 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
|
Разувшись, Татьяна рассматривала правый ботинок – ей показалось, что он протекает. Половину короткого пути от трамвайной остановки до дома пришлось шлепать по мокрой снеговой каше, совершенно пагубной для обуви. Таня ненавидела мокрую и хмурую погоду конца марта, когда, выйдя на полчаса на улицу, потом столько же отчищаешься от грязи. А где еще нет грязи, веселыми фонтанчиками брызгающей с подошв на брюки, там озера воды на дорожках, окруженных коварным проваливающимся снегом. Ладно, она дома. А почему Сергей ее не встречает, как всегда?
- Сережа! Ты занят?
Мальчик сидел перед своим столом, на котором громоздился старый монитор и валялась, тесня клавиатуру, стопка не слишком новых книг. Таня хотела уйти, но он развернулся к двери и улыбнулся. Улыбка получилась такой, что Таня сразу прошла в комнату, старательно давя в себе ожидание беды.
- Что случилось? – спросила она сдержанно.
- Ничего не случилось. Все закономерно, как должно быть. – Сергей уже не улыбался, а сосредоточенно рассматривал свои худые колени под поношенными брюками. - Вчера я едва сосчитал интеграл, паршивый интеграл для контрольной второго курса. Я его два часа брал! А сегодня понял, что функции Грина не помню! Я Фихтенгольца читал как первый раз в жизни! Все. Конец последнему заработку и… вообще.
Ну что же, подумала Татьяна, не так уж много мы зарабатывали на контрольных, которые Сергей решал для бездарных студентов-заочников, стремившихся получить корочки любой ценой. С тех пор, как он начал выглядеть слишком несолидно для репетитора, все его заработки – чистые слезы. А репетиторством не займешься через подставное лицо. Да проживем мы без этих контрольных… только разве в этом дело?
- Ну что теперь, - сказала она, стараясь говорить ровно. – Все так все. Мы ведь правда этого ждали, и с голоду не помрем. Вот лучше покорми меня, а? Я голодная.
- Если я не уйду сейчас, я никогда от тебя не уйду.
Это было что-то новое.
- Глупости какие, - сказала Татьяна, чувствуя, как внутри что-то оборвалось. – Что еще выдумал? Куда собрался?
- Уйти я могу только в приют, - сообщил он, по-прежнему не глядя Тане в глаза.
- Сережка, ты чего… Это у тебя комплексы начались. Ну, так и должно быть, конечно. Но ты же должен это понимать? Ты ведь помнишь, что такое комплексы подростка? А если бы ты заболел нормальной болезнью, ты бы запретил за тобой ухаживать? А если бы я заболела?
- Это не нормальная болезнь.
Оба замолчали, о некоторых вещах лучше не говорить совсем.
- Я скоро стану беспомощным. Так и буду на тебе висеть – малышом, потом грудничком. Как ты будешь со мной справляться? Работу бросишь?
- Не надо, - сказала Таня. – Видно будет, что с тобой делать. Даже если младенца запирать одного дома, это все равно не хуже, чем в приют отдать. В общем, глупости это – загадывать наперед. Пойдем на кухню лучше, я правда есть хочу, как лошадь.
Сергей покачал головой, усмехнулся и встал. Он все еще был выше маленькой Тани, вернее, это она была ниже – не выросла в детстве.
- Пойдем, - сказал он. – Самое плохое, что я уже сам не хочу никуда уходить. Мне страшно уйти из дому, от тебя, понимаешь? Не как глупому подростку, а как маленькому мальчику страшно. Я почти ревел сегодня, когда понял, что не могу читать свои книжки. Всю жизнь читал их вместо беллетристики, а теперь мне не интересно. А после стал вспоминать, как называется такая психическая регрессия, и не вспомнил. Ведь был же какой-то специальный термин?
- Я тоже не помню, - сказала она. – А большинство людей вообще живут всю жизнь без высшей математики и вовсе не страдают от этого.
На кухне, несмотря на изрядно ободранную мебель, было чисто, уютно по-семейному. Бабушкина кухня, даже полотенца сохранились.
- Я борща наварил. Садись, сейчас быстренько подогрею. А то ведь скоро уже, наверно, и готовить разучусь.
-Подумаешь, что я, еду никогда не варила? Зато сейчас у меня каждый день праздник, оттого что я все хозяйство на тебя скинула. Ты же золотой мужик, Сережка.
Не мужик я уже, подумал он, наливая в тарелку действительно вкусный борщ, - не украинский, кубанский, без уксуса и по всем правилам сваренный, как когда-то бабушка варила, и его научила, презирая предрассудки о женских и мужских занятиях. Может быть, и золотой, но не мужик, в том и дело. И разговор этот не мужской, пустой, выматывающий, вообще не стоило затевать. Уж если уходить, так просто можно оставить записку, когда Танюха на работу уйдет. Правда регрессия? Или в самом деле все мужчины до старости дети, оттого и заболевают на порядок чаще, чем женщины? Так болтают злые тетки в очередях вопреки всем популярным разъяснениям, всей этой медицинской пропаганде, которую теперь транслируют чаще, чем раньше рекламу, хоть совсем телевизор не включай. Плевать этим теткам на все научные объяснения, а болеют мужчины чаще потому, что в душе дети, вот и подхватывают вирус – на готовенькое. А женщины почти не болеют, особенно имеющие детей – известно, заведя малыша, сама уже ребенком не останешься. Чепуха, конечно, просто странный этот вирус почему-то предпочитает молодежь. Ничего, скоро он забудет и слово «регрессию», и про Y- хромосому, и про то, что раньше взрослым был. «Мальчик, тебе сколько лет?» - «Сорок три». И никогда он не уйдет по своей воле в спецприют, и страх перед этим местом совсем не детский. Уходить надо было раньше, когда был еще большим. Хотя бы тогда, когда началась гигиеническая пропаганда, и на всю страну объявили, что жить рядом с инфицированным опасно, пусть они уже тогда понимали, какая это чушь. Но ведь не ушел.
При любой болезни, самой смертельной, все-таки всегда остается надежда. Так устроен человек, что желание жить сидит в нем до последнего мгновения. Но при любой другой болезни человек не знает, сколько еще протянет. А то, что у него – это не болезнь, это программа. Ни одного случая избавления еще не зафиксировано. И Сергей давным-давно высчитал, сколько ему осталось. Дотянет до середины августа, если повезет и окажется, что ошибся – до начала осени. Танюшку жалко, он-то к тому времени достаточно деградирует, чтобы ничего не понимать, а для нее эти последние недели... Это, конечно, очень нескоро – конец лета, но ведь придет же он? Хотя, если подумать, самому сдаваться необязательно. Бесконечно прятать его Татьяна его вряд ли сможет. Они уже несколько квартир сменили, и что дальше? Но все-таки пока его не поймали. И время еще оставалось. И Сергей бросил об этом думать.
Утром он аккуратно переписал последние сделанные контрольные. Ну и все на этом, видно. Конечно, он может как-то продолжать этим заниматься, но чем так… Сергей полистал «Квантовую теорию поля». Подумал и отложил «Шахматные этюды». Собрал и засунул подальше в стол остальные книги, за которые он цеплялся, как за остаток жизни. Вот так, подумал он, рассматривая компьютер на чистом столе. Кому нужен комп без Интернета? Что с ним делать, в «Цивилизацию» играть? И так уже доигрались. Что теперь от нашей цивилизации останется?
Про шахматы Сергей читать не смог. Давно ли мечтал о досуге, о возможности спокойно почитать, и вообще заняться чем хочется? Оказывается, эта возможность ничего не стоит, если знаешь, что это уже – навсегда. А еще не понимал раньше, отчего люди теряют вкус к жизни, выходя на пенсию. Он ведь даже в школу ходить не может, все бессмысленно. Сергей походил по комнате, остановился у окна. Он стоял минут десять, дольше не выдержал. Так тоже нельзя. Надо хоть как-то жить, чем-то заниматься. Сходить на рынок, как вчера собирался? Подходящее занятие для мужчины, подумал он, сердито одеваясь.
Солнце брызнуло в глаза так, что Сергей остановился, разбежалось по сосулькам, по льдинкам. Солнце и мартовское небо, и воробьи, и тополиные ветки – коричневые на синем. И запах талой воды, чистый, как за городом, без всяких выхлопных газов. Возле подъезда на солнышке сидела черная кошка, будто плюшевая, тоже щурилась. В грязный снег была вдавлена апельсиновая кожура, похожая на оранжевый отпечаток тигриной лапы. Летящие с навеса капли промыли в плотном снегу у крыльца крошечные прозрачные озера, тоже полные солнца, и каждая капля поднимала в озере бурю. А если намочить сапоги даже в грязной луже, резина становится на вид очень чистой и новой. Сапожки были хорошие, с утеплением, вода в луже не казалась ледяной. Холодила ноги, пыталась стиснуть податливую тонкую резину, если зайдешь глубоко – как когда-то давно. И машин во дворах почти не было, не то что еще совсем недавно… или тоже давно?
Сергей помахал пакетом, свернул его и сунул в карман. Успеет он купить продуктов.
Коридор поликлиники был по традиции полутемным. У соседок и соседей по очереди, сидящих рядом, был одинаково унылый вид. Неужели у нее такой же? От страха? От медицинской казенной тоскливости помещения? Господи, как же это все надоело. Раньше ей казалось, что некоторые люди от этого получают особое извращенное удовольствие от хождения по врачам. Вот сейчас вряд ли кому-то нравится.
Татьяна и в прежние времена терпеть не могла больниц. Может быть у человека идиосинкразия? А теперь – и говорить не надо. Отвратительно это все: ожидание числа, когда надо прийти на анализ (явка обязательна), долгое сидение в очереди, ожидание укола в вену, и потом почти неделю ждешь результата, хотя теоретически достаточно суток – за сутки у нас делают только анализы, которые можно сделать за минуту. И, хуже всего, новая очередища, когда приходишь узнать результат (население города сокращается, а очереди почему-то растут).
Очередь еле двигалась. Отчего, чтобы просто узнать результат, надо ждать так долго? Конечно, надо каждому сделать в сертификате пометку о посещении, думала Таня, чувствуя, что ее понемногу начинает трясти. А если вдруг положительный результат реакции, что тогда? Обязательная госпитализация, явиться туда-то… Наверно, сразу отберут паспорт, не зря же являться сюда предложено с паспортом. А вдруг ее уже не отпустят, что будет с Сережкой? Зачем она вообще так послушно сюда ходит? Нет, глупости, никто ее сразу не задержит. Хотя, если сейчас отберут документы, куда она денется? А без очередной пометки в сертификате тоже никуда, сейчас тщательно смотрят…
- Женщина, ваша очередь, заходите, - соседка по диванчику смотрела на нее выжидательно и удивленно. – Из-за таких, как вы, и сидим тут часами.
Таня, не реагируя на грубость, пересилила сомнения и толкнула белую дверь.
- Ваш паспорт, - равнодушно сказала медсестра, подняв на нее усталые глаза. Лицо ниже глаз закрыто голубым марлевым намордником, а выше глаз – зеленой шапочкой.
Татьяна подала паспорт и сертификат. Настойчиво не отпустившая ее мысль в том, что, может, все-таки не надо сюда ходить, отвлекла ее, помогла пережить скверную минуту и унизительный страх, пока медсестра безразлично разыскивала ее карточку. Полистав страницы, та хмуро изучила приклеенные листочки и, ни слова не говоря, притянула к себе сертификат. Заполнила, вклеила талончик – бумага с водяными знаками и голограммой, не какой-то клочок, который можно подделать на любом принтере. Все. Свободна. Хотя чувство освобождения после нескольких ужасных минут – не настоящее, потому что отсрочка ненадолго, всего недели на три, потом – снова сюда на анализ. Просто гадость. Этот страх у нее не притуплялся. И все-таки, когда вырываешься из этих дверей на свежий ветер, к шуму машин и голосам свободных, как и ты, людей, отчетливо понимаешь, что живешь.
Сергей полдня самозабвенно пинал мяч во дворе с мальчишками, радуясь движению и своему желанию двигаться. Вчера он успел подраться с Валеркой из своего подъезда. Узнай об этом Татьяна, у нее бы нашлось, что сказать. Зато у Сережки моментально исчезло желание заниматься самокопанием, так Валерий так ему врезал, и все встало на свои места. Сегодня Сергей снисходительно помирился с Валеркой.
Полный солнечного простора день еще не начал походить на вечер, когда один из мальчишек толкнул его:
- Твоя мама идет.
Таня смотрела, как, просияв, он бежит к ней – так бежал бы настоящий сын, которого у нее никогда не было. Подбежал, остановился, - мальчик с мягким по-детски лицом с размазанным шлепком грязи на щеке, родной, до боли похожий на единственного Сережку, с которым она познакомилась всего два года назад. Сергей встал перед ней, виновато улыбнулся:
- Ой, Тань, я даже хлеба не купил.
Они пошли вдвоем в магазин, а потом домой. Впереди был хороший светлый вечер вдвоем, и много чудесных весенних дней, и целое бесконечное ленивое лето.
На их лестничной площадке им встретилась соседка, поздоровалась, а сама кинула острый, по-женски цепкий взгляд на Сергея, на его ставшую уже длинноватой курточку. Сергей улыбнулся ей в ответ беззаботно, даже вызывающе, а Тане вдруг стало страшно. По-настоящему. Не так, как раньше.
Когда Сергей заболел, все это еще не было признано эпидемией, тогда люди еще могли радоваться тому, что начали выглядеть и чувствовать себя моложе, - но недолго. Уже через несколько недель стало известно, что процесс омоложения неконтролируемый, была тревога – да что же это за оживший бред? И что дальше? Но была еще и тревога о том, что ее мужчина молодеет, а она остается, как была, не очень молодой уже женщиной. А еще несколько месяцев спустя власть взял военно-медицинский комплекс, и было, наконец, официально объявлено, что это эпидемия, и какой природы вирус. Новое правительство ничего не скрывало от населения, в прямоте, с какой вещали о возможных перспективах с телеэкранов, тоже было что-то омерзительное. Вот тогда стало общеизвестно, что омоложение не останавливается при достижении организмом точки максимального расцвета, в каком бы возрасте ни был этот максимальный расцвет – ни в двадцать пять, ни в пятнадцать, ни в тринадцать лет. Омоложение превращается в свертывание, когда человек уменьшается в росте, превращается в малыша, потом в младенца, и наконец засыпает и не просыпается, став уже почти эмбрионом, нежизнеспособным без тела матери. И весь этот процесс обратного развития занимает не годы – месяцы. Несмотря на быстрое течение болезни, многие пожилые люди с удовольствием бы ее подцепили, чтобы прожить еще одну жизнь наоборот, только пожилым как раз это редко удавалось – что-то говорили о том, как генная структура с возрастом стирается, становится менее четкой. Сорокалетние болели редко. А Сергей вот заболел.
И вот тогда, когда стало ясно, что жить Сережке осталось несколько месяцев, это было, конечно, страшно. Хотя, казалось бы, все уже случилось, и они вроде бы были готовы к такому исходу. Еще была последняя разрешенная жалость к себе – по-женски бестолковое сожаление не о чем-то настоящем, а о несостоявшемся свадебном платье. И решение продержаться, чтобы Сергей прожил, несмотря ни на что прожил эту вторую жизнь, в которой время, как говорили, тоже течет для маленьких медленнее, чем для больших – субъективно долгую хорошую жизнь. И надежда была, как же без этого. Ведь несколько месяцев – не так уж мало, и мало ли, что еще произойдет? А пока бьется надежда в каждом толчке крови, живет и страх. И страх жил, тихий, притворявшийся тоской, он был сильнее желания просто жить, сколько они смогут, и не думать о неизбежном времени, когда она останется одна. Разве это не вся наша жизнь – надеяться, не думать о неизбежном и радоваться тому, что есть.
Сейчас, будто было мало изматывающей безнадежности, страх опять выбрался и ударил. Почему мы не можем просто жить?
Они с Сергеем вдвоем готовили ужин, а Танюшка потихоньку размышляла о том, что долго оставаться на этой квартире нельзя, а переезжать им уже некуда. Из своей квартиры к ней Сергей переехал вскоре после того, как у него выявили вирус – тогда еще было можно бросить работу и ускользнуть из-под внимания врачей, сейчас - поди попробуй. Сначала они жили у Тани, потом по очереди у Таниных подруг, а это был их последний оплот, квартирка, оставшаяся от бабушки Сергея. Год назад эту квартиру сдавали, а сейчас кто станет снимать жилье, когда столько квартир пустует, и они все дешевеют. Легко купить квартиру, но денег не хватит, а свою ведь ни за что не продать.
После ужина Сережка читал «Гарри Поттера» - неделю назад он еще стеснялся, скрывал, что читает детскую книжку, а сегодня просто читал запоем, даже телевизор не смотрел. А Танюшка смотрела. Двухлетней давности сериал постоянно прерывался короткими наставлениями о том, как не подцепить вирус – нечто среднее между «Дети, мойте руки перед едой» и лекциями по гражданской обороне семидесятых годов. Она подшивала, укорачивала Сережкины джинсы, а сама мирно слушала привычно-успокаивающую болтовню. И вдруг – толчок крови в ушах.
- Сережка…
Вид у него был такой беззаботный, что теребить его казалось свинством. Но нельзя же…
- Сергей, слушай.
-…вводится комендантский час. Работающим в вечернюю и ночную смены, будут выданы специальные удостоверения. Вводятся удостоверения для школьников, в течение пяти дней в поликлинике по месту жительства на каждого ребенка должен быть получен медицинский сертификат. До получения сертификата дети не должны появляться на улице без сопровождения взрослых под угрозой административной ответственности. Детям, рост которых не превышает метр тридцать сантиметров, в любом случае запрещено появляться на улице одним, без взрослых…
- Сергей, это значит – будут патрули.
- Будут, - согласился он довольно беспечно, но все-таки отложил «Гарри Поттера» и внимательно слушал, что еще хорошего им пообещают. Дождался, пока сообщение повторят еще раз, а потом сообщил:
- Сегодня врачи по квартирам ходили, наверно, с проверкой. Я дверь не открыл, будто дома никого.
- Откуда ты знаешь, что врачи? – сказала она, чувствуя, как неприятно сжимается желудок.
- Ну если в халатах. Я в окно подсмотрел. Должно быть, из детской консультации.
- Может, санэпидемстанция, сетки на окнах проверяли?
- Может быть, - согласился он с видом человека, не желающего спорить с женщиной, и потянул к себе книжку.
Черт! Она-то надеялась, что все ее тревоги – просто расшалившиеся от очередного медосмотра нервы. Надо уезжать, куда угодно, завтра же. На работе не отпустят? Значит, придется все бросить и сбежать. Ну, что ли, в Курьинск, к Ленке. Раньше ей казалось, что в большом городе легче и спрятаться, и выжить, - хотя и заразиться, может быть, легче. С другой стороны, если основные переносчики заразы, как утверждают, комары, - комаров и в маленьких городах не меньше. Теперь все равно, уедем в Курьинск. Если не поздно.
- Давай уедем! – обрадовался Сергей, бросив изучать желтое блюдечко желтка, оставшееся на его тарелке. Они пили утренний чай. – А давай на юг, а? Будешь жить в теплом климате, как человек! Туда, где насекомых немного. На Украину… Ой, нет, не за границу, конечно. На Кубань. Раз такие дела, все равно ведь, куда переселяться. Город пустеет понемножку, не все же в санаториях? Просто разбежались.
- Ну да, и все на Украину, на Кубань. Если кого там еще не хватает, так это нас с тобой.
- А что такого, чего ты боишься? Там, наверно, тоже квартиры освобождаются. Или дома в станицах. Устроимся, огород разведем…
- Корову. Фантазер ты, Сережка. Поедем мы для начала к Ленке, в Курьинск.
- К Ленке так к Ленке. Только ты зря боишься. Сейчас самое время смыться, куда хочется.
Конечно, она боится кинуться в неизвестность, а сестра всегда поддержит. Сережка и в сорок лет был бесшабашным. Вон как смотрит, а в глазах уже светятся отблески приключений и мелькают все дороги мира.
- Ты лучше не вздумай из дому выходить.
- Что я, не понимаю? – сказал он пренебрежительно.
Понимает, конечно, но…
- Узнаю, что не слушаешься – уши надеру, - сообщила Таня. Сергей захохотал. Уже не юноша и даже не подросток – мальчик лет десяти-одиннадцати. Мальчик и мальчик, сколько не рассматривай - ни уродства, ни неправильности.
- Сережка, я серьезно. И в магазин не ходи, я сама!
- Ладно, ладно.
Он все еще улыбался, запирая за ней двери.
- Нужен открепительная справка предприятия, - сказала девушка в окне кассы автовокзала.
- Какого еще предприятия?
- Вы безработная? Тогда справка с биржи труда.
Вот не знала, что начались репрессии на безработных! Так скоро и общую мобилизацию объявят. Вот всегда так: где-то, наверно, поднимается в цене рабочая сила, растут зарплаты. Если удастся остановить эпидемию, то отсутствие перенаселения сумеют использовать во благо. А у нас? Медицинская диктатура и гниющие склады продуктов.
- Я не безработная, просто не знала, что сертификата уже недостаточно.
- Девушка, ну как же! Вы теперь просто так из города не выберетесь. Разве что в командировку, по направлению. А второй билет для кого? На школьника тоже нужны все документы, и справка из школы…
Ах вот так?
Не выпускают из города? Сиди на месте и дожидайся смерти?
Татьяну, по природе мирную, законопослушную, охватила холодная ярость. Не выехать из города? Чушь какая! Мы уйдем пешком, кто нас удержит. Не может быть оцеплен весь город, и не может контролироваться каждый ничтожный населенный пункт. Будут проверки на дорогах? Мы просто пойдем лесом. Главное, выбраться из города, там разберемся.
Татьяна не вернулась на работу, где предупредила, что задержится, возвращаясь с перерыва на обед. Ей вдруг овладело лихорадочное, почти праздничное оживление. Сырая теплая погода, виновница ужесточения режима, уже не раздражала, а радовала, как долгожданное время возрождения жизни. Стало даже весело, как будто она заразилась от Сережки легкомыслием. А если правда заразилась, и не только легкомыслием? Она поразмыслила минутку и с удивлением отметила, что ей не даже страшно. Страшно только, если это выявят. Скрыться – и никаких больше анализов. Дожидаясь трамвая, она уже разрабатывала план действий. Надо купить продуктов, и еще, что там еще нужно? Палатку? Сергей знает в точности, он бывалый турист. В отличие от нее, хм. Но Сережка будет в восторге. Хорошо, что уже не зима. Если достать пуховые спальники, они смогут даже поселиться в лесу. А вдруг снаряжение уже тоже не продают? Черт с ними, обойдемся, что-нибудь придумаем. Главное – взять все деньги и выбраться из города.
Этой легкой беззаботности хватило до самого дома.
Сережа, вымыв посуду и поиграв часик, не знал, чем заняться. Привычно потянуло на улицу. Он подошел к окну – во дворе пусто, все по домам сидят. Ладно, будем и мы сидеть. Обидно только все же, что он сел Татьяне на шею. А вчера и вовсе заигрался, как малыш, даже еду не приготовил, а Татьяна в своей конторе пашет весь день. Сергей пошел на кухню и обнаружил, что продуктов опять немного. Это сколько же человек ест, каждый день что-то покупают, а все в холодильнике пустовато. Плов бы сварить, что ли? Сергей заглянул в шкафчик под окном. Ну конечно, морковки нет, даже риса мало. Купить? Подумаешь, постановление, когда у нас что-то сразу делалось? Вчера все гуляли, что изменилось-то за несколько часов?
На лестнице встретился Валерка.
- Серый, привет. Ты что, гулять? А мне отец наговорил… Сказал, придет с работы, в школу проводит. Слышал, будут больных вылавливать? А ты что, тоже во вторую?
- Естественно, - буркнул Сергей, лихорадочно соображая, отчего не учились на прошлой неделе? Ах да, каникулы же. Кончились, стало быть.
- А в какой ты школе? – не отставал Валерка и посмотрел, кажется, с подозрением.
- В сто четвертой. А ты-то куда?
- Никуда. Слышу, твоя дверь хлопнула, скучища. А ты?
- В магазин.
Сергей независимо улыбнулся, прошел мимо, выскочил на улицу. И порадовался, что до магазина топать теперь целый квартал, хотя погода была серая, почти мокрая. Зато как тепло! Начало апреля, а теплынь. И славно пахнет проснувшейся землей. Он представил, как весенний ветер пополам с железнодорожными запахами влетает в окно вагона, как плещет минералка в стакане в такт ритму пути. Вдруг они правда завтра уедут? Снова набежала каникулярная легкость, когда время принадлежит тебе, и день впереди, все угрызения совести забылись, будто их не было. Он же в самом деле не виноват. Сейчас он купит продуктов, вернется домой, почитает. Сергей от души пнул банку из-под пива, целясь в щит с милым изображением исполинского комарика (не попал). Остановился поглазеть у киоска. И почувствовал большую руку на плече.
- Мальчик, ты почему один? Где ты живешь?
Кровь на секунду ударила в голову, заложила уши ватным звоном. Его держал за рукав немолодой уже дядька. Одежда обычная, ни формы, ни белого халата.
- Что вам нужно?
- Нельзя одному гулять. Пойдем…
Вырваться и бегом… Сергей резко присел, но держали его умело. Резнуло ощущение беспомощности. Забыл уже, каково это, когда ты маленький? Злость разогнала остатки оцепенения, но руки, державшие его, были в несколько раз сильнее. Не вырваться, даже толком не дотянуться до физиономии. Он со всей силы пнул врага в коленку, рванулся в сторону. Вырвешься из такой лапы, как же… Сергей снова дернулся, уходя от удара по лицу, но безжалостную руку перехватила другая. А его держали все так же цепко.
- Прекрати, Павел!
- Пинается, сопляк!
- Сказал, перестань. Пошли, пацан.
Теперь Сергея держали сразу двое.
- Пустите! Что я вам сделал? – закричал Сергей. Не надо притворяться маленьким мальчиком, когда ты и есть мальчик.
- Разберутся, не переживай. Родителям твоим сообщат.
Его втолкнули в стоящий за углом белый микроавтобус с красной жирной полосой и красным крестом. Здесь, кроме водительского, впереди были оставлены еще два кресла. Задняя часть машины была отгорожена прозрачной перегородкой, сиденья и лежанки оттуда убраны. Вдоль стен шли жесткие детские скамеечки, на которых съежились мальчишка и девчонка. Сергей дернул плечом, сбросил наконец чужую руку, шагнул в узкое пространство. Если бы не хлопал ушами, как осел, можно было раньше заметить… Хлестнула такая жгучая досада на свою глупость, на детское легкомыслие, что Сергей с размаху двинул пяткой по стеклу – то хоть бы дзенькнуло. Аварийные выходы и выдергивающиеся шнуры здесь не предусматривались. Оглянулся на закрывшуюся за ним дверь – на него даже не смотрели. Справились, сволочи, втроем с одним мальчишкой. Машина дернулась вперед, Сережа, чтоб не упасть, с ненавистью присел на неудобную скамейку. Сквозь закрашенные стекла даже не было видно, куда их везут. Еще была беспомощная злость, и тупое удивление – как же так, только что был свободен. И обида, недоумение – почему я? И домой, к Танюшке хотелось ужасно. Но уже обрушилось, как удар подушкой, понимание, что остаток жизни он проведет в заключении, в приюте со специальным медицинским режимом. Он живо представил картинку, которую последние месяцы старательно отгонял: спальню, тесно набитую убогими кроватями – и уж оттуда-то его не выпустят, можно не волноваться; глумление санитаров, ежедневные обязательные никому не помогающие процедуры. Хуже психушки. Уж лучше бы тюрьма, чем больница. Никогда не вернется, не увидит больше Татьяну. Даже не попрощался. Не дожил, не доиграл, не дочитал «Гарри Поттера»… Разве что Тане еще разрешат к нему приехать. Не может же она его бросить.
Сохранившейся частью взрослого сознания Сергей не верил, что они с Таней еще увидятся.
- Паскудная работенка, - сказал один патрульный другому. – Уйду я, Павлик, к черту.
- Куда ты уйдешь? Кто тебя отпустит? Разве что в труповозы.
- Лучше в труповозы, чем детей ловить.
- Да ничего с ними не будет. Отпустят. Ну, подумаешь, анализ сделают. Ну, родители ремня дадут, когда штраф заплатят. Родители сами виноваты, было же предупреждение.
- А те, которых не отпустят?
- Те - не дети. Брось, Толька. Сдадим эту партию – и конец нашей смены, потерпи.
- Не дети? Да ты смотрел когда-нибудь им в глаза?
Говоря это, он сам пристально смотрел в глаза Павлику, потом отвернулся и стал смотреть в окно прямо сквозь зеленую занавесочку. Машину трясло на ходу.
- Я бы того, кто додумался внедрить плазмиды в вирус… не прикончить, и не заразить, нет. Назначить бы его на нашу должность, вот что. До конца его дней.
- Может, это и не злой умысел был, мы же не знаем. Это же все, в общем, закономерно. Когда пытаются напушить законы природы, рано или поздно за это получают. Захотели вечной молодости – получите свою молодость. Заменили ген старения – вот вам пандемия. Вот и все шуточки с господом богом. Он и сам известный шутник.
Несколько минут они молчали. Анатолий по-прежнему смотрел за окно.
- Что поделаешь, - сказал Павел. – Жестоко, но необходимо. Пожалеешь одного – пострадают сотни.
- Конечно. Статистика. У нас всегда статистика. Люди – дело десятое.
- Что ты болтаешь. Разве можно не изолировать чумных, - вмешался шофер. – Даже в средние века и то какие-то меры принимали.
- Если комары переносят вирус, много ли толку людей изолировать?
- Много. Да и только ли комары? Если бы ты был уверен, затычки бы в нос не вставлял.
Анатолий некрасиво усмехнулся и схватился за нос, выковыривая биофильтры.
- Подумаешь, затычки, - сказал шофер. – Самоуспокоение, и то дутое. Рот же не закрываем.
- Дурак, - сказал Павел. – Ладно, перестань. Хлебнешь, пройдет.
- А есть?
Павел самодовольно хлопнул себя по груди, за отворотом куртки булькнуло.
- Дай сейчас.
- Да ты что! Унюхают… Говорю, потерпи. Что на тебя нашло! Детишки как детишки, много ли больных? А родителям полезно шлепка дать, чтоб знали, как детей пускать без надзора. Скоро вообще гулять запретят. Лето на носу, клещи, комарики. Гнилое самое время. Как весна в этом году рано, уже и снега совсем нет. И комарики-то мутируют, никакие репелленты им не писаны.
- Откуда ты знаешь, что это просто детишки? Как же, помню твой критерий: если орет «полундра» или «оборзели», то наш ровесник. А если «фиолетово» и не знает про дедушку Ленина, нормальный ребенок. Ага, и еще читать не умеет. А сам-то ты как орешь? А если у него поворотный возраст двадцать пять? Или если он просто молчит?
Анатолий повернулся, чтобы взглянуть на детей. Маленький мальчик смотрел на него с наивной смесью доверчивости и страха. Девочка не смотрела ни на кого, размазывала слезы грязным рукавом куртки. Мальчик, которого взяли последним, сидел, вытянув ноги и привалившись к стенке, полуопустив веки. Почувствовав взгляд из-за прозрачной перегородки, он слегка повернул голову и встретился с Анатолием глазами.
Они как раз остановились у перекрестка. Анатолий вдруг подскочил, распахивая дверь во временную камеру, затем дверцу на улицу. Он обхватил оцепеневшего Павла и заорал детям:
- Не спите!
И мальчик метнулся к выходу.
Шустрый парнишка, - говорил Павел. – Побегали. А ты бы хоть соображал. Как они отсюда стали бы домой добираться?
- Идиот, - буркнул Толя. Скованный слишком тесной для него, рассчитанной на подростка смирительной рубашкой из специального снаряжения, он был вдобавок пристегнут к креслу ремнем.
- Вколи ты ему тоже успокоительное, - посоветовал шофер.
- Не надо, - попросил Павел. – Сам же знаешь, у него брат недавно… Подъедем к территории, Толь, я тебя развяжу, только ты… смотри…. А?
- Зачем? – жестко сказал водитель. – Раз психоз, уберут с этой работы, как он и хотел.
- А чего вы, собственно, хотите?
И это после того, как она два дня ходила по инстанциям, чтобы добраться до управления профилактики распространения? Мило. После двух дней встречного недоумения, унижений, всевозможных угроз за укрывание больного, лишнего, не в срок, обследования на вирус – все тот же вопрос.
Тетка была толстая, с допотопной, как монумент давно ушедших времен, прической, и кабинет тоже был монументальный, без модной офисной мебели. Солнце выжигало светлые пятна на полированной поверхности письменных столов.
- Я пришла, чтобы выяснить, куда увезли моего мужа, - холодно сдерживаясь, ответила Таня.
- Мужа или сожителя? – спросила чиновница, листая Татьянин паспорт.
- Сожителя, - Татьяна с ненавистью посмотрела в густо подмазанные глаза.
- А зачем это вам?
- Я бы хотела быть с ним. Работать в приюте. Я ведь фармацевт по образованию, медицинский работник, только по здоровью была демобилизована. Могу быть санитаркой, нянечкой, кем угодно. Или пройду курс медсестер, если надо.
- Какие приюты, девушка, вы что? Да настоящих детей девать некуда. Знаете, сколько сейчас сирот? А этих… Вы не знали? Конечно, это не афишируется, из гуманных соображений. Но все равно скоро будет всем известно…
- Я не знала, - полушепотом сказала Татьяна. Перед глазами все кружилось. Она переглотнула и сказала:
- Но мой племянник… он же в санатории… или это…
- Ваш племянник еще взрослый? Да, санатории для взрослых существуют. Это не обман. Пока человек может заработать на себя, пока его не надо содержать и обслуживать. Хотя уже было предложение закрыть заразники. А декрет об эвтаназии для достигших детского уровня принят два месяца назад. Да вы сядьте, - велела она Татьяне, которую охватила полуобморочная слабость. – Сядьте. Информация не из легких. Но вы же понимаете, что для вашего мужа все так и так бы скоро кончилось. А вот вы бы еще намучились. Их не мучают долго, все стараются сделать сразу, в день задержания. И не предупреждают, когда делают укол, говорят, что это анализ. Разве что в последний момент догадается. И никакой боли. Не думайте, что он страдал. Просто уснул. Ну, вы же знаете, как это происходит?
Татьяна не знала, но представляла, как: безжизненно-стерильная палата, куда приводят мальчика, кушетка под белой клеенкой, фальшиво-добрая медсестра с уклончивыми глазами. Каталки в коридоре. «Приляг. Не бойся, маленький, дай руку». Вечернее солнце в окне. Свет. Головокружение…
Перед глазами плясал горячий луч почти летнего солнца. |
|
|
|
Время приёма: 13:39 05.10.2007
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев