Жарко светило солнце, над красными черепичными крышами дрожало прозрачное марево. На площади было пустынно, только ходили важные голуби, да у небольшого, давно нечищенного памятника стояли двое.
- Вот так идти под взглядами светил… - сказал невысокий, толстенький, в бежевых шортах и майке с отворотом. Второй, долговязый, в мятом костюме и соломенной шляпе удивленно на него посмотрел.
- Каких светил?
Первый пожал плечами.
- Солнца, например. Да неважно! Вы не ориентируетесь по сторонам света, куда они его поставили лицом?
Долговязый огляделся, нашел глазами Солнце, что-то прикинул.
- На юго-запад.
Толстенький кивнул удовлетворенно. Свет, отразившись от очков, мазнул по памятнику.
- Все правильно. Он так мечтал вернуться домой, тушкой или чучелком, письма писал отчаянные влиятельным друзьям. Увы, якобы нарушение общественной нравственности, боязнь императора пошатнуть свою власть…Впрочем, кажется, он все равно плохо кончил. Тираны частенько плохо кончают.
- Верно Вы говорите, Борис Давыдович, - оживился длинный. – Вон у этих свергли Чаушеску, и того, быстренько, вместе со всей семьей, без суда и следствия, кровавого диктатора!
- Да ладно, - грустно сказал толстенький. – И покровавее бывают. Давайте поторопимся, Егор Ильич, от группы отстанем, пешком до музея не близко.
- А я бы лучше еще винца выпил, - признался Егор Ильич.
- Так после экскурсии на дегустацию повезут!
- Что ж Вы сразу не сказали? А я пропустил, значит.
Они прибавили шагу. За поворотом, в тени стоял длинный экскурсионный автобус, несколько человек курили у двери.
- Заходим! – крикнула девушка с красным зонтиком в руках. – Все на месте? Проверьте соседей. Все. Тронулись.
Девушка взяла в руки микрофон и устроилась рядом с водителем.
- А сейчас мы отправляемся с вами в Археологический Музей города, который может по праву гордиться своей коллекцией римских статуй. Особенно выделяются две: первая изображает хранительниц города – Фортуну и Понтос, а вторая – змею Гликона. Обе статуи были найдены в 1962 году под бывшим вокзалом…
Музей, как и ожидалось, оказался бедноват. Экскурсовод на ломаном русском распинался про богатое собрание, великолепные образцы античной культуры.
Долговязый Егор Ильич откровенно скучал. Зал, уставленный белыми статуями, напомнил ему пионерские экскурсии в Пушкинский музей и бессмертное: «Кто Аполлон? Я Аполлон?». Борис Давыдович, напротив, живо интересовался происходящим и периодически озадачивал экскурсовода несерийным вопросом.
Наконец, решив, что совершенно необязательно томиться вместе со всеми, Егор Ильич вышел на музейное крыльцо и закурил, расслабленно глядя в блекло-синее небо. Через некоторое время к нему, по одному, присоединились остальные экскурсанты, пассажиры круизного парохода «Марица». Деловито глядя на часы, вышла их девушка с красным зонтиком. Борис Давыдович, однако, все не было. Егор Ильич забеспокоился и, после некоторых колебаний, вернулся в музей.
Сосед по каюте обнаружился в зале статуй, возле тех самых, выкопанных из-под вокзала. Уж в них-то Егор Ильич не нашел совсем ничего интересного: всего полметра в высоту, две страшненькие тетки, одна совсем голая, а другая в хламиде со складками и толстой трубкой в руке. Однако Борис Давыдович увлеченно ползал очками по статуям, бормоча в полголоса: «Так-так, вот именно, можно сделать вывод…». На него ревниво посматривал охранник с пистолетом, отнюдь не «мышь белая».
Какой именно вывод, Егор Ильич не дослушал и дернул сокаютника за рукав.
- Что? – обернулся тот.
- Автобус уезжает, пойдемте.
Борис Давыдович покивал и пошел к выходу, поминутно оглядываясь. В автобусе, устроившись на кресле, он снял очки, протер их белоснежным платком и сказал, глядя в толстые стекла, вслух, но как бы про себя:
- Собственно, примерно ясно. Да.
Вечером Егор Ильич долго курил на палубе, глядя на россыпь огней Констанцы, широкой полосой окружившей Черное море. Чистейший «Морфатлар», так не похожий на бурду, продававшуюся в Москве, не расслабил, а наоборот, воодушевил его. Теплый морской ветер уютно шевелил волосы, манил на подвиги. Егор Ильич лениво раздумывал, что неплохо бы принять пару стопочек ракии, и вдруг заметил округлую фигуру своего соседа, который осторожно спускался по боковому трапу. «Куда это он собрался на ночь глядя?», - подумал Егор Ильич. Его разобрало любопытство. По всем прикидкам, Борис Давыдович должен был спать крепким сном, собственно, он и вроде бы и спал. Егор Ильич бросил окурок и спустился в каюту, включил свет и присвистнул. Одеяло было сложено так, будто на койке лежит человек, укрывшись с головой. Однако это была только одежда и углом сложенная подушка.
«Ни черта себе, - подумал Егор Ильич. – Да тут пахнет…криминал? Наркотики? Или кто он там, ученый, кажется? Государственной изменой пахнет, вот чем!»
Егор Ильич, мучительно жалея, что с ним нет табельного пистолета, прикинул, что взять в качестве оружия. Ага! Он вытащил из чемодана нож с множеством лезвий и маленькими кусачками, складывающийся в компактный параллелепипед, сунул его в карман и выскочил на палубу. Светлое пятно мелькнуло на причале. Егор Ильич скатился по трапу и скользнул вслед за ним.
Борис Давыдович, отойдя от парохода, таиться перестал и пошел уверенным шагом, время от времени подходя к свету от фонаря или витрины и сверяясь с картой, которую вынимал из плоской сумки на боку. В сумке было что-то еще, что могло быть пистолетом, что заставляло Егора Ильича в преследовании соблюдать особую осторожность.
Улица вела вверх, но толстенький сокаютник не уменьшал скорости, будто что-то гнало его вперед. Наконец, пройдя широкую аллею с двумя рядами пышных деревьев, он остановился на знакомой площади. «Археологический Музей», - узнал Егор Ильич.
На этом месте Борис Давыдович повел себя странно. Поминутно озираясь (Егор Ильич отступил в тень кустов), он подкрался к стенам музея, и пошел вдоль него, время от времени трогая низкие окна, забранные грязноватой решеткой. Там, где в окне виднелся свет, видимо, в комнате охраны, он пригнулся и проскочил на цыпочках. «Музей собрался грабить, старый болван?» - подумал Егор Ильич и пошел следом. С задней части музея обнаружилась простая фанерная дверь, Борис Давыдович с надеждой устремился к ней и потянулся к ручке. Наметанным глазом Егор Ильич увидел коробочку сигнализации, бросился следом и крепко ухватил того за локоть.
- Не трогайте меня! – закричал сокаютник, вырываясь. – Я гражданин России, требую вызвать консула!
Егор Ильич развернул его к себе. Борис Давыдович немедленно успокоился.
- А, это Вы, - он согнулся, тяжело дыша и держась за сердце. – Как Вы меня напугали.
- Что здесь происходит? - строго спросил Егор Ильич, уводя подальше от музея. – Что Вы творите?
Борис Давыдович снял очки, достал из кармана белоснежный платок, тщательно протер стекла. Егор Ильич ждал.
- Понимаете, - сокаютник наконец решился. – Мне обязательно надо проникнуть внутрь.
- Зачем?
- Долго объяснять. Речь идет о великом открытии, которое может раскрыть тайны мировой культуры! А мы утром уплываем! Я этого случая, может быть, три года ждал. Послушайте, не мешайте мне!
- Вас моментально поймают и посадят.
- Ну и что! Зато я привлеку внимание к проблеме. Этих тупоголовых румынов ничем не проймешь, я пытался договориться с хранителем музея, с Министерством культуры, в конце концов. «Не можно», и все тут!
Борис Давыдович возмущенно засопел.
- Детский сад! – сердито сказал Егор Ильич.
По улице, громко переговариваясь и смеясь, прошла группа молодых людей. Не обратив внимания на двух пожилых мужчин, они прошли через площадь и скрылись в пивном кабачке.
Надо было возвращаться на пароход. Похоже, Борис Давыдович тоже это понимал. Они двинулись в сторону сквера, но тут Егор Ильич заметил, что окно караулки погасло. За спиной скрипнуло. Он машинально обернулся.
Из боковой двери вышел охранник. Повозившись с замком, не переставая говорить по телефону, он устремился к тому же кабачку.
Борис Давыдович схватил Егора Ильича за руку.
- Это мой единственный шанс! – шепотом вскричал он. – Я должен идти, история мне не простит!
И такая сила убеждения была в его голосе, что Егор Ильич решился.
- Черт с Вами, пошли.
- Я сам!
- Без меня не справитесь. Стойте здесь на углу и молчите!
Первым делом Егор Ильич осмотрел клеммы сигнализации. Ничего особенно, простая блокировка на открывание. Он сосредоточился, восстановил в тренированной памяти музейные помещения, коробки охранных извещателей под потолком. Знаем, на что это похоже, видели. Похоже, что в музее стоит однолинейный приемно-контрольный прибор всего с одним наружным шлейфом. Проверим.
Теперь следовало убрать свет. Лампочка над дверью была забрана решеткой. Пришлось аккуратно тюкнуть складным ножом. Тем же ножом Егор Ильич подрезал и вытащил один проводок из клеммы.
Замок отнял еще несколько секунд.
Егор Ильич тихонько свистнул. Сопя и топоча как бегемот, подбежал Борис Давыдович.
- Заходите, - шепнул Егор Ильич.
В полной темноте он закрыл и запер за собой дверь. Потом достал миниатюрный фонарик, провел по стенам. Ага, план эвакуации.
- Куда идти? – спросил он невидимого Бориса Давыдовича.
- В Античный зал.
Собственно, кто бы не сомневался.
До зала надо было пройти две двери. Егор Ильич посветил на потолок, обсветил всю коробку. Все правильно, на внутренних помещениях сигнализация не стояла. Только внешний шлейф. Что уж говорить о датчиках движениях, ПКП-ловушках, видеокамерах. Беднота. Приходи, кто хошь, бери, что хошь.
Он осторожно открыл дверь, проверяя себя еще раз. Потом, не опасаясь, открыл вторую, прошел по залу. Все верно, блокировка открытия на окнах и входных дверях.
Борис Давыдович уже возился возле скульптур. При свете фонарей, он оглядывал и общупывал давешние статуи.
- Вот тут, - сказал он. – Эх, чтобы такое острое…
- Что надо?
- Вот тут ковырнуть, - сокаютник показал на нижний конец палки, который держала дамочка в хламиде.
Егор Ильич ковырнул. Мрамор неожиданно подался, крошась.
- Что? – с тревогой и надеждой вскинулся Борис Давыдович.
Егор Ильич ковырнул еще несколько раз. На третий он неудачно повернул, и лезвие сломалось. С тихим цокотом оно упало на пол. Егор Ильич нагнулся, зашарил в поисках. Над его головой раздался вскрик.
Блестя очками в сумраке, Борис Давыдович копался пальцами в каменной трубке.
- Здесь! – сказал он. – Да помогите же, скорее!
Совместными усилиями, расширив отверстие, они вытащили какой-то продолговатый предмет. Борис Давыдович, не таясь, подбежал к окну, отодвинул занавеску. На подоконнике очистил предмет, как кожуру снял, ошметки складывая в сумку. В руках оказался рулон то ли кожи, то ли ткани.
- Что это? – спросил Егор Ильич, щупая.
- Пергам! Потом, потом. Светите сюда, не видно же!
Егор Ильич посветил. На отогнутом нижнем крае темнело округлыми неровными буквами: «Metamorphoses XVI».
Увидев надпись, Борис Давыдович повел себя как настоящий шпион. Задернув занавеску, он бросил Егору Ильичу «Держите край», достал из сумки фотоаппарат и защелкал, разворачивая рулон. Проглядев, что получилось, он сделал несколько повторных кадров, перевернул, проделал ту же операцию с обратной стороной. Затем аккуратно свернул пергам обратно в рулон.
На какое-то мгновение он замер, прижав свиток к щеке, печально блестя очками. Потом решительно заложил его в трубку к дамочке в хламиде. Порывшись в сумке, достал сероватый ком и замазал отверстие.
- Можем идти! – сказал он, убирая фотоаппарат.
Обратный путь до парохода оба молчали. Борис Давыдович время от времени судорожно вздыхал, видимо, его обуревали переживания. Егор Ильич думал, сильно ли они наследили в музее. Сам бы он себе за такую работу поставил бы, пожалуй, три балла. Впрочем, в его профессии было только две оценки.
В каюте Борис Давыдович первым делом подключился к складному наладоннику и, довольно похмыкивая, просмотрел кадры.
- Это сенсация, - доложил он Егору Ильичу. – Вернемся, я напишу директору музея, этот вроде вменяемый, не то, что долдон, с которым я раньше списывался.
Он покопался в чемодане, выудил овальную бутылку коньяка и две рюмочки.
- Разливайте, друг мой, и запомните этот момент. Отныне мы с Вами вошли в историю. Да, кстати, как это у Вас ловко получилось в музей проникнуть? Вы же вроде военный пенсионер?
Егор Ильич усмехнулся и откупорил бутылка.
- Разве я говорил, каких родов войск?
Борис Давыдович покраснел и прижал ладони к щекам.
- А я-то старый дурак…куклы складывал. В оправдание я сейчас буду долго и нудно рассказывать историю нашего с Вами приключения. Итак…
Итак, осенью 8 года нашей эры Овидий гостил у своего друга Котты на острове Эльба. Там застал его гонец с приказанием явиться к ответу в Рим, лично к Августу. Император сам, от собственного имени издал эдикт, приговаривавший поэта к ссылке из Рима в крайнюю северо-восточную местность империи, город Томы, всего пара десятилетий назад отбитый у греков. Это решение Августа Октавия вызвало всеобщее недоумение. Овидий не был политическим деятелем и даже бунтарем. В молодости, среди столичной публики он олицетворял то, что сейчас называет «гламуром», в зрелые годы написал знаменитые «Метоморфозы», всеобъемлющую антологию мифов и легенд, опять-таки не имеющую социальной или политической окраски. Так за что?
Carmen et error, звучало обвинение, «стихи» и «проступок». Но стихи, «Наука любви», о которых шла речь, были написаны лет за пятнадцать до ссылки! Вряд ли легкомысленные стишки могли послужить причиной внезапного гнева Императора.
Борис Давыдович чокнулся рюмкой, выпил, отер усы и продолжил:
- Как-то разбирая рукописи в архивах Пушкинского музея, я наткнулся на упоминание покровителя поэта Валерия Мессалы о том, что Овидий написал последнюю, шестнадцатую часть Метаморфоз, в которой предсказал гибель древнеримских богов и приход нового, единого бога. Рожденный от незначительного божка древнееврейских пастухов и человеческой женщины в хлеву провинциального городишки, он приобретет влияние, которое не снилось даже Зевсу. Еще было про избиение младенцев, упоминание звезды и трех мудрецов и… все. Дальше Валерий излагал свои соображения об устройстве оросительных сооружений на Эльбе. Дата соответствует февралю шестого года от Рождества Христова.
Можете себе представить, дорогой мой Егор Ильич, какая буря поднялась во мне после того, как я разобрал курсив этой скорописи! Овидий описал приход Христа! Я подготовил статью о своей находке, но началась перестройка, и моя публикация растворилась в анналах издыхающего академического издания.
Однако, мысль о существовании 16-й книги «Метаморфоз» не покидала меня. Некоторое время я зарабатывал на жизнь, потом мои дети встали на ноги, и я получил свободу для исследований. Действительно, еще в нескольких рукописях попались мне упоминания о продолжении эпоса, причем от лиц, приближенных к Римскому двору. И подумалось мне, что вот она, причина ссылки. Видимо, происходившее в Иерусалиме в начале века, бесчинства царя Ирода беспокоили Августа, и явные намеки на те события были восприняты, как попытка подрыва власти.
- Чувствуется, глубоко Вы копнули, Борис Давыдович. Ну а на статую-то как вышли?
- Увидел фотографию. И обратил внимание, что Понтос явно на три века моложе и приделана к Фортуне позднее. Богиня удачи, Фортуна была весьма популярна во времена Овидия. Существовало не поддающееся подсчету количество копий этой статуи, у каждой общины была своя Фортуна. У каждого человека также была Фортуна, и она практически олицетворяла его индивидуальность и то, к чему она его ведет. Если бы наша скульптура была Фортуной портового города, она бы держала в руках весло. Но она держала свиток! Свиток, понимаете, символ поэта!
Борис Давыдович откинул голову назад, очки его вдохновенно блестели.
- Мода на Фортуны продержалась века до 2-го, позднее они практически не встречались, а на общем постаменте выбита надпись «Констанца», название, полученное городом лишь в 3-м веке. Вот я и подумал, что мог еще взять опальный поэт в чужеземье, как не богиню удачи, казалось, покинувшую его?! Что касается тайника в свитке – это обычное дело для того времени. Видимо, Овидий надеялся дописать или исправить свой труд, может быть, оправдаться таким образом. А может быть и спасти, не знаю, ведь его рукописи были изъяты из библиотек. Не вышло. А вышло: дикий мир, виноградники, козы и бесконечное одиночество. Ссыльный поэт нарочно не учил местный язык, он не хотел здесь разговаривать ни с кем. Только слал одно за другим напрасные письма на Родину.
Утром Егор Ильич курил, глядя на проплывающий мимо город. Борис Давыдович подошел, оперся о бортик.
- Прощай, Овидий! Все также вдаль течет твоя река… и рот разводит медленной зевотой… все дальше раздвигая берега как будто бы с единственной заботой их потерять. Оковы ли куют, иль складывают скучные угрозы…Все также вянут листья на березах…Все так же птицы севера поют…грядущие твои «Метаморфозы». Я только теперь понял, почему Бродский связал птиц севера и грядущие «Метаморфозы», ведь они были написаны раньше ссылки! Оказывается, не все главы. Вот как он угадал? Да, гении прозорливы. Предсказал же Овидий явление Христа. Хотя…- Борис Давыдович замер с полуоткрытым ртом, тревожно глядя на Егора Ильича. – Хотя, почему именно предвидел? Может, наоборот, Евангелии были списаны…Это же…это же…все меняет…
Он стремительно сорвался с места и бросился в каюту. Егор Ильич пожал плечами, посмотрел вслед и снова уставился на берег.
Пароход заворачивал в море, открывая вид на живописные каменистые склоны, белые домики, окруженные зелеными кронами деревьев, за которыми проглядывали приветливые улочки, взбирающиеся вверх по склону невысокой горы.
«Красота, - подумал Егор Ильич. - Кому курорт, а кому тюрьма, вот как бывает».
Констанца растворялась в лазоревой дали, но казалось ему, что где-то там, со старой площади, пестрой от голубей, опальный поэт невидящими глазами смотрел, и все с той же напрасной надеждой третье тысячелетие возвращался, и не мог вернуться в Рим. |
