задачка не из простых. Теперь мне смешно: пока я под наркотиком, сигналы ясны и понятны, но я не могу встать, чтобы ответить. Но когда я приду в себя и смогу добраться до выключателя, наркота выйдет из крови, и я уже не смогу так легко принимать текст.
Чуть позже приходит в голову, что «тащиться» в какую-то даль незачем: у меня на запястье браслет датчика биопотенциалов. С ним-то я должен справиться.
Я кладу правую руку на браслет левой, нащупываю тумблер выключателя и быстро пять раз им щёлкаю.
Минута. Вторая. Ничего.
И вдруг мой туман распускается радостными соцветиями сигналов:
«ТЫ ЧЕЛОВЕК ДА ДВА ВКЛ НЕТ ТРИ ВКЛ».
Разумно, конечно. «ДА» - две буквы, «НЕТ» - три.
Легко понять. И запомнить.
Я дважды щёлкаю выключателем браслета.
А потом думаю: «какого чёрта»? И в ответ выщёлкиваю своему собеседнику:
«А ТЫ КТО».
А что? Пусть не думает, что он один такой умный!
Ответ приходит через секунду. Странный такой ответ:
«ВОИН».
Удивил! На «Кассиди», похоже, все воины. Даже те, кто на голых задницах по кафелю душевой катаются.
«ТЫ СОМНЕВАЕШЬСЯ».
Я не отвечаю. Раздумываю. Вот человек признался, что он – воин. А я даже не уверен, что могу ему посочувствовать.
«СКОЛЬКО ТЫ УБИЛ».
Ну, на этот вопрос я могу ответить абсолютно точно:
«НИ ОДНОГО».
«А Я ТЫСЯЧУ».
Тогда я повторяю вопрос:
«КТО ТЫ».
И он мне отвечает:
«Я ТЕСТАЦЕЛЛ».
И мы продолжаем нашу «беседу»...
8
Бытие. Гл. 3. Ст. 17:
«Адаму же сказал: … проклята земля для тебя;
со скорбью будешь питаться от неё
во все дни жизни своей»…
Речь не об оскудении земли,
а о вынужденном ограничении пищевого
рациона человека. Поскольку без
симбионта лишь немногие плоды и
растения годятся человеку в пищу.
Армейская терапия как всегда на уровне: «в лазарете укололся, на штыки врага попёрся»…
Во всяком случае, успехи местной медицины налицо. В том смысле, что по роже моей не скажешь, что третьего дня был избит нещадно: ухо срослось, разбитые губы вернулись к естественной форме, размерам и цвету (мазь номер пять, электрофорез, бетонин внутримышечно). А то, что косточки мои при неосторожных движениях скрипят и побаливают, - скрываю, дабы вводить врагов в заблуждение: огурчик совсем свежий, только из госпиталя. Хоть сейчас в бой.
Всего «врагов» – семь. Команда звездолёта. Некомплект.
Празднуем в экипаже: кают-компания, восемь кубриков, кухня, удобства…
Борис со своей девушкой Викторией. Тот, что в душевой был «вторым», зовётся Сергеем, сидит на кушетке рядом с Линой. «Третий», «добряк с лавочки», - Василий, у него в руках гитара, а на плечах – Диана. Что нисколько не мешает «добряку» довольно ловко управляться с инструментом. Играет он здорово. Поёт не хуже.
Впрочем, они все поют…
И Маринка-именинка, тоже. Я и не знал, что у неё такой чудесный голос.
Только чему удивляться? Захотела – заголосила. Захочет – полетит.
Лимакса – червь сомнений, на поверку исполнителем желаний обернулся.
Хотя… может, пока Маринку во враги не записывать?
Она сидит рядом. Её рука на моём колене. Будто боится, что я встану и уйду.
Напрасно. Боится напрасно, говорю. Я и сюда-то едва доковылял. Надо передохнуть… перед обратной дорогой.
То, что мы с Борисом едва не убили друг друга, никак не сказывается на душевности посиделок: девушки очень красивы и приветливы. Парни добродушно снисходительны. Беседы исключительно о прекрасном и возвышенном: звёздная экспансия, звёздное будущее, звёздные перспективы человечества.
Я помалкиваю. Только невежи в чужих монастырях свои уставы пиарят. Вот и молчу, что не проходит мимо внимания прекрасной половины нашего тёплого собрания:
- А кто вы по специальности, Семён? - тормошит меня Лина. – Марина говорила, историк?
- Юго-Восточная Азия, - отвечаю. – Средние века.
- Таиланд? Лаос? Камбоджа?
- Нет, Япония. Сёгунаты Минамото, Асикага, Токугава…
- О! – вклинивается Сергей. – Мне тут набор ножей обломился. Интересуюсь знать твоё мнение.
Он прячется в одном из кубриков. Через минуту возвращается.
В руках – симпатичная чёрная шкатулка. Внутри, на тёмно-синем бархате два великолепных прямых ножа: рукояти под цвет коробки, отливающая фиолетовым сталь. Клинки остро заточены. Режущая кромка отполирована до эффекта плывущей волны. Интерференция.
- Знатная вещь, - одобрительно киваю и возвращаю коробку владельцу.
- Мне сказали, что это косунбогу.
- Косунгобу, - рефлекторно поправяю и тут же спешу успокоить. – Тебя обманули. Лезвие ножа для сэппуки всегда под углом к рукояти, без цубы и белое. И уж парами они никогда не хранятся. Но ты не переживай: это танто. Отличные ножи: баланс, сталь, кромка…
- Семён, а правда, что самураи себе харакири делали? – интересуется Лина.
- Правда, - я пожимаю плечами. – Только, всё-таки, «сэппуку». Это уважение к традиции.
– А есть разница? - торопится узнать что-то новое Сергей. – Чем отличается?
- Тем же, чем «врезать дуба» отличается от «перехода в мир иной». Всего лишь вульгаризация, разночтение одного и того же иероглифа. Если дело чести проиграно, всё можно поправить сэппукой.
- Дикость какая-то, - недовольно роняет Вика.
- Цена словам и поступкам, – поправляю я.
- История? – немедленно снимает напряжение Диана. – Как же вас к нам занесло?
- Сдал экзамены в аспирантуру. Но для зачисления нужна справка из военкомата о прохождении срочной. Год раздумывал. Потом учебка: тренировки, тесты, анализы. За каким-то чёртом загнали к вам, на «Кассиди». Что армейскому крюингу от меня нужно – не знаю. Но в первый же день майор потребовал соития с лимаксой. Лимаксу я послал. Майора тоже. Лимакса меня простила, майор – нет. Вот и хожу в штрафниках. Неквалифицированный труд, отстойное питание и ограничение свободы перемещений.
- Это вас угнетает?
- Ни в коем случае, - отвечаю быстро, ибо – правда. – Согласен на что угодно, лишь бы оставили в покое и дали дожить до дембеля.
- Нет, – говорит Диана. – В нашей системе так просто ничего не делается. Крюинг – это рота суперспецов: психологи, социологи, симбиологи. Если тебя к нам из учебки забрали, то им что-то нужно. Не надейся, - не отвяжутся. На «Кассиди» ничего просто так не происходит.
- Разумеется «не просто», - подключается к теме Василий. Гитара под его пальцами радует слух душевными переборами. – Видела бы ты, как он нас в душевой раскидал. Как кегли!
В его словах только смиренная уважительность.
Не в моих правилах отвечать гнутой монетой:
- Ну, положим, во втором раунде, вы отыгрались.
- Отыгрались? – изумляется Борис. – Да ты убил меня, парень! После нашей схватки я два часа в реанимации отлёживался.
- Я о том, что если бы вы втроём на меня кинулись…
- Втроём?! – переспрашивает Сергей. Я физически чувствую их уважение и восторг: - Ты был готов сразиться с нами тремя?
- А где вы драться учились? – вклинивается Лина. – Я вообще о таком не слышала, чтобы человек оказал сопротивление мутуалу.
- Бусидо – тема моей диссертации, - скромно так отвечаю. – Но понимание кодекса чести самурая без рукомашества, то же, что пояснения инструктора по плаванию на дне сухого бассейна. Так что моя компетентность вынужденная. А вот вы, Борис, где брали уроки рукопашного?
Они смеются. Смешно им. Впрочем, нет, смешно не всем. Маринка моя хмурится:
- А мне кажется, - говорит она, - чтобы скачать у тестацелловой сборки инфу по рукопашке, большого ума не нужно. И хвастать тут нечем: если после ТАКОГО получить по башке от человека…
Улыбки зауживаются. Гитара Василия чуть позванивает в попытке отвлечь от напряга.
- Порядок, ребята, - спешу заверить своих новых знакомых. – Только расскажите о чём речь-то? Что за инфа? Причём тут тестацелл? Чужой я здесь. Порядков не знаю.
- Слизни позволяют обмениваться информацией на рефлекторном уровне, – говорит Марина. – Тестацелл – хищник и убийца. Если его темпераментом промодулировать книжную теорию рукопашного боя, то мутуал получит необходимые для схватки навыки. Процедура очень неприятная, болезненная. Мало кто из лимаксоидов решается на такое…
- Так это и есть ответ на вопрос, – жизнерадостно перебивает её Борис. – Семёна к нам подсунул крюинг, чтобы заставить меня пройти этот ужас.
Нужно признать - думали они резво. Я не поспевал за их словами.
- Это значит, что твои бойцовские навыки – всего лишь принятая на мышечном уровне информация с компьютера?
- Ничего себе «всего лишь»! – ухмыляется Сергей. – Видел бы ты Борьку, когда мы его из камеры вытащили!
- Но тогда… как дерётся сам тестацелл? – спрашиваю я.
И сразу понимаю, что говорю нечто запретное. Больное.
Даже гитара Василия умолкает.
- И почему вы подсадили себе лимаксу? Брали бы сразу тестацелла.
- Я вижу, ты и в самом деле издалека, - говорит Лина. – Тестацелла никто себе «подсадить» не может. Он – хищник. Он сам выбирает хозяина. Посмотри на нас. Семь человек. Команда звездолёта без капитана. И таких некомплектов на «Кассиди» - сотни. Мы здесь живём, работаем, учимся, любим. И ждём. Ждём, пока крюинг не подыщет нам капитана-тестацелла. На это могут уйти годы. Есть экипажи, которые уже несколько лет ждут. А есть и такие, которые не выдерживают: распадаются и возвращаются в Систему на внутренние маршруты.
- А зачем это? - мне и в самом деле интересно. – Зачем капитан-тестацелл? Вы и так производите впечатление крепких ребят.
- Звёзды нам подарили улитки, - отвечает Борис. – Без мутуальной революции не было бы межзвёздных перелётов. Но чтобы там, хрен-знает-где, группа людей работала единым целым, у команды должен быть лидер с непререкаемым авторитетом. У лимаксоидов таким вожаком может быть только тестацеллл. Но даже не это главное…
- Это почему же «звёзды нам подарили улитки»? – я возмущён. – Насколько я помню, фотонная тяга разрабатывалась задолго до опытов Цунг На…
- Ого! – Диана хлопает в ладоши. – Ты знаешь имя папы мутуализма?
- Потому что без поголовной вечной молодости, - отвечает Борис, - полёты к звёздам были бы бессмысленными. Никто не будет тратиться на экспедицию, результаты которой достанутся чужим людям в другой жизни. Да и тем, кто улетает, не позавидуешь, - «возвращение со звёзд» ещё до старта убило бы горечью.
- А так, - подводит черту Марина, – улетающие возвращаются к провожающим. Никто не умирает, все счастливы и живут долго-долго.
- Вы ещё о стивидорских проблемах не забудьте, - напоминает Сергей. – Еда-питьё-воздух. Если бы к звёздам летели люди, четыре пятых полезного веса уходило бы на жратву.
- Как раз хотел спросить, - я киваю на обеденный стол. - Если можете кушать дерево, зачем все эти разносолы?
- Странный вопрос, - пожимает плечами Василий. – Ты же не умрёшь от такой «музыки»? – гитара под его пальцами отвратительно визжит. Диана прикладывает ладони к ушам. – Но, думаю, такое слушать приятней…
Он играет на гитаре, а через минуту общая беседа разваливается на лёгкие перешёптывания парочек: Борис шушукается с молчуньей-Викой, Лина что-то шепчет Сергею, Диана привычно обнимает Василия, а он, чуть склонив к ней голову, поправляет колки на гитаре. Видимо, аудиохулиганство расстроило не только меня.
Я смотрю на них, и вновь завидую. И дело даже не в том, что придёт время, и они улетят к звёздам: увидят чужие миры, будут свидетелями удивительных открытий. Передо мной открылась неизвестная сторона ненавистной мне измены человечеству. Живёт только то, что развивается. А что такое развитие без экспансии? Эти симпатичные молодые люди стоят у истоков звёздной расы, которая уже сейчас готова покорить галактику и двинутся дальше. Им всё равно, сколько лет будет потрачено на перелёт: десять, сто… Им всё равно, сколько времени пройдёт на Земле – пятьсот или тысячу. Они вернутся к тем же людям, которых когда-то оставили. И знания, которые они привезут, достанутся тому миру, который когда-то отправил их к звёздам.
Они знают, что являются частью «процесса». Они гордятся своей ролью. Гордятся своим значением, своей судьбой…
У меня ничего этого не было.
У меня не было ничего.
Мне нечего им дать такого, что помогло бы выжить и победить.
Или есть?
- Не понимаю, - говорю я. – Если у Бориса был прямой контакт с тестацеллом, почему он его не попросил? Не объяснил, насколько важно его участие в команде…
- Ты не понимаешь, потому что мыслишь не в ту сторону, - мягко сказала Лина. – Что лимакса, что тестацелл – это всего лишь безмозглые слизни. Разговаривать с ними, то же, что общаться со своим шкафом.
- Ничего подобного! Я разговаривал с тестацеллом!
Теперь они все смотрят на меня с сожалением.
- Нервная сеть слизня, - поясняет Лина, – всего лишь мост между разными структурами управления человеческого организма. Сам «мост» в мыслительных процессах участия не принимает. Что до тестацелла, то он обладает способностью обеспечить прямое общение с подсознанием. Маринкины коллеги называют этот эффект «киберэхом». Когда у человека полная иллюзия, что он может вести конструктивную беседу со своим внутренним «Я».
- Но я разговаривал с ним! – настаивал я.
- Ты разговаривал с компьютером, - сказала Марина. – В лабораторных условиях тестацелла подключают к компьютеру, чтобы он не деградировал в искусственной среде.
- Погоди! – гитара Сергея умолкает на полуфразе. – Где это ты «разговаривал» с тестацеллом?
Это была напряжённая пауза.
- В самом деле, - заинтересовалась Лина. – В каком смысле «разговаривал»?
Похоже, в этой компании она была за главную.
- В прямом, - я пожимаю плечами. – Сигналы светом. Я говорил Марине. В санчасти моргало освещение. Никто не обращал внимания, а мне всё равно было нечем заняться. Я разгадал код и «увидел» сообщение. Так и познакомился с тестацеллом, которому до смерти надоело сидеть в чашечке Петри и развлекаться виртуальными погонями за аннелидами. Где-то сутки болтали. Классный парень!
- Ого! – говорит Сергей.
- Вот это да! - соглашается с ним Борис.
- Фигня, - я легкомысленно машу рукой. – Считайте, подарок. Найдите себе человечка, я отведу его к своему приятелю, и будет вам капитан.
- Ха! – восклицает Василий, позабыв о своей гитаре. – Если ТЫ говорил с тестацеллом, то за хозяина он примет только тебя.
- Ты будешь нашим капитаном! – горячо дышит мне в ухо Маринка.
- Шутите! – приятно, конечно, чего там. – Я – человек штатский. Мне ещё полгода унитазы чистить. Какие звёзды?! Дожить до дембеля и диссер лабать. Про Муромати бакуфу…
- Капитан и должен быть штатским, - терпеливо поясняет Борис. Гитара Василия отзывается ликующим маршем. – Мы, команда, - придатки машин и задачи. Но капитан – это принимальщик решений. Всё сходится! Я-то думал, что все эти проделки крюинга, чтобы нашу команду тестировать. А выходит, это нам так капитана сватали?
Они радостно смеются и улыбаются друг другу. Они счастливы.
А я понемногу вползаю в уныние.
Я никак не разделяю их радость. Это не «моё». Меня нет, и быть не может в их счастливом будущем.
- У нас осталось ещё одно нерешённое дельце, - напоминаю Борису.
Их восторг заметно убавляется.
- Разумеется, - отвечает Борис.
- Это ещё зачем? – недовольно хмурит брови Марина.
- Хочу закончить свои исследования по депрессивным синдромам безысходности, - миролюбиво поясняю своё желание мутуалам. – Бусидо. Путь воина. Честь дороги в её финише.
- Ты нездоров, - отрезает Марина.
- Поэтому предлагаю немного усложнить задачу, - я киваю на чёрную шкатулку. – Если Борис не брал у тестацелла уроков по холодному оружию, то мы окажемся в примерно равных условиях: он не будет знать, что делать. А я не буду достаточно быстр в своём знании. По-моему, честно. После небольшого кровопускания, прямо отсюда пойдём к моему приятелю, тестацеллу, и он в момент заживит мои случайные проколы и порезы.
Я вижу, как светлеют у них лица. Вот-вот исполнится их заветная мечта: они получат капитана и улетят к звёздам.
Не вижу причин их расстраивать. Что будет завтра, пусть завтра и терзает разочарованием. А сегодня у Маринки день рождения.
Когда-то я мечтал отдать за неё свою жизнь.
Откуда человеку знать, какое из его желаний однажды сбудется, чтобы вцепиться ему в горло?
9
Бытие. Гл. 3. Ст. 18:
… «терние и волчцы произрастит она тебе;
и будешь питаться полевою травою»…
Это всего лишь уточнение, чем именно без
симбионта может питаться человек.
Звёздная экспансия и вечная молодость – чертовски соблазнительные вещи. Спорить с этим тяжко. И бессмысленно. Нет у меня аргументов против райской жизни. Разве телевизор – плохо? Или джип с вертикальным взлётом и посадкой? А ещё грудастые, гладкокожие девушки, с роскошными гривами до тонкой талии. Длинноногие, безотказные и неутомимые…
Да пошло оно всё…
Мой мир погиб.
Их мир родился.
Глупо стоять на дороге у тех, кто уже подхватил эстафету. И нечестно.
Столы и кресла отодвинуты.
Зрители рассредоточились по углам.
Борис обхватил ладонью рукоять ножа. Я вижу, как цуба глубоко впилась в кожу. А он улыбается. Расслабь кисть, чудак! Это же не штанга! И не перекладина! Только ему плевать. Для них это игра. Так и должно быть: по сравнению со сроком, который они выбрали себе для жизни, их детство кончится не скоро. Они лишь вначале долгого пути. Что же говорить обо мне, если я уже на финише? Моя мудрость в том, чтобы не мешать. А память о моём мужестве может однажды спасти им жизни.
А что? Пусть помнят, как умирал последний человек.
Стойка Бориса меня вполне устраивает: левая рука чуть впереди, прикрывает нож. Правая приподнята к плечу, лезвие ко мне. Отлично! Лучшего быть не может. Целит в горло или в верхнюю часть туловища. Сейчас он двинется вперёд, и я своё сердце посажу ему на клинок. И кончать с этим нужно как можно скорее. Пока они не сообразили, что у меня на уме.
Но остался ещё один вопрос.
Последний.
Я тогда не дослушал…
- Когда шла речь о необходимости капитана-тестацелла, ты сказал, что лидерство - это не главное…
Борис чуть расслабляется, смотрит мне в глаза.
- Что?
- Лидерство в экипаже, - напоминаю ему. – Ты сказал, что лидерство – не главная причина, почему капитаном должен быть тестацелл.
Борис пожимает плечами:
- Главная причина в инстинктах: лимаксы всегда движутся по прямой. Всё дальше и дальше от старта. Экипаж из одних лимаксоидов, с неограниченным запасом хода звездолёта, может забыть вернуться…. в угаре исследовательской горячки. Тестацелл – хищник. Он движется только по кругу: обходит и метит свою территорию. Никогда не забывает о своих корнях, истоках. С капитаном-тестацеллом возвращение гарантированно. Тестацеллы всегда возвращаются.
Я опускаю нож и делаю шаг назад.
- Что такое? – нетерпеливо спрашивает Борис. – Раздумал драться?
- Да, - говорю я. – Раздумал. Теперь мне это кажется глупым.
- Почему?
- Не вижу смысла терять время. Нас ждут звёзды… и прекрасные женщины.
Вижу, как светлеют у них лица.
Наверное, это был красивый ответ.
Но это не было всей правдой.
А правда была в том, что меня переиграли.
Вот только чтобы понять: проиграл я или нет, может понадобиться тысяча лет.
И хохма в том, что теперь она у меня была.
Как и многое другое…
10
Бытие. Гл. 3. Ст. 19:
… «в поте лица своего будешь есть хлеб,
доколе не возвратишься в землю,
из которой был взят; ибо прах ты
и в прах вернёшься».
Это пророчество завершает список ограничений. Разумеется, злого умысла со стороны Создателя к человеку не было. Была лишь Его горечь от прогноза последствий свершившейся экологической катастрофы. Противоречие между природой и людьми доведено до крайности: человек без симбионта слаб, для выживания должен тяжело трудиться и всё равно в скором времени умрёт.
|
