Не каждый сходу ответит, какого цвета лёд? Всего месяц назад, я бы сказал бледно-голубой. А если бы немного подумал, то сперва бы уточнил, какая вода замёрзла: морская? речная? А может речь о горных ледовых чердаках?
Неделю назад интенсивный приём информации едва не привёл к нервному срыву. Но ведь по-другому нельзя: легко прикидываться гляциологом среди парикмахеров, но если кругом гляциологи, то школьными знаниями о кристаллическом «аш-два-о» не обойтись. Вот и пришлось идти на крайние меры.
Но здесь, на глубине трёх с лишним километров крупнейшего ледника планеты, в полной мере осознаю масштабы своего невежества: мой шлем прижат к поверхности, которая в свете фонаря играет и переливается цветами радуги. Ничтожные флуктуации давления и температуры не дают воде «успокоиться», она скачет из одного состояния в другое.
Чудовищное давление разрушает кристаллическую структуру льда, делает его аморфным, а соли морской воды, выступая в роли естественных криопротекторов, завершают процесс превращения знакомого всем вещества в неизвестную науке материю с загадочными, непостижимыми свойствами. Плюс неизбежные минералы, соли, металлы… плюс миллиард лет на переход количества в качество… достаточно ли этих условий для рождения Бога?
Лабиринт, которым я брёл всего несколько минут назад, – отдельное чудо природы. Поначалу учëный люд был уверен, что каналы, пронизывающие ледник Восточной Антарктиды, образовались в результате геотермальной активности. «Подтаивающие пласты пробивали дорогу к океану»... Бред, конечно. Но чтобы понять бредовость таких представлений, пришлось делать скважины, запускать автоматические самоходные зонды и строить компьютерную модель «русел рек». Когда трëхмерная карта была готова на пять процентов, теорию «стекловидной воды» поспешили заменить теорией «ледовых кротов». И снова опозорились. Карта быстро росла, и стало понятно, что кротам с таким объёмом породы не справиться. Если человечество сегодня бросит свои дела и примется копать лабиринт всем имеющимся оборудованием, то для его создания понадобится десять тысяч лет.
А когда точно такие же лабиринты были обнаружены на Марсе и половине спутников Юпитера, гляциология превратилась из камерной, экзотической науки в самую востребованную отрасль знаний.
Широкие, магистральные каналы позволяют двигаться на ледоходах. Но если есть желание углубиться в «чащу», то извольте пешком, потом на коленях… а самым отчаянным мегаледник предлагает ползучие маршруты. В том смысле, что только ползком. Нет, себя я к отчаянным не отношу, но моя миссия предполагает отчаянные меры. А это уже в шаге до отчаянного положения…
В шаге? Какая скромность…
Уже минут двадцать, как тут, на месте.
Застрял намертво. Что называется: ни вперёд, ни назад. Такое бывает: ползëшь по сужающейся воронке, в надежде, что вот-вот пересечёшь горловину, и нора пойдёт на расширение, а она, скотина проклятая, расширяться даже не думает. Сужается до полной непроходимости, и в какой-то момент обжим скафандра становится критическим. Человек вмораживается в «породу». Аморфное тело, кажется, говорил. Поверхность около критики. Небольшое падение температуры плюс центр кристаллизации и пластичная аморфность переходит в твёрдое тело. Ну, а факт, что становишься единым целым с тридцатью квадрильонами тонн воды, мало радует.
И все мои рассуждения исключительно с целью не истерить, думать широко и связно. В опасных ситуациях паника страшнее летаргии.
Спать на краю пропасти лучше, чем лететь в неё. А если сомневаетесь, посмотрите на тех, кто долетел.
Вот я и раздумываю о цвете льда. И буду думать о цвете, пока не кончится заряд батареи. А как кончится, подумаю о темноте… Теоретически даже в этом положении – обе руки впереди, шлем и ранец жизнеобеспеча прижаты ко льду, – я могу разгерметизировать скафандр по поясу и, пятясь задом, выскользнуть из него.
В этом случае, я окажусь в узкой ледяной трубе. Свежий, морозный воздух в полной темноте будет дуть мне в пятки. Без всякой возможности развернуться, в одном нательном белье мне нужно проползти задом чуть больше километра. Может, и не страшно, но «мороз» – это минус семьдесят… ну, так, для полноты картины.
Через полчаса, если представить, что к этому моменту я всё ещё буду жив, смогу развернуться, и на карачках проползти ещё метров пятьсот. А потом два километра бегом. Там, если по дороге не заплутаю, меня ждёт ледоход и получасовый переход до дверей Станции.
У ледохода есть функция «домой», так что алгоритм простой: доползти, залезть, пристегнуться и нажать кнопку.
…Это самый ужасный план, который мне когда-либо приходил в голову. Я не смогу дышать без скафандра. Воздух при этой температуре может обеспечить паралич дыхания, но не газовый обмен в альвеолах лёгких.
Теоретически можно отрезать рукава от тельника, обвязать ими голову и дышать через рукава. Но, во-первых, нож останется в ранце, который я здесь брошу. А во-вторых, я умру прежде, чем смогу это сделать. Ну, и голые руки… это не совсем то, что хотелось бы видеть на таком морозе.
Проклятье! Это «приключение» наградит меня идиосинкразией к слову «теоретически»! Начинаю ненавидеть это слово. И не только его. Ненавижу всё, что меня убивает, а сейчас меня убивает лёд.
Не хочу его видеть.
Выключаю фонарь, и услужливый компьютер тут же превращает внутреннюю поверхность стекла шлема в экран, на котором приятным зелёным цветом распускаются многочисленные меню его систем.
Едва шевеля пальцами в перчатках, «листаю» менюшки. Ненадолго задерживаюсь на заряде батареи, потом смотрю температуру окружающей среды. Настораживаюсь.
Смутная идея ещё не ясна, но надпочечники уже адреналинят. Решение на поверхности. Точнее, «в» поверхности. В поверхности льда. Мне просто нужно немного подогреть наружные плоскости ранца. Растопить лёд при этой температуре не получится, но этого и не нужно. Поверхность ледяной трубы, которая решила мной поужинать, вернётся в аморфное состояние и если хорошенько упереться руками, я смогу выкарабкаться из ледового капкана.
Остаётся, конечно, риск напрасно разрядить батарею, но это уж точно «нивапрос»: в моей ситуации умирать медленно или быстро – выбор темперамента, а не обстоятельств.
Даю команду на разогрев ранца и упираюсь ладонями в лёд. Перчатки проскальзывают, но уже через минуту чувствую движение: немного сдаю назад. Наружный микрофон доносит противный, на грани слышимости посвист ветра, и давление воздуха меня возвращает обратно.
«Ветер!» – скриплю зубами от злости, и повторяю попытку. Теперь всё зависит от силы рук и трения перчаток об лёд: сумею ли я выдавить себя из «горлышка» достаточно далеко, чтобы перепад давлений меня снова не загнал в горловину, как пробку в бутылку?
В это мгновение направление ветра резко меняется: мощный порыв толкает в голову. На животе, как на санках, ракетой лечу прочь от злого места. Теперь боюсь разбить стекло шлема: высоко, до хруста в шейных позвонках, задираю голову. Но скорость уже падает. Канал расположен горизонтально, так что через минуту начинаю активно работать руками, чтобы продолжить движение.
Наконец, «русло» расширяется настолько, что я могу встать на колени и развернуться. Включаю перед глазами схему обратного маршрута. На самом деле, поворотов и спусков-подъёмов было немного, но я не хочу полагаться на память.
Хочу выбраться отсюда.
Сегодняшнюю вылазку удачной не назовёшь.
Горячий душ и спать. Только половина первого. Ещё успею выспаться…
– Вот именно, что только половина первого ночи, – говорю в полный голос. Почти уговариваю: – Побег от смерти – не повод для праздника, а возможность вернуться к работе. Ещё нужно размотать две бобины. Придётся потерпеть. Просто будь осторожнее…
***
– Ты ничего не хочешь мне сказать, дорогой?
Вежливый оборот речи не предполагает отказа, если в живот направлено дуло пистолета.
Жанна была очаровательна в своём пёстром, коротком халатике. Несмотря на поздний час, волосы аккуратно собраны в пучок, глаза и губы чуть тронуты косметикой.
Я прислушался к мирному сопению жены в наушнике и медленно, чтобы еë не обидеть, снял гарнитуру с уха.
– Спит? – насмешливо спросила Жанна. – У меня тоже!
Она свободной рукой продемонстрировала проигрыватель с флешкой. Я осторожно пожал плечами: не бином Ньютона, конечно. Она записала своё сонное посапывание, и пустила его в бесконечное воспроизведение. Если бы, подходя к двери, я внимательно прислушался, наверняка бы насторожился от чересчур одинаковых прогонов. Кто же знал, что правило: «подходи к женщине со всем возможным вниманием или в бронежилете» следует понимать буквально?
Она щёлкнула ухоженным ногтем по кнопке проигрывателя, и сопение в наушнике смолкло. Но насмешливого тона любимая не оставила:
– Где был? Чем занимался?
Пистолет не опустила тоже.
Я поднял руки. Из ледовой западни в женскую. Почему-то припомнились бессмертные строки: «сердце её – силки, руки её – оковы»…
– Отмолчаться не получится, Каспер, – нахмурилась Жанна. – Скажи, чёрт возьми, хоть что-нибудь.
– «И нашёл я, что хуже смерти женщина»…
Она приподняла левую бровь и отбросила плеер на постель. Надо ли говорить, что пистолет в её руке даже не дрогнул?
– Екклесиаст? – удивилась Жанна. – Спасибо. А теперь всё-таки ответь на мои вопросы.
Учитывая оружие в руках любимой, говорить что-то внятное было не просто. Но и уклониться от разговора в моём положении вряд ли бы кто осмелился.
– Что такое? Язык проглотил? Вчера ты был разговорчивее. Или вчера был кто-то другой? И сколько вас таких, кто играет роль моего мужа?
– Один я, – удалось мне выхрипеть ответ. – Но заметьте, мадам, я не воспользовался двусмысленностью нашей ситуации и оставался в рамках пристойности всё время нашего знакомства...
– Если бы воспользовался, я бы уже выстрелила. Дважды!
– Кстати, о выстреле, – уже нормальным голосом сказал я. – Пистолет в ваших руках похож на Глок-17, а у него нет предохранителя. Мне, чтобы объясниться, нужно немного успокоиться, но я слишком хорошо представляю, что с моими кишками сделают две пули девятого калибра с трëх метров. Буду очень признателен, если вы опустите оружие, и мы поговорим, как цивилизованные люди.
Она пренебрежительно усмехнулась. Твëрдость, с которой она держала меня на прицеле, напрягала. Первой мыслью, когда я увидел пистолет, было подозрение в ревности. Вчера, флиртуя с Ирэн, я действительно немного отклонился от формата поведения давно женатого мужчины. Жанна могла потянуться за оружием, поджидая неверного супруга после адюльтера.
Теперь же пришло в голову, что она до сих пор не выстрелила, только потому, что хочет узнать о судьбе своего мужа. Но едва я открыл рот, чтобы сообщить ей о здоровье мистера Кимберли, как от третьего варианта подоплёки событий руки сами опустились.
– Что такое? – она воинственно передёрнула плечами. – Устали держать руки?
– Озадачен, что вы не устали держать пистолет.
Я прошёл к креслу и опустился в него, с наслаждением вытягивая ноги.
– Всё-таки килограмм веса, – скептически пояснил я. – Вместе с глушителем. А миссис Кимберли никогда не интересовалась оружием. Кстати, откуда у вас пистолет? Как вы его пронесли через таможню?
– Не слишком ли много вопросов для безоружного?
– Оставьте, – я легкомысленно отмахнулся от её угроз. – Теперь, когда мы выяснили, что не те, за кого себя выдаём, может, действительно обсудим положение и придём к взаимовыгодному соглашению?
– Зачем? – она всё ещё держала меня на прицеле, но тон голоса заметно изменился.
– Чтобы лучше выполнить свою задачу, разумеется. Моему начальству совсем не обязательно знать, что вы не миссис Кимберли, как и вашему, что я – не ваш муж. Зато теперь нас двое, и вместо того, чтобы тратить время на маскировку, можем объединить усилия и порадовать руководство эффективностью, отработать премиальные и повышение по службе. Не возражаете, если я по-прежнему буду называть вас Жанной?
Она колебалась, но я видел, что моё предложение ей пришлось по душе.
– По поводу усилий, мистер, – сказала она, опуская оружие, – то, что я уберу пистолет, не делает меня беззащитной. Надеюсь, вы это понимаете?
– Разумеется, Жанна, – я кивнул на кресло напротив. – Вы хотели поговорить. Готов удовлетворить ваше желание. Как далеко вы продвинулись?
Она присела на краешек кресла и снисходительно улыбнулась:
– Вы полагаете, что если между нами нет пистолета, можете спрашивать первым?
Я не видел смысла в препирательствах:
– Лёд долго держит следы полозьев. Ищу самые накатанные «тропинки» и следую по ним. Четыре раза выходил к скале. Один из следов привёл к галерее каменных пещер. Пять камер, все обработаны: двери, полы, светильники. Ничего интересного. Только стандартное оборудование: геодезия, петрофизика, установки для бурения скважин. Завтра продолжу поиски. Ищу запертую дверь, за которой будет хоть что-то, что могло бы объяснить невиданный взлёт инженерной мысли Швеции…
Я назвал ей номера секторов и описал маршруты. Она не стала юлить, и уже через двадцать минут мы выяснили, что не обследованными остаются только пять направлений.
– Мы отличная команда – заметил я. – За полчаса каждый из нас выполнил двух суточную норму.
– Просто повезло, что вы двигались по часовой стрелке, а я против, – возразила она. – Поэтому не было пересечений.
И вдруг она нахмурилась:
– А если бы мы пересеклись? Там, в лабиринте?
– Тогда бы мы провалили задание, – сказал я очевидное. – Но зачем думать о плохом, если всё к лучшему? Сегодня после официальной части продолжим поиски, и уже послезавтра подведём итоги...
– А может такое быть, что мы ищем не одно и тоже? – спросила она. – И как мы поделим «итоги», если предмет поисков один, и разборке не подлежит?
– Если бы эту хрень можно было вынести, шведы не организовали бы сюда паломничество.
– Тогда, чтобы убить сомнения, предлагаю игру. Делаю первый ход, а ты подхватывай. Элиас Йоханссон?
Я кивнул: ненавижу людей, которые угрожают мне оружием. Но люблю логику и её носителей.
– Миллиардер. За полгода сделал состояние на франчайзинге по обслуживанию городских свалок. Керстин Берг?
Она улыбнулась:
– Нобелевка за опреснение морской воды. Инесс Эклунд?
– Идеальная замкнутая экосистема... нет сомнений, мы охотимся за одной дичью.
– Шведы за пять лет сделали больше прорывов в технологиях, чем всё человечество за всю современную историю.
– Многовато открытий, – согласился я. – И к каким выводам пришло твоё начальство?
Она пожала плечами:
– Тайник предтеч. Ледовая пещера Алладина, нафаршированная технологическими сокровищами...
– И шведы втихаря изучают и весьма выгодно внедряют эти сокровища в мировую экономику.
Она энергично кивнула:
– Точно!
– Этой концепции противоречат два наблюдения, – скучающим голосом продолжил я. – Во-первых, за последний год к шлейфу открытий подключись англичане, немцы и американцы. И не все из них побывали здесь, на шведской станции…
– Американцы могли у себя найти точно такую же сокровищницу! – запальчиво сказала Жанна.
– Во-вторых, тебя не удивляет гостеприимство шведов? Каждые три месяца приглашают всех желающих. Никакой охраны: ходи, где хочешь; трогай, что видишь. Твоя страна позволила бы такое, если бы в её доле антарктического пирога отыскалось технологическое эльдорадо?
Вопрос повис в воздухе. А через минуту я понял, что она не собирается отвечать. Жаль. Мне было любопытно, в чьих интересах она шпионит.
Мы несколько минут молчали, разглядывая друг друга. В полутьме спальни её лицо казалось не просто привлекательным, а прекрасным. Да, Жанна Кимберли мне нравилась. Мистеру Кимберли очень повезло. Наверное, она что-то такое прочла в моём взгляде, потому что снова нахмурилась и спросила:
– Надеюсь, нам нет необходимости спать в разных номерах?
– Это будет противоречить легенде: десять лет совместной жизни и ни одной ссоры... Надеюсь, с миссис Кимберли хорошо обходятся?
– Миссис Кимберли, когда узнает, как ты вчера клеил Ирэн, будет очень недовольна!
– Мне показалось, что она русская... во всяком случае, славянка, – запустил я ещё один пробный шар.
Но Жанна всего лишь невозмутимо заметила:
– Аккредитована туринской газетой «Ла Стампа». Думаешь, Ирэн не итальянка?
– Не удивлюсь, если треть гостей, приглашённых шведами на станцию, окажутся шпионами.
– Или половина, – сказала она. – Или все.
«Нет, – подумал я. – Не все. Это точно».
***
Утром мы кивнули друг другу, как старым знакомым, но первыми словами обменялись только за завтраком.
– Тео зовёт на большую санную прогулку, – сказала она. – Как думаешь, стоит терять время?
– Почему нет? Вполне возможно, что тайник не в лабиринте, а где-то в скалах на поверхности. Мы там ещё не были. Но, может, разделимся? Что выбираешь: вершки или корешки?
Она изобразила сомнение и покачала головой:
– Что мешает тебе обмануть меня, Каспер? Даже сейчас ты можешь обманывать: ты мог отыскать в ночной вылазке сокровища, и не сказать мне об этом.
– А ты можешь заметить что-то на санной прогулке и промолчать. Я правильно понял?
Приподняв брови, она энергично покивала:
– Да, правильно.
– Что-то мне подсказывает, что ты уже решила эту задачу, – безмятежно сказал я.
– Решила, – с вызовом ответила Жанна.
Она достала из сумочки две полоски ткани.
– Это на голову, – сказала Жанна, а через секунду уточнила: – На лоб. Видеорегистратор в спортивной повязке. Угол обзора шире поля зрения глаз…
– А вечером обменяемся гаджетом? На выходе обычное микроUSB? Без проблем. Какая твоя?
– Выбирай, – она щедро повела рукой. – Чтобы не думал лишнего. Всё по-честному.
Я молча натянул одну из повязок на голову, а она заботливо поправила. Наверное, чтобы повязка ровнее сидела у меня на лбу. Или чтоб объектив «смотрел» строго вперёд.
– Не снимать! Идёт прямой счёт времени. Если нарушишь последовательность секунд, перемирие теряет силу.
– Конечно, милая, – легко согласился я. – Но ты всё ещё не сказала, куда направишься.
– Вершки, – беззаботно сказала она. – Что-то мне это подземелье начало действовать на нервы.
– Тогда уже подлёдье, – улыбнулся я. – Мы в четырёх километрах над землёй…
Она весьма реалистично чмокнула меня в щеку и ускакала. А я остался доедать завтрак. И мне было совершенно всё равно, что запишет камера. Толщина медной жилы, которую я третью ночь старательно впаиваю в лёд не больше десятой доли миллиметра. Даже находясь рядом со мной, не каждый поймёт, чем я занимаюсь…
– Остался один, Каспер?
Это Ирэн. Подсаживается рядом. В руках чашка кофе и бутерброд с ветчиной и сыром.
– Да. Жанна отправилась в санный круиз.
– Тео сказал, что раньше вечера они не вернутся, – многообещающе улыбается Ирэн.
Вместо ответа я указательным пальцем дважды тыкаю в повязку у себя на голове.
Её сладкая улыбка вянет, брови хмурятся, а на щеках разливается румянец.
– Удачного дня, Каспер, – не скрывая досады, говорит она, и поднимается из-за стола.
Я не пытаюсь её остановить. Мне есть, о чём подумать. Мне странно, что начальство Жанны, не проверило очевидных фактов. Элиас вырос возле городской свалки. Керстин – на острове без источника питьевой воды. Инесс в детстве голодала. Неужели так трудно сложить два и два, и понять, что нет никаких сокровищ? Есть только знания, которые передаются тем, кто мечтает о них, сколько себя помнит.
Что-то вроде исполнения желаний. Не всяких – только нуждающимся и чтобы всем на пользу. Что в этом удивительного? Неужто создателям машины, исполняющей желания, сложно приделать к своему аппарату фильтры, чтобы не множить зло?
Я тяжело вздыхаю и отодвигаю тарелку.
Закончить работу нужно сегодня. Завтрашнего дня, скорее всего, уже нет. Жанна не просто так вышла на поверхность. И не просто так задержится допоздна. Уже этим вечером она будет точно знать, что я не только не Каспер, но и ни разу не шпион.
И тогда её до смерти заинтересует, кто же я такой? До моей смерти, разумеется. Решимости этой дамочке не занимать. И спустить курок ей смелости хватит.
Так что нужно спешить. «Работаем без обеда, и до расстрела…» – подумал я, выходя из столовой.
***
Оставалось ещё три бобины, когда я провалился в западню. В том, что ловушка сделана людьми, не было сомнений: идеальный цилиндр двух метров в диаметре и четырёхметровой высоты. Сверху западню прикрывала тонкая плёнка льда, ступив на который я уже не мог влиять на события.
Я поднялся на ноги и требовательно задрал голову, в ожидании пояснений. Но сверху хлынула вода. Стакан, в котором я очутился, тут же заволокло паром. И пока я протирал от измороси лицевое стекло шлема, ноги до колен оказались намертво прихвачены льдом.
«Весёленькое дельце», – подумал я и закричал на общей частоте:
– Жанна!
– Побереги батареи, – ответила она, не показываясь в круге обзора. – Я тебя хорошо слышу.
Я убавил мощность передатчика, но не требовательность в голосе:
– Ты нарушаешь соглашение.
– Потому что ты обманул меня, милый. И теперь за каждую новую ложь, ты будешь погружаться на четверть метра в лёд. Как видишь, технически это несложно сделать.
Я прикинул свой рост, и решил, что всё-таки могу рискнуть пару раз соврать.
– Поясни, пожалуйста, что в моих словах тебе кажется ложью?
– Нет. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Этот принцип нашего общения обязательно подтверждать новой порцией воды или и так понятно?
Я поспешил согласиться:
– Понятно.
– Тогда начнём. Имя, фамилия, на кого работаешь?
– Михаил. Терещенко. Учёное братство Солнечной Системы.
Она молчала целую минуту. Я уже начал опасаться обещанной порции воды, когда она сдавленно спросила:
– Что?!
– Прибавь громкость звука приёмника.
– Повтори ещё раз название организации.
– Учёное братство Солнечной Системы.
– Никогда о таком не слышала.
– Мы очень скромные.
Ещё одна волнительная пауза. Надеюсь, за шутки она не будет поливать меня водой?
– На Земле только три лаборатории могут клонировать пластику за месяц, – неуверенно сказала Жанна. – В одной из меня сделали точную копию Жанны Кимберли. Но нигде не делали копии Каспера Кимберли…
Мне очень не хотелось вмораживаться в лёд выше пояса, поэтому я поспешил с объяснением:
– Четвёртая лаборатория на южном полюсе Марса.
– Ты с Марса?
– Вообще-то с Европы… только не лей воду! – закричал я, опасаясь за её нервы. – Не из Европы, а с Европы. Это спутник Юпитера.
– С какой станции? – её голос выдавал полную растерянность.
Чувствовалось, что беседа давно покинула границы её компетенции.
– На Европе только одна станция. Начальник – Щербак, заместитель – Котляр…
Она внятно выругалась.
– Ты – русский?
– Украинец.
Она выругалась ещё раз. На этот раз по-русски. Я не решился делать ей замечание. Лучше не провоцировать. И без того ноги по колено во льду. Не хотелось углубляться…
– Какие у вас цели?
– Консолидация интеллекта с целью уничтожения земных институтов власти. Надоели чиновники и налоги. Люди прекрасно могут обходиться без границ, государств и правительств…
– Анархия – мать порядка?
– Примат совести вместо гегемона бюрократии.
– Так, – сказала она. – Тебе придётся подождать. Запись нашей беседы я отправлю в Штаб. Там решат, что с тобой делать дальше.
– Понял. Жду.
Я действительно ждал несколько минут, надеясь, что она ушла. Потом достал из кармашка ранца нож, и аккуратно разрезал штанину правой ноги скафандра. На удивление, холод, прорвавшийся к телу, не показался ужасным. Тогда я отделил от правой штанины ещё один кусок и разрезал его вдоль. Вынул из ботинка ступню, и обвязал её портянкой из ткани скафандра.
Потом повторил операцию с левой ногой.
Нашёл в ранце шнурок с USB разъёмами, разрезал его пополам, и для страховки обвязал онучи проводами.
Несколько раз подпрыгнул. Неказистая обувка хорошо держала тепло: ноги мёрзли, но не коченели.
«Несколько часов продержусь, – решил я. Глянул на оставшиеся бобины проволоки и сам себе кивнул: – А больше и не потребуется. Справлюсь!»
Нужно было срочно выбираться из ледовой западни. Будь мой стакан хотя бы на полметра меньше в диаметре, я бы смог подняться наверх, упираясь спиной и ногами в противоположные стенки. Но два метра делают такой фокус невозможным. Тогда я отсоединил ранец от скафандра и взял его в руки.
«Сегодня ночью я уже делал такое, – сказал я себе. – Ремейк старого трюка…»
Я поднял ранец чуть выше груди и приложил его к стенке ловушки. Прижал и понизил температуру наружной поверхности. Через минуту подёргал: ранец прочно приварился ко льду. Тогда я осторожно, чтобы не заломить гофрированный шланг подачи воздуха, вылез на импровизированную «ступеньку», а с неё легко выбрался в коридор, с которого так неосторожно свалился. Оставалось только лечь на «пол», дотянуться до ранца и повысить температуру наружной стенки. Жизнеобеспеч отделился ото льда, я вернул его на спину и пожал плечами: на этот раз свобода далась чересчур легко. Но это не повод ценить её меньше.
Поэтому перед тем, как продолжить работу, следовало избавиться от маркера на голове. Я сделал глубокий вдох, закрыл глаза и отстегнул шлем. Чтобы снять повязку и вернуть шлем на место, понадобилось три секунды. Но и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы обжечь морозом веки. Внутренняя поверхность шлема немедленно заиндевела.
В ожидании, пока стекло очиститься от измороси, я бросил повязку обратно в западню. В конце концов, Жанна думает, что я – там. Не люблю людей разочаровывать. Особенно женщин. А красивых женщин тем более…
***
На завершение укладки кабеля ушло два с половиной часа. Онучи на ногах держались неплохо, но ноги уже дважды сводило судорогой. Тёплое бельё не справлялось с холодом. Меня всё сильнее била дрожь, в глазах темнело, и тремор понемногу переходил на всё тело.
Я несколько раз пытался повысить температуру внутри целой части скафандра, над поясом. Но согреться не получалось: я начинал потеть, и окончательно терял контроль над ногами.
Чтобы вернуться к своему ледоходу пришлось возвращаться к яме-ловушке. Я собирался «приварить» рюкзак к боковой стене, и по нему перебраться через провал. Но для такой гимнастики требовались твёрдые ноги и руки.
– Плохи дела, – сказал я вслух. – Надо поскорее выбираться отсюда.
– Рада, что ты это сообразил, дорогой, – проворковала «жена» по радио. – Вот только чтобы «выбраться отсюда», ты должен ответить на мои вопросы. И на этот раз у меня жёсткие директивы. Если не угадаешь с ответом, разговор будет окончен навсегда. И это будет не вода, дорогой.
Я замер.
– А что это будет?
– Сейчас над твоей головой лазер с орбитальной станции делает скважину в леднике. Насколько я поняла, половина толщины уже пройдена. Думаю, ты не сильно обрадуешься, если тебе на голову обрушится излучение мощностью несколько сот петаватт?
– Но и не успею огорчиться, – рассудительно заметил я.
Не люблю, когда на меня давят. Почему бы сразу не переходить к делу? И вдруг до меня «дошло»:
– Толщина льда… – прошептал я душным голосом. – Льда? Милая, чем ты выпаивала лёд, когда готовила мне ловушку?
– Какая разница?
– Такая же, как между жизнью и смертью. Не электролизом, случайно?
Она с недоумением в голосе подтвердила.
– Но это значит, ловушка заполнена водородом, – пояснил я. – И сверху луч лазера…
– Сквозняк давно вынес остатки водорода, – недовольно возразила она.
– Сквозняк вынес газ, но не твёрдый раствор. Пятнадцать процентов водорода и кислорода делают лёд сильнейшей взрывчаткой!
– Тогда тебе стоит поторопиться с признаниями, – рассудительно заметила Жанна.
– А тебе отойти подальше от эпицентра. Рванёт так, что мало не покажется.
– Ты не разжалобишь меня своей заботой, – уверенно сказала она.
– А ты не запугаешь своими угрозами, – сказал я почти ласково, – предлагаю обмен: ты подальше отходишь от ловушки, а я рассказываю всё, что знаю. Идёт?
– А откуда мне знать, что ты говоришь правду?
– Но я ведь тоже не знаю, насколько далеко ты отошла. Кроме того, разве я могу обманывать свою бывшую? Даже если бывшая – не моя…
Я настолько замёрз, что сумятица в словах и мыслях уже не пугала. Скорее наоборот, моё плачевное положение казалось забавным: каким надо быть идиотом, чтобы попасть в такую переделку?
– Что ты здесь делаешь? – спросила Жанна.
– Прокладываю медную нить для антенны.
– Антенна? Для чего?
– Не для «чего», а для «кого»!
Я вывел на экран карту лабиринта и попытался сообразить, как обойти Жанну, допрашивающую повязку с объективом и GPS-локацией. Как же хорошо иметь полезные привычки! При первой же возможности избавляться от даров данайцев, например.
– Для кого?
– Мы называем его Айсбрейном.
– В толще льда замуровано мыслящее существо? Живое?
– Нет. Толща льда – и есть мыслящее существо. И оно живое.
– А зачем ему антенна?
– Чтобы общаться с себе подобными. Марс, Европа, Рея, Оберон… Не сомневаюсь в разуме Плутона…
– Погоди. Ты хочешь сказать, что работаешь на группу фанатиков, которые разрабатывают средство коммуникации каким-то ледовым монстрам? Вы предаёте человечество?!
Я поморщился. От холода сводило губы. Говорить становилось всё труднее. Кроме того, я никак не мог сосредоточиться на карте. Не мог понять, где же этот чёртов обход?
– Не уверен, что фанатики. Уверен, что не монстры. Гипотеза «предательства» тоже сомнительна. Мы им не так нужны, как они нам. И не забывай: мы все – порождение Айсбрейна. Мы все – результаты его экспериментов. Стартовые кирпичики эволюции – протобионты – создавались здесь, в этих ледовых лабораториях. Ну, и потом: ключевые вехи эволюции жизни, да и развитие разума управлялись отсюда.
– Даже если всё так, как вы на Европе себе нафантазировали, человечество не потерпит второй разумной жизни на своей планете.
– Это не наша планета, – возразил я со всей кротостью, на какую был способен. – Это ЕГО планета, Жанна.
– Была! – жёстко ответила она. – У нас есть возможность его уничтожить…
– И это было. И не единожды. В попытке уничтожить своего создателя, люди бомбили ледник, засоряли атмосферу, и возвращались к варварству и дикости. Мы точно знаем о двух цивилизациях до нас. И каждая вместо сотрудничества выбирала конфронтацию. Может, пришло время разорвать зацикленность на своей исключительности? Принять своё подчинённое положение и двигаться дальше? В конце концов, «по плодам узнаете их». Ты же сама перечисляла «открытия», которые нам подарили. А ведь это ещё даже не начало!..
Нет. Это был конец.
Рвануло так, что я упал. И сумел подняться только с третьей попытки. Жанна молчала. И это вселяло нехорошие предчувствия.
«Вот и хорошо, – невесело подумал я. – Не нужно сушить голову поисками обхода. Теперь нужно идти прямо. Искать Жанну. Ей нужна помощь»…
***
Она лежала поперёк прохода, широко раскинув руки, и без сознания. Скафандр казался целым. Во всяком случае, нигде не порван, стекло без трещин, а индикатор состояния ранца уверенно горел «зелёным».
Я покачал головой. Работу я выполнил, и теперь было совершенно неважно, что со мной будет дальше. Да, в общем-то, мне и самому было всё равно: как только канал связи заработает, моё сознание будет извлечено из оболочки и в качестве тестового сообщения переправлено на другой конец Солнечной Системы.
Но Жанна… я не мог её здесь оставить.
Покрутив головой, понял, что следов её ледохода не видно, а к своему транспорту с девушкой на руках мне не дойти. Вообще-то, до своего транспорта мне не дойти и без девушки. Могу только представить, что натворил объёмный взрыв в узком коридоре. Там, наверное, теперь не всякая анаконда проползёт.
– Идиотизм! – с чувством сказал я.
Я уже минуту стоял над Жанной и никак не мог на что-то решиться.
Карта моих перемещений не помогала: пешком до Станции не дойти, а маршрут в обход ловушки казался столь запутанным, что не хотелось даже пытаться.
Можно было попробовать подключиться к компьютеру Жанны. Интерфейсы скафандров позволяли такую связь, но свой «шнурок» я порезал на подвязки портянок, а у неё в ранце кабеля не оказалось. Пистолета не было тоже.
– Жанна, – я осторожно потряс её за плечо, пытаясь привести в чувство. – Милая, что с тобой?
Было видно, как её голова безвольно покачивалась, но в чувство девушка не приходила.
Оставался только один путь: к ловушке. Но только потому, что если идти, то туда. Или ничего не делать вовсе. Если коридор разрушен, то всё равно, где умирать: здесь или там. Зато если повезёт, то оттуда до моего ледохода рукой подать. Двоих, конечно, машинка не потянет, но включу автопилот, и девушка через час будет в безопасности…
Выглядело осуществимым, но где взять ремни или верёвки, чтобы тянуть Жанну? Не на руках же её нести, в самом деле? Я и себя-то как-то не очень несу…
Я рассмеялся. День безумных идей!
Не колеблясь, по самые плечи отрезал рукава от скафандра, потом отделил перчатки. Кисти рук тут же закоченели, но я успел надеть перчатки до обморожения.
Вот теперь стало по-настоящему холодно. От скафандра осталась только жилетка. Ну, и ранец, конечно. И шлем с перчатками.
Из каждого рукава получились две прочные полосы, из которых я связал трёхметровых трос. Моя затея из области фантазий понемногу переходила в реальность.
Пропустив трос подмышками Жанны, я потянул её к эпицентру взрыва…
***
Нам повезло: взрыв залил водой ловушку и только расчистил дорогу. Жанна пришла в себя, когда до ледохода оставалось метров сто, не больше.
Я был совершенно измотан. Проделанная работа меня уничтожила, а холод отбирал последние силы.
Я почувствовал, как Жанна зашевелилась, и просто упал, не в силах даже сесть.
Она освободилась от обвязки и спросила:
– Что происходит?
Мне очень хотелось сказать: «ничего особенного, дорогая, просто спасаю тебе жизнь», но я замёрз, и устал. Молчать казалось проще, чем говорить.
Она подошла ко мне и перевернула лицом вверх.
– Что с твоим скафандром?
Какая неугомонная женщина! Сколько вопросов…
Теперь она смотрела на тросы, которыми была только что обвязана, на мои онучи. Кстати, очень хорошие бахилы получились!
В глазах темнело. Я понемногу уходил. Росло нетерпение: с минуты на минуту первый житель планеты Земля отправит меня на Европу.
– Не смей умирать, слышишь?
Она тормошила меня, как куклу. А я только стонал и даже не пытался отбиваться.
И вдруг, через какое-то время понял, что меня тащат по льду.
Это не входило в мои планы.
– Эй! Барышня, – прохрипел я. – Куда это вы меня тащите?
Она тут же склонилась надо мной. И я с изумлением обнаружил, что она плачет.
– Михаил, прошу тебя, не умирай.
– Возьми себя в руки, – сказал я. – Ты уже большая девочка. Какое тебе дело до чужой смерти?
– Не знаю, – неожиданно призналась она. – Что-то случилось. Будто в голове взорвалось. Теперь я знаю, почему так хреново на Родине… и что нужно делать, тоже знаю.
– А! – от удовольствия я даже немного пришёл в себя. – Айсбрейн и до тебя достучался. Поздравляю.
– С чем?
– Твоё откровение покруче, чем опреснение и переработка отходов, не находишь?
– Наверное. Не понимаю. Что за откровение?
– Нет никакой пещеры Алладина, Жанна. Зато есть первый разум на планете – Айсбрейн. Это семейство. По всей Солнечной Системе. Если льда достаточно, под триллион тонн, возникает разум. Давление упорядочивает кластеры, и они начинают работать как триггеры. Как в компьютерах. Или как у нас в голове…
– Ты говорил об антенне…
– Да, я устанавливал антенну. Им же невероятно скучно, Жанна. Только представь: миллиарды лет без всякой возможности перекинуться с кем-нибудь словечком.
Она вскочила:
– Ты выжил из ума! – от негодования она даже забыла, что я умираю от переохлаждения. – Если это правда, как ты мог… как вы могли взять на себя ответственность за всё человечество? Он может быть опасен!
– Опыт показывает другое, – прошептал я, но радио скрыло мою слабость. – Ты же сама видишь его подарки.
– Бойся данайцев дары приносящих!
– Этому мему три тысячи лет, Жанна. Неужто люди не изменились за это время?
– Но зачем? С кем он будет общаться?
– Со своей семьёй. Марс, Европа, Ганимед, Энцелад… это только те мыслящие ледники, которые нам известны.
– Чтобы он мог с ними разговаривать?
– Да. Совсем неплохая плата.
– За подарки?
– За жизнь, Жанна. Первые клетки с мембраной и ДНК были собраны здесь, в этой ледовой лаборатории. Эволюция – это другое, но семена жизни производились здесь. Мы обязаны ему всем.
– И ты, значит, отдаёшь долг?
Я уже не воспринимаю её колкости. Скольжу понемногу в небытие, и удивляюсь тому, как здесь оказывается тепло и уютно.
– Нет, не долг. Это моя личная благодарность.
Чувствую, как она приподнимает мою голову. Но я уже ничего не вижу. Перед глазами темно, а в ушах переливы далёких колоколов.
– Только не оставляй меня, ладно?
– Придётся. Ненадолго. Поверь. Позвони. Потом.
– Куда? Куда звонить?
– На Европу. В любом обличье: своём или Жанны. Обязательно позвони. Терещенко Михайло. Европа. Юпитер…
Кажется, она плачет. Не поверила ни одному моему слову. Я и сам не верю. Не верю, что закончил монтаж. Не верю, что всё подключил. Не верю, что Бог снизойдёт до передачи моего сознания на далёкую Европу.
Уж не выдумал ли я всю эту историю?
Сейчас всё узнаю.
Или умру.
Всё или ничего!
Достойная игра, не находите?
Рассказ открыт для комментариев