aj019 Ludus

    Начинается прилив. С крепостной стены летят в небо поющие петарды. «Кррек-тррек» – словно сотня морских петухов тоскливо чирикает в мотне скользкого невода. Треск и грохот – хлопушки осыпают искрами порозовевшую волну. Трубит горн – и набережная отзывается тысячекратным: «Лудос!» Выше цитадели поднимается стая встревоженных чаек. Зазывалы в торговых рядах истерично подхватывают:
    – Лудос–мёд!
    – Халва Лудос!
    – Лучшие смолы Лудос!..
    В шатре мимов смеются дети. На площади раздают бесплатный хлеб и воду. Круг чужеземных седых брахманов ритмично бьёт в талы и тянет заунывные мантры. Кривляются свободные женщины, кокетливо пряча открытую грудь в цветочную лею. Тявкают сытые псы. Многоликие боги над ними пьяны праздником, счастливы и беспечны.
    У кромки воды молятся паломники. Десяток акульих туш окрашивают мелководье алым. Самую крупную волокут канатом к берегу. В пеньковом аркане хвост вздрагивает, словно чудовище ещё живо. Застрявший в глазнице боевой топор бороздит древком каменистое дно. Скрипит лебёдка.
    Ставни–бойницы над крепостными воротами открываются – в окне префект Велий. Протяжно ревёт горн. Толпа гудит. Мертвенно–бледное лицо префекта сурово, пурпурная тога величественна. Он кажется могучим и статным, но в льняных складках спрятан деревянный конь с мягким седлом – ноги старика давно утратили силу. Скрытые от глаз рабы, раскрашенные киноварью, согнувшись, поддерживают хозяина подушками. Он спит.
    Гомон постепенно стихает. Плебс жаждет слова. Префект просыпается и вытягивает руку, указывая на пирс Праведников. Широкий каменный серп делит залив надвое, сбегает ступенями в воду, ограждая отмель Арены ржавой, облепленной тиной решеткой. Низко кружит белохвостый тэйер, наблюдая, как в лодку могильщиков грузят истерзанные тела гладиаторов. Ему будет чем поживиться. Единственный выживший бестиарий замер, преклонив колено. Туника на груди порвана и пропитана кровью. Префект что-то шепчет – невидимый глашатай за спиной зычно чеканит:
    – Бой окончен. Мы принимаем дары богов!
    Горожане свистят и аплодируют. Бестиарий встаёт, безучастно смотрит, как к стреле поворотного крана подвешивают громоздкую акулью тушу. Тугое брюхо поверженного чудища вспарывают, и в кровавой требухе эдитор находит кошелёк с серебром.
    – Лудос! – монеты летят к ногам страждущих. Докеры грязно ругаются.
    – Бросай выше!
    На крюк цепляют ещё одну тушу.
    Горбатый буйвол тащит арбу с железным ящиком, равнодушно рассекая людское море. Кричит погонщик. Сверкая на солнце, расступаются щиты караула. Триарий храмовой стражи лениво стучит по головам напирающей толпы тупым концом копья. Народ пятится. Высокий ящик медленно проплывает мимо – смыкаются щиты – арба вкатывается на пирс. Погонщик вытирает пот. «Ковчег» гладиаторов прибыл, и сегодня в нём будет просторно.
    Под нетерпеливый вой акулу сбрасывают в море – в её внутренностях нет сокровищ. Слышны голоса:
    – Мы забыты богами.
    – Они отвернулись...
    – Мало серебра!
    Из последней туши падает тяжёлая шкатулка, и толпа ревёт, подпрыгивая от нетерпения. Задние карабкаются на плечи впереди стоящих, сотни глаз пожирают эдитора, открывающего крышку. Золото и кровь брызжет над головами, и тут же начинается жестокая драка.
    Сквозь зарешеченное окно бестиарий смотрит на облака и кусает сухие губы – в «ковчеге» нет кувшина с водой. Гремит засов двери.
    Префект Велий открывает рот.
    – Первый день завершён! – объявляет невидимый глашатай. Ставни–бойницы захлопываются.
    Могильщики отчаливают. Белохвостый тэйер провожает перегруженную лодку и не замечает блеснувшую стрелу.
    Буйвол жуёт жвачку.
     
    *
     
    Солнце ещё отсвечивало горизонт, играло лиловыми сполохами по воде, но в тени кипарисовой рощи уже таилась ночь, и ликтор Пробус пожалел, что не захватил масляную лампу или... фасцию. Дойдя до пересохшего фонтана, он остановился, ругая угасающий день, выбоины мостовой и свой страх порвать дорогие сандалии в темноте.
    – Однажды бравого легионера выбросило штормом на остров амазонок, – хриплый голос, прозвучавший за спиной, заставил ликтора вздрогнуть. Он едва сдержался, чтобы не выхватить кинжал.
    – Его обезоружили и пленили, – в словах зазвучала ирония, – изрядно попользовали, а после поволокли к жертвеннику.
    Ликтор развернулся на голос, скользя мокрой ладонью о бронзовое навершие.
    – С ножом у глотки несчастный попросил последнее слово. И, о великие боги, ему вернули гладиус, дали лодку и отпустили, – говорящий хохотнул и умолк. Мглу разорвал сноп оранжевых искр огнива, заплясало пламя – ликтор плотней схватил рукоять клинка и прищурился. На каменной скамье сидел знакомец триарий, в руке у него разгоралась вязка просмолённых лучин. Он улыбался:
    – Что же сказал воин амазонкам?
    – Я сюда пришёл не загадки...
    – Знаю! – перебил триарий, воткнул потрескивающий факел в завиток ограды, и поманил пальцем.
    Подобная дерзость требовала достойного ответа, но ликтор смолчал, поправил шёлковую тогу и подошёл ближе. От легионера несло дешёвым вином и тухлой рыбой. С трудом удерживая равновесие, он поднялся со скамьи – шлем, прикрепленный к панцирю ремешком, забрякал о наградные бляхи. Ликтору пришлось опустить взгляд и надеяться, что брезгливая усмешка, неосторожно промелькнувшая на лице, осталась незамеченной.
    – Я знаю, – шепотом повторил триарий и, театрально вскинув руки, стал озираться с притворным испугом. Пантомима закончилась раскатистым гоготом. Ликтор тоже поспешил хохотнуть. Отсмеявшись, триарий вытащил из темноты объёмный мешок. Вытряхнув содержимое под ноги, он закрутил сырую мешковину жгутом и ткнул за пояс – по кожаной юбке поползли склизкие капли. В свете факела ликтор увидел на брусчатке: панцирь черепахи, череп овцы, туземный барабан, конную упряжь, россыпь пуговиц и латунный наконечник багра. В обрывках рыбацких сетей шевелился краб.
    – Это всё? – скрыть досаду ликтор и не пытался.
    Наёмник нахмурился, похрустел суставами пальцев и выставил открытую ладонь.
    – Всё, что нашли в чудовищах.
    Ликтор поправил тогу, потоптался – платить за вонючий хлам не хотелось, но меч убедительно звякнул в ножнах, и полновесный солид переместился из лайкового кошелька в потную пятерню. Триарий хмыкнул, попробовал монету на зуб и хмыкнул ещё раз.
    – Багор я заберу, – с вызовом бросил ликтор, поднимая наконечник и рассматривая на оковке потускневшее клеймо: «Minotaur…»
    Триарий пожал плечами:
    – В довесок могу предложить акулий жир – кончик костенеет намертво, – но, вместо того, чтобы пьяно загоготать, неожиданно серьёзно добавил: – Я знаю, что вам нужно, Квинт Пробус! – и сдвинул щит, прислонённый к дереву.
    Ликтор не поверил глазам. Пузатая плетёнка из камыша с голубым хрустальным горлышком – то, что безуспешно искал он последние три года, валялась в траве среди рыбьих объедков. Он потянулся... Триарий остановил словами:
    – Вы же не хотите разбить бутылку до того, как мы поговорим о цене. О честной цене! Не забывая, что у ловцов жемчуга нет жабр, но брюхо вспарывается не хуже, чем у акулы. И не волнуйтесь, восковую пробку они не трогали...
     
    – Мерзавец и негодяй, – негромко сплёвывал ликтор, всем телом ощущая невесомость кошелька.
      – Прощай, прощай! И мы последуем за тобой, в той череде, что уготована судьбой... – догоняла негромкая песня. Прижав сокровище к груди, не оборачиваясь, ликтор спешил к огням цитадели, в комнатку, где история первого свитка, извлечённого когда-то из такой же бутылки, наконец-то, будет иметь продолжение.
     
    «...О, друг мой! Клянусь богами Олимпа, в тот раз я приготовился расстаться с жизнью. Нашу грозную триеру швыряло, словно неразумную щепу в потоке горного ручья. Да будет благословенна суша! Морские чудовища зевали, раскрывая зубастые пасти, в ожидании скорой добычи. Парус, украшенный свирепым минотавром, вздувался пузырём, но в песне могучего Борея, о, клянусь всеми богами, минотавр плакал.
    Триерарх велел рубить мачту, но стрела Зевса впилась в шею занесшему топор, и тот рухнул замертво. Ноги потеряли опору, когда нос корабля с грохотом разбило о камни, а треск обшивки смешался со стоном бури и криками несчастных.
    Такую цену боги запросили за то, чтобы я обрёл богатство и свободу в благословенном городе П... Я, Эллипсис-ат-Табар, простой метек свободных Афин. Как ты знаешь, долгие годы я прожил среди греков, но так и не стал для них своим. На боевой триере меня ожидала участь богатого заложника, и только заступничество милосердного Зевса спасло жизнь...»
    – письмо скрыла уродливая клякса.
     
    «...ород По... – вотчина отошедших от дел богатых патрициев. Пленительный мираж для алчущих славы и величия, и настоящий оазис для тех, кого интересует всего лишь золото. До видимого края Ойкумены я не встречал города богаче и щедрее. Драхмы и статеры пылились под ногами, и наука их поднимать казалась мне не сложнее нумерологии пифагорейцев. Да простит меня солнцеликий Гермес, и из коровьей лепёшки можно извлечь золото. Однако, бляху торговца город обещал мне не раньше, чем через год. Я не хотел ждать, и не пожалел. Логические рассуждения и понимание математических истин, привитые мне кнутом и пряником добрыми наследниками Архимеда, да почтят они его память, помогли найти своё место в жизни. Скачки и гладиаторские бои, тараканьи бега и гребля – всюду я научился извлекать пользу, делая верные ставки. Истинно так: числа правят миром!
    Сказать, что я сказочно разбогател – ничего не сказать. Я словно во плоти попал в Элизиум. И всё благодаря милости богов и скромному секрету математики, про который я писал тебе раньше. Этот простой набор цифр в формуле смысла неизменно увеличивал моё богатство, а богатство приумножало власть. Формула успеха стала формулой жизни. Я мечтаю лишь...»
    – край свитка оторван.
     
    «...и кажутся смешными сожаления о том, что потеряны деньги. О, боги, я живой! Живой! Но я один на этом жутком острове. И каждую ночь, запирая на засов дряхлую хибару, боюсь услышать за дверью чьи-то шаги. Всюду запах мертвечины. Я сойду с ума, если пробуду здесь еще день. Я уже брежу...
    ...я отправился туда, где когда-то встретилась с берегом триера. Из обломков гниющего корабля я начал строить плот.
    Вода вокруг кишит акулами и жуткими тварями, что не имеют имени в любом языке мира. Плот – моя последняя надежда. Я уже не жду помощи от людей, но смиренно умилостивил Посейдона последним, чудом уцелевшим кувшином сорренто, да не покарает меня беззаботный Дионис.
    Я спешу с постройкой плота – далёкий горизонт сделался дымно–чёрным, каким еще не бывал на моей памяти. Или Везувий решил пробудиться от сна?
    Свои записи я сохраню в хрустальных боуттисах, в иной жизни и времени заполненных веселящим вином. О, золотой город Пом... Когда-то, в бурном потоке жизни, я мечтал о уединении и молил богов о покое. И теперь не вправе назвать их жестокими – они услышали и подарили мёртвый остров. Воистину моё «я» – и есть конечная точка путешествия Эллипсис-ат-Табара.
    Бутылки запечатаны воском и глиной. Если пучина заберёт меня, в этих свитках сохранится частица...
     
    Плот готов. Надеюсь...»
     
    Ликтор свернул свитки. Старое письмо он знал наизусть, новое ещё скрывала бутылка. Тревожное предчувствие не давало покоя и одёргивало руку. Он затарабанил пальцами по столу, несколько раз переложил узкий нож и шило и, вскочив на ноги, забегал по комнате, расставляя и поджигая свечи, где только можно.
    – Формула, мне нужна формула!
     
    «...и слушали его внимательно. Я знал этого необъятного толстяка – Атрей–зеленщик. Обычно степенный и молчаливый, сегодня он громко спорил, что первым добежит до площади Цветов. Предвкушая позор Атрея, горожане охотно принимали вызов. Заинтересованный происходящим, я остановился понаблюдать. Ставки, наконец, были сделаны, и Атрей скинул хламиду. Потный хитон, прилипший к дряблой коже, не скрывал складок жира. Атрей поднял руку:
    – По правилам я выбираю маршрут и получаю фору в один стадий, – и указал на лабиринт старых улочек за овощным шатром. Взял яблоко с лотка, надкусил и неспешно скрылся в переулке.
    Все бросились за ним, но оказались зажаты в узком проходе между домами. Впереди, касаясь плечами стен, ковылял Атрей. Обогнать его было невозможно. Поздно осознав, что зря увлёкся уличным спектаклем, я оказался в колонне напирающих людей и, задыхаясь, готов был потерять сознание. Неожиданно стало свободно, и я увидел Атрея, лежащего на земле. Кровь толчками выходила из раны у него на затылке. Меня толкнули, и я упал прямо на толстяка. С диким криком толпа продолжила гонку. Поднявшись, я долго смотрел на свои руки – пальцы слипались от крови...
     
    Я начал сторониться своих знакомых. Моё твёрдое убеждение, что богатство сберегает здоровье, рушится. Все состоятельные и приличные люди, которых я знаю, стали вдруг похожи на мошенников и воров – у всех бегающий взгляд и дрожащие зрачки.
    И я боюсь смотреть в зеркало...
     
    ...конь взбесился и понёс галопом. У причала юному всаднику могли помочь, но никто не сдвинулся с места, лишь вдогон звучало громкое:
    – Ставлю на то, что он затопчет троих, прежде чем сбросит мальчишку!
    – Отвечаю! Сбросит у тюремной арки.
    Два дюжих стражника на удивление быстро распахнули ворота, и через минуту один из них, ругаясь, полез в кошелёк.
    Мальчишка разбился о стену.
     
    ...как моровая чума, город Помп... накрыла страсть к бесконечным пари. Не щадит она и малолетних детей...
     
    В порт зашел чужеземный корабль. Я уверен – там нет заразы!
    Погонщик мулов объявил, что доставит меня к пристани не позже, чем выльется вода из клепсидры. Я с радостью поспорил, хотя понимал, что это болезнь. По дороге мы поспорили о том, сколько встретим лошадей и беременных женщин. Я выиграл и доехал бесплатно.
    При виде золота капитан, не раздумывая, согласился забрать меня в метрополию. Однако наутро лоцман вручил мне лот со свинцовой гирей:
    – Держу пари, что глубина здесь двенадцать локтей.
    – Двенадцать с половиной... – ответил я, понимая, что погубил этих добрых людей.
    К счастью, экипаж судна сошёл с ума раньше, чем скрылся берег за горизонтом. Глухой ночью, когда паруса обвисли от штиля, а гребцы спорили о чем-то на верхней палубе, я выбросил из бочки солонину, подкатил её...»
     
    – Нет, нет, – задыхаясь, шептал ликтор, исступленно кромсая ножом плетёнку из камыша. Большинство свитков оказались безвозвратно испорчены морской водой, а в читаемых строчках он не нашёл даже упоминания о заветной формуле.
    Дно бутылки украшала едва заметная трещинка.
    – Будьте вы прокляты, глупые боги! – крикнул он дико и запустил сокровищем в стену.
     
     *
     
    Ванна парит благовониями. Раскрасневшийся легат монотонно зачитывает грамоту, поглядывая в сторону префекта. Тот не слушает – дремлет, погрузив немощное тело в розовую воду.
    Магистраты заходят по одному.
    Квестор докладывает о дополнительных расходах по случаю праздника.
    Эдитор жалуется на подготовку бойцовых акул.
    Ланиста напоминает о нехватке гладиаторов.
    Неожиданно за садовой аркой раздаётся громкий стук, сквозь занавес на каменный пол вываливается ликтор Пробус. Он мотает головой, борется с измочаленной тогой и семенит на четвереньках к префекту. На кромке бассейна поскальзывается и падает лицом на плечо старика.
    – Ставки! Мы можем делать ставки! – кричит он в ухо Велию. – Пари на жизнь!
    Префект испуганно отталкивает Пробуса, задыхается и, схватившись за сердце, с головой уходит под воду.
    Брыкающегося ликтора утаскивает стража. В зеркальной бронзе щита отражается взгляд сумасшедшего. От нервного напряжения или злобы зрачки глаз вздрагивают.
    В розовой воде захлёбывается Велий. Его никто не спасает.