- А это кто?
Эрбе фон Данфельд даже не стал открывать глаза. Итак ясно, что увидишь: снова это длинное пепельно-бледное лицо, ввалившиеся глаза и вечно спутанная грива тускло-каштановых волос. За вышеупомянутую гриву Мэлль, бортовой кок, окрестила новичка Гнедым. Да, Мэлль на клички не дура - почти всех членов экипажа почти сразу переименовала. А этого как увидела, рот до ушей - чуть завязочки не полопались - и выдала: «Ну ты, мальчик, и хаер отрастил, как у дикого мустанга! А причесываться не пробовал? - и после двух секунд мучительного молчания добила: - Гнедым будешь». Вот и все: прозвища Мэлль и клещами не оторвешь. Сама она то ли по известному принципу «сапожник без сапог», то ли из вредности предпочла остаться с родным именем. А жаль. Что-нибудь типа «Язва» подошло бы как нельзя лучше.
- Это желтый полосатик, - пробормотал Эрбе. - Он под пиво хорошо идет.
А мысли сонно и неспешно текли себе дальше по проторенному руслу. Его, Эрбе, «кокша» немедля прозвала Крестоносцем. Все из-за этого «фон», будь оно неладно…
Шелестели страницы. Крестоносец готов был поклясться, что слышит, как скрипят мозги
Гнедого, пытающегося предположить, с какого боку «полосатика» кусать. Пауза. Снова
шелест. Уберется он когда-нибудь или нет? Шел бы Деньгу помучил - вот кому вечно заняться нечем. А он, Эрбе, занят - пытается вздремнуть после обеда. Нет, все-таки хорошо Мэлль готовит… Пускай женщина на корабле и к несчастью, но получая горячую еду трижды в день, даже к несчастьям начинаешь относиться как-то проще.
- Ты уверен, что его можно есть?
Ох… Эрбе рывком поднялся на локтях и сел - Гнедой аж отскочил, пригнувшись: встрепанные патлы рассыпались по плечам и совсем закрыли лицо. Может, скинуться всем экипажем и подарить этому недоразумению резинку на День Рождения?
- А у тебя когда День Рождения? - поинтересовался Эрбе.
Гнедой просто смотрел. Наверное даже моргал, но под волосами не было видно.
- День Рождения, - нетерпеливо повторил Крестоносец. - Ну, бёрсдэй, аниверсари, намэнстаг?
Гнедой вместо ответа потряс головой и боком выбрался из каюты, а рукописную книгу «Флора и фауна Маргариты» уронил и забыл. Должно быть, подумал, что у Эрбе фон Данфельда вдруг уехала крыша вместе с трубой и шифером. Крестоносец хмыкнул и, довольный собой, снова завалился на койку. «Флора и фауна Маргариты». Над заглавием книги (писал ее Деньга, а остальные подсказывали по мере сил) ржали всем экипажем, вспомнили и блох, и вшей, и прочих «друзей человека». А все потому, что неприветливой опасной планете в четырех днях полета от Земли сами же дали красивое женское имя - «жемчужина» - как раз тогда, когда - больше десятка лет назад - основали шесть подводных плантаций. Фон Данфельд вспомнил товарищей, оставшихся на Маргарите, вздохнул и перевернулся на другой бок. Они с самого начала разделились: шестеро присматривают за жемчужницами, другая шестерка отвозит готовую продукцию на Землю. Рейс - и смена. А теперь еще этот, тринадцатый.
В дверь поскреблись.
- Книга на полу, - Крестоносец сунул коротко стриженную голову под подушку. - Иди к Деньге… если еще не запомнил, он Кшон Злотый… по паспорту.
Дверь не распахнулась со всей дури об стену только потому, что не открывалась, а ездила по проему. Прежде чем Эрбе успел высвободить голову, что-то тяжелое, мягкое и теплое шлепнулось ему пониже спины. А потом у мягкого и теплого обнаружились острые когти и пронзительный голос. Фон Данфельд порадовался, что на нем непробиваемые джинсы, и приподнялся. Деньга (он же Кшон Злотый, как уже упоминалось, по паспорту) широкими шагами пересек каюту и принялся любовно стряхивать с книги невидимую пыль. А на Эрбе сидел корабельный кот Гифт. Кот запустил когти в район задних карманов джинсов Эрбе и гнусаво подвывал, прижав уши и зажмурившись.
- Почто животину тиранишь? - Эрбе строго посмотрел на толстого чернявого литвина. - Он охраняется Уставом, а Мэлль еще и персонально уши пообрывает.
- А то я не знаю, - Деньга сдул последнюю пылинку и уронил «Флору и фауну» обратно. - Я час выманивал у Мэлль жалкую кильку, а эта зверюга…
Ясно. Нет коту прощения. Но выпросить у «кокши» еду во внеурочное время - это еще труднее, чем съесть давешнего желтого полосатика, так что, в общем-то, терзания Деньги были оправданы. Эрбе без особых сантиментов отодрал котяру от джинсов и вышвырнул в коридор.
- Хорошо летит, - хрюкнул литвин. - Кстати, Гнедому кто-нибудь позаботился объяснить, какой дурью мы здесь вообще страдаем?
Обязательно. Других дел нет - только просвещать всяких. Как они там в верхах его вообще взяли, легче было бы первого попавшегося детсадовца с горшка снять и…
- Что, он сам читать не умеет? - дольше молчать не следовало, а то Деньга решит, что товарищ, утомившись от непривычно тяжких дум, уснул, и тогда не миновать кружки ледяной воды за шиворот. - Отправь к ребятам в машинный отдел, пусть у них ту папку возьмет…
- А что она в машинке делает? - уже из-за дверей удивился Деньга.
- Они говорят, якобы чита-а-а-ают, - сквозь душераздирающий зевок отозвался Крестоносец. - А так, не знаю. Рыбу, может, заворачивают…
Литвин фыркнул и ушел. Рыбу не рыбу, а руки от масла оттирать сгодится. И Эрбе наконец-то провалился в сладкую дрему.
***
Когда Эффрой, поблуждав полутемными ходами, вышел-таки к машинному отделению, там то ржали в голос, то ругались, а еще слышался звук, с которым обычно что-то обшаривают.
- Привет, - он, преодолев стеснительность, шагнул в дверь.
Три загорелых, мокрых от пота и совершенно одинаковых лица обратились к нему. Эффрой сжал губы, сдерживая улыбку. В первый день знакомства братья-тройняшки Лаусы его чуть до инфаркта не довели - только успевал гадать, то ли привидение по кораблю бродит, то ли «кокша» Мэлль чего-то не того в суп положила.
- Гнедой, не двигайся! Щас флэшку раздавишь! - заорал Марк.
Хотя с таким же успехом это мог быть Пир или Гап. Эффрой посоветовал бы им бэйджики или хотя бы нашивки разноцветные, но схлопотать по губам не хотелось.
- Ой, где?! - он отшатнулся, схватился за стену, но все равно чуть не упал.
- Мы б знали где, так не искали бы, - Марк сверкнул ослепительными зубами.
- Вечно ты все теряешь! - упрекнул его Пир.
- А то, я такой, - не без гордости отозвался брат. - Я б и голову потерял… - он поскреб жесткие короткие волосы, - …если б она у меня была…
Эффрой совсем было заслушался перепалкой «братьев-пилотов», но Марк настроился на серьезный лад:
- Так, Гнедой. Стой где стоишь и говори быстро, чего надо.
- Папку… гх… - Эффрой снова смутился: дурацкая застенчивость. - Ну… с отчетами.
Пухлая папка полетела в него без предупреждения.
- Поймал? - и Марк констатировал: - Молчит. Значит, поймал. Там может пары листков не хватать - это мы рыбу заворачивали.
- Желтого полосатика, - добавил Пир.
Эффрой поблагодарил и, прижав папку к груди, направился к себе.
***
Этот полосатик. Страшилище то еще - не поймешь, где голова, где хвост, только шипы отовсюду торчат. Но желтое и полосатое - это да, с этим не поспоришь.
Крохотную каюту заливал приглушенный металлическим абажуром свет: Эффрой вечно забывал, что электричество положено экономить. Койку уже оккупировал кот Гифт, уютно подмяв недавно еще тщательно натянутый и разглаженный плед. Эффрой потеснил кота, заправил непослушные волосы за уши и принялся за чтение. Нескольких страниц и в самом деле не хватало, но он ведь не из яслей пришел, так что общая картина складывалась без проблем. А картина была следующая. С дюжину лет назад космические туристы обнаружили небольшую планету с атмосферой. И с водой, которая покрывала почти три трети поверхности.
Собственно, океан занимал практически все пространство и навскидку достигал глубины пятнадцати-шестнадцати километров - побольше Марианской впадины. Увы, за ценное открытие туристов наградили посмертно. Корабль запеленговали на вторую неделю поисков - он приткнулся на клочке суши, единственном годном для посадки - а одну из маленьких воздушных шлюпок (их использовали обычно для разведки) отыскали на мелководье, под трехметровым слоем воды. Хвост и фюзеляж украшали следы впечатляющих зубов, дверь была вырвана с мясом. Создавалось впечатление, что какие-то водные чудовища с длинными шеями просто похватали шлюпки, неосторожно опустившиеся к поверхности океана, и выцарапали из них туристов, как черепаху из панциря.
Пока расследовали это трагическое происшествие, обнаружили еще две вещи - как водится, плохую новость и хорошую. С какой начнем? Плохая - уйма опасных тварей (почему нет планет, населенных исключительно бабочками и ягнятами?), хорошая же вылилась в налаженный бизнес, который сейчас, по прошествии десятка лет, только процветал. Около того островка, на который приземлился злосчастный туристический корабль, исследователи нашли небольшую колонию двухстворчатых моллюсков, внешне напоминающих земных гигантских тридакн, а свойствами - морских жемчужниц. Эдакие трехметровые громадины с мощными цветными раковинами, крепкой, но малоподвижной ногой, выделяющей биссусные нити (нитями этими, толщиной с бечевку, моллюски прикреплялись к грунту), а также сильными ротовыми лопастями и неожиданно сложными глазами, с сетчаткой и хрусталиком - все, как положено.
Естественно, что новому открытию попытались найти применение. Мясо было вполне съедобно, хотя не очень вкусно, а процентов у двадцати дегустаторов открывалась вдобавок непонятная аллергия. Но потом выяснилось, что моллюски способны выращивать жемчуг - да какой! Величиной с небольшой арбуз, уже не абы что. Это при том, что самая крупная жемчужина, дай бог памяти, весила чуть побольше шести килограммов. Но это одна - редкость, аномалия, а тут все такие. Да, из перламутра, конечно, тоже можно пользу извлечь - пуговицы, скажем, делать, но тут зашевелились коллекционеры. Золотая лихорадка давно прошла. Теперь началась жемчужная. Одно хорошо: если на Аляску могли ехать все, кому не лень, то на новую планету не совались. Может, из-за патрулей, а может, после подробного репортажа о ней с крупный планом того, что осталось от группы авантюристов, умудрившихся таки проскользнуть мимо охраны. Хотя даже странно: это очень по-человечески - соваться туда, где опасней всего. Но уже через полтора года все утряслось, и планетой полностью завладели ама.
Эффрой в этом месте улыбнулся - работает у людей фантазия. Про «ама» ему уже рассказали. Кораблик, возивший старателей туда и обратно, был японского производства и звался «Аматэрасу», по имени наиглавнейшей синтоистской богини. По совпадению «ама» - это в Японии ловцы жемчуга, женщины, правда, «морские девы». Почти наверняка пишутся эти «ама» другими иероглифами и наверняка даже произносятся как-нибудь по-другому, но на тугое европейское ухо сошло. Так и сделались добытчики инопланетного жемчуга «амами». Жемчуг растили искусственно: подсаживали в мантию моллюска перламутровые шарики, и года за два-три он наращивал вокруг инородного тела толстые слои перламутра.
Эффрой полюбовался на чудом сохранившиеся на фоне общей потрепанности фотографии и одобрительно цокнул языком: розовый, кремовый, солнечно-желтый, голубой, черный с металлическим отливом… Да за такое хоть коллекционер, хоть ювелир отдаст и душу, и тело со всеми прилагающимися конечностями и органами. Ювелир… Представив худенькую манекенщицу с ожерельем, в котором каждая жемчужинка с волейбольный мяч размером, Эффрой прыснул и напугал кота.
Гифт спросонку долго тряс ушами и беззвучно разевал розовую пасть - аж голос, бедняга, потерял.
Дальше пошли вещи более серьезные. Оказывается, на Маргарите раньше было шесть плантаций по четыре моллюска в каждой, но к сегодняшнему дню осталось только четыре. Первую разорили… По латыни Эффрой прочитать затруднился, но на довольно приличном рисунке различалось то, что экипаж так легкомысленно именовал «желтым полосатиком». От драгоценных маргарит элементарно остались одни карбонат-кальциевые осколки. Вот, оказывается, зачем полосатикам чертова уйма шипов - и сетку порвали, и толстые ракушки на кусочки разнесли. Вторая плантация… хм, а здесь похоже на эпидемию. Причем стремительную: в какие-нибудь три-четыре дня моллюски как-то иссохли (это в воде то?) и что еще более неприятно, жемчужины потеряли блеск, помутнели и в конечном счете оказались источены непонятной черной гадостью. Вызванным в срочном порядке биологам оставалось только глубокомысленно пожимать плечами и предлагать самые разнообразные версии: от неправильного введения ядрышка и вплоть до неизвестной космической заразы, которая может оказаться губительной и для человека. А потому все отсюда - шнель! шнель! - а моллюсков уничтожить.
Но «шнель!» не получилось - четыре плантации ведь здоровыми остались. Сноски о том, что планету назвали Маргаритой (то бишь, «жемчужиной»), а ценных моллюсков - так же, только с маленькой буквы - последнее, что успел прочесть Эффрой. Было в папке полно отчетов и других листочков, но тут в каюту заглянул Деньга:
- Гнедой, марш на полдник! Братья-пилоты уже на твой пудинг облизываются!
Эффрой не очень любил сладкое, но пошел. И так отношение никакое, а если еще свою еду раздавать - на спине ездить станут. Кот Гифт убежал в столовую еще раньше: он, в отличие от Эффроя, сладкое любил.
В столовой его не заметили, только Марк (да, наверное, Марк) отсалютовал вылизанной до блеска вилкой:
- Привет, сестренка! Спешишь на помощь пудингу?
- Какая я тебе сестренка? - чуть слышно пробурчал Эффрой: он снова становился собой - затюканным патлатым существом по прозвищу Гнедой.
- Ты про ама не читал? - искренне удивился сидящий рядом Гап. - Ты ж теперь тоже эта… морская.
- Иди ты, - неубедительно пробормотал он и развернулся к своей порции.
А ее под шумок как раз доканчивал Пир.
- Идите вы все, - так же неубедительно подытожил Эффрой.
И, натолкнувшись на сверкание трех одинаковых белозубых улыбок и молчаливое одобрение остальных, понял, что остается уйти самому - к полутемной каюте и корабельному коту, мнущему по-солдатски туго, до пружинности, натянутое покрывало.Несколько пар глаз буравили его спину.
Эрбе фон Данфельд внимательно изучал выскобленное дно миски.
***
«Аматэрасу» приблизилась к Маргарите. Сверху планета напоминала синюю бусину, окутанную дымкой - океан и облака. Гнедой торчал у иллюминатора и нетерпеливо пританцовывал - вот-вот пробьет стекло, пролетит ласточкой черт знает сколько километров и нырнет в ласковую воду, где его приветливо встретит гостеприимная «флора и фауна Маргариты»…
Надо подумать, фитопланктон тоже не упустит случая попробовать то, что останется от социолога Эффроя как-там-его, короче, от Гнедого. Социолог-то на Маргарите зачем? Психологи вот есть, целых два, точнее, вторая - психотерапевт. Стыдно признаться, но Эрбе до сих пор не мог запомнить, чем отличаются психолог, психотерапевт, психиатр и невропатолог. Разве что, психиатр лечит психов. Вроде. Ну это ладно: на чужой планете пару месяцев посидишь - и шарики за ролики закатятся, так что психолог нужен. А социолог на кой сдался?
Крестоносец ни разу не видел, чтобы Гнедой делал что-то, что можно было бы охарактеризовать, как «работа по специальности». Так, бродил призраком по коридорам, спрашивал дорогу то в столовую, то к каютам - географический тупизм, называется. Гнедой между тем снова прижался лбом к иллюминатору и подпрыгнул.
- Гнедой, харэ брыкаться, все уже пристегнулись, - позвал Деньга.
Гнедой вздрогнул и, смахивая с лица волосы, поплелся к креслу.
Воздух здесь был совсем как на Земле, даже еще вкуснее - то ли будто после летней грозы, то ли что. А океан и тихо шелестел, и урчал, как кот Гифт после ужина, и еще пах спелыми арбузами. Эффрой облизал моментально пересохшие губы, захотелось пить. Сила тяжести тоже была как на Земле, если и меньше, то совсем чуть-чуть - до легкости во всем теле и приподнятого настроения. Хотя было бы чему радоваться. Жить на маленьком острове, затерянном в безграничном чужом океане, среди людей, которые то неприветливо таращатся, то рассеянно скользят взглядом, как по неинтересному экспонату в скучном музее.
Чтобы отвлечься, Эффрой снова отвернулся к океану. Таинственный, грозный, то стесняющий своей громадой, то искрящийся на солнце невесомой взвесью капелек, мурлыкающий и темно-темно синий… Вода - это сокровище, красота, жизнь. Однако все это чужое. Пусть и не отличил бы на вид, над Маргаритой ли летишь, или над Атлантикой, только каждая молекула, каждый атом шепчет: «Мы - другие.»
- Не желаете ли помочь при разгрузке, сэр? - «братья-пилоты» синхронно поклонились, якобы всерьез, с каменными минами, источенными соленым ветром чужой планеты.
От этих курьезно просительных лиц на душе стало совсем гадко, и Гнедой, тихо чертыхнувшись, ухватился за ближайший ящик. Он и заметить не успел, как людей порядком прибавилось: еще мужчины, две женщины - одна постарше и невзрачная, а вторая, молоденькая и юркая, сверкала на солнце суперкороткой платиновой стрижкой. Когда дул ветер, по ее волосам бежали серебряные волночки, прямо как по океану и сухой золотистой траве. За командира, начальника лагеря, был смуглый поджарый мужчина. Первое, что замечалось в его облике, прозрачные зеленые глаза с блеском на крупных влажных зрачках.
- Моя фамилия Регль, - руку сжали на миг, но крепко до боли. - Вы - Эффрой Фрель, полагаю.
Ну а кто еще? Разве что настоящего Эффроя потеряли в космосе, а это - заяц длинноухий, приехавший в грузовом отсеке в ящике с кокосами. Нет, кокосов «Аматэрасу» не везла, просто в голову пришло.
- Гнедой, - невинно проинформировал Пир (если не Гап, конечно).
У-у-у, братья-пилоты, так и разэтак ваши самолеты…!
- Почему Гнедой? - удивился Регль.
- Потому что мустанг, - Мэлль грохнула ящик на твердый песок и пригладила взмокшую челку. - Нечесаный.
Командир весело хмыкнул и отошел. А Эффрой снова взялся за ящики.
После недолгого отдыха их с Эрбе отрядили на экскурсию по плантациям. Крестоносец своей ролью экскурсовода явно тяготился и терзал водолазный костюм так яростно, будто задался целью оторвать от него рукава и штанины.
- Как в акваланге дышать знаешь?
- Угу.
- Нырять умеешь?
- Угу. Тренировались…в бассейне…
- Всплывать пятой точкой кверху не будешь?
- Не-а.
- Разговаривай по-человечески!
Сквозь спутанный волосы на мгновение сверкнули обиженные глаза. Сверкнули - и снова взгляд строго в песок. Невозможный человек. Наверное, красота какого-нибудь атоллового рифа могла бы впечатлить Эффроя больше, но на Земле у него не было случая любоваться атолловыми рифами, а потому подводный мир удивил его так, что впору и о целях забыть. Плантации - участки песка под сетчатыми куполами - лежали под семью метрами стеклянистой воды. И это, да, это было красиво. Строгая целостность линий - раковины маргарит, огромные, были вырезаны совершенно; гладкие и цветные, играющие перламутром, интимно приоткрытые створки (маргариты привыкли к людям и не захлопывались) с обильными розоватыми кружевами нежной мантии, чуть колышущейся в водных потоках. Эрбе с силой бесстрашно приоткрыл створки одной из маргарит еще шире, обнажив жемчужину - опалово-кремовое сокровище в бледно-розовом обрамлении. Эффрой был восхищен и удивлен сверх меры: никогда не ожидал обнаружить в себе подобную любовь к странным маргаритам. Даже океан, пусть и оставался бесконечно огромным и бесконечно чужим, стал чуточку ближе. И наплевать, что фон Данфельд - этот немец с вечно застывшим, будто вырезанным из мрамора лицом и прищуренными змеиными глазами - равнодушной скороговоркой бормочет в микрофон ничего не значащие данные о размерах, массе, цене и т.п., пытаясь скорее разделаться с навязанной ему обузой. Жалко только, что за стеной отстраненности он растерял и всю осторожность: безразличие плохо уживается с бдительностью. Когда ядовито-желтый шипастый шар с налету пробил закаленную сетку, будто осеннюю паутину (где мастера схалтурили?), Крестоносец, углубленный в себя, потерял несколько драгоценных секунд. Печально известный полосатик тоже колебался, на кого нападать, но сделал выбор гораздо быстрее и рванулся к ближайшей маргарите - всем весом разнести мощную раковину и добраться до нежного мяса. Фон Данфельда отбросило в сторону, а Эффрой - от шока, наверное, - чудом справился с едва знакомым оружием, согласно правилам прикрепленным у пояса: в отличие от все тех же «ама», ныряющих на промысел с одним ножом, современные старатели пользовались неплохими моделями подводных пистолетов с разрывными пулями. Со вторым выстрелом полосатика разнесло на клочки: Эффрой стрелял в упор. И маргариты, такие красивые и такие хищные, быстро фильтровали воду, отправляя комочки пищи к ротовым лопастям, ресничкам и, наконец, ко рту.
Но все же маслянистое пятно окутало Эффроя, и кровь эта была не только полосатика.
Ругаясь про себя на всех известных языках - немецкий, английский, французский - не так уж много, но сленг в каждом богатый, Крестоносец смотрел, как вода постепенно очищается и только из плеча Гнедого поднимается облаком алое. Выходит, рыба успела-таки достать человека длинным головным шипом и не просто достать, а, похоже, пробить плечевую артерию.
Хотя Эрбе не был медиком, он, как учили, пальцами прижал артерию на двуглавой мышце и поволок Гнедого к подъему на берег.
Глаза за прозрачным щитком шлема были почему-то несказанно удивленные. А моллюски быстро подчистили остатки желтого хищника: только разорванная сетка напоминала о происшедшем.Неужели в человеке столько крови? Наверное, Эрбе зажимал артерию не так хорошо, как на манекене, а может, шип повредил и другие крупные сосуды. Но кровь все текла и текла - когда Крестоносец выволок Гнедого из воды, когда на помощь пришли товарищи, по камерам следившие за «экскурсией». Желтые полосатики, несмотря на дурацкий цвет, непостижимым образом словно растворяются в воде и чертовски быстры - за ними не усмотришь и с камерой, остается полагаться на реакцию. А сейчас реакция подвела Эрбе фон Данфельда. Или просто надо было обращать чуть больше внимания на то, чем занимаешься?
Артерия оказалась только задета. Хирург сделал небольшую операцию, зашил рану и наложил повязку. Не случилось и анафилактического шока. В общем, все просто замечательно, только удивление в запавших бесцветных глазах долго не давало Эрбе фон Данфельду заснуть. На следующее утро Регль объявил Крестоносцу строгий выговор. Хотя куда менее строгий, чем следовало бы - исходя из некоторых обстоятельств. И к полудню Крестоносец принял твердое решение просветить насчет этих обстоятельств Гнедого - и будь что будет.
Когда Эрбе вошел в лазарет с тарелкой бульона, Гнедой спал, а кот Гифт лежал у него на груди и урчал - лечил по-своему. Эрбе поставил обед на прикроватную тумбочку и опустился на соседнюю пустующую кровать:
- Гнедой! Р-рота подъем! Обед проспишь!
Гнедой подскочил, уронил кота и, зашипев сквозь зубы, схватился за плечо.
- Извини, - без тени раскаяния проговорил фон Данфельд. - Мне надо тебе кое-что рассказать.
Гнедой покосился на тарелку и вопросительно понял брови.
- Я… ээ… виноват перед тобой, - неловко выдавил Крестоносец. - И наверное, даже жизнью обязан… Вот… Поэтому хочу открыть один… секрет. Ну… насчет того… зачем ты здесь нужен. То есть, немного не так… но…
Гнедой молча наблюдал, как Эрбе мнется. Немец выдохнул и заговорил ровнее, равнодушно.
- Знаешь, как ценны маргариты? Не отвечай, знаешь, они просто бесценны. За этот жемчуг коллекционеры платят бешеные деньги. Так вот, есть у нас один моллюск, ему даже имя отдельное дали - Марина-Маргарита, морская жемчужина, значит. Она растит свою жемчужину шестой год - необыкновенно огромную и идеального качества, насколько это возможно для искусственно выращенного жемчуга, само собой. Так вот, эту жемчужину еще пару лет назад заказал один денежный мешок и аванс выплатил немаленький - нам хватило «Аматэрасу» модернизировать.
На осунувшейся физиономии Гнедого ясно читалось «И зачем мне все это знать?»
- А затем, - ответил на невысказанный вопрос Эрбе. - Ты же читал про эпидемию, да? В прошлом году у нас одна маргарита заболела… они вообще для людей не опасны, но, как оказалось, не тогда, когда нездоровы. У нас зоолог был - сунулся посмотреть, что да как, а она его хап! Только потом несъедобные части выплюнула: шлем, ласты… И выздоровела буквально за два часа. Сечешь, о чем я?
Здоровая рука Гнедого сжала тонкое одеяло до белизны в костяшках - видно, он начинал «усекать».
- Есть в человеке что-то такое, что для нее стало лекарством - это единственное, что удалось выяснить. А что - неясно.
- Вы… - у Гнедого перехватило горло. - Хотите скормить меня этой вашей Марине-Маргарите?..
- Да, - вышло убийственно спокойно.
- А это… другое мясо никак? Мясо и мясо, какая разница чье? - беспомощно пробормотал Гнедой.
- Цитрамон и пурген оба таблетки, - парировал Крестоносец. - Если у тебя заболит голова, тоже без разницы будет, какую выпить?
- Но почему меня? А приговоренные к смертной казни, смертельно больные или бомжи? - сыпал вариантами посеревший - бледнеть уже было некуда - социолог.
- Нам о ее болезни сообщили к концу второго дня полета, - без эмоций откликнулся Эрбе. - Завтра-послезавтра испортится жемчужина - и тогда уже точно ничего не сделаешь. У нас просто нет времени ждать, пока с Земли кого-нибудь пришлют.
- Неужели жемчужина дороже… - вздохнул Гнедой.
А немец вспомнил тот вечер, когда они все - за исключением новенького - сидели, оглушенные новостью, в кают-компании. На Марину-Маргариту возлагались немереные надежды, ее отделили от остальных, холили и лелеяли, над ней тряслись - и вот тебе на.
- Придется… пожертвовать наименее ценным членом экипажа, - озвучил кто-то промелькнувшую у всех мысль.
На базе тоже дали добро.
Да, страшно, жутко и непостижимо, но жемчужина, оказалось, стоила дороже жизни социолога Эффроя Фреля. И еще дороже жизни забитого существа по прозвищу Гнедой, человека, который за два дня не стал товарищем никому, а потом уже с ним и не пытались наладить отношения, потому что…
- Потому что какой смысл сближаться с тем, кто скоро умрет? - продолжал Эрбе. - А так, к тебе, наверное, привыкли бы. Со временем.
- Так почему ты меня вытащил? - скривил губы Гнедой. - Надо было сразу к этой вашей и волочь.
- Не догадался как-то, - фон Данфельд встал. - Все, я свой долг выполнил - это все, что я могу.
- А что мне теперь делать? - нагнал его вопрос уже в дверях.
Крестоносец пожал плечами:
- Откуда мне знать. Угнать «Аматэрасу»? Так ты водить не умеешь. Взять в заложники того, кто умеет? Это ты вряд ли. Не знаю. Молиться, наверное…
И он ушел. В окно врывался соленый ветер с океана, а кот Гифт, вскарабкавшись на тумбочку, внаглую лакал теплый еще бульон.
***
Как жаль, что последний закат в жизни доводится встречать на чужой планете. Фон Данфельд не сказал Эффрою, когда именно его собираются уби… в смысле, воспользоваться им для спасения драгоценной Марины-Маргариты, но ясно, что час этот недалек. Жемчужина, должно быть, уже помутнела и скоро испортится необратимо. Может, уже нынче вечером Эффрою вместо обезболивающего введут снотворное, и тогда - конец. И ничего не поделаешь. С покрытой океаном планеты, с островка, затерянного в километрах и километрах воды, так запросто не убежишь. А взять в заложники пилота и угнать «Аматэрасу» - кишка тонка.
Океан за окном залило золотом и багрянцем.
Всхлипывая, Эффрой вылез в окно и побрел к складу. Чудом ни на кого не наткнулся, чудом нашел костюм, баллон. Понадеялся, что все это богатство чудом в рабочем состоянии. Чудом. Какое бы чудо спасло ему жизнь? Он неловко натянул на себя снаряжение, задевая больное плечо, и полез в воду, освещая полумрак мощным фонарем в шлеме. Добрался до залатанной сетки и принялся рыскать в окрестностях.
На суше, в рубке, Марк Лаус заснул и не видел, как на мониторе, в прозрачной темноте, длинная тень наугад тыкается в разные стороны.
Марина-Маргарита в самом деле располагала собственными апартаментами. Чип, открывающий ворота, был встроен в перчатку каждого водолазного костюма, и Эффрой забрался внутрь.
Гигантская раковина - еще побольше прочих - взгляду неспециалиста смотрелась здоровой, разве темнее других, но ученым-то знать лучше. Маргариты вообще привыкли к людям и не захлопывали створки, а эта - почудилась Эффрою - и вовсе выжидательно приоткрылась.
«Ждешь своей панацеи? - дышать стало очень трудно, Эффрой подплыл к самой раковине и протянул руку. - Кушай свой аспиринчик или кто там я для тебя…» И тут сработало шестое чувство.
Двери за собой закрывать надо, чучело! Дурак! Мустанг нечесаный!
Молоденький, но уже шипастый полосатик не без труда протиснулся в ворота и кинулся к Марине-Маргарите. Эффроя швырнуло прочь, рыба налетела на моллюска и… Марина томно всколыхнула мантией и прихлопнула полосатика створками. Бедный глупый монстрик с неокрепшими еще, мягкими, как колючки ежонка, шипами! Моллюск разве только не облизнулся.
Молодые никогда не лезли к Маргаритам, поэтому кто мог знать, что рыбы эти, «профессиональные» поедатели моллюсков, парадоксальным образом служат лекарством от смертельной напасти, единственной панацеей от которой считался человек.
Эффрой этого пока не понимал, но, как завороженный, висел в воде, машинально шевеля ластами. А Марина-Маргарита с каждой минутой свежела, играла красками даже в неверном свете фонаря. И уже через час Эффрой почувствовал, что теперь-то все будет в порядке, и поплыл к берегу.
Звезды в черном небе сверкали почти так же, как на родной Земле.
***
- Невероятная жемчужина, да? - немец оценивающе сощурился.
В витрине, в сиянии специальной подсветки, гигантская жемчужина то отливала золотом, то вспыхивала радугой - смотря откуда зайдешь.
- Почти две тысячи двести момми*, не хило? - Эрбе развернулся к Гнедому. - Кстати, я тут в личном деле посмотрел. У тебя ведь сегодня День Рождения, так?
- Ну? - Гнедой глянул исподлобья.
- Короче, мы тут всей конторой скинулись и приобрели тебе у Мэлль ценный подарок.
- Добавку к обеду? - удивился Гнедой.
- Да нет же, - Крестоносец выудил из кармана подарок.
- Я закалывал волосы, - надулся Гнедой.
- Один раз, когда шлем надевал, - уточнил немец.
- Два.
На ладони Крестоносца лежала черная лента, которую «кокша» Мэлль расшила мелким желтым жемчугом.
- Патлы завяжи, мустанг, - одними глазами улыбнулся Эрбе фон Данфельд, сунул ленту
Гнедому и вышел из выставочного зала.
А Эффрой собрал в густой хвост каштановые волосы и - впервые за долгое время - негромко рассмеялся. На гладком боку исполинской жемчужины играла радуга.
* Старинная японская единица веса - 3,75 г
|
Рассказ открыт для комментариев