 |
|
| |
12:11 08.06.2024
Пополнен список книг библиотеки REAL SCIENCE FICTION
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
|
|
|
|
|
|
Впервые Хуанито увидел Смерть, когда ему было семь лет. Да, ровно семь, это он помнил абсолютно точно, потому что в то утро он проснулся не от сосущей пустоты в верху живота, не от привычного чувства легкого голода – вечного спутника всего его детства, а от того, что просто выспался. И как раз на колокольне церкви святого Себастьяна зазвонили колокола, извещая добрых католиков о начавшемся празднике в честь мученика – покровителя города. А сытым в то утро Хуанито проснулся потому, что накануне святой отец – иезуит Иермия накормил его в честь дня рождения вкусным ужином: большое блюдо фасоли с тушеной говядиной, пшеничных лепешек, сколько съешь, и немного красного вина. Еще подарил почти новое евангелие с картинками и прочел длинную проповедь из жития святого Себастьяна.
Хуанито, несмотря на юный возраст, был добрым католиком. Он любил святого Себастьяна, любил торжественное убранство церкви и бормотание священника, хотя латыни совсем не знал. Тем более, святые отцы – иезуиты этой миссии всегда были так добры к семейству Альварес. В День Всех Святых они подарили Хуанито совсем новую белую рубаху, а то старая истерлась до такой степени, что бедная мать семейства не знала, как уже залатать дыры на рукавах своего любимца.
Да, Хуанито был младшим в семье, и матушка частенько пыталась выкроить ему кусок получше из скудного семейного котла. Впрочем, о каком лучшем куске могла идти речь в семействе многодетной вдовы, жительницы бедняцких трущоб Сан-Себастьяна? Тех грошей, что зарабатывала мать стиркой солдатского белья в казармах, и старшая сестра мытьем полов в портовой таверне едва хватало, чтобы заплатить за лачугу, в которой прозябало шесть человек, и купить немного масла и маисовой муки для лепешек. Так что вполне естественно, что утро, когда он проснулся сытым, Хуанито и так запомнил бы надолго. Но тот день был знаменателен еще и тем, что после утренней молитвы и скромного завтрака Хуанито с сестрами и братом впервые отправился в порт. Брат Педро резонно решил, что Хуан уже достаточно взрослый, чтобы тоже участвовать в добыче пропитания для семьи – в тех краях взрослыми вообще становились очень рано.
В порту Сан-Себастьяна почти всегда находилось, чем поживиться. Из рыбацких корзин на пристани мог выпасть горсть анчоуса или иная рыбешка, при погрузке сахарного тростника ребятня научилась выдергивать из огромных сеток отдельные стебли, так что набиралась целая связка, мешки с кукурузой или зерном частенько бывали худыми, и при доле везения можно было набрать несколько горстей для похлебки, а у торговцев фруктами в корзинах под прилавками всегда находилось достаточно чуть подгнивших плодов, потерявших товарный вид, но вполне пригодных в пищу. В общем, дети семейства Альварес давно научились добывать себе обед, и вот сегодня юный Хуанито должен был принять участие в семейном промысле.
Хуану порт сразу не понравился, он показался ему слишком шумным, пыльным, излишне суетливым. Еще он очень боялся потеряться, поэтому то и дело цеплялся за юбку сестры Луизы, что давало повод брату Педро иронически ухмыляться. Они прошли мимо длинных пакгаузов, вышли на причал к морю, где качались на волнах рыбацкие суденышки, и тут Хуанито увидел пароход. Это был огромный, просто громадный корабль, даже самый высокий кран в порту был почти вровень с его трубами. На корме парохода развивался звездно-полосатый флаг, Педро объяснил, что это «гринго» и презрительно сплюнул. Хуанито знал, что гринго – это американцы, и что американцев все не любят, но все-таки не мог оторвать взгляда от этой громады. А Педро засунул руки в карманы и вразвалочку подошел к кучке оборванцев, собравшихся у бочки с асфальтом. Вернувшись, он сообщил, что сегодня – «плохой день», что разгружаться будут «только гринго», а на американском пароходе нет ничего путевого, а только взрывчатка для рудников американской компании, и еще пушки и винтовки для гвардии президента Диегоса. Охранять разгрузку будут солдаты, и поэтому «им ничего не перепадет». Тут же Педро предложил идти на причал «окучивать рыбаков», но решительно возразила сестра Мария, она сказала, что гринго всегда богатые и щедрые, и что «если хорошо попросить, а то и спеть – станцевать, гринго запросто могут бросить с борта корабля не только песеты, но и американские центы». Завязалась ссора, видимо в ней верх взяла Мария, потому что они так и не пошли на пристань, а остались ждать разгрузки парохода, причем Педро с Марией времени зря не теряли, и приволокли откуда-то огромную, совсем немного подгнившую тыкву. Они долго препирались, стоит ли разрезать тыкву сейчас, или дома, и опять поругались. Хуанито не помнит, кто одержал в споре верх, но одно он запомнил точно: пароход взорвался как раз в тот момент, когда Мария и Педро согнувшийся под тяжестью тыквы скрылись за пакгаузом, видимо, все-таки в споре победила Мария, и тыкву было решено съесть дома.
Это был страшный взрыв, сначала вокруг стало нестерпимо ярко, а мгновением позже их с сестрой Луизой отшвырнуло за тюки с каучуком, а от грохота зазвенело в ушах. Было страшно, ужасно страшно, но Хуанито все-таки приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, что случилось с пароходом. А корабль разламывался на глазах, и из огромной рваной дыры в его борту валил густой черный дым. Возможно, если бы пароход не был таким огромным, жертв был бы гораздо меньше. Но исполинское судно словно не хотело погибать, оно продолжало держаться на плаву, и в его трюме продолжали рваться боеприпасы, привезенные для армии президента Диегоса. Снаряды с жутким воем уносились в стороны, снося все на своем пути: судна и рыбацкие лодки, доки, причальные пакгаузы, склады. В пару минут весь причал был залит горячей кровью, причем кровь людей смешивалась с кровью животных – бычков, готовых к отправке в Орлеан. Животные ревели, метались по тесному загону и гибли, когда раскаленные осколки пробивали их молодые, сильные тела.
Вот тогда Хуанито и увидел Смерть. Она совершенно не была похожа на то, как изображают ее на фресках в церкви – скелет, обряженный в балахон. Но почему-то Хуанито сразу понял, что это она, Смерть. Высокая женщина в черном плаще с низко опущенным капюшоном медленно шла по причалу, переступая через трупы и тела раненых. Иногда она останавливалась, взмахивала своей страшной косой, и Хуанито понимал, что еще один человек только что лишился жизни. Он уже не помнит, кричал ли он от страха, плакал ли? Наверное, и кричал, и плакал. Но вот когда Смерть подошла к нему вплотную, он буквально оцепенел, не в силах отвести глаз от ее лица. Она была красива, очень красива, эта Смерть: правильные, идеальные черты лица и огромные черные глаза. Да, пожалуй, ее можно было назвать красавицей, если бы не цвет лица. Абсолютно белый, без всякого намека на загар.
Смерть остановилась совсем рядом, буквально в паре шагов. Хуану показалось, что она взглянула на него вроде как с любопытством, и уголки ее тонкого рта чуть шевельнулись. В этот момент последовала новая серия взрывов на пароходе, и Хуанито ясно услышал, как осколки просвистели совсем рядом, буквально в паре дюймов от его головы. Но он даже не пригнулся, он безотрывно смотрел на Смерть. Ему показалось, что в ее глазах промелькнуло что-то вроде сожаления, Смерть тяжело вздохнула, и подняла косу. Хуанито крепко зажмурился… что-то горячее плеснуло в лицо, но боли он не почувствовал.
Когда он открыл глаза, Смерть уже уходила. Так же медленно, время от времени поднимая и опуская свое страшное оружие. Словно почувствовав на себе взгляд Хуанито, Смерть обернулась и помахала ему рукой – узкой ладонью с тонкими пальцами, такими же бледными, как и ее лицо..
Хуанито остался жив. Он был цел и невредим, а вот сестра Луиза… Плоский горячий осколок пробил ее шею насквозь, перерубив позвонки. Наверное, она так и не почувствовала боли, и в ее открытых зеленоватых глазах застыло лишь выражения недоумения.
Тогда так и не выяснили, почему взорвался американский пароход. Велось расследование, приезжали американцы, производились аресты, но так ничего и не нашли. Был ли это несчастный случай, или злой умысел, но в ночь Святого Себастьяна в сотнях домов столицы до утра не умолкали скорбные вопли людей, лишившихся родных и близких. Луизу хоронили за счет католической миссии в белом платье невесты Христовой. Хуан плохо помнил церемонию погребения, поминки, зато в памяти его надолго осели слова рыбака Альберто, их соседа: «Хорошо умерла маленькая Луиза, какая она хорошенькая, невинная в гробу. Что бы ее ждало дальше в жизни в этой чертовой дыре, в этой чертовой жизни? В лучшем случае – солдатский бордель». Соседи согласно кивали головами и крестились.
Хуанито никому не рассказывал о своем видении, хотя был абсолютно уверен, что увиденное не было бредом, или галлюцинацией. Лишь год спустя на исповеди у отца Иермии он рассказал обо всем подробно. Святой отец выслушал Хуана, не перебивая, потом перекрестился, прошептал про себя молитву и взял с отрока слово, что тот больше никому и никогда не расскажет об этом.
***
Второй раз Хуан увидел Смерть почти через десять лет. Да, теперь его вряд ли можно было назвать «малышом»: загорелый, мускулистый, в синем мундире лейтенанта повстанческой революционной армии он совсем не был похож на большеголового карапуза Хуанито, мечтавшего об огромном торте со сбитыми сливками, что красовался в витрине американского магазина в центре города. Да, в неполных семнадцать Хуан Альварес был лейтенантом, хотя в эскадроне под его началом были люди и постарше, даже убеленные сединами ветераны. Но отвага, быстрота ума и безмерная преданность идеалам революции позволили Хуану быстро завоевать авторитет среди товарищей по борьбе. Даже вождь революции генерал Вальядос прислушивался к его советам и приглашал на совещания в штаб. Именно там, во время совещания Хуан и увидел Смерть, она вошла в табачную лавку, временно служившую штабом, почти неслышно, только дверь тихонько скрипнула. Она почти не изменилась за эти десять лет, была так же красива, лишь на высоком лбу ее появились две едва заметные морщинки. Смерть остановилась за спиной капитана Суароса и сделала Хуану знак рукой. Словно поманила к себе.
– …что ж, положение, думаю, всем ясно, прошу высказываться, – предложил генерал Вальядос, постукивая карандашом по расстеленной на столе карте, – начнем с вас, лейтенант Альварес.
Хуан, обычно излишне горячо, но дельно выступавший на штабных совещаниях в этот раз словно онемел. Глядя в глаза Смерти, чувствуя, как шевелятся волосы у него на затылке, он почти не слышал, что говорит ему генерал, а капитан Суарес даже обернулся, чтобы выяснить, что такого интересного есть за его спиной, на что уставился молодой лейтенант.
– Лейтенант Альварес, что с вами, вам плохо? Товарищи, перестали бы вы курить, дышать невозможно, – разгоняя дым перед своим носом ладонью сказал генерал, – а вам, Альварес, лучше выйти на воздух, а то вы побледнели, как смерть. Капитан Суарес, сделайте одолжение, проводите лейтенанта.
Они вышли из штаба втроем, впереди Смерть, чуть сзади Хуан, поддерживаемый Суаресом. Свежий воздух, действительно привел Хуана в себя, он было остановился, но Смерть снова обернулась и настойчиво поманила его рукой. Он послушно сделал несколько шагов, но потом решительно остановился напротив входа в церковь.
– Если пробил мой час, я хочу умереть здесь, на освященной земле, – сказал он тихо.
– Вы что, лейтенант, с кем вы говорите? – спросил удивленно Суарес и тут же повалился в пыль, увлекая за собой Хуана. Хуан не сразу понял, что произошло, лишь когда очистил глаза от пыли, перемешанной с кровью и глянул в сторону табачной лавки, он понял, что случилось страшное, и что Смерть только что спасла ему жизнь.
***
Гибель вожака повстанцев генерала Вальядоса оплакивала вся страна, колокола церквей били не переставая, и лишь горстка богатеев – латифундистов, да чудовище – Диегос с толпой мерзавцев и убийц, именуемых национальной гвардией, отмечали это гнусное убийство, как величайший праздник. .Быстро выяснилось, что бочку пороха, замаскированную под табак, подложили в штаб генерала Вальядоса три брата – мексиканцы по фамилии Лобос, примкнувшие к повстанцам еще до битвы в ущелье Эль-Дьябло. Но золото, полученное от Диегоса, не принесло им счастья. Их нашли в портовой таверне Сан-Себастьяна пьяных, одетых в американское платье, с билетами на американский пароход в карманах. Их судили немедленно и вздернули тут же, в порту, на рее бывшей яхты президента Диегоса.
В госпитале Хуан снова увидел Смерть, но она была очень занята и удостоила его лишь кивком головы. Да, работы у нее было много, тогда в госпиталь стали подвозить раненых с битвы при Сан-Диего в больших количествах, Смерть ходила меж постеленных прямо на полу циновок, наклонялась над людьми, рассматривая раны, и порой взмахивала своей страшной косой. Сначала Хуан просто не мог на это смотреть, но потом пришел к выводу, что порою Смерть поступает даже гуманно. Особенно, когда умирал капитан Чичинос, бывший докер, человек огромной физической силы, бесстрашный революционер. Картечь буквально разворотила его живот, когда он поднимал свою роту в атаку, и доктор, копаясь в его потрохах, только головой качал, удивляясь, как этот человек еще жив. А Чичинос, когда приходил в сознание, требовал кактусовой водки и выпивал сразу бутылку, чтобы опять уйти в забытье. Когда Смерть подошла к его нарам, Чичинос словно почувствовал это и открыл глаза. Он увидел ее, Хуан готов был поклясться, что Чичинос увидел Смерть. И он улыбнулся. Нет, не то слово. На лице его засияла ослепительная счастливая улыбка. Он так и умер, улыбаясь, с широко открытыми глазами.
Как добрый католик Хуан, выйдя из госпиталя, сразу направился в церковь. Пожилой священник, тот самый, что отпускал грехи умирающим в госпитале, шатаясь от усталости, прочитал проповедь о любви к ближнему и пригласил Хуана в кабинку для исповеди. Хуан долго колебался, и, наконец, решился. Он рассказал священнику все, о том, как Смерть появилась в первый раз, как она спасла ему жизнь, как она теперь ходит меж тел умирающих. Сначала он говорил неуверенно, но все больше и больше распаляясь в мельчайших деталях описывая, как она выглядит, какая у нее коса, и каким холодом от нее веет, когда она проходит мимо. Закончив, Хуан смиренно попросил:
– Успокойте меня, падре, скажите, что это? Почему ее вижу только я?
Но священник не отвечал. Хуан повторил свой вопрос, но снова молчание было ему ответом. Он тихонько вышел из своей кабинки и заглянул в соседнюю, за перегородкой. Старик священник крепко спал, уронив седую голову на грудь. Хуан осторожно поднял с пола и вложил ему в руки выпавшую библию, закрыл дверку.
Прибыв в штаб за новым назначением, Хуан узнал, что служить будет под началом Суароса, получившего звание майора – у революционеров катастрофически не хватало офицеров.
***
Майор Суарос оказался отличным воякой и человеком, безгранично преданным революции. Он не щадил ни себя, ни других.
– Забудьте слово «жить», и не стройте планов на будущее! – говорил он новобранцам, записавшимся в отряд, – Мы все уже мертвы. Мертвы, ради того, чтобы наши дети жили свободными людьми в свободной стране!
Суарос с самого начала выделял Хуана Альвареса. Сначала шутил, что обморок малыша Хуанито несколько продлил ему жизнь, иначе бы он давно был причислен к лику святых вместе с генералом Вальядосом. Но потом Хуан заметил, что майор поручает ему самые важные и опасные задания, словно проверяя, на что способен юный лейтенант. И Хуан доверие это оправдывал. Не раз и не два смотрел он в лицо смерти, но вот самой Смерти так больше и не видел, и даже стал потихоньку сомневаться, а не привиделась ли это ему эта мрачная дама с косой? До той самой битвы при крепости Эль-Дьябло.
Это была решающая битва всей революции: наконец-то восстал Юг страны, и соотношение сил сразу изменилось. Диегос, уже праздновавший победу, с ужасом выслушивал доклады своих генералов, что в тылу его верной армии появились тысячи бунтовщиков. Но что эти тысячи крестьян, вооруженных пиками и мачете, в лучшем случае мушкетами и аркебузами, с которыми их давние предки покоряли Америку, против обученных солдат с пушками, и современными американскими винтовками. Восставший Юг просил оружия, но оружие было на Севере и провести его можно было по единственной дороге через ущелье Эль-Дьябло. А дорога проходила через одноименную крепость, до сих пор считавшейся неприступной. Солдаты революционной армии, голодные, оборванные, в драных башмаках со страхом смотрели на высокие стены крепости, на стволы пушек, торчащих меж зубцов, на сытые рожи гвардейцев Диегоса, лыбившихся со стен фортов.
Три ночи подряд не спал Хуан, обследуя с Суаросом окрестности, трое суток ломали они голову над картой этой твердыни, и по всему выходило, что не взять повстанцам крепости даже после месячной осады. А месяца у них не было, планы революционеров стали известны Диегосу, и он снял с осады Сан-Себастьяна два отборных полка гвардии. Так что от силы три дня было у Суароса и его людей, чтобы покорить Эль-Дьябло.
Суарос не стал ждать три дня, ночью он пригласил офицеров на совещание и изложил свой план. Он огласил в общем-то известный факт, что в лоб крепость взять невозможно, и единственное слабое ее место – Восточный форт, построенный еще испанскими конкистадорами на почти отвесной скале. Но он усилен пушками, так что тоже неприступен. План был прост и страшен: крепость будут штурмовать в лоб, и если пушки снимут с Восточного форта, ударить туда.
– Те, кто будут штурмовать крепость в лоб, обречены на верную смерть? – тихо спросил капитан Виладаидас, бывший учитель латыни начальной школы.
– Да, – сказал Суарос.
– А если гвардейцы не снимут с восточного форта пушки?
– Тогда мы все сдохнем под этими стенами, – просто ответил майор.
***
Как назло, небо в эту ночь было совсем чистым, и луна светила, как огромный прожектор. Капитан Виладаидас погиб в первые же минуты штурма. Он с революционным флагом в руках поднял цепь и повел ее на стены. Взрывом ему оторвало голову, но Хуан готов был поклясться, что и без головы он сделал три шага, и повалился, лишь когда кто-то из солдат подхватил измочаленное осколками знамя.
Первая волна штурмующих дошла почти до стен крепости, внезапность штурма все-таки сыграла свое дело. Второй волне повезло меньше, и ее истребили на середине ущелья. Видно, солдаты Диегоса проснулись и решили потренироваться в меткости стрельбы по таким легким мишеням. Вот именно во время расстрела второй волны штурмующих Хуан ее и увидел. В этот раз Смерть совсем на себя была не похожа. Куда делась ее величавая походка, ее неторопливые движения. Она металась меж тел в развивающемся плаще, почти не касаясь ногами земли, размахивала своей страшной косой, она хохотала, показывая красивые ровные зубы, она словно упивалась этим пиршеством смерти в свете полной луны. Когда краешек солнца показался из-за гор, заговорила артиллерия повстанцев. Били прицельно, снарядов не жалели, и под этот дьявольский аккомпанемент Хуан повел в атаку третью волну. Боялся ли он умереть? Нет, тогда нет. Смерть пролетела буквально в шаге от него, она махнула косой, и его адъютант – молодой парень из Барбадоса бессильно повис на поводьях. Но останавливаться времени не было, да Хуан и не собирался. Вперед, только вперед! Пускай он погибнет, пускай погибнет вся их рота и эскадрон, будет еще четвертая волна, будет пятая, шестая, седьмая. До тех пор, пока испуганные гвардейцы не перекатят на руках пушки с Восточного форта, или пока революционеры здесь не полягут. Все, до последнего!
Он так и не почувствовал пули, которая его ранила. Вот он мчался во весь опор, пришпоривая коня, и вот он лежит на спине, и восходящее солнце светит ему в глаза багровым цветом.
– Почему такой странный цвет? – подумал Хуан, перед тем, как в глазах его потемнело. – Ах да, наверное, из-за крови.
***
В сознание он пришел только через две недели, и сразу увидел Смерть. Она сидела на краешке кровати и листала какую-то книгу. Книга была толстая, большая, в тяжелом кожаном переплете и как-то совсем не вязалась с изящной фигурой молодой женщины. Заметив, что Хуан очнулся, Смерть приветливо кивнула, спрятала фолиант в складки своего плаща и, подхватив косу, прислоненную к стенке, вышла из палаты. Да, это была настоящая больничная палата с белыми простынями, с фарфоровой раковиной и мудреным медицинским оборудованием, судя по табличкам – немецкого производства. Окружающее совсем не напоминало те полевые лазареты революционной армии с окровавленными стенами, тазами, полными ампутированных конечностей, и тростниковыми циновками прямо на полу. Это был лазарет крепости Эль-Дьябло. Испуганный комендант крепости после шестой волны штурмующих приказал-таки перетащить пушки с Восточного форта, но им не суждено было выстрелить. Пастухи и крестьяне, докеры и шахтеры, рыбаки и бродяги, одетые в синие мундиры революционной армии и просто в белые рубахи, взобрались по отвесным скалам, стенам и вырезали гарнизон форта. А потом развернули оставшиеся на стенах пушки и ударили в спину защитников крепости. Резня была страшная, когда революционеры ворвались в главные ворота, гвардейцы начали бросать винтовки. Им это не помогло, они были убиты все, до последнего, а комендант повешен на воротах крепости. Оружие и припасы ушли на Юг восставшим крестьянам, а когда два отборных полка гвардии Диегоса подошли к стенам Эль-Дьябло, новые защитники крепости под командованием майора Суароса убедительно доказали, что крепость на самом деле неприступна. Конечно, всего этого Хуан не видел и видеть не мог. Он и на улицу-то смог выйти только через две недели в новеньком мундире с погонами капитана.
***
Впервые Смерть заговорила с ним в день Победы Революции. Хуан тогда еще не оправился от ран и, несмотря на все просьбы, Суарес так и не пустил его на штурм Сан-Себастьяна. Но и в Эль-Дьябло он – комендант крепости со дня на день ждал сообщения о падении последнего оплота ненавистного Диегоса. Мысленно Хуан не раз представлял себе, как в мундире капитана республиканской армии на вороном коне он подъезжает к родному дому, как соседи высыпают на улицу, чтобы посмотреть на малыша Хуанито – личного друга полковника Суареса. Он представлял, как сестры Мария и Розита бросятся ему на шею и начнут целовать, как брат Педро выкатится на своем кресле и радостно улыбнется, как мать схватится за сердце, и расплачется от радости, едва его увидев. А потом они все вместе уедут из этой лачуги, чтобы жить в новом доме. Он еще не решил, в каком доме они будут жить. Но был уверен, что дом будет большим и красивым. Ведь больше нет Диегоса, имевшего два десятка прекрасных вилл и фазенд, нет его приспешников – министров, грабивших страну, нет проклятых латифундистов, выжимавших из крестьян последние соки.
– Нет, ты не увидишь их, – раздалось у него за спиной.
– Что?!! Кто здесь?
– Это я, – Смерть шагнула на балкон, облокотилась на перила рядом с Хуаном, сказала тихим бархатистым голосом, – ты их не увидишь, они все умерли.
– Кто?
– Твоя семья. Мать, брат, сестра Мария. Все они мертвы.
– Как?!! Почему?!!
– Их убили вчера на закате. Расстреляли гвардейцы, как членов семьи бунтовщика. Я знаю, что тебе тяжело, но такова была их судьба. Может так оно и лучше.
– Как ты можешь такое говорить? Это же моя семья…
Смерть молча достала из-под плаща книгу, устроила ее на перилах, развернула и долго листала страницы. Наконец нашла нужную:
– Твоя мать Арабелла Альварес умерла бы через три года от запущенной чахотки. Она уже была безнадежна больна, дальнейшая жизнь лишь продлила бы ее мучения, в том числе и моральные. Да, моральные. Она потеряла бы своих детей. Твоя сестра Мария Альварес перерезала бы себе вены всего через год из-за дурной болезни. А ты разве не знал, что она служила в солдатском борделе Сан-Себастьяна и обслуживала гвардейцев Диегоса? Сифилис, знаешь ли, страшная штука, если игнорировать пенициллин. Твой брат Педро умер бы через три года, выбросился бы из окна, когда врач – американец сообщил, что ходить он так и не будет.
– Ты врешь! Ты все врешь!
– Конечно, ведь всего этого уже не будет. Они расстреляны, и могу тебя успокоить, они умерли достойно. Мария, правда, долго плакала, но для женщины это простительно.
– А моя сестра Розалина? Она бы тоже убила себя?
– Розалина? В этой книге нет ее имени. А разве у тебя была еще сестра?
– Была. Послушай, зачем вы… ты преследуешь меня?
– Я преследую? Я лишь выполняю свою работу.
– Но почему больше никто не видит тебя?
– Смертным не дано увидеть своей Смерти.
– Но почему я вижу тебя?
– Не знаю, – сказала Смерть и пожала плечами. Сейчас, в лунном свете она казалась Хуану особенно красивой и… очень усталой. – Ну, мне пора, завтра у меня в Сан-Себастьяне очень много работы.
– Постой, как же так? Почему? Ведь Диегос бежал, а остатки гвардии разбежались, война закончена.
– Да, но Диегос оставил несколько сюрпризов. Он такой мстительный, этот сукин сын. И всегда снабжает меня работой в достатке.
После этого Смерть как-то скучно объяснила, что завтра в десять утра, когда полковник Суарес будет говорить речь перед жителями столицы с балкона президентского дворца, балкон взорвется и дворец тоже. Все, кто будут на балконе дворца, и многие из тех, кто соберется на площади, умрут.
И тогда Хуан встал на колени. Так, стоя на коленях, он начал сбивчиво объяснять, что это совершенно невозможно, что их несчастный народ не заслужил этого – победить ценой неимоверных жертв и сразу после победы потерять лидера, знамя этой революции. Он пытался убедить Смерть, что Суарес должен жить, что он заслужил это.
Смерть заглянула в свою книгу, пожала плечами и спросила, что хочет предложить ей Хуан Альварес за то, что полковник Суарес останется жить? Так они заключили первую сделку. Цена, которую запросила Смерть, была очень высока. Разумеется, Смерти не нужны были деньги, золото, иные материальные ценности. Возможно, человек – самое глупое существо на Земле, ибо только он может пожертвовать самым ценным, что у него есть – жизнью за нарезанную раскрашенную бумагу или красивый, но очень мягкий желтый металл. Смерть потребовала за жизнь полковника Суареса принести ей в жертву 60 жизней – тот самый эскадрон Хуана, ветеранов, с которыми он прошел почти всю войну. И он согласился.
Ночью эскадрон был поднят по тревоге и получил приказание уничтожить остатки гвардейцев, забившихся в ущелье Эль-Дьябло. Разумеется, никакой надобности в этом не было, гвардейцы, лишенные еды и воды, и так были почти готовы к капитуляции. Но ночную атаку они отразили, и эскадрон был расстрелян картечью в упор. Не выжил никто!
А полковник Суарес остался жить и довольно быстро оправился от ранения. Он был ранен в плечо переодетым гвардейцем, когда ехал по ликующим улицам Сан-Себастьяна чтобы выступить перед народом с балкона президентского дворца. Его речь пришлось отменить, и жертв на дворцовой площади было совсем немного. Едва выйдя из госпиталя, Суарес распорядился восстановить разрушенный взрывом дворец Диегоса и поехал с инспекцией по стране. В крепости Эль-Дьябло он вызвал к себе коменданта и долго кричал на него, топая ногами, за впустую погубленный эскадрон ветеранов революционной армии. Говорят, что только в память о прошлых заслугах он не отдал коменданта Альвареса под трибунал.
***
Смерть сказала правду, семья бесстрашного героя Хуана Альвареса была расстреляна вместе с сотней пленных революционеров в порту Сан-Себастьяна в ту самую ночь, когда мерзавец Диегос, сгибаясь под тяжестью саквояжей с золотом бежал из страны на американском пароходе. Их всех похоронили в братской могиле, и первым памятником победившей революции стал мемориал на месте расстрела. Хуан долго стоял перед бронзовым распятьем на коленях, с ужасом осознавая, что остался в этом мире один. Один, совсем один, без единого родного человека. Революция осталась его единственной родней. Тогда он снова увидел ее, Смерть. Она стояла перед гранитной плитой мемориала и переносила в свою книгу имена умерших. На мгновение она оторвалась от своего занятия и помахала Хуану рукой.
Он отказался от предложения генерала Суароса принять гарнизон Сан-Себастьяна и уехал обратно в Эль-Дьябло. Там его ждало радостное известие: отыскалась сестра Розалия. Два года она томилась в тюрьме Диегоса и лишь чудом избежала смерти – на нее положил глаз начальник тюрьмы.
Брат с сестрой обнялись и разрыдались от счастья, ведь теперь их было двое. Розалия много рассказывала о тюрьме, говорила просто, обыденно о вещах страшных. О том, как их, молодых арестанток, водили ночами в казармы гвардейцев Диегоса и измывались над ними до утра. Как ее подружка, не выдержав постоянных насилий и издевательств, перегрызла себе вены. Как их раздевали до нага и заставляли плясать под гимн страны, подгоняя шомполами и штыками, как заставляли совокупляться с мулами и псами. Розалия признавалась, что и сама была близка к самоубийству, и лишь католическое воспитание не позволяло наложить на себя руки. Очень часто ее откровения прерывались рыданиями.
– Не плачь, сестренка, не плачь – успокаивал ее Хуан, – все страшное уже позади. Ведь мы победили.
***
Шли годы, а Смерть больше не появлялась. Хуан Альварес понимал почему. У нее было много, очень много работы в Европе, где шла мировая война. Полковник Альварес прочитывал газетные передовицы с полей брани, сидя в кресле – качалке на балконе своей виллы в предместье Сан-Себстьяна, затягивался дорогой сигарой, иногда прикладываясь к бокалу кальвадос. Женившись, он как-то внезапно привык к комфорту, тем более, революция по достоинству оценила пролитую кровь своего верного бойца – генерал Суарос лично вручил ему дарственную грамоту на это поместье бывшего латифундиста. Хуан женился, женился по любви и женился удачно на красавице с изрядной долей индейской крови с миндальными чувственными глазами. Единственное, что омрачало его жизнь: старые раны и частые болезни детей – первенца Педро и малюток Луизы и Марии – в стране разразилась эпидемия малярии. Да еще не складывающаяся судьба сестры Розалии. Три ее бывших мужа женились на ней, скорее всего, лишь с целью породниться с семейством Альварес, которому так благотворил президент Суарос. Хотя справедливости ради стоило признать, что мягким, покладистым характером сестра никогда не отличалось. И еще это ее пристрастие к крепкому рому, более подходящему в солдатской казарме, нежели в поместье героя революции.
Врач – американец вышел из спальни, вытер руки полотенцем и присел за столик, угостился сигарой.
– Ну как они? – спросил Хуан.
Доктор не торопился с ответом, долго размышлял прежде чем сказать:
– За Педро я почти спокоен, что касается девочек… Будем надеяться, что кризис миновал, но Мария очень слаба. А Луиза… Мне трудно это говорить, но и мои возможности не безграничны, я ведь не господь Бог. Вы католик? Я посоветовал бы обратиться к Всевышнему, сегодня ночью я ожидаю наступление кризиса.
Искренняя исповедь и щедрый дар церкви Святого Себастьяна помогли мало. Смерть пришла ночью, когда Хуан сменил выбившуюся из сил жену и дежурил у кроваток в детской комнате. В эту ночь разразилась страшная гроза, освещая все судорогами молний. Смерть вошла неслышно и остановилась в изголовье кроватки, на которой металась в горячке Луиза.
– Нет, не смей! – сказал Хуан, вставая и закрывая своим телом ребенка. Смерть глянула на него с грустью, сказала «Я сожалею» и подняла косу. И тогда он отпрянул. Непроизвольно, инстинктивно, всего на долю секунды, но отпрянул, коса с отвратительным хрустом врезалась в горло девочки. Луиза издала слабый стон и затихла. А Смерть снова подняла косу и подошла к кроватке Марии. И тогда Хуан зарыдал, он бросился к ногам Смерти, схватил ее за полу плаща и начал умолять забрать его взамен дочки. Смерть остановилась, словно размышляя. Наконец она кивнула и потребовала отступные. Нет, ей не нужна была его жизнь, она потребовала тысячу жизней, среди которых одна должна быть жизнью его родственника. И еще она велела ему поторопиться. Срочная работа ждала ее под Ипром.
Он выбрал, выбрал сестру Розалию, а сам на следующий день после похорон Луизы выехал в действующую армию на Юг, под Лос-Пальмос, где восстали крестьяне с государственных хлопковых плантаций. Бунтовщики сожгли чучело генерала Суареса, разграбили продовольственные склады и самовольно захватили земли. Бунт был подавлен с особой жестокостью, и Смерть получила даже больше ожидаемого. Еще месяц аллигаторы в речках и болотах Юга обжирались телами крестьян, расстрелянных из пулеметов. Трупов могло бы быть и больше, но Хуана срочно вызвали в Сан-Себастьян. Президент Суарес вручил ему орден за великолепное исполнение приказа и сообщил трагическую весть: Розалия Альварес покончила с собой с помощью большой дозы немецкого снотворного.
– А ты седеешь, мой верный друг, – сказал Суарес и потрепал Хуана по плечу.
***
И снова Хуан Альварес встретился со Смертью в ущелье Элю-Дьяблос. Правда, в этот раз он сам позвал ее, молил, умолял прийти. Вместе с эскадроном кавалеристов республиканской гвардии он попал в засаду и в плен к отступавшим после безуспешного штурма крепости бунтовщикам. Крестьяне хорошо помнили, кто именно устроил резню под Лос-Пальмос, и на легкую смерть Хуану Альваресу рассчитывать не приходилось. Вот уже два дня он избитый, окровавленный стоял, привязанный к столбу на площади Лос-Пальмоса, видя, как хохочущие бунтовщики сдирают живьем кожу с его боевых товарищей. Но, как пообещал вожак бунтарей, Хуана ожидала такая смерть, по сравнению с которой мучения Спасителя на кресте – детские шалости. И он этому верил, наблюдая, как начальника его штаба прибивают огромными гвоздями к стене амбара и выпускают из загона голодных свиней. И тогда ночью, накануне своей неминуемой и мучительной казни Хуан обратился к Смерти. Она явилась, подошла совсем быстро и скинула капюшон. Она сильно постарела за это время, в глазах ее явно читалась такая безмерная тоска и усталость, что Хуан даже не сразу высказал свою просьбу. Он попросил, если ему суждено умереть, пусть смерть не будет такой ужасной и мучительной. Взамен он обещал любую плату. В ответ Смерть покачала головой и удалилась, не сказав не слова, лишь махнув косой, чтобы прекратить страдания прибитого к амбару офицера.
И Хуан Альварес смирился, смирился с неизбежными мучениями, ждущими его поутру, и всю ночь провел в молитвах. Что же делать, если даже верная Смерть осталась глуха к его просьбам. Но ближе к утру, когда сон караульных особенно крепок, (у бунтовщиков было совсем плохо с дисциплиной, зато очень много рома и разграбленных складов), к нему подошли три крестьянина – скотовода и предложили жизнь и свободу в обмен на сто тысяч золотом. Надо ли говорить, что он согласился сразу. И уже в крепости, лежа в госпитальной палате, он понял, почему Смерть отказала ему. Его время еще не пришло, и звать Смерть раньше времени просто глупо. Он выполнил обещание перед освободившими его скотоводами и выплатил им все деньги сполна. Но президент Суарес приказал повесить их с остальными участниками бунта, он-то ведь обещания их помиловать не давал. Их так и вздернули с карманами, набитыми золотом. Хуан наблюдал за казнью из окна палаты и видел, как Смерть стоит, опершись о столб виселицы и криво ухмыляется. А ночью она пришла к нему в палату и снова заговорила. Она жаловалась, что безумно устала, она в подробностях рассказывала, как страшно выглядит поле, усыпанное трупами после газовой атаки, какие страшные разрушения наносит артиллерия крупного калибра, как хрустят черепа, когда на них наезжает тяжелый английский танк и как страшно кричат пилоты дирижаблей, сгорая заживо. Она достала свою книгу, перелистывала страницы и называла неведомые Хуану имена, вспоминая, как страшно и мучительно умирали эти люди. А Хуан лежал с крепко зажмуренными глазами и мечтал, чтобы этот кошмар побыстрее кончился.
***
Прошло чуть больше двадцати лет, когда Генерал Хуан Альварес снова увидел Смерть, и снова она пришла по его просьбе. Она вошла в его кабинет как раз в тот момент, когда он отчитывал задаток трем гринго за то, чтобы они забрали жизнь Диего – сына и приемника президента Суареса. Под старость президент совсем выжил из ума и решил доверить страну не лучшему другу и преданному революционеру Хуану Альваресу, а своему сыну, этому алчному прощелыге с ветром в голове. Трижды, нет, даже четыре раза Альварес просил президента обдумать свое решение, но старый чадолюбец был непреклонен. Нет, Хуан даже в какой-то мере любил Диего, называвшего его дядюшкой, ведь он помнил его еще головастым карапузом, только-только встающим на ножки. Но еще больше он любил свой народ. А Диего любил только красивую жизнь и окружил себя толпами гринго, только и ждущими, как бы побыстрее наложить лапу на достояния их многострадального народа.
Смерть опять отрицательно покачала головой. Она объяснила, что время Диего еще не пришло, но если Хуано очень нужно, она может забрать чуть раньше срока… президента Суароса. Забрать до того момента, когда он объявит свое решение о назначении Диего приемником официально. Хуан Альварес не спал всю ночь, мучаясь в сомнениях, и лишь утром дал ответ.
Все трое гринго были убиты охраной Диего при попытке покушения. Возможно, они и не были такими профессионалами, как их рекомендовали, а может быть, им просто не повезло. Так что юный Суарес отделался легкой контузией и простреленной ногой, но вот его отец, узнав о покушении на сына, схватился за сердце и в тот же день скончался от удара.
Возглавлял траурную церемонию похорон верный друг и приемник президента Хуан Альварес. Тысячи жителей Сан-Себастьяна видели, как по щекам седого генерала катятся крупные слезы.
***
Хуан быстро расплатился со Смертью за заключенную сделку. Как и ожидалось, сын президента Суареса поднял мятеж. С толпой прихлебателей он ездил по гарнизонам и казармам и раздавал груды золота, он кричал на каждом углу, что мерзавец Альварес хочет захватить власть, по праву принадлежащую ему. Он скупил все газеты в стране, собираясь одержать на выборах сокрушительную победу. Генерал Альварес лишь усмехался в седые усы, принимая солнечные ванны на балконе своего замка в Эль-Дьябло. Он почти не вел агитацию на Севере, где его и без того знали, зато в каждом городке, в каждой деревушке густонаселенного Юга на центральных площадях было установлено по виселице, и они редко когда пустовали. Меньше чем за месяц бунт утих, и крестьяне вернулись на поля и в бараки, где обнаружили, что нормы сдачи тростника, хлопка и каучука существенно снижены, питание значительно улучшено, зарплата выросла, а чиновники, уличенные в воровстве, немедленно отправлялись на виселицу. В итоге Юг проголосовал за Альвареса, и тогда Диего Суарес объявил выборы незаконными и решил взять власть силой. Ему удался переворот в столице, правительство – в основном старые генералы, кто добровольно, кто под дулом винтовки, присягнули ему. Теперь генерал Альварес повел революционную армию Юга на Сан-Себастьян, солдаты переходили на его сторону целыми полками, вздергивая сторонников Диего Суареса на фонарях. Смерть была удовлетворена и признала, что условия сделки Хуан выполнил полностью.
***
Шли годы, и Хуан привык к сделкам со Смертью. Внезапно, без особых причин умирали строптивые министры его правительства, боевые генералы, ставшие слишком популярными в армии, мужья юных красавиц из высшего света Сан-Сальвадора. Умер, не оставив наследников, крупный американский финансист, предоставивший правительству генерала Альвареса огромный заем, умер в тюрьме Диего Суарес от почечных колик, умер его малолетний сын от солнечного удара. Смерть просто приходила к Хуану, открывала свою книгу и рассказывала, как именно умирал человек, вызвавший недовольство генерала – пожизненного президента. Смерть ничего не просила взамен, иногда она надолго замолкала, сидела на кресле, глядя в одну точку и теребя обложку своей таинственной книги. Они часто так сидели вдвоем: убеленный сединами генерал и Смерть, на вид – женщина лет сорока, не потерявшая привлекательности, разве что морщины вокруг глаз и та же болезненная бледность.
Когда в Европе началась вторая большая война, Смерть исчезла, и генерал понимал почему. Он часто оставался в своем кабинете на ночь и слушал по радио сводки с полей сражений. Или спускался в кинозал, чтобы отсмотреть последний американский или английский выпуск новостей. Иногда попадалась и немецкая хроника. Почему-то из всего увиденного больше всего генералу запомнился эпизод из трофейной хроники: два немецких гренадера долго возятся к каким-то странным аппаратом, потом вставляют длинную трубу в узкую щель дзота и через секунду оттуда вырывается сноп пламени. А еще через мгновенье низенькая дверца дзота распахивается, и оттуда, суматошно махая руками, вырывается объятая пламенем фигура человека в смешной каске, похожей на салатницу. Фигура падает на землю, катается в пыли и, наконец, затихает. За секунду до того, как она окончательно замерла, Хуану показалось, что в кадре возникла уже знакомая ему фигура.
***
– За все в этом мире надо платить, – Смерть так и сказала, просто, без особых эмоций, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Но почему его? Почему не меня? – взмолился президент Хуан.
– Так надо, – ответила Смерть и опустилась на черный кожаный диван, – иногда кто-то другой платит по твоим счетам, даже когда ты сам этого не хочешь. И чаще всего по счетам родителей платят их дети.
Да, сейчас окружающая обстановка была ей под стать. Огромный роскошный президентский дворец был словно затянут в черный муар, зеркала занавешены драпом, часы остановлены. Да и весь Сан-Себастьян сейчас был больше похож на кладбище, или пораженный чумой город, нежели на шумную столицу небольшой, но благополучной страны. В столице был объявлен траур. Педро Альварес, единственный сын и законный приемник президента Хуана Альвареса погиб. Погиб в Арденнах в страшном бою роты английских десантников и американских морпехов, засевших в старом монастыре, с отборным батальоном дивизии «Мертвая голова». Он не должен был погибнуть. Его вообще не должно было быть на той войне. Отец послал его учиться в Америку, в Принстон, в лучший военный университет. Учиться, а не воевать, чтобы, когда придет время, сын смог сменить отца во главе государства. Педро Альварес ушел на войну добровольцем в чине капитана морской пехоты. Ушел и погиб. На родину его привезли в закрытом гробу.
– Как он умер? – тихо спросил Хуан, утерев слезы.
Смерть не удивилась вопросу, она встала, оправила складки на плаще, подошла к камину и пошебуршала в углях кончиком косы.
– Их сожгли. Сожгли из огнемета. Знаешь, такой танк, у которого вместо пушки огнемет. Им просто не повезло – это был примерочный залп, а они случайно оказались в той канаве. Он умер сразу, очень высокая температура. И вот что еще…
Смерть подошла к столу и положила небольшой конверт. Это было письмо, письмо от сына, нацарапанное карандашом на обороте какой-то театральной афиши. Хуан дрожащими руками схватил его и начал читать: «Дорогой Отец! Я надеюсь, Вы поймете меня и простите за мой поступок. Это – не мальчишество, это сознательно (зачеркнуто) осознанно сделано. Вы всегда были для меня примером, и сын героя Революции, человека, отдавшего всего себя за идеи свободы и демократии, не может сейчас (зачеркнуто) в это историческое время читать о войне в газетах.
Сейчас немцы пойдут в новую атаку, и мы, наверное, погибнем. Их слишком много. Знайте же, что я безгранично любил и люблю Вас, и если суждено умереть, то умру достойно. Прощайте, поцелуйте маму и сестру. Ваш сын Педро Альварес».
Отец уронил листок на стол и заплакал. Листок сначала задымился и вдруг ярко вспыхнул, опалив генералу брови. Через мгновенье от бумаги осталась лишь горстка пепла.
– Извини, но письмо не сохранилось, оно сгорело там, вместе с ним, – сказала Смерть, – это все, что я смогла для тебя сделать.
И тогда Хуан взглянул прямо в глаза Смерти. Она сильно сдала за эти годы войны, в черных ранее волосах явно пробивались седые пряди, глубокие морщины изрезали ее бледное лицо. Но все равно она была прекрасна, не красой юных див, подобных распустившимся бутоном цветка в хрустальной вазе, которому суждено скоро завянуть, а уже сложившейся, гармоничной красотой правильных форм. Но главное – глаза. Огромные, черные, бездонно глубокие. Такая беспросветная тоска читалась в этих глазах, что Хуан зажмурился:
– Уходи! Убирайся! И больше никогда не показывайся, пока не придет мое время!
Смерть не стала спорить, она молча спрятала книгу под полой плаща, взяла косу и вышла в балконную дверь.
***
Но она появилась уже в следующем году, когда весь мир отпраздновал великую победу и наступление долгожданного мира. Лишь Япония продолжала яростно сопротивляться союзникам.
Она пришла шестого августа, глубокой ночью, когда он, наглотавшись снотворного, крепко спал. Смерть грубо, бесцеремонно растолкала его, чего никогда ранее себе не позволяла, и начала говорить. Говорила быстро, сбиваясь, перескакивая с одной темы на другую.
Если бы Хуан допускал, что Смерть может быть пьяна, он сказал бы, что в этот раз она набралась в стельку, как девка из матросского борделя. Смерть то истерически рыдала, то начинала хохотать. Она говорила об огромном белом грибе и о всепожирающем пламени. О том, как от людей не остается даже пепла – лишь силуэты на стенах, о том, как вспыхивают одновременно тысячи домов, как рушатся стены от чудовищной ударной волны.
Хуан, хлопая заспанными глазами, долго не мог понять, о чем она говорит, что за ужасы, что новое ужасное оружие? Потом смерть начала жаловаться, она плакала, что очень устала, что ей тяжело одной в этом жестоком мире, что ее никто не любит, и зовут ее лишь самые отчаявшиеся, которых даже на общих кладбищах не хоронят.
И неожиданно Хуан пожалел Смерть. Смерть, отнявшую у него мать, братьев, сестер, сына, тысячи верных товарищей по борьбе. Но ведь и десятки тысяч врагов его забрала смерть. И действительно, каково ей, такой одинокой в этом мире? И он, забывшись, погладил ее по плечу. Она не была холодна, как раньше. Раньше, при ее приближении Хуан чувствовал холод даже в самый жаркий день, но сейчас. Под тонкой тканью плаща чувствовалось тело, обычное человеческое тело, теплое и округлое женское плечо. И тогда она встала, глянула ему прямо в глаза, расстегнула застежку на шее и медленно скинула плащ. Да, она была очень красива, видимо, именно с таких натурщиц творили древние мастера Эллады свои шедевры, а от этих глаз невозможно было отвести взгляд. Смерть провела ладонями по своей округлой груди и шагнула к нему…
***
Они не встречались очень долго, почти 20 лет. Он увидел ее в Штатах, куда был приглашен инкогнито на совещание американских финансистов, готовящих свержение режима Фиделя Кастро. Заодно он хотел сделать сюрприз своей новой жене – кинозвезде Элеоноре Бьянке, родом из Далласа, штат Техас. Она так скучала по своей маме. Они замечательно провели три дня на ранчо его тещи, а потом поехали в Даллас, Элеонора очень хотела посмотреть на президента Кеннеди. Они встретились на въезде в город в автомобильной пробке. Смерть быстро шла вдоль шоссе и… вела за руку маленькую девочку. Лет трех – четырех, не больше. Смерть почему-то очень торопилась и почти волокла девочку за собой. Наконец малышка остановилась и громко заревела. Смерть, не останавливаясь, подхватила девочку на руки, и кое-как пристроив косу подмышкой, пошла еще быстрее.
– Что с тобой, Хуанчик, тебе плохо? – озабоченно спросила Эльвира, глядя на лицо мужа.
– Нет, нет, все хорошо, прижмись, пожалуйста, к обочине, мне надо подышать.
Он вышел из машины, дал знак жене, чтобы та оставалась за рулем, и стоял, дожидаясь, пока Смерть подойдет вплотную.
– А, это ты… – Смерть опустила девочку на землю и с интересом посмотрела в лицо Хуану, – а ты почти не постарел, и седина тебе очень к лицу.
Смерть тоже изменилась и не только фигурой, по которой легко отличишь рожавшую женщину от нетронутой беременностью, глаза стали другими. Какими? Может быть, чуть меньше тоски в них стало? Или это ему просто показалось? А девочка, девочка была просто прекрасной, с черными чуть кудрявыми волосиками, пухлыми губками и огромными, в маму, глазищами.
– Ты не мог бы меня подкинуть до центра? – неожиданно спросила Смерть, – я очень тороплюсь.
– Конечно, конечно, – оторопел такой просьбе Хуан, – но твоя коса…
– А если я ее выставлю в окно?
Всю дорогу Элеонора допытывалась, что с ним случилось, и зачем он открывал заднюю дверь, а Хуан молчал и смотрел в зеркальце заднего вида на сидевших сзади мать и дочь.
– Тебя можно поздравить? – наконец сказал он, когда машина остановилась около какого-то книжного склада.
– Тебя тоже? – то ли спросила, то ли констатировала Смерть.
***
Шли годы, менялась жизнь, менялись люди. За это время человечество придумало много интересных и полезных вещей: кондиционер, мобильный телефон, антигеморриальную туалетную бумагу, сэндвичи с креветками для микроволновок и сами микроволновки, искусственные клапаны для сердца, соус «Хулли» с тем же вкусом, но без перца, компьютеры, инвалидные кресла с электромоторчиком, водяные матрасы, металлокерамические зубные протезы, пластические операции и откачку жира. Пожизненный президент Хуан Альварес без колебаний пользовался всеми этими достижениями цивилизации, и после перенесения множества операций стал большим докой в медицине. Что касается врачей, то они звали Альвареса не иначе, как «счастливчик». Однажды врач – светило европейской хирургии дал Хуану один шанс благоприятного исхода операции на сердце, и Хуан этим шансом не преминул воспользоваться. Смерть словно оберегала его от самой себя, но редко щадила людей вокруг Альвареса. И с грустью замечал Хуан, как мало осталось тех, кто помнил бы его в молодости.
Ноги давно уже изменили президенту Альваресу, и он ездил в кресле с моторчиком, что не мешало населению Сан-Себастьяна обожать своего президента. А президент к старости стал сентиментален, любил, позируя перед камерами репортеров посадить себе на колени маленькую девочку, а когда шумная толпа приветствовала его с площади перед дворцом, по щекам его частенько катилась скупая стариковская слеза.
– Что ж, доктор, у меня отказали ноги, но, к счастью, не голова. Давайте не будем играть в прятки, я довольно пожил, дай бог каждому, и в принципе готов предстать перед ликом Всевышнего. Тем более, я в него верю. Знаете ли, католическое воспитание с ранних лет. У меня рак?
Седовласый профессор – удивительно дорогое медицинское светило из Америки качнул головой:
– К сожалению.
– Операция?
– В вашем возрасте, извините, ваша честь…
– Да бросьте вы, давайте без чинов. Скажите лучше, сколько мне осталось?
– Месяца четыре, но боюсь, что через месяц начнутся боли…
– Не надо болей, месяца мне вполне хватит, надо дать распоряжения, я ведь пожизненный президент, надеюсь, вам это известно. Бедная Мария, моя маленькая доченька, она так и не дождалась дня, когда займет мой трон, хотя, стоит признать, в свои семьдесят с хвостиком в гробу она выглядела очень даже ничего, да простит меня Святой Себастьян за такие слова. Но разве ж я виноват, что дожил до ста лет и не впал в старческий маразм. И знаете, профессор, я ведь не боюсь смерти. Да-да, я частенько заглядывал ей в лицо и даже разок под плащ, ха-ха-ха… Не бойтесь, это не приступ помешательства, это я так шучу. Так вот, страшит меня не смерть, а то, что будет дальше. Страшно не умирать – страшно не жить. Скажите, вот вы, медик, изучивший тело и мозг человека чуть не на атомном уровне, что вы думаете о смерти? Как это происходит, когда душа расстается с телом? И где она находится в человеке, эта душа?
Профессор выпустил колечко дыма, стряхнул пепел дорогущей кубинской сигары.
– Трудно сказать… Европейская культура основное внимание уделяет сердцу, считая его главным органом, китайцы сердце не в грош не ставят, считая, что главное в организме кровь, а значит – печень. А сердце для них – лишь насос, отвечающий за перегонку жидкости. Японцы большое внимание уделяют пупочной зоне, индийский йог скажет вам о третьем глазе и силе мозга, а недавно я был в одном африканском племени, так там все болезни лечат через пятки, припарками, натираниями и иглами. И, самое интересное, помогает. Отвечу честно – не знаю. Для меня живое – это живое, а мертвое – мертвое. Я просто верю в Иисуса Христа, и эта вера позволяет мне отмахиваться от целой кучи трудных вопросов.
***
Он решил умереть ночью, в своей постели. Утром он исповедовался и причастился в той самой церквушке Сан-Себастьяна, куда бегал босоногим мальчишкой, днем осмотрел свой будущий склеп рядом с памятником сыну и дочери, заглянул в гроб и распорядился заменить голубую атласную подушечку на обычную – белую. Провел вечер с внуками и правнуками, даже выпил кальвадос, чего уже долгое время себе не позволял. К полуночи тепло со всеми попрощался, приказал слугам нарядить себя в парадный мундир и даже надел треуголку. Он выбрал хороший день. Сегодня еще светило солнышко, а завтра в небе загремит и начнется этот противный дождь. Сезон дождей, от которого так ноют суставы колен и поясница. Да и боль нет-нет, да и давала о себе знать. Все пора… Две голубые пилюли, ты засыпаешь и…
– Ты решил уйти, не попрощавшись со мной? – Смерть стояла у кровати. Косы с ней не было, лишь книга в руках, покрытых пигментными пятнами.
– Она постарела, – грустно констатировал Хуан про себя, а в слух сказал, – Я почему-то был уверен, что ты сама придешь.
Смерть присела у него в ногах, ласково погладила по колену:
– А ты все так же хорош, ничего тебя не берет.
– Как же, хорош, старая развалина – носильный инструмент, в смысле, что по лестнице меня носят. Ты знаешь, я прожил в общем-то неплохую жизнь, но порою я завидую тем, кто умер молодым…
Лицо Смерти было, как полигон траншеями перечеркнуть глубокими морщинами, космы стали как лунь и глаза… Не было в них уже не тоски не отчаянья, лишь усталость и какое-то безразличие.
– Не боишься? – кивнула Смерть на пилюли.
– Столько лет знаясь с тобой… А впрочем, немного побаиваюсь. Может, намекнешь, что там дальше?
– Не могу, сам увидишь.
– Как дочка?
– Догадался-таки спросить… У нее все хорошо, выросла, такая красавицы стала. Сегодня она заменит меня…
– Значит, твоя коса у нее, и мы увидимся. Я всегда хотел спросить, вот эта твоя книга, в ней все предопределено, смертный час каждого из нас?
– А ты посмотри, – сказала смерть, протягивая Хуану фолиант, пусть это будет тебе подарком за ту ночь.
Хуан осторожно открыл книгу. Теперь он понял, что значит жизнь, которая в минуту проносится перед глазами. Вот доброе лицо матери, и он словно почувствовал вкус ее восхитительного молока на губах, вот брат Педро, мастерящего для Хуанито первую удочку, вот сестры, водящие вокруг рождественский хоровод, вот отец Иермия добрый и мудрый. Страшный огонь взрыва на пароходе, и мертвая Луиза с открытыми глазами. Дальше картинки стали меняться быстрее: товарищи, с которыми грузил баржи в порту, надсмотрщик в бараке на хлопковой плантации, резкий свист кнута и резкая обжигающая боль по всей спине. А вот тайная сходка батраков в катакомбах, генерал Вальядос с пламенной речью, и вот уже он, Хуан Альварес во главе революционного эскадрона. Лица, лица, лица, все знакомые лица, мертвые лица. Обожженное до неузнаваемости лицо Вальядоса, в разгромленной табачной лавке, лица солдат, что пали при штурме Эль-Дьябло, эти при обороне сан-Себастьяна. И снова его семья, посиневшие лица в братской могиле. Его эскадрон, все шестьдесят погибших в Эль-Дьябло, стоят плечо к плечу, смотря сурово. А вы кто? Я вас не знаю. Почему вас так много? Ах да, это крестьяне восставшего Юга, которых он приказал косить из пулеметов. Боже мой, сколько же вас много! Сестра Розалия, тоже мертвая, рука бессильно свешивается с края ванной. Окрашенная в красное вода растекается по мраморному полу. Хватающийся за сердце президент Суарес, его сын, корчащийся по полу от яда, его внук, истошно кричащий, крик срывается и слышно лишь бульканье…
– Я не могу, не могу, – попытался закрыть книгу Хуан, чувствуя, что лицо его мокро от слез..
– Ты должен испить до дна, – сурово сказала Смерть.
Сын, Педро. Сначала курчавый карапуз, потом нескладный подросток и, наконец, красавец – мачо в форме капитана. Девки с ума по нему сходили. Буквально пары секунд ему не хватило, чтобы ввалить из базуки в этот чертов огнеметный танк, всего пары секунд. Он ведь даже успел прицелиться. А вот американский миллионер, друг детей Сан-Себастьяна, умиляется, как раздают малышам тетрадки, карандаши, игрушки и вдруг лицо его синеет, он хватается за горло, падает навзничь. Красавец – мулат на пороге богатой клиники, стоит озирается, не верит своему счастье. Гринго дают ему здесь работу! Его обманули, ему не дадут работу, у него отнимут почки. Обе. У него здоровые молодые почки, а у президента Альвареса старые и больные. Он так и заснул на операционном столе со счастливой улыбкой. И снова лица, лица, лица…
Хуан провел ладонью по лицу, оно было мокро от слез, и мундир на груди тоже:
– Господи, господи, господи… Простишь ли ты меня? Простят ли они меня?
– Не знаю, – просто сказала Смерть, но ты плачешь, и Он должен увидеть твои слезы. Вряд ли ты бы понравился Ему с улыбкой на лице. Что ж, пора… – Смерть аккуратно взяла с блюда одну из пилюль. – Тебе хватит одной?
– Но как же так? Зачем?
– Ты знаешь, я тоже немного боюсь смерти.
В этот момент в небесах над дворцом ярко вспыхнула судорога молнии, через минуту оглушительно грохнуло. Порыв ветра взметнул шитую золотом ткань портьер. На пороге показалась фигура в черном плаще с накидкой, в свете следующей молнии Хуан разглядел блеснувшее лезвие косы.
– Доченька пришла, – сказала Смерть с нежность в голосе, – что же ты, Хуанито, глотай скорее. Она такая сладенькая на вкус. Ну что, дочка, иди, попрощайся с папой.
***
Говорят, что президент Хуан Альварес умер во сне со счастливой улыбкой на устах. Во время траурной церемонии похорон на улицы вышли все жители Сан-Себастьяна, с Юга страны под проливным дождем пришли пешком тысячи крестьян, чтобы проститься со своим президентом. Очень многие плакали. |
|
|
|
Время приёма: 14:19 18.03.2008
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев