 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Сейчас две тысячи сотый год. Мне – восемьдесят семь. Пользуйся я тем, что дано человеку от природы, мои волосы уже поседели бы, морщины изрезали лицо, и, может, из памяти стерлись бы черты прошедших дней. Слава науке, все воспоминания, до мельчайших деталей, у меня под рукой. Но даже так – с ясной памятью – я долго не мог найти потерянное когда-то.
***
Черные грозовые тучи плотным строем наступали на аэропорт. Убегая от них, по летному полю мчался автобус. Двигаясь по одному богу известной траектории, он заложил несколько виражей, чуть накреняясь то в одну сторону, то в другую. Голос шуршащих колес озвучивал его торопливое движение. Последний широкий поворот - и автобус остановился. С шипением открылись три двери. Из них без промедления, один за другим, стали выходить люди…
Три дня мы просидели в аэропорту, ожидая, когда освободится дорога к дому, на восток, пока метеорологи не дали добро. Сообщение об отлете подняло нас с мест как ветер сухую листву. А приближающаяся с юго-запада гроза заставила торопиться еще сильнее.
Наш самолет - на пятьдесят пассажиров - широко раскинул крылья, соединяющиеся друг с другом над фюзеляжем. Под каждым крылом тяжелым грузом повисла огромная турбина. Вход почти сразу за лобовым стеклом. Перед дверью-трапом выстроилась очередь. Небольшая задержка - и она уверенно поползла в салон. Мы были у трапа, когда отец произнес: «Поскорее бы улететь». Я поднял голову: он смотрел на тучи, которые уже заняли почти четверть неба. Их передний край нависал над зданием аэропорта. Отец повернулся ко мне: в глазах заплясали искорки, уголки губ приподнялись. «Не бойся, успеем», - сказал он. Я почувствовал мамины пальцы на затылке, они приятно пошевелили волосы и исчезли. Мама не успела еще опустить руку, как я перехватил ее и крепко сжал в ладони…
Пассажиров встречал весь немногочисленный экипаж: бортпроводница, стоявшая напротив входа, у буфета, и пилоты, сверкающие улыбками за большим окошком в бронированной двери, ведущей в кабину. Я заглянул туда – и пилоты синхронно кивнули мне. Что еще нужно было для счастья маленькому мальчику? Разве что увидеть светящуюся приборную панель с десятком ручек, сотней кнопок и полудюжиной дисплеев. Мы еще не взлетели, а я уже был на седьмом небе.
Искусственный интеллект рассаживал всех по местам. Меня он тоже поторопил: глазея на штурвалы, я застрял около входа, и вдруг услышал его баритон у себя в голове: «Пожалуйста, быстрее. Мы взлетим не раньше, чем вы займете свое место. Оно в третьем ряду справа». «Чего он ко мне пристал, - подумал я. - Еще половина пассажиров не зашла». Я выдержал паузу, и только потом направился в салон, убеждая себя, что это, конечно, не чьи-то там слова заставляют меня идти – просто в кабине уже не на что смотреть.
- Ты чего там? – спросила мама.
- Ничего, - буркнул я, но тут же не выдержал: - Это наши места? Чур, я к окошку!
- Садись, какошка, - улыбнулся отец.
Глубокое кресло как постель: большое, мягкое. Я с удовольствием провалился в него. Огляделся: чистые светлые панели, патроны вентиляции и освещения, раскладные дисплеи в спинках, откидывающиеся столики с сенсорными клавиатурами. Здо-о-орово! Пока все рассаживались, я разложил трехстворчатый экран и включил компьютер. Ну, что тут у нас? Игры, фильмы, мультики, документальное кино, музыка. Меня заинтересовал ярлык с надписью «Ваш самолет». Указатель накрыл его, щелчок… Вот это да! Я увидел приборную панель, очень похожую на ту, что разглядывал минуту назад: значения высоты полета, скорости, крена – все это было доступно. Но особенно меня впечатлили панорамные видеокамеры бокового и нижнего обзора. Одна из них показывала аэропорт. Развернув ее картинку на весь экран, я выставил ползунок цифрового увеличения на середину шкалы и смог разглядеть даже глаз вороны, сидящей на одной из антенн на крыше диспетчерской. Конечно, мне тут же захотелось поделиться таким выдающимся открытием.
- Пап, смотри, - позвал я севшего рядом отца.
Сначала его взгляд только коснулся изображения на моем экране – и ушел в сторону, - но через секунду вернулся и крепко ухватился за картинку. Отец наклонился и выглянул в окно, за которым тоже можно было увидеть ту антенну.
- Да-а, круто, - сказал он, смотря мне в глаза. Он часто так разговаривал со мной – по-пацански.
Я расцвел. И сразу засуетился, стараясь подавить улыбку:
- Давай, я тебе еще покажу.
Окошко с вороной свернулось до прежних размеров, заняв свое место на левой створке дисплея. Передо мной снова была вся приборная панель. Я пояснил:
- Это почти как у пилотов в кабине.
Мне захотелось рассказать папе, с чем я разобрался, понял по внешнему виду или по названию: вот тут отображается наклон самолета, там – высота над землей, еще дальше – уровень топлива. Но отец опередил меня и принялся объяснять, для чего нужен тот или иной индикатор, тоже руководствуясь, как мне показалось, в основном надписями-подсказками.
- Я же не дурак, тоже читать умею, - заметил я.
Его указательный палец, повторяющий движение стрелки на часах - это он так изображал перемещение луча радара на индикаторе кругового обзора, - остановился. Отец замолчал, затем прочистил горло и опустил руку на колено. Его ладонь несколько раз дернулась, как крыло раненной птицы. Я испугался, что папа обиделся. Он перестал хлопать себя по колену, повернулся ко мне и… извинился. Да-да. Говорит:
- Извини. Ты, конечно, прав. Стал умничать, а сам про половину приборов не знаю, что они значат. Давай вместе разбираться.
Если бы волна восторга, который охватил меня, материализовалась, то она накрыла бы не только самолет, но и весь аэропорт, а, может быть, достала и до грозовых туч. Конечно, я согласился. Отец придвинулся ко мне, и мы продолжили изучать панель, только уже не как умный родитель и глупое дитя, а как равные… Вот четыре стрелочных индикатора на центральном дисплее. На одном написано «давление», на другом «rpm», на третьем… Эй! Что такое?.. Изображение панели исчезло, сменившись заставкой авиакомпании. Из громкоговорителей послышался уже знакомый баритон:
- Пожалуйста, активируйте экраны перед вами. Вы получите важную информацию.
Мы с отцом переглянулись, а потом дружно посмотрели на маму, которая сидела в соседнем ряду.
- Скоро полетим, - объяснила она.
Оказывается, все уже заняли свои места. Пришло время инструктажа по технике безопасности. Переговариваясь, пассажиры раскладывали дисплейные створки.
- Пассажир на двадцать четвертом месте, вы не активировали экран, - констатировал ИскИн. Между прочим, сказал это, чтобы все слышали, хотя мог бы воспользоваться и телефоном. Но психологический прием не сработал, через десяток секунд снова раздалось:
- Пассажир на двадцать четвертом…
- Отвали! – громкий бас перекрыл вежливый баритон.
Тишина. Все разговоры и движения тут же прекратились. Я ракетой взлетел в кресле, чтобы увидеть обладателя баса. Но поверх спинок виднелись только лоб и волосы – высокий темно-русый ежик с четким, почти идеальным контуром. Кто же это? Я видел его в аэропорту? Нет, не могу вспомнить.
ИскИн не отступал:
- Пассажир на двадцать четвертом…
- Заткнись, тупая программа. Оставь меня в покое, - громко заявил ежик. Похоже, его совершенно не заботило внимание посторонних.
Я почувствовал, что меня тянут вниз. Это отец.
- Сейчас же сядь, - приказал он.
Как же неохота мне было слезать! Но пришлось.
Мимо со строгим видом прошла стюардесса. Прямо как наша воспитательница, собирающаяся отчитать за шалость. Я услышал ее голос:
- Почему вы отказываетесь включить компьютер?
- Милая, за твой поцелуй я сделаю все, что угодно, - ответил бас. – И экран включу, и фильм этот про ремни безопасности посмотрю, два раза, и вообще буду весь полет играть до одурения в эту вашу «Спасение при аварии». Все что хочешь сделаю за поцелуй. Ну как, согласна?
Я привстал и, как мог, вытянул шею. Мне удалось увидеть лицо стюардессы. Казалось, из ее глаз сейчас ударит молния, прямо туда, между спинками, в двадцать четвертое место.
- Вы включите компьютер? – По ее тону нетрудно было понять: она спрашивает в последний раз.
- А я обязан? – неожиданно холодно прозвучало с двадцать четвертого. – Лучше займитесь своими делами и не тратьте на этот идиотизм драгоценное время. Все хотят поскорее улететь.
Может быть, при других обстоятельствах – не будь трехдневного ожидания и теперешней спешки – его и сняли бы с самолета. А может быть и нет. В любом случае, его не тронули. Стюардесса развернулась и ушла, не сказав больше ни слова.
«Пум» - раздался сигнал оповещения. На экранах появился один из пилотов.
- Здравствуйте, - улыбаясь, сказал он. – Мы рады приветствовать вас на борту нашего самолета. Полет пройдет на высоте тридцать тысяч футов, время в пути – четыре с половиной часа, средняя скорость – пятьсот шестьдесят миль в час. Мы понимаем, что вы устали. Поэтому постараемся, чтобы перелет был максимально комфортным. Тем не менее, прошу вас внимательно посмотреть предлагаемый фильм по мерам безопасности во время полета и в случае нештатных ситуаций. Если у вас появятся вопросы, ответы вы сможете найти в интерактивной справочной системе, которая доступна на каждом пассажирском месте. Конечно, вы также можете обратиться и к бортпроводнице.
Пилот исчез с экрана, оставив после себя голубую пустоту. Через несколько секунд в эту пустоту с музыкой влетел логотип авиакомпании – начался фильм.
Сначала всех попросили пристегнуться, объяснив, как пользоваться ремнями. Затем – первая серия ужасов. Разгерметизация на большой высоте: рев уходящего воздуха, пыль, туман; люди, теряющие сознание из-за того, что не успели надеть кислородную маску; один мужчина ее не надел, а только прижал к лицу – и тут же выронил, потому что лишился чувств.
Вторая серия: падение. Пассажиры пригоняют ремни безопасности, снимают очки, галстуки, шарфы, вытаскивают из карманов ручки, брелоки, компьютеры. Наклоняются, кладут голову на колени, хватают себя за лодыжки, напрягаются в момент удара. Контакт с землей! Кто-то не снял очки – и получил осколками по глазам, у другого карандаш ранил грудь. Женщина сильно оцарапала голову заколкой. Вот мужчина пролетел через весь салон: не пристегнулся.
Последняя серия: пожар. Одни кричат, бегут к выходу, забыв про аварийные люки, толкаются, глотают дым, падают - и больше не встают. Другие, пригнувшись, иногда - ползком, пробираются к запасным выходам. Открывают люки и - спасаются? – нет, не тут-то было: снаружи огонь, он врывается внутрь и проглатывает двух человек. Остальные, закрываясь от огня одеждой и пледами, прорываются дальше.
И все это сопровождается спокойными комментариями ведущего, который указывает на ошибки и отмечает правильные решения…
– Ну и кино-о-о, - качая головой, протянул отец. Потом наклонился к маме: – Знаешь такой анекдот. Впечатлительную женщину спрашивают: «Почему вы подаете в суд на авиакомпанию?» «Перед взлетом, - отвечает она, - они показали документальное кино про авиакатастрофы – и мне стало плохо».
В этом кино, многим, слава богу, все-таки удалось спастись.
Но фильм не закончился моментом, когда последний пассажир выпрыгивает из разбитого и горящего самолета. Оставался еще один сюжет. После небольшой паузы на экране появился металлический шар размером с футбольный мяч. Камера начала отъезжать – и стали видны десятки, затем сотни, тысячи таких же шаров, рядами уложенных на полках высоких стальных шкафов, которыми полностью был заставлен большой ангар. Отъезжая, камера вышла за пределы ангара, и остановилась - так, что в объектив попали ворота и часть крыши, утыканная антеннами. Надпись над воротами гласила: «Майндэбод». Обитель разума. Место, куда попадет каждый из нас, когда его сердце перестанет биться. Место, где человек, сохраненный в кристалле искусственного мозга, продолжает жить, мыслить после смерти тела.
Нам снова показали салон с вывешенными над каждым креслом кислородными масками. Самолет трясся и вздрагивал под нарастающий гул двигателей.
- Если включена аварийная сигнализация, - сказал закадровый голос, - то вы в любой момент можете эвакуироваться в «Обитель разума». Для этого нужно надеть кислородную маску – туда встроен сканер – и отдать приказ на эвакуацию. Приказ состоит из двух частей. Первая часть – ключевая фраза: «Я хочу отправиться в обитель разума». После нее вы должны назвать или вписать пин-код, который вам выдали при посадке. Вы можете использовать голосовое управление или запустить программу эвакуации на компьютере. Если вы решите воспользоваться речевой командой, говорите членораздельно, четко следуя заданной схеме. Не допускается перестановка слов в ключевой фразе или частей в приказе. В любой момент, если вы не сделали это при оформлении билетов, можно подписаться под согласием с автоматической эвакуацией. Она выполняется, если вы сами неспособны отдать приказ, а уровень опасности, непрерывно оцениваемый искусственным интеллектом, достигает максимального значения. Напомним, процедура необратима. Начавшись, она не может быть остановлена, считывание приводит к смерти вашего тела.
На экране появился лысый мужчина, он надел кислородную маску и откинул столик. Рука легла на поле мыши на правом краю стола, скользнула вниз. Указательный палец два раза стукнул по поверхности. Пуск. Я хочу отправиться в обитель разума: да, нет. Да. Введите Ваш пин-код. Одна за другой в строке ввода появились шесть звездочек. Начать. Глаза закрылись, и лысая голова упала на грудь.
***
Самолет неторопливо катился к взлетно-посадочной полосе. Несколько раз повернул, мягко покачав крыльями; вырулил на прямую и замер, как бегун на старте. Раз, два, три – марш! Он сорвался с места, словно гоночный болид, вжав пассажиров в спинки кресел. Турбины повысили голос. Быстрее, еще быстрее, еще… И, наконец, Земля отпустила нас, раскрыв невидимые ладони, – мы полетели. Одно мгновение назад колеса шумели на асфальте – а теперь замолчали, безвольно повиснув под брюхом. Повисели – и спрятались в корпус…
Самолет промчался перед черной армией туч, подразнил ее и, заложив вираж, легко оставил позади. Успели!
Еще на взлете я «обложился» картинками с камер панорамного обзора: левая камера – на левой створке дисплея, нижняя – на центральной створке, правая – на правой. Так и просидел минут двадцать, пока совершенно не исчезли прорехи между облаками и все три ока не уперлись в это глухое ватное одеяло.
Нас вкусно покормили. Родители купили бутылку вина и распили ее; они улыбались друг другу, вино танцевало в бокалах, семь раз – я считал – раздавался звон от чоканья. Я понаблюдал за стюардессой, когда она обслуживала двадцать четвертое место. Вежливый тон, неторопливые движения: как будто ничего и не было. Даже не интересно.
«Ну что, будете играть?» - спросила мама, отставляя пустой бокал. «Будем?» - посмотрел на меня отец. «Будем», - ответил я. Через несколько минут у меня в ушах гремели разрывающиеся снаряды, рычали двигатели, лязгали гусеницы: два наших танка защищали штаб от полчищ врагов. А мама дремала, откинувшись в кресле…
К сожалению, время, как и смерть, предпочитает скоростной транспорт – два часа пролетело, как и не было. Я бросил взгляд в окно и увидел, что облака поднялись к самому самолету. Или это мы снизились? Да вроде нет, не снижались. Сколько там высотомер показывает? Тридцать две тысячи, как и раньше. Мы с папой посмотрели на камеры и увидели облачной кряж, уходящий все выше и выше на нашем пути.
- Пап, мы что, прямо через них полетим? – спросил я.
И тут же самолет, оперевшись на левое крыло, стал менять курс. Мы молча следили за маневром по приборам. Диск пеленгатора повернулся на сорок пять градусов и остановился, самолет выровнялся. Но впереди по-прежнему стеной стояли облака. Зачем тогда меняли направление?
- Облетаем вот это пятно, - пояснил отец.
Он указал мне на радиолокационный индикатор; его засвеченная часть, которая недавно была прямо по курсу, сместилась вправо на те же сорок пять градусов.
- Что это?
Отец пожал плечами.
- Тучи, может быть. С дождем или с градом. Теперь они правее. А облака впереди на радаре не видны. Наверное, они безобидные.
- А почему мы выше не поднимемся?
- Не знаю. Наверное, нельзя. Или бессмысленно. Посмотри, как далеко наверх они уходят.
Вот так-то, наш самолет сбежал от одной опасности, чтобы встретиться с другой. Что же будет? Засветка на циферблате индикатора кругового обзора стала уменьшаться, перемещаясь с полвторого на четыре часа, и скоро совсем исчезла. Пронесло? Незадолго до того, как самолет влетел в облако, верхняя часть циферблата окропилась светящимися точками. Их становилось все больше и больше, как будто это вражеские солдаты, прятавшиеся до последнего момента, теперь выскакивали из своих укрытий. И вот прямо по курсу уже сплошное белое пятно. Мы провалились в эту грандиозную ловушку…
За окном снизу и сверху все стало одинаково серым. Я почувствовал, что самолет неторопливо – можно сказать, не теряя достоинства, без паники, - разворачивается и одновременно поднимается. При этом он вздрагивал, словно не летел по воздуху, а ехал по ухабистой дороге.
Мама проснулась с первыми толчками:
- Что случилось?
- Погода плохая, - пояснил отец.
Она посмотрела за окно, потом на часы.
- Мы что, опустились?
- Снизились, ты имеешь в виду? – Он улыбнулся. – Нет. Просто тучи на этой высоте.
- А разве такое бывает?
- Как видишь.
- Почему так трясет? – спросил я, прилепившись к папиному лицу взглядом.
- Да просто видимость плохая. Пилот мчит, не разбирая дороги, прямо по ямам.
Я решил, что отец за веселостью прячет тревогу. Постарался разглядеть ее, но не смог, и успокоился… На несколько секунд. До того самого момента, когда яркая вспышка, сопровождаемая оглушительнейшим раскатом грома, резанула меня по глазам, лишив на какое-то время зрения и присутствия духа. Я завизжал вместе с дюжиной детей и женщин.
В фильмах часто такое бывает: человек тонет, он уже под водой, машет руками, но ухватится не за что, нет способности плыть – и тут сверху протягивается чья-то рука, которая хватает его, или он за нее хватается, и вытаскивает на поверхность. Так и со мной: испуганный, оглушенный, ослепленный, я тонул в панике – и тогда мамины руки схватили меня и спасли.
- Успокойся, слышишь, успокойся. С нами все хорошо. Самолет летит, как и раньше, - стали доходить до меня ее слова.
- Больно, мама, глазам больно, - запричитал я.
Самолет опять подпрыгнул: вся трусливая команда, и я в том числе, снова подала голос. Но мама была здесь, рядом. Она крепко обняла меня.
- Ничего страшного, - заговорил отец. - Не бойся. В облаках всегда трясет. - Через каждые два слова у него перехватывало дыхание.
- Мои глаза! Мне больно!
- Мне тоже больно. Это от яркого света. Как от сварки. Потерпи, сынок. Сейчас должно пройти. Я тоже ничего не вижу. Милая, а ты?
- Я пропустила молнию - терла глаза.
- Молнию? Ты думаешь, это была молния?
- Ты же слышал гром.
- Слышал. Но… почему больше не слышно ни одного разряда?
Зрение постепенно восстанавливалось, и я сумел разглядеть, что мама полулежит у папы на коленях: она вытянулась поперек наших кресел, выставив для равновесия одну ногу в проход между рядами. Почему-то мне это так не понравилось, что я – несмотря на боль в глазах, несмотря на страх, на тряску, на плач и вскрики за спиной, раздающиеся при каждом вздрагивании самолета, - несмотря на все это я заерзал, стараясь освободиться от маминых объятий, и сказал:
- Все, отпусти меня.
Она отстранилась, заглянула в лицо и спросила:
- Прошло?
- Да, - соврал я.
- Ну вот видишь.
Мама выпрямилась, повернулась к отцу и дотронулась ладонью до его щеки.
- Ты как?
- Пожалуйста, займите свое место, - послышался голос бортпроводницы, неожиданно возникшей рядом с нами. Синяя занавеска покачивалась за ее спиной. Представляю, каково ей было шагнуть из предбанника в пассажирский салон, под град вопросов, которые посыпались, как только ее заметили: что случилось? мы во что-то врезались? был взрыв? в нас попала молния? мы разобьемся? какие у нас шансы? что нам делать? мы падаем?
- Нет, - ответила стюардесса на последний вопрос. - Как видите, пилот продолжает набирать высоту и разворачивается, чтобы выйти из облаков. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Ничего страшного не произошло. Похоже, в самолет действительно попала молния. Такое бывает даже без грозы, правда, очень редко. Беспокоится не о чем. Последняя серьезная авария из-за молнии произошла больше двадцати лет назад, с тех пор системы грозозащиты стали намного совершеннее. Так что причин для паники нет.
И как бы в подтверждение ее слов нас перестало трясти и выглянуло солнце. Правда, оно тут же спряталось за серой пеленой. Но через несколько секунд снова выглянуло, снова спряталось, замелькало в прорехах между облаками – и, наконец, самолет выскочил из кряжа, хотя и много ниже его вершины, на залитый солнцем пологий склон. Пассажиры все как один выдохнули.
Ну слава богу, выбрались. И куда мы теперь, назад? Домой мы летели на восток, значит, возвращаться придется на запад. Но, может быть, мы все-таки постараемся облететь эти тучи? Иначе зачем самолет, уже выйдя на открытое место, продолжает набирать высоту? Он вообще ни чуть-чуть не поменял траекторию движения; ровно как и до молнии: медленно поворачивался пеленгатор, вяло крутилась стрелка высотомера, наклонилась планка авиагоризонта.
- Пап, куда мы полетим? – спросил я.
- Не знаю. - Он кривился, словно съел что-то кислое. Видимо, его глазам досталось куда больше моего. – Не похоже, что назад. И стюардесса ушла. Так бы у нее спросили.
Отец обменялся взглядами с мамой, повернулся ко мне:
- Сильно испугался?
Я потупился. Тихо ответил:
- Нет.
- А я да, - улыбнулся папа, и его улыбка отразилась на моем лице.
И тут в разных местах салона загорелись красные лампочки и из ниш в потолке выскочили кислородные маски, заставив нас вздрогнуть. В хвосте какая-то девушка вскрикнула. Мы с папой одновременно задрали головы, чтобы рассмотреть те маски, которые раскачивались над нами. Как будто на них было написано, что случилось. За бортом ярко светило солнце, самолет плавно поворачивал, приглушенно и ровно гудели турбины – все шло своим чередом, без каких-либо заметных признаков опасности.
После нескольких секунд тишины пассажиры начали переговариваться. Кажется, никто не пытался надеть маску. Женщина из второго ряда, сидящая перед мамой, высунулась в проход и, глядя на занавеску, громко произнесла:
- Подойдите, пожалуйста. У вас тут какая-то поломка.
От второго ряда до буфета, куда минутой ранее вышла стюардесса, всего дюжина футов. Она должна была услышать. Но ответа не было. Занавеска как будто налилась свинцом и непроницаемой стеной встала перед нами.
- Эй, у вас тут не все в порядке! – повысила голос женщина.
В ответ снова тишина.
- Эй! – голос зовущей дрогнул. Она застыла, навалившись на подлокотник и вперив взгляд в дверной проем. Ее напряжение передалось остальным. Смолкли разговоры. Все, не отрываясь, смотрели в проход. Кажется, чего проще: встань, сделай два шага, отодвинь занавеску, - и чары спадут. Но никто даже не пошевелился.
Наконец, занавеска дернулась, вмиг лишившись кажущейся тяжести, и в пассажирский салон медленно вошел один из пилотов. Остановился у входа, согнувшийся под невидимым грузом, и молча обвел взглядом салон. Женщина со второго ряда, ахнув, отпрянула от него. Лицо пилота, еще недавно сверкающее улыбкой, теперь было мертвенно бледно.
Нежданный гость хотел заговорить, но, открыв рот, не издал и звука. Тогда он задвигал бровями и несколько раз дернул головой – как бы клюнул, - откашливаясь и сглатывая. После этого громко, так, чтобы слышали сидящие на последнем ряду, сказал:
- У нас авария. В самолет попала молния. Часть электроники вышла из строя. Я не могу этого объяснить, но это так. Мы не управляем самолетом: ни элеронами, ни рулями высоты, ни двигателями. Самолет по спирали набирает высоту. Через какое-то время из-за недостатка кислорода отключатся двигатели. Тогда начнется падение. – Взгляд пилота остановился, а глаза расширились. Глядя в одну точку, он гораздо тише произнес: - Как сказал конструктор «Титаника»: корабль сделан из железа и он обязательно затонет, это математический расчет, - и уже совсем тихо, слышимый только сидящими в первых рядах: - Если бы у нас тоже было два с половиной часа. – Несколько мгновений он, раскачиваясь, простоял с отсутствующим видом, а потом встрепенулся и заговорил так же громко, как и в начале: - Искусственный интеллект определил уровень опасности, близкий к максимальному. В этих условиях я как командир судна принял решение о необходимости эвакуации в «Обитель разума».
- Нет! – тут же крикнул какой-то мужчина сзади. – Только не это. Я не хочу полуфабрикатного существования. Чего вы тут стоите? Делайте что-нибудь. Я не готов перенестись в обитель.
- Скорее всего и не перенесетесь, - прищурившись, ответил пилот. Он еще раз пробежал взглядом по рядам… Прищур сошел, лицо смягчилось: нелегко оставаться черствым и думать только о себе, когда смотришь на сотню испуганных глаз. – Связь очень плохая, - сказал он. – Из-за этой погоды в канале аномальные помехи. Для доставки информации без потерь система до минимума снизила скорость передачи данных. Все не успеют эвакуироваться.
В тишине раздался возглас, за ним еще один – и салон наполнился шумом и движением. Я вжался в кресло и посмотрел на отца, застывшего на месте. Одна секунда, две, три… Мама что-то крикнула папе – он схватил кислородную маску и потянулся ко мне. Не могу точно сказать почему, но я завизжал и стал яростно, со всей силы, отбиваться. Мы боролись несколько секунд.
- Стойте, стойте, стойте, - подняв руки, крикнул летчик, – подождите, стойте. Сейчас никто не отправится в обитель. Слышите? Сканеры пока отключены. Никто не сможет эвакуироваться.
Пассажиры услышали его, в салоне опять стало тихо. Я тоже замер. Отец повернулся к пилоту. Тот продолжил:
- Мы не хотим, чтобы выбор был случайным. Мы решили, что сначала должны эвакуироваться дети. Сколько у нас детей? Четверо? Пятеро?
- У нас тут ребенок! – высоким голосом воскликнула мама, указывая на меня.
- Да, я заметил, - сказал пилот. Нахмурившись, он начал считать: первый ребенок – в первом ряду, второй – в третьем, дальше – еще один, в восьмом ряду сразу двое. Итого: пять. Хорошо… Нет, еще девочка в десятом, и мальчик в двенадцатом. Семеро!.. Он отвернулся – так, что большинство не могли видеть его глаз.
- Успеют семь? – негромко спросил отец.
Не сразу пилот посмотрел на него… и ничего не ответил.
- Хватит тут рассусоливать! – донеслось с двадцать четвертого места. – Ты летчик или тряпка? Сам же говоришь: времени нету. Включай сканеры. Кто успеет, тот успеет.
- Замолчите! – крикнула мама, вскакивая с места. Сразу же за ней вскочил и отец. - У вас что, совсем нет совести? – одновременно произнесли они.
- Время уходит! – Бас звучал громко.
Сработал спусковой механизм: между пассажирами началась перебранка. Не все, конечно, кричали и ругались. Например, женщина из второго ряда: когда я вслед за родителями встал с места, мельком увидел ее; она неподвижно сидела в кресле, откинувшись на спинку, и смотрела перед собой; рука ее тяжело лежала на подлокотнике. Были и еще такие как она… Не все кричали. Но многие. Кто-то говорил, что у него тоже есть дети, и если он умрет, то кто позаботится о них? Другой требовал от пилота инструкцию по эвакуации в «Обитель разума»: может быть, порядок эвакуации должен определяться датой и временем покупки билета? Какая-то женщина объясняла, что везет очень дорогие и очень редкие лекарства сестре, без которых та может умереть, поэтому ее обязательно должны отправить в обитель. Ее спросили: вы что, рехнулись? Плакала девушка: это не может происходить со мной, я хочу жить… Много было сказано слов. Но все они оставались для меня на втором плане. Встав рядом с отцом, я внимательно следил за разговором между ним и обладателем густого баса и темно-русых волос, стоящих ежиком…
Самолет, сделав полвитка, опять влетел в облака – из-под чистых голубых небес в серую непроницаемую мглу. Папа стоял чуть подавшись вперед, немного отведя руки и сжав кулаки; сдвинув брови, смотрел на пассажира номер двадцать четыре.
- Некогда болтать, – басил тот. – Насчет числа все поняли. Включаем сканеры! А дети все равно в обители плохо адаптируются – это факт.
У отца рот перекосило.
- Как вы смеете?
- Я что, не прав? У вас духу не хватает признать, что это разумно.
- Разумно? Вы человек или машина? – Отец повысил голос. – Мы же люди! – сказал он, обращаясь уже не только к мужчине, но и к окружающим. – Мы же не бесчувственные автоматы. Неужели мы можем спасать себя, оставив детей, только потому, что так эффективнее?
Но на папу мало кто обратил внимание – в нарастающем шуме эмоциональных излияний люди, в основном, слышали только себя. Самолет трясло, в салоне начиналась буря волнений.
- И что ты предлагаешь? – не унимался ежик. Не получив ответа, продолжил: - Ты тратишь время! Нужно уметь принимать трудные решения. Нельзя быть трусом. Нельзя быть таким, как он. – Над креслами взлетела рука с выставленным в сторону пилота указательным пальцем.
- Если бы я был трусом, - среагировал летчик, - вы бы сейчас уже остались одни, без экипажа.
- А ты сам-то... - заговорила вдруг полная женщина, сидящая на двадцать третьем месте, рядом с обладателем баса, - сам-то времени зря не терял. Я смотрю, у тебя уже и программа запущена. Думаешь среди первых оказаться?
- Ничего я не думаю, - громко ответил тот. – Просто всегда стараюсь действовать быстро.
- А-а-а! – оскалился отец. – Я сравнивал вас с бесчувственной машиной. Нет, вы не машина – вы человек. С чувствами, причем с низкими. С гнильцой вы человек: пытаетесь казаться рациональным, но только и думаете, как спасти свою шкуру.
До этого момента я не мог видеть злосчастного пассажира с двадцать четвертого места: от меня его скрывали спинки. Но теперь все изменилось: как из-под земли появилось лицо, толстая шея, широкие плечи, сильные руки, грудь бочкой. Когда он встал, между его макушкой и верхней панелью почти не осталось свободного пространства. Непонятно, как я его раньше не заметил – на такого атлета трудно не обратить внимания. В другой раз я бы им восхищался. Но сейчас он напугал меня, потому что смотрел на отца, как мне показалось, с ненавистью: из-под бровей, крепко сжав зубы. Папа в физическом плане ничем похвастаться не мог, против такого Самсона у него не было шансов.
Отец напрягся. Я это не увидел, а, скорее, почувствовал – внешне он никак не изменился, только чуть подался вперед. Смешно сказать, я тоже сжал кулаки. Мама шагнула в проход и встала рядом с папой. Мы не отрываясь смотрели на неприятеля… Но что это он делает? Схватил свою кислородную маску и потянул вниз. Быстро выбрав слабину, дернул, как бы пробуя, а крепко ли держатся провода и трубки. А потом сильно, ощетинившись на мгновенье мускулами, рванул все это хозяйство на себя. Раздался треск; вырванные с мясом провода вывалились из гнезда и повисли на руке атлета. Глядя на папу, он намотал их на левый кулак, затем сгреб правой ладонью и швырнул к нашим ногам.
- Вот тебе моя шкура! – прогремел он, и застыл на мгновенье, высоко подняв голову. Потом добавил спокойнее: - У вас минута, чтобы найти какое-нибудь другое решение. Если вы ничего не придумаете, клянусь, я заставлю вас включить сканеры.
Я вдруг заметил, что все в самолете замолчали: прекратились споры, крики, плач. Всеобщее внимание оказалось приковано к пассажиру с двадцать четвертого места. А сам он неожиданно посмотрел на меня, прямо в глаза, и сказал, словно обращаясь ко мне одному:
- Меня никогда не называли трусом. Не будет этого и сейчас. – И снова отцу: - Я ни перед кем не собираюсь унижаться. Даже за место в раю. У вас одна минута.
После этих слов он сел, исчезнув за спинками.
Я стоял, вцепившись в папину штанину… Что происходит с нами, потом, зачастую, предстает в другом свете. Когда оглядываешься назад, страшно становится. Но если что-то еще не случилось, ты можешь верить в хорошее и не испытываешь страха. Но вот: этот человек посмотрел на меня – и я на несколько мгновений ощутил ужас нашего положения; как будто увидел смерть, летающую над головами, касающуюся нас, как легкий ветер трогает верхушки деревьев и шепчет о твоей судьбе. И я не мог пошевелиться, даже после того, как перестал чувствовать дыхание смерти…
Все молчали. Молчали и не сводили глаз с отца, ожидая, когда он что-нибудь предложит или истечет минута: пассажиры согласились с ультиматумом. Самолет, как во сне, летел в непроницаемой серой мгле, снова и снова то теряя опору под крыльями, то тут же отыскивая ее. Прошло мое оцепенение, я вернулся к действительности – и сразу же подпал под это гнетущее безмолвие. Возможно ли что-нибудь придумать в такой обстановке? Казалось, целая вечность прошла, прежде чем отец заговорил. «Рулетка…» - сказал он. Не знаю, как она пришла ему в голову. Не помню, чтобы он когда-нибудь играл в казино, в реальном или виртуальном.
- Рулетка… Она есть на каждом компьютере. – Папа набрал в грудь воздуху: – Сначала эвакуируются дети! А порядок мы определим с помощью рулетки. Игровое поле, на котором делают ставки, - это, практически, схема нашего самолета. Посмотрим, какой ряд выиграет – оттуда и начнем. Кто к нему ближе, тот отправится раньше, кто дальше – отправится позже.
Он резко повернулся, но увидел меня и замер на мгновенье: я преградил путь к его компьютеру. Тогда отец подвинул… не меня – маму; склонился над столиком на ее месте. Его пальцы, словно пальцы пианиста, ударили по невидимым клавишам – и сразу же все створки дисплея заполнились иконками игровых программ: сапер, пасьянс, рулетка... Уже через несколько секунд все было готово к старту игры: на одной створке замер большой круг с тридцатью семью гнездами, на другой – данные игрока, а на третьей – расчерченные желтыми линиями по синему сукну квадратики игрового поля. Действительно, как будто схема самолета: двенадцать рядов по три клеточки – правая сторона, проход, левая сторона. Правда, в самолете был и неполный тринадцатый ряд, но дети там не сидели.
Многие пассажиры, особенно те, кто находились рядом, встали.
- Я запускаю! – крикнул отец.
Рука поднялась над столиком. Сейчас она опустится – и все будет решено! Ну, папа, давай. Что же ты медлишь?.. Он обернулся на маму, которая стояла, сжав кулаки и прижав их к груди. Взгляды родителей встретились, задержались на какое-то время, а потом направились на меня. Сколько же тревоги и страдания в глазах!
- Давайте я, - сказал пилот, приблизившись к отцу. Не дожидаясь ответа, нажал на старт. Мне показалось, в последний миг папа хотел остановить его, дернулся, но передумал - и отстранился.
Колесо завертелось, шарик стал прыгать внутри.
- Некогда ждать, нажмите на пробел, - хрипло произнес отец.
Пробел… Колесо уже стоит, а шарик лежит в одной из лунок. На поле замигала красная клетка с номером четырнадцать.
- Пятый ряд, - крикнул пилот.
Раздался дружный возглас; и в нем – как всегда в тех случаях, когда ставка в рулетке очень высока – неразличимо смешались удовлетворение и разочарование.
Летчик протиснулся мимо родителей, сопровождаемый взорами всех пассажиров, и встал в проходе пятого ряда. Громким, уверенным голосом объяснил, в каком порядке будет происходить эвакуация. Мне выпало быть вторым.
– В ряду эвакуация слева направо, – говорил летчик. – Сканеры я буду включать по одному. Прошу всех занять свои места и пристегнуться. – Он повернулся к пассажиру с двадцать четвертого места и неожиданно спросил: – Проследишь за порядком?
- А что, второй пилот со стюардессой… - начал было тот, но замолчал; потом согласился: - Ладно, командир. Хотя я не думаю, что это понадобится.
Пилот кивнул и направился в кабину. Рядом с папой он приостановился, произнес:
- Надевайте сыну маску. – И пошел дальше.
- Да, - ответил отец, - спасибо.
- Я не буду, - сразу же заявил я.
Родители переглянулись.
- Ты должен, сынок, - сказала мама.
- Нет! – Я начинал плакать.
Она присела на корточки передо мной, обняла за плечи:
- Пожалуйста, сделай это ради нас. Ты – смысл нашей жизни. Мы с папой встретились, полюбили друг другу, поженились – все для того, чтобы ты появился на свет. Если ты сейчас не спасешься в обители, то все окажется зазря. Как будто мы и не жили совсем. Разве ты этого хочешь?
В маминых словах была логика, но что логика для испуганного семилетнего мальчишки.
- Я не оставлю вас! – сдвинув брови над мокрыми глазами, крикнул я. Рот мой кривился, я боролся с ним, крепко сжимая губы.
- Семнадцатое место, включаю, – донесся из громкоговорителей голос пилота.
- Сейчас мы только одного боимся, - продолжала мама, - что ты не успеешь спастись. Больше нам и не надо ничего. Ты не должен думать о нас. Мы будем счастливы, когда поймем, что ты в обители.
Эх, мама-мамочка, ничего ты не могла добиться такими речами. Вы всегда неустанно заботились обо мне, а ты предлагала забыть о вас. Пусть мне было всего семь лет, я не мог разумно объясниться перед тобой - но ответило мое сердце… Прочь, слезы, я решился.
- Я никогда вас не брошу. Я останусь вместе с вами.
Лицо ее побелело, потяжелели руки на моих плечах. Она онемела, не могла ничего сказать, и только смотрела, приоткрыв рот.
- Ты можешь спасти нас, - сказал вдруг отец.
Я нахмурился.
- Как?
- Помнишь, мы смотрели передачу о мальчике, который вспоминал то, чего сам он не видел, а видел и чувствовал его отец?
Я помнил, потому что та история, скорее всего выдуманная, произвела на меня впечатление.
- Папа умер, но остался жить в мальчике, - произнес я.
- Да. Мы тоже можем остаться жить внутри тебя. Для этого ты должен крепко держать нас за руки, когда начнет работать сканер. Тогда мы полетим в обитель вместе, втроем.
Я широко распахнул глаза. Взгляд забегал между лицами родителей. Мне так хотелось поверить, что это правда… И я поверил. Засуетился, схватил маму за рукав и потянул к креслам:
- Давайте тогда скорее садиться!
Я сел на место. Потом встал, чтобы пропустить отца вперед. Он взял меня на колени и туго пристегнул к себе. Яркая мысль вспыхнула у меня в голове:
- Пап, ведь мы можем еще кого-нибудь спасти. Пусть он ухватится за меня, и я возьму его с собой. - Моя мысль пошла еще дальше: - Пусть все возьмутся за руки и за один раз переправятся в обитель. Не нужно будет этой очереди.
Отец ответил не сразу. Дышал мне в затылок и молчал. Но потом сказал:
- Не получится, сынок. Для того, чтобы удержать внутри себя кого-нибудь, ты должен его любить. Если ты не любишь человека, то он умрет в тебе, ты не сможешь разговаривать с ним, не услышишь его голос. Не получится.
Как же, папа, у тебя так получилось одновременно лгать и говорить правду? Сколько лет мне понадобилось, чтобы понять тебя и простить!..
- Пятьдесят процентов, - объявил летчик. – Девятое место, готовьтесь.
Отец надел на меня маску и запустил программу эвакуации. Сделал все необходимые шаги. Оставалось только ждать. Я вцепился в родителей, боясь хотя бы на мгновение ослабить хватку. Последние минуты мы провели в молчании. Сзади раздался протяжный, похожий на вой, плач женщины. Я подумал: наверное, ребенок с семнадцатого места перестал дышать. Но это почему-то не тронуло меня, ушли волнение и страх. Самолет снова вылетел из облаков. Яркое солнце ворвалось в салон. Сами закрылись глаза, и я понесся в длинных солнечных лучах над белыми облаками, дальше и дальше, оставляя позади тех, кого любил…
Сейчас две тысячи сотый год. Мне – восемьдесят семь. Пользуйся я тем, что дано человеку от природы, мои волосы уже поседели бы, морщины изрезали лицо, и, может, из памяти стерлись бы черты прошедших дней. Слава науке, все воспоминания, до мельчайших деталей, у меня под рукой. Но даже так – с ясной памятью – я долго не мог найти потерянное когда-то…
И всё-таки я нашел их – тех, кого любил. Нашел там, где они сохранились – в моей душе. Я знаю: если бы родители не любили меня, у меня ничего не получилось бы, я бы не услышал однажды их голос в своем воображении. Но я услышал. И мне хочется думать, что все сорок пять пассажиров и три члена экипажа того знаменитого и несчастного рейса спаслись хотя бы так – и продолжают говорить со своими близкими. Мой отец и моя мать – продолжают. Они со мной навсегда. Навсегда.
|
|
|
|
Время приёма: 17:09 01.05.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев