Он родился в продуваемой всеми ветрами Маловазийской каменной пустыне. Выжженный солнцем валун дал трещину, и к свету потянулся тонкий росток. Солнце нещадно жгло его целыми днями, холодный ветер трепал каждую ночь. Но он продолжал расти. Вскоре камень покрылся сетью трещин, как лицо старухи, а затем вовсе рассыпался.
Растение набирало сил вопреки злому року. Его питала не почва — только жажда к жизни и крохи воды под землёй. По праву он мог гордиться собой, если бы только умел.
В один тяжёлый, обжигающий день, на растение упала тень. Тогда он не знал о мире, людях, их караванах и верблюдах. Да и откуда об этом знать пустынному сорняку, торчащий в крошеве камней?
Хозяин тени склонился, и один лист исчез в ненасытной пасти. Сорняк дёрнулся, хотя не было ни единого порыва ветра. Попыталось сбежать, но земля всегда цеплялась за таких, как он.
Ещё лист исчез. Затем ещё. И ещё.
Затем верблюд ухватил зубами за стебель, но корни намертво впились в камни. Пустынный сорняк боролся за жизнь, как всегда до этого. И тварь сдалась. Выпустив обглоданное тело, верблюд помочился на него и ушёл вслед за своим человеком.
Сорняк вновь осталось в одиночестве.
Оставшийся день едва не добил его. К вечеру стало легче. Ночью холод сковал так сильно, что сорняк согревала лишь ярость. Чувство прорастало из растерзанной плоти, как само растение некогда прорастало из камня.
Утреннее солнце он встретил с ненавистью. Жар усиливался с каждой минутой, последняя влага испарялась из открытых ран. Пустынный сорняк готовился в последний раз проклясть жестокий мир, как его вновь укрыла тень.
«Просто дай мне умереть!» — промелькнула отчаянная мысль.
И тут на оставшиеся листья упала живительная влага. Пустынный сорняк обжёгся ей сильнее, чем солнцем, неведомая сила проникла в естество растения.
— Не зря я откликнулся на твой зов, малыш, — проговорил человек, отступая. — Как, скажи на милость, ты можешь ненавидеть так ярко?
«УБЬЮ! — Сорняк бросил мысль с огромной силой, и она вновь преодолела барьер возможного и невероятного. — СОЖРУ МЫШЦЫ И СВЯЗКИ!»
Человек не сдержал улыбки.
— Такой помощник будет мне кстати, — сказал он и, указав на солнце, коротко приказал: — Угасни.
Солнце, конечно, не послушало колдуна, но всё же его лучи поутихли. На истерзанные листки снова упали целительные капли эликсира. И пустынный сорняк стал расти, как никогда раньше. Из стебля отделились подобия рук, которыми он упёрся в камни, стараясь вытянуться из земли. Бутон на макушке раскрыл лепестки, и сорняк взглянул на мир вытянутыми, как у улитки, глазами.
— Кто так сильно обидел тебя? — спросил колдун, усаживаясь на камень поблизости.
Сорняк задумался. Крохи его знаний о мире вспыхивали в сознании, как пузыри на болоте. Теперь он вспоминал проходящие караваны, речь людей, своё рождение… Ещё маленьким зёрнышком его бросили у дороги, а ветер подхватил, унёс далеко-далеко…
— Верблюд, — сказал он, с трудом разлепив прорисовавшиеся зелёные губы.
— Во дела-а-а! — рассмеялся колдун. — Вина на какой-то жалкой скотине? Тебе надо быть выше этого!
Тут же замолк, уловив жгучую ненависть, повисшую в воздухе между ними.
— Прошу извинить, — колдун даже поднялся с камня, чтобы сказать эти слова. — Не мне судить твою беду, но я могу помочь с местью.
— Что… надо… делать…
— Ненавидь его! Всей душой, которая у тебя была до моего появления. И всем сердцем, которое я тебе подарю. Будешь моим верным слугой, обретёшь силу и однажды расправишься с… верблюдом. Договорились?
— Да, — сказал бывший сорняк, поднимаясь на ноги. — Веди.
Из пустыни они выбрались за три дня. За это время бывший пустынный сорняк вырос на два метра. Он стал сухим, тонким, неприхотливым и с лёгкостью нёс человека на плечах до самого Шрилиаша.
Колдун требовал называть себя господином, а в городе его звали Бойсехом. Новому слуге Бойсех дал имя Сор, а другие люди называли его «чёртовым големом».
Сор почти ослеп и оглох, едва ступил в мир людей. Повсюду слышался ор и смердело потом. Суетливые двуногие животные оказались куда хуже камней. А когда им повстречался караван верблюдов, Бойсеху пришлось повиснуть на ноге голема:
— Стой, олух, — орал колдун, волочась за слугой по земле. — Это другие верблюды!
Сор остановился, и колдун, наконец, смог отцепиться от ноги
— Знаю, — прогудел голем. — Моя ненависть ведёт не к ним. Но когда я отомщу обидчику?
— Терпение, — Бойсех отряхнул плащ. — Сначала решим мою проблему, и по ходу делу разберёмся с твоей.
— А какая у тебя беда, господин?
— Как и всех — недостаток золота.
И они стали добывать его.
— Живой растительный голем! — кричал Бойсех на рынке. — Кому вырыть колодец? Натаскать камней? Выбить долги? Подходите, смотрите! Эй, господин, всё ещё пользуетесь глиняными големами? Что? Каменными?! Да они сыпятся на глазах! Взгляните лучше сюда!
Дни снова потянулись медленно, как смола. Сор работал не покладая рук, а вечерами Бойсех рассказывал о верблюде. По словам колдуна, хитрая тварь выскальзывала из рук, стоило ему ухватить её за хвост. И всячески насмехалась над незадачливым големом, поминая, как сладка была его плоть.
Бойсех старательно подпитывал ненависть Сора:
— Думай только о своём враге. Ненависть — единственное, что поддерживает в тебе жизнь. Если забудешь о ней, то умрешь. Ты этого хочешь?
— Нет, господин, — отвечал Сор.
— Хороший голем, — улыбался колдун. — Теперь отдыхай, завтра у нас тяжёлый день. Тебе нужно помочь с домом уважаемому Силь Абиду и проломить голову Тайросу. Скотина думает, что может безнаказанно мухлевать в нарды!..
День и правда выдался тяжёлым, несмотря на то, что Тайрос сбежал от Сора. В руках голема осталась только вышитая серебром куртка, которую забрал Бойсех. Затем до самого вечера Сор таскал каменные блоки для особняка Силь Абида, пришедшие с караваном. Голем монотонно следовал от одного верблюда — к дому, от другого верблюда — опять к дому. Теперь он не глядел на каждую тварь с ненавистью, они оказались куда приятнее людей...
И тут — вспышка.
Сор вздрогнул, и только что поднятый камень сверзился с его плеча, расколовшись надвое. Голем уставился в глаза своего давнего врага. Ненависть, затухающая с каждым днём, вновь запылала вулканом. Столько ночей он представлял, что выдавит сердце верблюда, как прыщ, и раздавит его кости в муку!
Схватил верблюда за голову, и животное в страхе попятилось.
— Эй, чудище! — закричали в толпе. — Отпусти животное!
— Чей это голем? Он с ума сошёл?
— Позовите стражу!
Сор не слушал, сосредоточив внимание на враге. Вспомнил, как эта тварь изувечила его, а затем помочилась на истерзанный стебель. Вспомнил — и простил. А затем одним быстрым движением свернул верблюду шею.
— Да что ты делаешь, чёрт тебя дери?!
Голова Сора прояснилась, он заметил Бойсеха. Колдун выглядел скверно — осунулся и будто бы постарел.
— Это был мой враг, — проговорил Сор.
— Это был верблюд Силь Абида! — воскликнул Бойсхех. — Нам конец, бежим! Нет... Я бегу, а ты… ты… Знать тебя не знаю! Пропади пропадом!
Вдруг колдун замолчал, согнувшись в поклоне.
— Постой, уважаемый Бойсех, бежать не нужно, — сказал невысокий толстяк, увешанные золотом. — Раз голем твой, отвечать тоже тебе.
— Достопочтенный Силь Абид, — заканючил Бойсех, — у голема своё сознание, я не могу полностью отвечать за него…
— Разберёмся, — Силь Абид взмахнул рукой.
Бойсех замолк, и Сор тоже почувствовал, как чужая магия — куда сильнее, чем его господина — оплела его и лишила мыслей. Он будто вернулся к прошлой, нестерпимо суровой, но такой чудесной жизни...
Их бросили в глубокую яму, и тяжёлый решетчатый люк отрезал свободу. Подвижность в конечностях медленно возвращалась с колющей болью. Со скрежетом возвращался разум.
Бойсех со злобой зыркал из другого угла. Колдун шептал заклинания, но ни одно из них не срабатывало. Вскоре он затих, свернувшись в углу.
Сорах размышлял о свершившейся мести. Как бы он хотел, чтобы освободившееся место заняла радость, но вместо неё пришла… скорбь. И отчасти злость — на себя. Не так он представлял встречу с заклятым врагом.
Мысли так терзали голову, что Сор попытался избавиться от неё. Обхватил крючковатыми пальцами, тянул, лупил, что есть мочи, о стену темницы и выл.
— Замолчи! — не выдержал Бойсех. — Что ты делаешь, тупое полено?!
— Пытается заглушить чувство вины, — раздался голос сверху. — Я исправил твоего голема, работающего только на ненависти. Пусть знает, что натворил.
— Велика твоя мудрость, достопочтенный Силь Абид! Так забирай его даром. Делай с ним, что хочешь: пусть работает, пока не засохнет или накажи другим способом!
— Разве я не говорил, что я исправил голема? Что до этого он был с дефектом?
— Истинно так!
— Значит, ответственность за его деяния лежит на создателе.
Бойсех встал на колени и сложил руки в мольбе.
— Не губи, господин! Раз жизнь голема поддерживала лишь ненависть к его врагу, я меньше всего хотел смерти верблюда!
— Твоя правда, — проговорил Силь Абид после паузы. — Но именно ты взращивал в големе это низкое чувство. Мой вердикт: вы оба виновны!
Колдун закрыл лицо, завыв, как побитый шакал. Сор взглянул на него с новым чувством — с жалостью.
Силь Абид заговорил снова:
— Я следую пути равновесия. Око за око, жизнь за жизнь. Но виновных двое, а мёртвый верблюд только один. Забрать две жизни за одну — излишество. Так что же делать? Может, кто-то пожертвует собой ради другого?
— Будь благоразумен, голем! — воскликнул колдун. — Ты хочешь получить покой, а я хочу жить!
Сор едва не кивнул — так манил его близкий покой. Терзающая вина сгорела бы вместе с сердцем. Только новое чувство уже пропитало его, словно ядом, и поэтому он сказал:
— Нет, господин. Мы оба достойны наказания.
— Да будет так, — сказал Силь Абид.
Решетчатый люк съехал в сторону. Пленники поднялись в воздух, будто пушинки, и подхваченные магией Силь Абида, устремились в пустыню.
В продуваемой всеми ветрами Маловазийской каменной пустыне голем по имени Сор склонился над изувеченным Бойсехом. После падения на человеке не осталось живого места. Но колдуны цеплялись за жизнь не хуже, чем пустынные сорняки.
— Ты ответишь… — с трудом произнёс Бойсех. — Я найду тебя… и сожгу...
— Теперь я твой верблюд, господин, — сказал Сор. — Таково наше наказание. Надеюсь, ты окажешься человечнее меня.
И, отвернувшись, голем направился через пустыню.
|
Рассказ открыт для комментариев