Телефон замурлыкал, когда я, выгуляв Рыжку, невесело рассматривал бок чайника. Чайник был заляпан кляксами застарелого жира и собирался закипать, а весеннее солнце светило в окно ярко и назойливо, высвечивая мою холостяцкую грязь.
- Привет рано встающим, - радостным, как солнечные брызги, голосом заявил Лешка.
- Взаимно, - буркнул я.
- На работу?
Я молчал в трубку, выуживая из холодильника кусок вареной колбасы, - чего, мол, звонишь-то?
- Зайди сегодня вечером к коке, - попросил он. – Я обещал, но мне некогда будет.
Я еще помолчал, скептически. Какое такое у него вечером дело – он говорить явно не собирался. А дела у него самые разные.
- Ладно.
Кока – это крестная. Когда мать, на моей памяти никогда не соблюдавшая никаких церковных обрядов, решила вдруг нас окрестить, в поручители записали ее сестру, как это обычно и делают. И она, наша тетя, велела называть нас кокой, что значит «крестная». Сама мама в разговоре с нами решительно не признавала ни «теть», ни «кок», но нам, мелким, «кока» понравилась. И осталась кокой. Лешка зовет ее так даже при чужих, и не смущается.
- Да, Мишка, - спохватился Леха. – Ты какое кино вчера смотрел?
- Старое, - объяснил я.
- А-а, - протянул Лешка и отключился.
Смотрел я «Весну», из-за Раневской. Лешка вообще не понимает, как такое можно смотреть, хотя у нас очень мало различий во вкусах, как и положено близнецам. Но Лешка каждый раз верит, что с таким интересом я смотрел что-то стоящее.
Утро за окном давно взяло свое, и дом проснулся. Большинство соседей уже ушли, общий фон был сдержан, деловит и равнодушен, как рокот автомобилей во дворе. Только сверху просачивался тон семейной ссоры, привычный, как застарелая зубная боль – он усиливался вместе с голосами, переходящими на крик. В перекрытиях между этажами обычно имеются плохо замазанные дыры. Я заторопился уйти из кухни, чуть не разбил чашку и забрызгал брюки чаем.
Подошла Рыжка – посочувствовать. Так умеют чувствовать только собаки. Иногда люди спрашивают Лешку, почему он не работает с животными. Меня ни о чем не спрашивают, я никому не говорю о своей ненормальности.
Это - эмпатия.
Воспетая фантастами телепатия остается достоянием шарлатанов и тех же фантастов. Другое дело эмпатия (Лешка, дурачась, говорит эн-патия, или ка-, тэ-, бэ-патия.) – нормальная для нас способность понять другого человека, термин придумали психологи. А вот если нормальное для всех свойство количественно зашкаливает – это уже болезнь.
Если я говорю это при Лешке, вслух он ничего не отвечает. Хотел бы я улавливать только мысли, выраженные словами.
Я помню, как это у меня началось. Отчетливо помню зимний день за окнами, помню запах домашнего печенья, который так славно подчеркивал уют новой, любовно прибранной квартиры. Солнечный свет, теплый от золотистых занавесок, мягко играл на розовых боках яблок в тарелке на столе. Я забрался на стул, дотянулся до яблок, отчего они раскатились. Ухватил одно из них и надкусил, остро и чудесно пахнущее.
Тогда теплый свет стал ослепительным, а мир судорожно сжался в точку.
Самым ужасным было то, что для других, за пределами моего судорожного страха день остался теплым и душистым. Родители в соседней комнате что-то весело обсуждали, они радовались отдыху и были озабочены легкой, ненастоящей заботой. А я не мог ни вздохнуть, ни позвать.
Меня спас Лешка. Он возник на пороге и заорал так пронзительно, что перепуганные родители вмиг оказались с ним рядом, но быстро сообразили, что неладно со мной. Меня трясли, переворачивали и хлопали, и проклятый кусок яблока выскочил из моего горла.
Я слышал, что высокий уровень эмпатии имеют все младенцы. Подобно младенческому обаянию, она помогает детям выжить. Потом люди забывают, как они чувствовали в детстве, но я не забыл и сохранил проклятую способность в полной мере. Может быть, из-за того случая. И Лешка сохранил ее – из-за меня.
Брат с тех пор так и нянчится со мной. А я редко чувствую, что действительно нужен ему. Наверно, в последний раз это было в день похорон родителей. Мы сидели, прижавшись друг к дружке, в соседкиной квартире, и изматывающее хлопанье дверей и шарканье ног за стеной отодвинулись, отступили даже голоса, полные настоящей или фальшивой скорби. Отступили и оставили нас вдвоем.
Нам повезло, что у нас была кока. У нее никогда не было своих детей и мужа, но дело не в этом. Даже если бы ее муж и дети были против, она бы нас никогда не бросила.
Захлопнув дверь своей квартиры, я прислушался к соседней – там было безрадостное, старческое, но спокойствие. Можно идти.
Я езжу на метро, с тех пор, как грохнулась моя «Лада», а я лишился сомнительной радости обдавать пешеходов водой из луж. К слову сказать, фон толпы, набившейся в переполненный вагон, очень мало отличается от фона автомобильной пробки, – и пусть снобы, которые пешком не могут дойти до помойки, думают об этом, что хотят.
Там, где приходится идти пешком, я выбираю знакомые, проторенные маршруты и предпочитаю густую толпу пустым улицам, в толпе острые тона нивелируются. Я и сегодня шел знакомой дорогой, обходя и сталкиваясь с озадаченными людьми, с расстроенными или раздраженными людьми, с людьми довольными или беззаботными, с людьми, у которых болела голова или иногда зубы. Шел себе в толпе безразличных, отрешенных, одиноких, тупых, пока не решил срезать угол полупустым двором. И вдобавок пошел под самой стеной хрущевки самого облезлого вида. Дальше от стены и ближе к помойке валялось слишком много всякой всячины, от использованных женских прокладок и до дохлых крыс.
Тут меня и накрыло - прямым попаданием, из низкого окна первого этажа. Удары и приглушенные возгласы, бешенство, которое человек не контролирует. Это было бы не так страшно само по себе – человек просто отводил душу. Но был еще неслышный вопль маленького истязаемого существа, которого человек не хотел слышать, а я слышал прекрасно. Кто там? Ребенок?
Разумнее было уйти, не останавливаясь. Но дверь подъезда не запиралась (таких домов уже не и осталось почти), и я зачем-то туда полез. Дверь, ведущая в квартиру, оказалась железной, с щелями между дверью и рамой, в щели виднелась вторая, внутренняя дверь – она пропускала звук, как фанерная. Я тупо и гулко колотился в железную, с рыжим ржавым налетом, дверь, но человек внутри не хотел меня слышать.
- Ах, ты так еще!
Нет, не ребенок. Животное.
И сразу же (значит, все-таки есть и ребенок):
- Папочка! Отпусти его, не надо!
Долго я не выдержал. Когда вернулся в мир, кот, небольшой, кошачий подросток, валялся тут же, на холодной площадке – не молодое изящное животное, а загаженный комок слипшейся шерсти.
Потом была теплая рука на плече.
- Хватит, поднимайся.
Я поднялся, моргая. Когда отключаешься, то уж заодно не видишь и не слышишь. Я не сразу рассмотрел девочку, которая говорила Лешке:
- Папа его домой теперь не пустит. Барсик его сильно поцарапал…
- Держи-ка, - Лешка сунул кота мне в руки. – Мог бы уже и повзрослеть.
Не дожидаясь моего ответа, он стал говорить что-то девочке. Мне сейчас не до споров. И не стыдно. Кот прижался ко мне носом, пачкая джемпер розовой жидкостью – почему-то я распахнул куртку. Подвинуть его я боялся – не мог причинить боль. Джемпер придется стирать. Или выкинуть.
- Ты что, - выдавил я. – У меня Рыжка. И вообще, у меня еще одна организация сегодня.
Разве можно сейчас работать?
Лешка жестом карманника вытянул у меня из кармана телефон. Повернул на секунду ко мне – убедиться, что выбрал нужный номер.
- Наталья Николав-на, - затараторил он в трубку. – Я завтра приду.
Ему кажется, что он очень похоже копирует мои интонации... ну ладно, пусть, в самом деле неплохо изображает. Не прерывая разговора, Лешка косится в мою сторону, взгляд у него любознательный и ехидный.
Наталья Николаевна тем временем холодно удивляется: как же так, мы договаривались сегодня. Лешка ловит нотку сомнения в ее голосе. Ему, как обычно, везет. Когда не везет, он умеет вывернуться. Он испытывает истинное наслаждение при решении дипломатических задачек. И при этом, заметьте, ни тени затаенного превосходства или издевательства.
Сейчас Лешка с энтузиазмом подхватывает:
- Ну да, вы же собирались… - крошечная требовательная пауза, я послушно шепчу «в пенсионный фонд». Куда же еще? Платежки в банк они факсом отправляют.
- А мне надо съездить, обновление взять.
Через минуту он прощается с Натальей Николаевной, и та почти уверена, что все решила сама.
– Давайте домой, - распоряжается он. – Рыжка у тебя умница. А у меня еще дело сегодня.
Особое коротенькое ехидство, означающее «Рыжка-то умница, но не ты». И непрошенная острая тревога при слове «дело».
- Что? – насторожился я.
- Ничего, - ответил Лешка. – Не очень хорошо, что Фокин в отпуске.
- Ах, не очень хорошо…
Так бывало в детстве - мы обменивались «мнениями», беспомощно и яростно, если слов не хватало. Лешка прекратил первый, улыбнулся примирительно и открыто, но твердо, он так умеет.
- Ерунда. Чего ты разошелся? Просто работа у меня.
Работа у Лешки разнообразная. У него есть диплом психолога и лицензия, но он не практикует в обычном смысле. К нему приходят знакомые знакомых и их знакомые. Недавно он помогал отбирать сотрудников для фирмы – чудаку директору хотелось, чтобы сотрудники имели железную выдержку. К нему приходят сомневающиеся в партнере коммерсанты самой разной величины. Или просто неуверенные в мужьях жены.
Лешка берется не за все, он тоже не железный. Если отказывается, то сразу, и бесполезно соблазнять его суммой гонорара. Отказывает он так, чтоб никого не обидеть и не разозлить. В неприятную историю он не вляпался ни разу – далеко не во все дела он меня посвящает, но я бы знал.
Мне так никогда не суметь. И стольких плачущих в мою жилетку я бы не вынес.
Криминальные организации его будто не знают, а органы МВД заинтересовались только однажды, и кончилось это участием Лешки в операции по поимке маньяка. Мне лучше других известно, чего это ему стоило – три недели каждый вечер шататься по улицам, прислушиваться к каждому встречному и каждый раз опасаться, что найдешь. И найти, наконец! За все это Лешка не приобрел ни денег, ни славы, только друга майора милиции с фамилией Фомин и экзотическим именем Макар. Если существует на свете искренняя дружба, то это она и есть, - насколько может судить о дружбе самый махровый эгоист, который и соседке помогает потому, что иначе ему самому будет скверно.
Я смотрел, как Лешка идет к своей брошенной в конце двора машине. Он с улыбкой сказал что-то женщине с орущим младенцем в коляске, издали махнул мне рукой и уехал. Торопился. Я с притихшим котом на руках тоже потащился прочь со двора. Малыш все еще негодовал.
- Разденьте ребенка, мамаша, ему же жарко, - не без досады посоветовал я. И зашагал к остановке трамвая, толкаемый в спину чужим недоумением.
Дома я устроил кота в коробке из-под зимних ботинок. Придвинул коробку к батарее, потому что кота знобило. Тот свернулся в полудреме, погрузившись в свою боль; у него и вид был страшный – половина головы в засохшей крови, левый глаз не закрывается из-за красного сгустка в уголке. Я испугался, что мне опять станет плохо, но - обошлось. Все-таки это была боль возвращения к жизни, и самым разумным казалось просто дать коту отлежаться, не мучая ветеринарными процедурами. Я вдруг успокоился.
Сходил в магазин, купил продуктов, молока для Марии Геннадьевны и наполнитель для кошачьего туалета. Позволил Рыжке набегаться по грязному до черноты мартовскому снегу – она по достоинству оценила свалившийся на нас полувыходной. Включил телевизор, нажарил картошки. Только доесть не успел. Почему-то все навалилось очень быстро. Ненависть – я никогда не слышал от Лешки такой ненависти. Испуг. Боль. И тут же все кончилось.
Кончилось, и это было хуже всего. Я всегда ощущал брата, только его, как находящегося в соседней комнате – не видишь и не слышишь, но знаешь, чем он сейчас живет. Теперь стало вдруг непонятно, есть ли кто-нибудь в той комнате. Но надо было узнать, что означал страшный момент Лешкиной боли. Я превозмог отчаяние и взял телефон.
Я звонил по всем номерам, подходящим и не очень. Говорил о Лешке прямо и вскользь, и вовсе не о нем, а о чем-то постороннем – и слушал, слушал. Отключался, набирал другой номер.
Очнулся от звонка выпавшей из руки трубки. Рыжка укоризненно тыкала носом, бубнил не выключенный телевизор. Звонила Оля, Лешкина жена.
- Ты не знаешь, где Леша?
- Нет, - ответил я осторожно.
- Раньше он все-таки звонил, если задерживался.
Мне представился карий глаз с покрасневшими веками и слипшимися ресницами. Не звонила мне до половины седьмого, стеснялась, а сама всю ночь не спала, похоже.
- Значит, что-то у него с мобильным, только и всего. Оль, ну чего ты ревешь-то? Найдется, не переживай. Послушай, он машину… не взял, да? Можно, я возьму?
Она удивилась сквозь тревогу. Я никогда ничего не просил у Лешки.
Кот все еще отказывался вылезать из коробки, но хотел пить. Я поставил ему воды и позвал с собой счастливую Рыжку. Дружелюбие зверя, теплое, как шерстяной бок, помогало вытерпеть тишину, где холодно и безнадежно падали телефонные гудки.
Дальше было все хуже.
Я не смог полностью скрыть от Оли тревогу, когда зашел к ней за ключами. Идиот. Женщины гораздо лучшие эмпаты, чем мужчины. А ведь я даже не знал толком, нужна ли мне машина. Я тупо колесил по городу, стоял в пробках, проезжал дворами и переулками и слушал, не слыша. Утекало время, безнадежность росла, и уже не помогала Рыжа, усаженная сзади на подстеленный старый чехол. Помню, как несколько раз я выпускал ее побегать, покупал собачий корм, но большую часть времени просто стоял, зажатый со всех сторон железными калошами. Когда в темноте мартовского вечера я вернул машину на стоянку, ноги у меня тряслись от слабости.
Рядом остановился еще один металлический бок, холодно блеснувший в свете фонаря. Открылась дверца. В другое время я шарахнулся от такой концентрации тоски, теперь было все равно.
- Федотов? – удивился мужской голос. Я застыл.
- Федотов? Алексей!
В разрыв обреченности – рванувшаяся надежда. На меня. На Лешку? На меня…
- Мне сказали, вас нет…
- Хорошо, - сказал я, снова нащупывая в кармане брелок. – Поговорим хотя бы здесь, что ли. Сейчас. Не волнуйтесь. Да, я вас слушаю.
Почему я позволил принять себя за Лешку? Да еще в такой момент, когда у меня вовсе не было сил выслушивать чьи-то скорби?
Я с детства приучился скрывать, что я эмпат. В школе знали о способностях брата, но почему-то не удивлялись отсутствию таких же способностей у меня. Несколько раз я чуть не попался. Но чуть-чуть, как известно, не считается… Однажды я не выдержал страданий одноклассника перед уроком математики и сунул ему свою тетрадку с домашним заданием. Тот расцвел и приготовился списывать.
- Леха, - благодарно пробормотал он. - Сегодня после уроков… с бэшками поговорить. Пойдем с нами, ладно? А то наврут, как в прошлый раз, – он поднял на меня глаза. И с полминуты смотрел на меня с недоумением, стремление отгородиться привычно резанули меня.
- Мишка… ты что, тоже… умеешь?
Я не стал заикаться и краснеть. Я улыбнулся, как мог беспечно, и мысленно воззвал к брату. Лешка не подвел, появился в дверях класса.
- Миш, давай переоденемся, что ли, - сказал я.
- Ты что, математика сейчас, - снисходительно подыграл Лешка.
- Да тебя же вчера спрашивали…
Как все нормальные близнецы, мы время от времени переодевались с целью надуть учителей. В тот день на нас были разноцветные рубашки. Поспорив для виду, мы отправились в туалет «переодеваться», и Лешка так старательно изображал за меня стеснительность, что хотелось его треснуть совсем не мысленно.
В этом, видно, все и дело: сейчас мне просто не за кого было спрятаться.
- Я Ларин, - сказал севший в Лешкин BMW мужчина. – У меня дочь пропала.
Я слушал. Было холодно.
Дочь звали Лариса. Ее потеряли позавчера, сразу и родители и жених. В милицию бесполезно обращаться, если не прошло трех дней. Девушки не было. Вчера у родителей зазвонил телефон.
- Папа, помоги, - невнятно сказали в трубке.
В отделении на отца наорала дежурная бабища. «Придет ваша девушка, никуда не денется!». И определила место, где та может находиться.
По крайней мере, сейчас существуют номероопределители и телефонные базы. Через час двое мужчин были у порога квартиры, с ними отказались разговаривать. В конце концов жениха Ларисы забрал наряд милиции, вызванный жильцами. Милиции все-таки пришлось иметь дело с настырным парнем.
Примерно так, очень сдержанно и точно, пересказал мне эту историю человек с покрасневшими веками, и я был ему благодарен за сдержанность.
- Поедем туда, - сказал я, включая зажигание. Мы опять кружили по улицам и дворам, как во сне. Опять был грязный двор, подъезд с вонючими лужами на площадках и штабелями пустых бутылок. Я опять глухо ломился в железную дверь, и меня не слышали – хотя я жал на все три кнопки. Наконец нужная мне квартира открылась:
- Кто?
- Электрик, - брякнул я первое, что пришло в голову. – Показания снимаем.
Замки загрохотали.
- Девушка наша у вас тут не появлялась? – невинным голосом спросил я.
- Какая девушка?
- Такая. Беспомощная.
- Не было никакой девушки. И чего?
- Ничего, - я слегка отступил перед внушительной величины мужиком. – На других этажах застряла, точно. Спасибо.
Я повернулся и пошел вниз по лестнице. Человек, провожавший меня взглядом, счел меня клиническим идиотом. Его психический запах был ясен и неприятен. Пожалуй, было еще что-то, чего я не смог уловить. Но девушки, которую мы искали, тут не было – это я мог сказать точно. Мне предстояло это сказать Ларину, я пожалел, что назвался Лешкой и влез в эту историю.
Но Ларин опять не позволил себе сильных эмоций.
- Отвезите меня обратно, если можно, - попросил он. Мыслями он был далеко от меня.
Мы вернулись к нашей стоянке. Отстегнул ремень безопасности и нащупал между сиденьями записную книжку. Рассеянно открыл при свете фонаря, и мне в глаза бросился телефонный номер.
Дергать человека в отпуске – свинство.
Я остановил Ларина, который уже вылезал из машины, набрал номер мобильника Фокина.
Фокин обещал перезвонить, и в ожидании звонка я не спеша отвел Рыжую домой и неторопливо вернулся. Отец Ларисы так и сидел в машине. Я сел к нему, и сигаретный дым уходил теперь в два приоткрытых окна, смешивался с бензиновым смогом и будоражащим запахом талой воды, а время едва двигалось. Прошло еще минут тридцать, прежде чем телефон задергался. Но звонил не Фокин.
- Вы Федотов? Макар просил вам помочь. В общем, интересующий вас телефонный номер разделен на несколько адресов. Пишите…
Ручка в бардачке у барахольщика Лехи тоже имелась.
- А… - сказал я, нацарапав последние каракули.
- Да? – сказал далеко от меня человек, сидевший до ночи на работе за смешную зарплату.
- Да, я все записал. Большое спасибо. А…
- Пожалуйста, - мой собеседник отключился.
Мне опять придется искать самому.
Долгие гудки домофона. Сброс, снова набираю номер квартиры, гудки.
- Кого там несет?
- Молодой человек! Вы что, не знаете, сколько у нас вызовов? И что такое немотивированный вызов скорой помощи?
- Честное слово, мы не вызывали скорую, - голос зазвучал озабоченно. – Вероятно, ошибка.
- Может, кто другой вызвал, а вы не знаете? Кто-нибудь у вас в помощи нуждается?
- Да нет же.
Одноэтажный бревенчатый дом, один из таких же домов в кубике-квартале – я думал, такие кварталы давно снесены. Только вместо глухого деревянного забора – сетка вокруг участка. Вывеска «Ремонт колес» в тусклом свете фонаря - чей-то мелкий бизнес. После долгого стука в запертые ворота – темный силуэт в проеме двери.
- Что вам нужно?
Опять на редкость неприятный эмоциональный фон, - везет мне сегодня. Хотя голос другой.
- Врача вызывали?
- Какого еще врача?
- Откройте. Если кому-то в этом доме плохо…
Дверь хлопнула. Меня даже не удостоили ответом.
В этот подъезд мы вошли вместе с запоздавшим жильцом. Он покосился подозрительно на отиравшихся у входа мужиков, однако все же впустил нас, ничего не ответив на мое бодренькое «Добрый вечер». За закрывшейся дверью лифта он уже думал о чем-то своем. Люди беспечны.
Долго никто не отвечал на звонок. Подумав, я позвонил соседям.
- Телеграмма в двенадцатую.
- Их нет. И вчера, вроде, не было. А что…
Я несколько секунд соображал, что ответить. Да уж, жулик из меня тот еще. И сыщик.
- Написано: «Приезжай срочно». Их точно нет?
Женщина заколотила в соседнюю дверь. Стук донесся до меня безжизненным эхом, - стало безнадежно ясно, что квартира пуста. Последний адрес из записанных ничего не дал.
- Я тут в щель заткну, потом отдадите, - сказал я непонятно зачем.
В грязных окнах подъезда стояла глупая и пустая ночь. Спустившись на несколько пролетов, я услышал, как доверчивая соседка отпирает дверь и подбирает конверт с проспектами косметической фирмы, который я – тоже непонятно зачем - прихватил в почтовом ящике внизу.
Неправильно записал адрес? Приятель Фокина напутал? Или все-таки я виноват, что-то прозевал? Я перебирал в памяти три недавних разговора. Ларин молчал, вежливо и безнадежно. Ему было тоскливо, уличные фонари резали глаза, в то время, как его брат… то есть дочь…
- Вернемся, попробуем еще раз, - предложил я. Я наконец понял, что упустил: тот дом с сеткой, и мужской голос, в котором осталось что-то недопонятое мной. Такое же непонятное, как в самой первой квартире. Ларин ни о чем не спрашивал, и мне не пришлось объяснять, как похоже звучат очень разные голоса.
На этот раз я не стал ломиться в ворота. Окружавший соседний участок забор был невысоким, можно влезть на него, потом перебраться за сетку.
- Не ходите, не надо, - попросил Ларин. Он больше не надеялся, он не хотел тревожиться еще и за меня.
- Только подойду ближе и послушаю, - заверил я. – И сразу вернусь.
С ненавистью залаяла собака, и я поторопился спрыгнуть. Открылась знакомая дверь. Вот теперь я почувствовал! Не любят здесь чужих. Я выждал, пока дверь закроется, и подкрался к дому. Собака все надрывалась, но людей рядом не было.
Совсем рядом была глухая стена другого дома. Как ущелье. Мне даже показалось, что здесь не хватает воздуха. Будто на редкость гнилое ущелье. Или нависающий потолок… Я потряс головой, присел у окошка в полуподвал и чуть не свалился от боли в ноге. Это-то еще с чего?
Сзади, откуда я пришел, наметилось неслышное присутствие человека. Я замер в самой неудобной позе. Тут же голос впереди нервно спросил:
- Кто тут шляется?
Остро навалилась чужая неприязнь. Слишком много было злости, и слишком далеко осталось сочувствие Ларина. Мотаясь по городу, я не вспоминал, что со мной бывает такое, но сейчас привычная моя, гнусная слабость взяла свое – и так некстати! Пересиливая ее, я поднялся и прыгнул к собачьему забору. Опять кольнуло в ногу. Я дернулся, уходя от ненависти. Последнее, что я помнил, была боль в ноге и другая, взрывающаяся, в голове, и еще темный забор, который закрыл собой небо.
Палата была двухместная. Мой сосед сидел на кровати и закусывал, спустив на пол загипсованную ногу. Разве я все это время был без сознания? Вроде бы нет.
- Давно я тут? – спросил я соседа. Он не удивился.
- Жена твоя приходила. Вон одежду принесла. Сказала, скоро еще придет.
- Жена?
- Здорово по голове получил? – спросил он сочувственно. – Ничего, если бы совсем серьезно, ты бы сейчас в реанимации лежал.
- А ты чего не спишь? Ночь вроде.
- Уснешь тут, - хмыкнул он и потянулся за помидором.
Я кое-как сел. И увидел в дверях лейтенанта милиции Фокина.
- Решил заехать. Люди научили, как через поликлинику зайти.
- Ага, у нас тут не закрывается, травмпункт как-никак! – радостно подтвердил сосед.
- Здравствуйте, - сказал я. – Все-таки испортил я вам отпуск.
Он молча кивнул, поерзал на стуле. Я ждал.
- Нашли вашу девушку, - сказал он. – В плохом состоянии, но… вы успели. И Ларин ваш успел.
Мы опять помолчали.
- А Алексей… - не выдержал он.
- Не знаю, - сказал я. – Не знаю.
Макар опустил глаза и стал рассказывать об осином гнезде, куда я сунулся, о том, что уже выяснили и что подозревают, о тонкостях торговли людьми, о том, как безумствовал Ларин, добиваясь помощи, и как вытащили меня и Ларису. И о чем-то еще. Я плохо слушал. Голова тихо гудела, было муторно. С меня было довольно. Я хотел сейчас обнять Рыжку и больше ни о чем не думать.
Когда я снова открыл глаза, Фокина не было. На стуле сидела Оля. Славная девушка, мне очень нравилось у них бывать, у Лешки и его жены.
- Алеша.
- Мне позвонил Ларин. Сказал, ты в больнице. Алеша…
- Олюшка.
Что тут объяснять? Я просто обнял ее. Я уже говорил, что эгоист и неженка. Как зовет жену Лешка, я подслушал, остальное мои руки сделали сами. Близнецы обнимают одинаково... наверное. Оля прижималась ко мне – «вернулся, вернулся, живой, живой». Я не смог ей ничего сказать. Я гладил ее по волосам, по спине, бездумно глядя поверх ее головы. А в дверях палаты стоял Фокин и рассматривал меня с напряженным недоумением.
- Поедем домой, - сказала Оля. – Прямо сейчас. Отпустят тебя? Если не отпустят, я тебя выкраду. Нечего тут валяться.
Она отправилась вылавливать врача в лабиринтах больницы.
- А вы почему не спите? – хмуро спросил Фокин моего соседа по палате.
- Уснешь тут, - фыркнул тот и, нацелясь, со вкусом кокнул вареное яйцо об угол обшарпанной тумбочки.
Мы уехали домой, не дожидаясь конца страшно растянувшейся ночи. Мы еще пили чай, Оля все хлопотала и нервничала, пока не заснула в изнеможении на диване, не раздевшись. Хорошо, что не раздевшись. Я смотрел на нее и понятия не имел, что будет дальше. Когда она придет в себя, а я перестану быть заторможенным чучелом с замотанной головой, в чужих штанах, меня неизбежно выдаст куча мелочей. Даже если я не буду снимать Лешкиных штанов. Не могу же я стать Лешкой. Забавно. Мне всегда казалось, что если заведу семью, то это мне будут лгать, а я – манипулировать.
Лешка. Я почти не думал о нем, мотаясь по городу в сумасшедшей чужой круговерти. Может быть, мне казалось, что разыскать его и незнакомую девушку – одно и то же. Теперь я валялся на его кровати, смотрел на медленно светлевшее окно. Окно дома, построенного им для своей женщины. И уже не скрывал от себя, что не жду возвращения брата. Потому что уже больше суток не слышал его, и не было смысла ждать дальше.
Заснуть не мог. Ныли голова и грудь, видно, кончилось действие препаратов, которыми меня накачали. Опять почему-то ныла нога – вроде бы руки-ноги у меня целы. Не хватало еще надуманной боли. Привнесенной… Я вдруг сел, слишком резко, – от боли в треснувшем ребре почернело в глазах. В памяти встала картинка из детства: нас впервые в жизни отводят к стоматологу, Лешка первым заходит в кабинет, и я вдруг скорчиваюсь, замираю от боли и жути – крестная напрасно старается меня отвлечь и успокоить. Потом я почти отключился. Как сегодня. Мне стало больно, и я отключился… Какой же я идиот! Был два раза за ночь рядом и не понял этого!
Я закрылся на кухне и позвонил Фокину.
- Там же или в соседнем доме. Близко. Вероятно, в подвале, где-то внизу. У него сломана нога. Сам… наверное, без сознания.
- Ясно, - коротко сказал он. – Ждите. Заеду за вами минут через двадцать.
Он приехал через сорок. Оля все так же спала на диване, обняв гобеленовую подушку, спала спокойно, и я осторожно захлопнул входную дверь и повернул ключ. Было холодно, уже светло, но на улицах пока свободно.
- Испакостил я вам отпуск, - сказал я.
- Чего еще от Федотовых ждать, - буркнул он. И добавил: - Как вам это пришло в голову? Я имею в виду Олю.
- Чудесная девушка, - ответил я с прорвавшейся досадой. - Всегда мне нравилась. А тут такой шанс.
- Мне чуть плохо не стало, как тебя увидел, - Фокин сосредоточенно выруливал на проспект. Он не осуждал, а констатировал. Мне стало легче.
- Сложно тебе будет, - заметил он. – Сейчас она в шоке. А вот дальше…
- Я не смогу всегда притворяться. Просто…
Тут до меня дошло, что мы разговариваем так, будто уже отпели Лешку. Живого! Я не возмутился, я только четко почувствовал, что Лешка жив, и хотел об этом сказать, но меня опередил завопивший телефон Фокина.
- Куда ты денешься, - рассеянно договорил Макар, копаясь в кармане. – Если нужно, то и сможешь. Алло…
Он немного послушал и остановился у тротуара. Не потому, что правилами запрещено разговаривать и держать рукой мобильник. Я закрыл глаза, чувствуя, как отступает вязкая, измотавшая меня тревога, как наваливается усталость – своя и Фокина, а вместо облегчения – пустота, оттого, что не нужно больше никуда торопиться. Пустота и резкое от бессонной ночи городское утро за окнами машины. И пустая мысль о том, что Ларин, когда явится благодарить, придет уже к Лешке. И отлично, пускай сами разбираются.
- Все, - сказал Фокин, поворачиваясь ко мне. – Без нас обошлись. Наверно, уже доставили в больницу. Поедем туда?
Не было конца езде по кругу, в который вплелись больницы. Но это уже было неважно.
Так просто войти в больницу нам не дали. Остановили двое, один из них обрадовался при виде моего лица. Второй удивился. Опять, стало быть, по Лешкину душу. Все же нескучная у него жизнь.
- Федотов? Алексей?
Эмоций было невыносимо много. И опять – отчаянная надежда.
На меня.
- Я Федотов, - согласился я.
- Подождите, - остановил человека с эмоциями другой, неуловимо похожий на Фокина. – Макар, тут у нас интересный случай, нетипичная амнезия. Хорошо бы проверить, есть версия. Алексей бы мог… – он повернулся ко мне.
- Погоди, - остановил его Фокин. - Мы все-таки зайдем сначала. Нам надо… брата проведать. Я быстро, ладно? Узнаю, как он там, и вернусь.
Лешка лежал в реанимации. Не знаю, как я это сделал, но меня пустили к нему. «На минуту».
Противно попискивал кардиомонитор. Лешка не был в коме, он спал, облепленный капельницами. Я чутко слышал его боль сквозь его дремоту, но в этой боли не было безнадежности. Была боль возвращения к жизни. Я стоял и ждал, что меня выгонят, меня не выгоняли, и я смотрел, как спит Лешка. Потом Лешка вдруг приоткрыл один глаз.
- У коки был? – спросил он почти неслышно и опять закрыл глаз.
- Звонил.
То, что он подумал, проще всего перевести как «Скотина».
- Ага, - счастливо согласился я.
Я слышал, как радуется уставший в конце смены, суеверно молчавший врач. Идущие на процедуры больные не просто хотели жить, они жили. Наполнившее серый коридор утро было теплым.
Макар ходил по коридору, как по клетке.
- Ничего, - сказал я ему. Фокин суеверно схватился за деревянный косяк дверной. Хотел взяться за лоб, покосился на меня.
- Ладно, - выдохнул он. - Вы поедете домой теперь?
- А те люди… у входа?
- Я им сам все объясню. И Оле, если хотите.
Он просто не ждал от меня слишком многого. И немного беспокоился – ведь я избит, как кутенок. Похоже, общаясь с Лешкой, он научился не врать ему и не пытался попусту от меня закрыться. Мне стало легко.
- Поеду, - согласился я. – Заглянем по этому делу, и надо домой заехать. У меня там звери, Макар. Собака и кот.
- Все-таки хочешь помочь?
- Пока Алексей не может работать, - я зевнул. Улыбнулся тревоге Макара:
- Не волнуйся.
- Лешка… то есть Михаил.
Он вдруг шагнул ко мне, сжав плечо.
- Ты осторожно там.
- Конечно.
Лешка часто фыркает и говорит, что я странно отношусь к людям. Что не надо ждать от них слишком многого. Очень глупо орать толпе «Помогите!», встав где-нибудь на перекрестке. Но если тихонько подойти к человеку со словами «Пожалуйста, помогите мне», мало кто просто пройдет мимо. Люди все-таки.
Вот только, остановив человека, и сам уже просто так не уйдешь.
Не знаю, долго ли я смогу быть Лешкой. Надеюсь, долго не придется. |
Рассказ открыт для комментариев