E049 Конец вечности начало

    Смерть... Нечто удивительно отталкивающее и в то же время удивительно притягательное. Что ж, пожалуй, я успел к ней привыкнуть. Рождаясь, умирая и заново рождаясь, я уже смирился с мыслью, что так будет всегда.
    Как это было в последний раз? Исполосованный сталью, весь в крови, своей и чужой, я бился изо всех сил, хотя и понимал тщётность этой борьбы — ибо главное было сделано. И, теряя сознание, балансируя на грани жизни и смерти, уже знал, что победил. Мой противник угасал рядом со мной, в перемазанном нашей общей кровью снегу.
    Как я возродился? В моё вновь оживающее сознание пролились первые звуки — треск масла в факелах и на этом фоне — дрожащий голос девушки, совсем ещё юной девушки. Чуть позже во мне обрело силу другое ощущение. Девушка держала меня за руку, она постоянно держала меня за руку, и однажды я почувствовал тепло её ладони. Наверное, я даже пошевельнулся в этот момент, потому что девушка вскрикнула и отпрянула. Потом переплетение других звуков — тревожные голоса людей, торопливый шорох шагов.
    И вдруг — резкий свет, он бьёт мне прямо в глаза, так нестерпимо больно, что я закричал, хотя моих ушей достиг лишь еле слышный хрип. Меня придерживали за руки, я теперь мог это ощутить. Слепящий мои и без того почти невидящие глаза поток света раздробился на суетливые пятна. Я решил, что меня распознали, раскрыли, и тогда я рванулся, чувствуя, что почти овладел новым своим телом, молодым и сильным. Но держали меня всё же крепко.
    Я вертел головой, уже различая лица моих пленителей, читая на них гримасы страха. Я захохотал, глазами всасывая их ужас. Но на самом пике своего восторга вдруг увидел огромный, четвертующий мироздание крест. Как? Кто им подсказал?
    И тогда я завопил что было сил, как делал не один раз в предыдущей, звериной жизни. И теперь, наконец, услышал свой голос, жуткий, неестественно высокий, больше похожий на вой. Да, собственно, это и был волчий вой, вырывающийся из человечьей глотки.
    
    * * *
    В подземельи я окончательно врос в это тело. Я выдал себя, и теперь меня держали здесь, взаперти, в холодном мраке. Я подолгу стоял у решётчатой двери, словно сплетённой из толстых стальных полос каким-нибудь мифическим гигантом. Теперь к привычному аккомпанементу, треску масла в факелах, прибавился и сам танец — безумная пляска огня, его отблесков и теней на сумрачных стенах. Я не различал дня и ночи, это измерение не проникало сюда, вытесненное другим миропорядком — забвением, которое не могли поколебать даже редкие появления людей.
    Чаще всего сюда спускались по винтовой лестнице стражники, которые меняли факела на стенах и приносили мне еду. Дважды стражники сдвигали с места решётчатую дверь, чтобы впустить в мою келью человека, облачённого в белый балахон священника. Но он был не просто священником, а экзорцистом — в одном из прошлых воплощений я сталкивался с этими людьми. Священник ставил меня на колени, заставлял держать в руке зажжённую свечу и требовал, чтобы я искренне раскаялся пред Всевышним. По его приказанию на мне несколько раз меняли одежду — без сомнения, её потом где-нибудь сжигали. Он рассовывал повсюду свёрнутые в трубочку страницы из Евангелия, читал надо мной молитвы, осенял крёстным знамением. Экзорцист был похож скорее на алхимика, колдующего над своими ретортами. Он совсем не разговаривал со мной, если не считать его обращённые ко мне приказания.
    В третий раз он явился без стражников. Священник казался обессиленным, будто он уже решил прекратить бесплодную битву за мою душу.
    — Ты не простой одержимец! — тихо сказал он, ткнув в мою сторону пальцем. — У меня огромный опыт изгнания бесов из человеческих сосудов, но этот случай — особенный. Сначала этот неописуемый ужас, когда тебя извлекли на свет дневной, но то могла быть телесная реакция, поэтому не в счёт. Но крёстное знамение... Тут важно не столько наблюдение предмета, сколько умственное осознание. Почему, мальчик, ты так испугался креста в первый раз и почему не боишься теперь?
    Разумеется, я молчал. Да и что я мог сказать ему такого, во что бы он тотчас же охотно поверил? Моя история, пожалуй, слишком невероятна для него.
    — Либо ты вовсе не одержим, — продолжал священник, — либо одержим кем-то более сильным, чем даже сам дьявол. Кто ты? Расскажи мне, открой душу, не носи в себе греха!
    И снова я хранил молчание.
    — Эта схватка в лесу с волком — неспроста! Теперь в этом юном теле живёт душа того зверя. Ведь я прав? Конечно, моя догадка несколько противоречит доктрине, но я — человек ищущий, и поэтому вполне могу предположить подобное. Так что же связало человека и волка? Кровь?
    Он пытался прочитать ответ на моём лице, но я лишь нахмурился.
    — Кровь! — повторил экзорцист, и его глаза зажглись безумным огнём. — Что ж, своим молчанием ты навредил лишь самому себе. Пока мне нечего продемонстрировать суду святейшей инквизиции. Поэтому придётся найти доказательства, которые будут убедительными для всех.
    
    * * *
    Девушка долго молчала, а я с интересом разглядывал её. Растрёпанные рыжие волосы, тонкая, прозрачно молочная кожа, милые веснушки повсюду, на руках, на лице — в общем, истинная англичанка. И она смотрела на меня, как будто смотрела на своего юного графа. Очевидно, поймав себя на такой же мысли, девушка вспыхнула и опустила взгляд.
    — Называйте меня леди Баркли, — наконец, произнесла она, не поднимая глаз. — Точно так же зовут мою маму. Мне нравится. И Мартину нравилось.
    — Да, леди Баркли, — сказал я. — Мне это тоже по душе.
    На её лице впервые за всё время сверкнула улыбка. И я вдруг понял, что бедный мальчик был в неё отчаянно влюблён. В девчонку нельзя было не влюбиться. Когда она молчала, в голове моей ещё шевелились какие-то мысли. Когда девушка заговорила, они потихоньку стали замирать. А когда она улыбнулась, мысли исчезли совсем. В наступившем безмыслии я просто любовался ей, внимал ей, впитывал её взглядом, и весь мир останавливался, растворяясь в вечности.
    — Вы... меня помните?
    Я кивнул, но, кажется, только после этого до меня дошёл смысл её вопроса.
    — Вы держали меня за руку и молились за спасение моей души, — добавил я.
    — Ваш отец тоже молился, но сейчас он не хочет вас видеть, — погрустнев, сказала она. — Это несправедливо. Всё-таки, вы — его сын. А я им не верю. Вы не похожи на убийцу.
    — Убийцу? — переспросил я.
    — Сегодня ночью страшную смерть приняли две девочки-служанки из графской обслуги. Кто-то прокусил им горло и выпустил кровь. Господин экзорцист обвиняет в этом вас.
    — Но это неправда! — воскликнул я.
    — Я знаю. Но это едва ли что-то изменит. Завтра здесь будет суд инквизиции, и вас казнят — так говорит этот ужасный человек.
    Юная леди всхлипнула, но быстро взяла себя в руки.
    — Мы собирались с Мартином пожениться следующим летом, — сказала она. — Наши родители, его отец и моя мама, были, конечно, удивлены, когда узнали, но совсем не возражали. Когда-то в юности между ними вспыхнул роман, который прервала очередная война в Европе. Мне кажется, они до сих пор жалеют, что у них ничего не получилось. И вот они обрели новый шанс породниться...
    Теперь она не смогла удержать слёз. Девушка отвернулась, изящным жестом достала из рукава платок и промокнула его.
    — Расскажите о себе, — попросила она, пытаясь улыбнуться. — Пожалуйста!
    Я не мог ей отказать. Это было совершенно невозможно — отказать ей.
    
    * * *
    Много веков назад я жил в Вечном городе, я был богатый наследник богатых родителей. Философом не стал, поэтому стал поэтом и, как любой мой собрат по литературным занятиям, страстно желал, чтобы мои творения пережили меня самого. Но, шутка судьбы, получилось совсем наоборот: моя духовная сущность жива, а написанных мною стихов никто уже не помнит.
    На одну из наших традиционных вакханалий в Вейях как-то был приглашён маг из Каппадокии. Его появление пришлось на какую-то совсем весёлую стадию попойки, он пытался рассказывать об обычаях своей страны, о богах, которым служит, а мы с друзьями не могли сдержать смеха. Поэтому, когда каппадокиец, разозлившись, предложил одному из нас здесь же, прямо сейчас обрести бессмертие, мы не восприняли это всерьёз.
    С нами была Корнелия, дочь сенатора, к тому времени тоже порядком набравшаяся вина. Маг полоснул её кинжалом по запястью и подставил под кровавую струйку свой кубок с вином. Корнелия смеялась, и все мы смеялись. Вообще, всё это до самого конца в наших глазах выглядело игрой, розыгрышем. И тут каппадокиец вызвал смельчака, готового осушить этот кубок, а желающих оказалось слишком много. Хохоча и дурачась, мы с товарищами тянули палочки, и жребий пал на меня. И я испил до дна эту чашу, в которой сладкое вино перемешалось с солёной кровью. И опять все смеялись, и опять один только каппадокиец был серьёзен.
    Я не помню, чем закончилась наша попойка. Помню только сосредоточенное лицо мага, шепчущего мне что-то вроде «Теперь только Корнелия! Только чистая кровь!». Тогда я не догадывался, что это всё значит. Должно было пройти много столетий, прежде чем я задумался над смыслом его слов, и ещё немало лет, пока смог их расшифровать. А тогда я был просто беззаботно пьян, как и все.
    Утром меня разбудили встревоженные голоса моих похмельных товарищей. Корнелию нашли мёртвой. В глубочайшем испуге мы разбежались по своим поместьям, опасаясь гнева её отца. И, действительно, все мои друзья один за другим вскоре оставили этот мир — кто погиб от руки подосланного раба, кто, желая избежать этой участи, бросился на меч или сгноил внутренности вином.
    Смерть Корнелии была моей первой монеткой за переправу на счастливые берега бессмертных богов, но совсем не последней. Судьба потихоньку готовила меня к грядущему одиночеству. И я остался совсем один, без друзей, без семьи.
    В первый раз я умер, прирезанный кем-то в свалке во время мятежа на Капитолийском холме. Я даже не успел ничего понять. Только что у меня было одряхлевшее тело бывшего поэта и кутилы, и вот я — громадный легионер, переодетый под ремесленника. Весь исколотый кинжалами, но живой.
    Вскоре я был призван под легионные знамёна и отправился на войну. Мы прошли Сирию, Палестину, Иудею, разметали в пух и прах все варварские армии. Настал мир, но мир мне совсем не нравился. Я продолжал жить как на войне, потом попал под суд и принял мучительную смерть на кресте. Мне пришлось невыносимо долго ждать, когда моё тело поджарится на солнце и начнёт гнить, сзывая к месту казни падальщиков. А потом несколько лет я провёл в теле птицы. С тех пор я не выношу вида христианского распятия.
    Но это совершенно ничему меня не научило. Вернув себе человеческое тело, я снова бросился в порочный круг кровопролития. В Риме никогда не было спокойно. Междоусобицы, войны, заговоры, мятежи — о, это было золотое времечко! Рим пал под ударами варваров, но империя продолжала жить на Востоке, а войны не прекращались. Потом Византия затрещала по швам, и из Европы один за другим начали докатываться бесчисленные крестовые походы. Я испытывал отвращение к распятию, но не всё ли равно, ради чего лить кровь? Прежде мы убивали во имя императора, теперь убивали во имя Господа.
    Но однажды настало отрезвление. Я впервые подумал о том, что моя свобода — это просто вид рабства. Я не был волен решать — жить мне или умереть.
    И я до мельчайших подробностей восстановил в памяти ту сцену в Вейях. Я ломал голову, что же имел в виду каппадокийский маг, когда бормотал о «чистой крови»? Может быть, это и есть подсказка? Может быть, какая-нибудь Корнелия, в которой осталась мельчайшая капелька римской аристократической крови, избавит меня от проклятья?
    Я вернулся в Рим. За прошедшие века здесь всё преобразилось. Изменился облик Вечного города — я узнал только несколько зданий. Изменился облик его обитателей — точёные и благородные римские черты оказались размыты варварскими примесями. Я ходил по городу, выискивал девушек по имени Корнелия — а это оказалось крайне трудной задачей — и назначал им свидания. Наверное, я был самым странным любовником в Вечном городе, исчезая после первого же страстного, до крови поцелуя.
    Но всё было тщётно. Тот Рим исторг меня, а этот уже не хотел принимать обратно. И я начал колесить по Европе, останавливаясь в городах, где когда-то были римские гарнизоны. Белград, Вена, Страсбург, Майнц, Лион, Йорк — эти города дарили мне надежду и снова её отбирали. Я был близок к помешательству, но продолжал исступлённо искать иголку в стоге сена.
    С тех пор прошло много лет, я давно смирился, отказавшись от бессмысленных поисков. Маг обманул меня. Я обречён на вечность.
    
    * * *
    Моя исповедь вызвала у леди Баркли совершенно непредсказуемую реакцию. Девушка теперь буквально светилась.
    — Это очень хорошо! — сказала она, улыбаясь самой прелестной из виденных мною улыбок. — Я могу вам помочь. Я сделаю это для моего любимого. Ведь вы и есть мой Мартин!
    Я не совсем понимал, о чём идёт речь. Я был в замешательстве.
    — Они такие глупые! — восторженно продолжала юная леди. — Они не позволили мне взять ничего острого, чтобы вы не покончили с собой, отняв у них замечательное зрелище. Но они забыли о моих ногтях!
    С этими словами она разорвала кожу на запястье, и рукав её платья тотчас же обагрила кровь.
    — Что вы делаете? — недоуменно спросил я.
    — Род Баркли — это обедневшая ветвь знатнейшего рода Глостеров, которые ведут своё происхождение от римских патрициев. «Чистая кровь», понимаете?
    Я молчал, заворожённо наблюдая за ней. Нас по-прежнему разделяла стальная дверь, но казалось, что для этой девчонки нет никаких преград.
    — И ещё. Моё имя — Корнелия. Корнелия Баркли.
    — Нет! — крикнул я, отшатываясь от решётки. — Прочь отсюда! Я не могу! Я не допущу!
    — Если я сниму с вас проклятье, то, наверное, умру. Но я не хочу жить в мире, где нет Мартина! Я всё равно буду искать смерти! Позвольте мне просто попытаться! Может быть, у меня получится хоть однажды обмануть судьбу!
    Я забился в самый дальний угол своей кельи, я кричал, я гнал девчонку прочь, я ругался на эту дуру, которая приносит себя в жертву ради такого чудовища.
    — Кто ты и кто я? А если я просто обманул тебя, моя девочка, лишь бы только полакомиться твоей ещё пока чистой кровью? А если я просто выдумал эту историю всего лишь ради капельки сострадания, капельки жалости, ведь они так редки в моей бестолковой жизни?
    — Нет! — упрямо шепчет она. — Я верю! Я вам верю!
    Но вот уже слышны шаги стражников.
    — Всё в порядке, леди Баркли?
    — Да, всё в порядке.
    Девушка прячет от их глаз окровавленный рукав платья. Её уводят.
    
    * * *
    Когда с моей головы сдёрнули мешок, я познал всё великолепие представшей моим глазам сцены. Прозрачно-голубое небо было чуть обагрено кровью на востоке. Крохотное светило повисло над горизонтом, и казалось, что его пламенный диск отражается во мне, согревая продрогшую за сонмы веков мою душу. Ещё дремал под моими ногами древний замок, в котором я узнал любовь в том самом чистом виде, в каком она была задумана Творцом.
    Где-то там, далеко внизу, словно муравьи, копошились люди, подготовляя мою казнь. В этот раз я должен умереть красиво, на развесёлом костре, чтобы обязательно запомнилось, чтобы был настоящий праздник. Может быть, кто-то даже пустит по мне слезу, но не стоит, право, не стоит. Всё это не на самом деле. Вам только кажется, что я умираю, а на самом деле мёртв я был уже давно, а сейчас всего лишь оживу.
    — Леди Баркли! — позову я.
    — Мартин! — откликнешься ты.
    Я возьму тебя за руку, и мы пойдём искать ближайшую дорогу. Ты и сама должна знать, куда они все ведут.