На Земле живет около семи миллиардов человек. Каждый из них делает в среднем десять тысяч шагов в день. Среди этих шагов нет менее важных и более важных, все они одинаковы. Один лишний шаг − и вы попали под грузовик. Один недостающий шаг − и двери поезда закрылись перед вашим носом. Каждый шаг приближает вашу судьбу. Каждый шаг меняет вашу жизнь, и не только вашу. От того, в каком направлении вы сделаете шаг, и сделаете ли его вообще, порой зависят события, о которых не подозревает никто. И я говорю не только о людях.
Пять игроков рыщут по миру в поисках шагов, ведущих к жизни. Они отнимают эти шаги, ежеминутно пополняя новыми душами небеса, но принцип, по которому они выбирают свои жертвы, неизвестен никому. Странная игра ведется между ними, безмолвное соперничество, выраженное не в количестве смертей, а в паутине приводящих к ним событий, разобраться в которой до конца не по силам даже мне. Вы можете умереть от шага, который один из этих игроков украл много лет назад у человека на другом конце земного шара. Время не имеет значения для пожирателей шагов. Как и пространство, и многое, многое другое.
В день на земном шаре уходит из жизни примерно двести восемьдесят тысяч человек, по тысяче на одно мое крыло. Ни один из них не проходит мимо моего всевидящего ока, все обстоятельства их существования известны мне. Я прекрасно знаю, чей путь оборвался по вине украденного шага, и знаю, кто его украл. Полузабытые чернорабочие смерти, что прячутся в тени мироздания, в стороне от Бога, о них никто не помнит, с ними никто не общается. Кроме меня.
Так случилось, что иногда мне требуется помощь пожирателей шагов. Очень редко, хотя для тех, кто живет вне времени, это слово не имеет смысла. Более никто не согласится изменить реальность так, как необходимо мне. Лишь их игра неподвластна логике небес, лишь их можно заинтересовать включить в свой сложнейший узор несколько лишних стежков. Я управляю Эдемом, не Землей, мир живых за пределами моего влияния. Но я вижу, кто умрет в ближайшие часы. Я вижу, что человек, угодный мне, скоро сделает лишний шаг.
* * *
Два друга вышли из проходной, вдыхая майский воздух. Их окутал аромат сирени, что в обилии росла вдоль стальной фигурной ограды, в небе висели маленькие стеснительные облачка.
– Довез бы до метро, задница, – шутливо закинул удочку Андрей.
– Не-а. Тут такие веселые развязки, ты пешком быстрей дойдешь, – сказал Геныч и одобрительно присвистнул, провожая глазами длинноногую блондинку с аппетитными формами.
Андрей проводил друга до его тарантаса, и постоял секунду, наблюдая, как тот выруливает из плотной массы припаркованных машин. Проезжая мимо, Геныч высунул лохматую голову из окна и заорал:
– Диск не забудь! Обещал!
– Постараюсь, – буркнул вполголоса Андрей, надевая наушники. Он не любил напоминаний.
Через пару минут он обогнал давешнюю блондинку, отстраненно полюбовавшись на ходу ее фигуркой. Весна сказывалась на восприятии, глаза замечали вокруг только красоту. Электронные ритмы, пульсирующие в ушах Андрея, сопровождала замысловатая светомузыка пробивающихся через кленовые листья солнечных лучей.
Делать нечего, пришлось Андрею из этого великолепия спускаться в душное метро. Волна человеческих тел сама занесла его в вагон. Книгу почитать в такой давке не представлялось возможным, но Андрей знал, что на следующей станции часть народу схлынет и вокруг станет немного свободней.
До следующей станции поезд не доехал. Через минуту после того, как он скрылся в туннеле, прогремел взрыв.
* * *
Я воплощаюсь среди холодных пустынь бесконечно разрушающегося Фаэтона. Здесь, среди землетрясений и вулканов, в безднах тысячекилометровых трещин, живет Машит, самый спокойный и рассудительный среди пятерки пожирателей шагов. Неподвластны моему разуму пути игроков, мне нужен проводник по их странному, запутанному миру. К счастью, у меня он есть.
Неизвестно, зачем Машит помогает мне. Неизвестно, какую выгоду он планирует из этого извлечь. Когда я предстаю перед ним, он не удивляется. Возможно, он вообще не умеет удивляться.
Стелется мой голос по выскобленной ураганами поверхности обреченной планеты, лихорадочно бьется в лабиринте расселин пустотелый вой Машита.
− Мы не можем нарушить правила игры. Отнимая один шаг, мы отнимаем одну жизнь. Таковы правила.
− Вы не будете нарушать правила, − шепчет мои слова песок, осыпаясь в пропасть. − Я лишь хочу предложить несколько ходов в вашей игре.
− Мы не можем спасать людей даже гибелью других людей. Мы беспристрастны. Таковы правила.
− Я лишь хочу предложить несколько ходов, − повторяю я. − Вам решать, принимать их или нет.
Умны игроки, но близоруки. Они бросают щепку в реку времени и наблюдают, как кружится она по водоворотам и порогам. Я превращаюсь в реку. Я знаю, на какой берег вынесет все, что плывет по моим водам, как и куда бросить щепку, чтобы та добралась к нужному мне месту.
Близоруки игроки, но умны. Прекрасно знает Машит мои возможности, и понимает, что игроки не в силах прозреть все последствия предложенных мной шагов. Я ничего не делаю просто так.
Думает Машит. Миллионы лет безмолвия стягиваются в одно мгновение над мертвой планетой. "Зачем? Кто для тебя этот человек?" − спрашивают обсидиановые стекла очков. Всегда одинаковы черные одеяния воплощения Машита. Никто никогда не видел его глаз. Никто не знает, есть ли они вообще.
− Все в руке Божьей, − прощупывает меня его голос.
− Я и есть рука Божья!
Эмоции выдают меня, и улыбка ангела разрушения превращает Фаэтон в труху.
Пять ходов есть у меня. Не больше, ибо последствия украденных игроком шагов ему известны досконально, и прозрев их цель, он может посчитать ее нарушением правил. Не меньше, чтобы незаметно было влияние каждого шага, и игроки не усомнились в том, что ведется честная игра.
Ход первый. Гемах.
Яростен и прямолинеен Гемах, проще всего подстроиться к его неистовой натуре. Как ребенка к ярким игрушкам, тянет Гемаха к ослепительным вспышкам, взрывам, кострам на площадях. Пламя внутри него и вокруг него, говорить с ним, будто погрузиться в геенну. Найди ход, который завершится всепожирающим огнем, и Гемах с удовольствием сделает его.
Вот он, первый шаг, не сделанный пожарником на срочный вызов. Поскальзывается пожарник, теряет команда драгоценные секунды, не успевает проскочить на перекрестке красная машина и попадает в пробку. Занимается от пылающего подвала находящаяся над ним библиотека, постепенно занимаются пламенем бумажные ряды, падает среди стеллажей горбун-смотритель, попытавшийся спасти работу всей своей жизни.
Доволен Гемах. Со смехом и ликованием наблюдает он, как полыхают книги.
Вместо пожарной машины на перекресток успевает проехать темно-синий Форд, что в противном случае застрял бы в пробке. Водитель Форда с отстраненным любопытством наблюдает за клубами дыма, вдалеке поднимающимися в небо.
Ход второй. Аф.
Опасно вглядываться в злые глаза Афа, из которых льется бесконечный танец всех геометрических фигур, когда-либо изобретенных человечеством. Опасно вчитываться в чертежи Афа, таящие расчеты взмаха крыльев бабочки, что порождает землетрясения и смерчи. Не видит он, подобно мне, все возможные варианты судеб, и потому особенно неуютно становится при мысли, что он единственный способен просчитать результат каждого изменения в мироздании. Числами и формулами дышит Аф, паутину причинно-следственных связей видит он вокруг вместо предметов.
Неудивительно, что безумен Аф. Менее остальных волнует его игра шагов. Все сущее равнозначно в его глазах. Если волны от крыльев бабочек, порхающих вокруг Афа, незаметно прокатятся через тысячу миров и уничтожат звезду на другом конце вселенной, он будет так же доволен, как если бы они сдвинули там одну песчинку, не потревожив остальные. Собственной, недоступной чужому разуму игрой увлечен Аф, и в ее чудовищно сложных правилах ограничения пожирателей шагов лишь маленький фрагмент.
Эффектный шаг придется предложить Афу, известнейший, важнейший шаг, который, однако, своим исчезновением не изменит в мире ничего, кроме одной незначительной детали. Долго мне приходится искать его, удаляясь все дальше вглубь времени. Все знают, что Нейл Армстронг первым сделал несколько шагов по поверхности Луны. Но никто не помнит, сколько именно.
Текут миллисекунды, необходимые зрителями на осознание эпохальных кадров. Едва заметно колышется равновесие, капают на чаши весов мгновения, затраченные на просмотр документального фильма. Чуть раньше встает профессор Кембриджа из кресла, чуть позже зажигается свет в астрономическом кружке московского дворца Пионеров. Ни на что не влияют эти погрешности, исчезают они в отлаженном ритме городов, расписаниях занятий, бесстрастных перемигиваниях светофоров.
Увлеченно следит Аф за тем, как подбирается время к единственному изменению в истории. Губы змеятся в предвкушающей улыбке. Мгновенно рассчитал он тысячи последствий отнятого шага, из которых одно единственное – значащее.
Молодой любитель астрономии находит в сети запись высадки на Луну и тратит на ее описание в реферате несколько лишних секунд. На эти жалкие, бесконечные секунды позже, надев любимую черную бандану, он выходит из дому, и у подъезда на него едва не набрасывается собака, еще немного задержав и испортив настроение. Хозяин собаки в раздражении забывает купить спички в палатке рядом с домом, и его жена на следующий день тратит на это в супермаркете несколько лишних мгновений. За это время стоящий за ней в очереди человек успевает принять еще одно малозначащее решение…
Приковано внимание Афа к едва заметной волне, проходящей через десятки людей, почти не оставляющей следа в их жизни. Лишь многими днями позже, на другом конце города, обрывается цепь событий. Отваливается кусок отделки от старого высотного здания и попадает в человека, что должен был пройти по этому месту секундой раньше.
Доволен Аф.
Я вижу, как бабочка на его плече поводит крыльями, и это самое страшное, что происходит сейчас во вселенной.
Ход третий. Кезеф.
Холоден и беспристрастен Кезеф, хирургически точно вымеряет он провинности людские, без сожаления наказывая зарвавшихся людишек. Бесконечный список грешников стоит перед его глазами, не прерываясь ни на секунду, не делая исключений, он последовательно вычеркивает из этого списка одну строчку за другой. Невозможно прервать мерный карающий ритм Кезефа, имена расписаны в его таблицах на сотни лет вперед, и я могу лишь предложить, какой именно шаг украсть. Нет разницы Кезефу, лишь бы в срок наказание настигло человека.
Недоступны списки Кезефа никому, кроме него самого. Неведомы принципы, по которым он оценивает людей, чтобы вписать в эти списки очередное имя. И все же мне нужны эти имена, и я вижу только один способ их узнать. Я слежу за каждым украденным Кезефом шагом, вычисляя, сопоставляя, изучая отнятую жизнь. На что Афу понадобились бы секунды, у меня уходят долгие недели, но времени у меня в достатке. И вот, наконец, появляются перед моими глазами имена, и я выбираю среди них нужное.
Предательства ищет Кезеф в людях. Большие, приводящие к озлоблению разума и изменению судеб. Малые, грубые насмешки и невыполненные обещания, что забудутся через день. Тщательно высчитывает он возможности, которые были у человека, препарирует обстоятельства, ведущие к нарушенному слову. Я указываю Кезефу нужный шаг, и тот, не отвлекаясь ни на мгновение, неторопливо зачеркивает вычисленное мною очередное имя.
Крашеная блондинка в короткой юбочке и высоких туфельках выходит из дому и манерно направляется в сторону метро. Один из ее шагов уже украден, и ее нога с ювелирной точностью впивается в щель канализационного люка, начисто отрывая каблук. Девушка ругается и звонит своему парню, сказать, что опоздает на встречу. Тот торопится на ту же встречу на машине, и отвлекается на звонок мобильника. В этот самый момент врач местной частной клиники, не раз ставивший заведомо неверные диагнозы, чтобы вытрясти из доверчивых клиентов побольше денег, самоуверенно вступает на пешеходный переход. Приятель блондинки не успевает даже попытаться отвернуть руль.
Сложно сказать, доволен ли Кезеф. Непригодно к нему это слово. Из игрока давно превратился он в бездушный автомат, безупречно вычисляющий грехи. Нет уверенности даже в том, заметил ли он меня, узнал ли он меня. Безразличен Кезефу окружающий мир, вся его жизнь превратилась в бесконечный список имен, которые он пишет и вычеркивает, пишет и вычеркивает.
Ход четвертый. Гасмед.
Насмехаются надо мной глаза Гасмеда, пожирающие пространство, сложнее всего найти шаг, который понравится ему. Скучно Гасмеду, не развернуться ему в мире, где даже самая малая часть сущего не может исчезнуть без следа. Без разбору и без системы отнимает он шаги и, казалось бы, должен довольствоваться любым из них. Но знаю я, что умен, хитер и вреден Гасмед, недешево обойдется его помощь.
Сладким, приторным голосом он приветствует меня в шутовском поклоне. Один за другим я предлагаю ему шаги, один за другим он отвергает их. Едва заметная ухмылка играет на губах Гасмеда, забавляет его моя недогадливость. Широкого размаха ждет он от меня, хотя прекрасно понимает, что не будет предложено ему множества жизней, ядерных войн, смертельных вирусов, даже спустя много лет и столетий. При этом я точно знаю, что есть шаг, который он примет. Какой?
Я не могу отдать ему ничего живого. Он не примет от меня ничего мертвого. Что остается?
Очень простой вопрос.
Очень простой шаг.
Торжествующий истеричный хохот знаменует согласие ангела уничтожения.
Мало кто знает, какие последствия могут ожидать того, кто встал не с той ноги. Пожилая работница архива поднимается из-за стола с каталогом фотографий, делает шаг не той ногой и зацепляется за шнур удлинителя. Коротит старая разболтанная розетка, выбивает пробки, начинается волнение и суета. Женщина выбегает в коридор и не замечает, что обои вокруг розетки постепенно начинают чернеть. А через минуты становится уже слишком поздно.
Задыхается в дыму прикорнувшая на скамеечке последнего этажа старушка-уборщица. Пылает архив фотодокументов. Исчезает память поколений. Вместо цветных и черно-белых образов остаются от страниц истории лишь безликие строчки в памяти машин.
Ликует Гасмед.
Тысячи лиц превращаются в пепел.
Ход пятый. Машит.
Прекрасно знает Машит, что мне нужно. Любой шаг подойдет ему, но не любому он будет рад. Не друг он мне, но и не враг. Нельзя разочаровывать Машита. Не раз еще понадобится мне помощь пожирателей шагов.
С отстраненным любопытством обращаются черные стекла очков на предложенный шаг. Самый далекий от моего плана, и одновременно самый главный, в другом городе, в другой жизненной нити.
Доволен Машит. Раздвигаются губы в одобрительной улыбке.
С удовольствием забирает он шаг у женщины, спешащей в аптеку. Не успевает она к закрытию, купить мужу, главному конструктору строящегося жилого комплекса, таблетки от простуды. В температуре и раздражении проверяет тот на следующий день чертежи нового здания и не замечает неправильно поставленной цифры. Змеятся трещины по стенам, эвакуируются люди, смеется Машит, легонечко подталкивая к земле верхушку элитной башни.
Нервный мнительный человечек, сделавший неправильный расчет, не выдерживает груза ответственности и накладывает на себя руки.
− Разве это связано с твоим подопечным?
Равнодушное любопытство звучит в пустоте слов Машита. Знает он, что ничего не делается мною втуне. Ход сделан. Шаг отнят, блестящий, разрушительный. Зачем?
Нет нужды отвечать. Глубже вглядывается Машит в переместившиеся линии судеб и видит, как изменяется сетка радиовещания из-за экстренной новости о падении здания. В другое время звучит по радио песня с недавно вышедшего альбома модного дуэта, напоминая случайно услышавшему ее человеку о данном обещании.
* * *
Два друга вышли из проходной, вдыхая майский воздух. Их окутал аромат сирени, что в обилии росла вдоль стальной фигурной ограды, в небе висели маленькие стеснительные облачка.
– Довез бы до метро, задница, – шутливо закинул удочку Андрей.
– Не-а. Тут такие веселые развязки, ты пешком быстрей дойдешь, – сказал Геныч и одобрительно присвистнул, провожая глазами длинноногую блондинку с аппетитными формами. Тут его внимание привлекли поднимающиеся вдалеке клубы дыма.
– Глянь, горит чего-то, – ткнул Геныч подбородком. – Видишь, какая польза от прогулок, заодно посмотришь, расскажешь.
Андрей проводил друга до его тарантаса, и постоял секунду, наблюдая, как тот выруливает из плотной массы припаркованных машин. Затем Андрей отправился было к метро, но обернулся на свист тормозов. Геныч, матерясь, выскочил из машины и начал выяснять отношения с водителем синего Форда, перегородившим выезд на дорогу. Продолжая периодически смотреть на перебранку, Андрей чуть не наткнулся на давешнюю блондинку и едва успел отпрыгнуть в сторону. Девушка резко остановилась и начала негромко материться. Оказалось, что она сломала каблук, неудачно воткнувшись им в рельеф канализационного люка. Андрей не стал предлагать свою помощь, но обернувшись ради интереса, увидел, как девушка в бешенстве швырнула каблук об асфальт и полезла в сумочку за мобильным телефоном.
Свернув в переулок, Андрей увидел источник дыма. Горело старое здание архива. Небольшая кучка зевак наблюдала, как пламя вырывалось из окон последних этажей, так яростно и высоко, будто внутри все было иссушено до хруста. Андрей не был поклонником таких представлений, поэтому, целенаправленно лавируя среди собирающихся людей, продолжил свой путь. Вдалеке уже звучала пожарная сирена.
Метро не прибавило ему веселых мыслей. Сначала едва успел пропустить на эскалатор угрюмого парня в черной бандане, который нагло пер напролом, не обращая ни на кого внимания. Затем чуть-чуть не добежал до закрывающихся дверей поезда. Впрочем, последнему факту он вскоре порадовался – в туннеле что-то отчетливо громыхнуло.
Следующий поезд набился пассажирами битком, однако не спешил отходить от платформы. Люди потели и ругались, их лица становились все мрачнее. Когда через несколько минут диспетчер объявил, что линия временно не работает, и пассажирам необходимо воспользоваться наземным транспортом, по станции пронеслась волна возмущения.
Вздохнув, Андрей начал пробираться через толпу народа к эскалатору, попутно пытаясь вспомнить, на каком транспорте можно доехать до другой ветки метро.
Уже в троллейбусе его настиг звонок матери:
– Андреюшка, тут экстренные новости по радио. Взрыв в метро, как раз на твоей линии. Я сразу за телефон, сам понимаешь.
– Ничего себе! А я даже слышал, как в метро бухнуло что-то. Ну и денек сегодня, у нас тут рядом архив еще сгорел. Ма, ну я, соответственно, попозже приеду, я сейчас тут на троллейбусах до другого метро добираюсь.
– Понятно. Главное, что с тобой все в порядке.
– Со мной ничего не может случиться по теории вероятности, – немного натянуто рассмеялся Андрей, вспоминая закрывшиеся перед самым его носом двери поезда.
* * *
Конечно, не может.
Мои крылья, неспособные затронуть ткань реального мира, струятся через его лицо.
Искажена суть игры, в невиданную картину сложилась вязь стежков: человек остался жив, вместо того, чтобы умереть. Достаточно ли мелкими шажками достигнут этот результат, можно ли списать его на погрешность, или придется заново тасовать карты, возвращать фигуры на исходные позиции? Шелестит вокруг меня ткань мироздания, собираются игроки, пожиратели шагов изучают поле боя, принимая решение.
− Правила не нарушены, − рокочет Гемах, растекаясь яростным пламенем.
− Правила не нарушены, − шипит Аф и выворачивается наизнанку, исчезая в лабиринтах своей безумной логики.
− Правила не нарушены, − чеканными холодными лучами отражаются от звезд слова Кезефа.
− Правила не нарушены, − мурлычет Гасмед, и две бездны в его глазницах понимающе ухмыляются мне.
Исчезают игроки, один за другим растворяются среди миров. Один остается.
Молчит Машит. Чувствую я, как сверлит меня его невидимый изучающий взгляд.
– Скоро по безлюдной ночной улице пойдет студент в наушниках, – ухает, наконец, его голос. – Студента окликнет пьяная компания, но он, увлеченный музыкой, не заметит. Хулиганы разозлятся, догонят, и неудачно пырнут его ножом.
А как ты думаешь, Машит? Не только вам приходится соблюдать правила. Однако я играю с тем, кто следует им неукоснительно, и отойти от них нельзя ни на йоту. С ним можно играть только честно. Хочешь спасти жизнь − заплати равнозначной.
– Завтра человеку принесут диск с этой музыкой, − многозначительно добавляет Машит.
− Мне нет дела до других людей.
− Оказывается, тебе тоже приходится играть по правилам.
Оказывается, ты все-таки умеешь удивляться.
− Каждый из нас играет в собственную игру, − отвечаю я.
В абсолютной тишине мы смотрим, как извергаются огромные вулканы Фаэтона. Искрами отражаются в непроницаемых черных стеклах огненные цветки из добела расплавленного камня.
− Правила не нарушены, − вздыхает, наконец, Машит. − Бог тебе судья, Габриэль.
Вот именно, Машит.
Вот именно. |
