20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.

13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.

   
 
 
    запомнить

Автор: Саламандра Число символов: 25939
Конкурс №45 (зима 18) Фінал
Рассказ открыт для комментариев

ah013 Пауки умеют улыбаться?


    

    Энди больше не было.
    Нет, он, конечно же, был, где-то там, в новом доме на улице, название которой я так и не запомнил, но больше не со мной. Он, его мама и папа, и старый кот мистер Жук, и их небесно-голубой минивэн - все они в один день исчезли. И Энди теперь был там, а я здесь.
    Понимание этого пришло ко мне слишком поздно.
    Я почесал шею и перевернулся на другой бок, глядя в дальний угол своей комнаты. Почему-то то, что мой лучший друг больше не живёт через два дома, стало пугающе ясно только сейчас. Я не думал об этом, когда Энди сообщил мне новость о переезде, не воспринимал это всерьёз, когда помогал ему складывать вещи в большие картонные коробки, даже прощальный ужин, на который пригласили меня и родителей Блэквуды, вовсе не казался мне тогда прощальным. Но вот неделю спустя, когда я уже успел узнать, что до нового дома Энди мне ехать полтора часа на велосипеде, час автобусом и сорок минут, если подвозит папа, на меня с беспощадностью снежной лавины обрушилось болезненное осознание своего одиночества и брошености. Я впервые остался один со своими бесконечными вопросами, хаотичными мыслями и сотнями догадок и теорий об окружающем мире, которыми теперь было не с кем поделиться прямо сейчас в эту же минуту. А всё потому, что Энди больше не жил через два дома.
    Я вздохнул и крепко зажмурился. Никто не заслуживал, чтобы его воскресное утро началось с таких мыслей. Никто.
    Когда я прошаркал тапочками на кухню, мама тут же поставила передо мной завтрак: яичницу с зеленью и два кусочка жареной колбасы.
    - Как настроение, Маршалл? Ты чего такой хмурый с самого утра?
    Увернуться от маминой руки я не успел и лишь смог протянуть недовольное «ма-а-а-ам», когда она потрепала меня по голове.
    - Всё нормально, - буркнул я, подтянув к себе бутылочку кетчупа.
    - Может, тебе что-то плохое приснилось?
    - Ничего не приснилось.
    - А что тогда?
    Мама разливала по чашкам чай, а я уже слышал, как по лестнице спускается отец, и мне подумалось, что если они оба за меня сейчас возьмутся, то я окончательно скисну и признаюсь в том, что меня так расстроило. Но при этом я позорно сдамся напору взрослых, что будет совсем уж обидно. Поэтому я решил признаться сам, пока ещё была возможность.
    - Просто Энди переехал.
    - Так ведь уже неделя прошла. Вы же виделись недавно, - отец, по-хозяйски окинув кухню взглядом, сел рядом со мной.
    - Я знаю, - буркнул я, сжимая руки в кулаки. Только объяснять им, что «недавно» - это для меня целую вечность назад, не хотелось. Взрослые не поймут.
    - Эй, парень, может тебе хватит?
    Я поймал взгляд отца и тоже посмотрел в свою тарелку. Как-то я и сам не заметил, что бутылка кетчупа по-прежнему была у меня в руке, и моя яичница уже покрылась толстым слоем томатной лавы, пока я сжимал пластик. Но разве это имело значение? Разве хоть что-то имело значение, когда всего полчаса назад я понял, что потерял своего лучшего друга?
    - Маршалл! – всплеснула руками мама. – Муха ты сонная, совсем ещё спишь? Подождешь, пока я новую приготовлю или насыпать тебе каши? – с лёгкой опаской предложила она.
    Я неопределённо махнул головой. И мне определённо было всё равно.
    В то утро, двадцать девятого июня, я впервые за долгое время без возмущений ел на завтрак овсянку, которую не мог терпеть всем своим тринадцатилетним сердцем.  
    Уже снова лёжа в постели при свете мячика-ночника, я вспоминал свой день: утро, овсянку, поход за покупками, из которого я не купил себе ни одной шоколадки или конфеты, шторы, которые я развешивал на заднем дворе, постиранные от пыли и кажущиеся необычайно яркими, обед у бабушки, рубашку в полосочку, которую я молча надел, вместо бесконечных споров, то, как я разрешил удивлённой этим маме причесать меня и согласился подстричься завтра же, как тихо и спокойной я себя вёл. Я вспоминал и вспоминал, и вспоминал, а потом подскочил в кровати и даже крякнул от ужаса и закашлялся. Кажется, в тот день, двадцать девятого июля, произошло ещё что-то очень страшное. Что-то ужасное и необратимое, пугающее и мерзкое. В тот день я вырос.
     
    С Энди мы увиделись только в пятницу. Нет, конечно, мы созванивались, по-прежнему вместе играли в онлайн игры, но всё это было не то.
    Я ждал его на лавочке детской площадке. День выдался жарким и сейчас, в обед, площадка почти пустовала. Только две девчонки катались на качелях. Одна раскачивала другую, и качель надрывно скрипела, пронзительно и тоскливо, а потом добавлялся резкое «щёлк». Скри-и-ип. Щёлк! Скри-и-ип. Щёлк!
    Я так заслушался этими неприятными, но очень ритмичными звуками, что почти проморгал приближение Энди.
    - Ты в кепке! – поражённо воскликнул он, плюхнувшись рядом на лавку, так что даже девчонки обернулись. – Вот это да! Ты зачем её нацепил?
    - Солнце же.
    Сказать, что мама, пользуясь моим новым взрослым понимаем вещей, убедила меня, что без кепки меня ждёт тепловой удар, я не решился. Стоило ли вообще портить нашу встречу таким жутким признанием о том, что я вырос?
    - Надо же, ты никогда их не любил, - Энди озадачено провёл по торчащим в разные стороны волосам и прищурился. – Погоди, тебя ещё и подстригли? Ты им разрешил? Где мой Маршалл-забияка? Маршалл-ломай-систему? Маршалл-у-меня-своё-мнение?! – он как-то нервно хохотнул, и я вдруг понял, что совсем не так должна выглядеть встреча с другом, по которому ты целых пять дней скучал.
    - Зато у меня есть паук, - гордо заявил я.
    - Где?
    - А вот где!
    Я стянул кепку и развернул голову так, чтобы Энди оценил выбритого на затылке паука. С моей длинной нестриженой шевелюрой такой фокус у парикмахера точно бы не получился.
    Друг почти запищал от восторга, и всё, наконец, встало на свои места. Неловкое начало встречи было забыто. Правда, он время от времени поглядывал на мою кепку, но больше ничего не говорил по этому поводу. Мы вдоль и поперёк исходили наши любимые места в округе, перекусили в пиццерии, а потом пошли ко мне играть в приставку.
    Всё это время мне казалось, что и не было того дня, не было двадцать девятого июня и моего прозрения, но когда я проводил Энди на автобусную остановку и побрёл домой через детскую площадку, то вновь почувствовал себя уставшим и взрослым. И снова было некому отвечать на мои вопросы, слушать мои теории и замечать со мной всякие забавные вещи.
     
    Я очень быстро заметил, что вся моя взрослость – явление временное, и её можно победить. Стоило лишь договориться о встрече с Энди и пойти с ним на поиски приключений и - о, чудо! – я снова становился самим собой, тем, кто казался мне очень даже неплохим парнем, и кем я действительно хотел и умел быть. Но мой лучший друг был в футбольной команде, и летом они очень много тренировались, а мне оставались попытки найти утешение в общении с соседями и одноклассниками. Но скоро выяснилось, что в этом году все разъехались: Колина увезли к тётке, Джерри поехал с семьёй в тур по Австралии, Том отправился в лагерь, и я днями сидел дома, читая комиксы и провожая глазами проходящее за окном лето. И тем больше радости мне приносили встречи с Энди.
    Чаще всего он приезжал ко мне. Обычным местом нашей встречи стала детская площадка, на которой я его встречал. Оттуда хорошо проглядывалась автобусная остановка, и каждый раз я пытался угадать, какого цвета будет автобус, который привезёт мне друга. Угадывал я редко.
    Однажды, когда я сидел на облюбованной лавке и с нетерпением провожал глазами автобусы, я понял, что больше не слышу привычного «скри-и-ип. Щёлк! Скри-и-ип. Щёлк!». На площадке играло много детей, скрипели и стонали качели и карусели, но того самого знакомого мне звука я среди них не слышал. Очередной автобус проехал мимо остановки, и я решил, что могу ненадолго прервать своё наблюдение и выяснить причину своего беспокойства.
    Моя качель, та самая, которая противно щёлкала и скрипела, пустовала. Никто не обращал на неё внимания, никто не подходил к ней, и я быстро понял, почему: верхняя её балка была неестественно вогнута вниз, будто на ней висел кто-то невероятно тяжёлый, да ещё и не по центру, как как-то сбоку, так что теперь кататься как прежде не представлялось возможным.
    Скоро приехал Энди, и мы долго размышляли, кто же мог так сильно погнуть металл, но так и не смогли выбрать между супергероем, который случайно задел качелю, спасая кого-то ночью от бандитов, и неудачно задевшей детскую площадку летающей тарелкой.
     
    - Спасибо, - Энди взял чашку какао и снова опёрся локтями о подоконник.
    Дождь начался совсем некстати, и мы спаслись бегством. Моя мама нас высушила и сделала какао с печеньем – настоящий пир, который мы решили устроить на чердаке у крохотного окна.
    Небо затянуло серым, и разглядывать его было совсем не интересно. Я потягивал какао, лениво наблюдая за редкими прохожими, а потом мне на глаза попались провода, провисшие между уличными фонарями, и я зачем-то сказал:
    - Вот, что нас соединяет.
    - Что?
    - Ну, провода.
    Энди даже перестал жевать печенье.
    - Соединяет нас дружба.
    - Конечно, - терпеливо согласился я, взлохматив волосы, - но если бы их не было… Не конкретно этих, а других… Всяких проводов, то мы не смогли бы звонить друг другу, без провода у нас не было бы интернета.
    - Но ведь можно было бы приезжать друг к другу.
    -А вдруг я приеду, а тебя нет? Ты куда-то ушёл?
    - Ну, да, - Энди снова захрустел печеньем.
    - Только мне не нравятся провода, - продолжал я, и друг с любопытством посмотрел на меня. Это был один из тех моментов, когда я начинал говорить «загадочные», как он выражался, вещи. Что-то, что ему было интересно слушать, даже ели он до конца не понимал. – Когда я тебе звоню, то ты и близко, и очень далеко. Это неживое общение. То есть, ты-то живой, я тоже, но эта телефонная трубка всё портит. Это всё не то. Иногда, совсем редко, мне вообще кажется, что я и не звоню тебе. Что я просто поднимаю трубку и представляю тебя, будто всех наших разговоров  не было вовсе, и они происходят только в моём воображении. Это жутко, - я передёрнул плечами. – Мне так не нравится. Это, понимаешь…
    - Понимаю, - чашка Энди со стуком опустилась на подоконник. – Мне это тоже не нравится. Ты прав, это как-то не по-настоящему. Мы будто говорим, а будто и нет. Ощущение… Ненастоящести, да.
    Я поймал его взгляд и внезапно подумал, что не я один скучаю после его переезда, не только мне бывает грустно. У него ведь тоже забрали меня, а ещё и школу: вчера Энди сказал, что теперь он будет учиться в другом месте, чтобы не ездить так далеко в старую школу. И знакомые улицы, и соседей… А я считал себя главной жертвой обстоятельств.
    - Давай поступим в один колледж?
    Энди чуть не подавился какао от неожиданности:
    - Колледж? А в какой? Я ещё не думал.
    - Я тоже.
    На моём лице начала расползаться довольная улыбка, и я видел, как друг тоже начинает улыбаться, глядя на меня.
    - Давай. Обещай, что будем учиться вместе, - Энди протянул мне руку, и я крепко её пожал.
    - Обещаю.
     
    Данное нами обещание грело и подбадривало меня каждый раз, когда над моей стриженой головой начинали сгущаться тучи безнадёжности и грусти. Я старался занять себя чем-то, чтобы меньше думать, следовательно, меньше печалиться, но это получалось не всегда, и я взял себе привычку брать бутылку воды и идти, куда глаза глядят. Ноги всегда несли меня по новому маршруту, не часто я мог вспомнить, как попал в ту или иную часть нашего района. Велосипед в такие прогулки я брал с собой редко, предпочитая ходить пешком. Так можно было считать шаги или подпрыгивать, когда этого хотелось, а ещё пинать мелкие камешки или перепрыгивать через воображаемые преграды. И я всегда возвращался домой до темноты. За исключением одного раза.
    В тот день ко мне должен был приехать Энди, но в последний момент он сказал, что не сможет.
    - Я бы очень хотел, правда, но позвонил тренер и сказал, что сегодня будет дополнительная тренировка. У нас скоро игра с «Орлами», ты же знаешь…
    - Знаю, - хмуро буркнул я, - но мы же ещё несколько дней назад договорились. Я взял парочку фильмов, мама сделала попкорн.
    - Я правда не могу пропустить тренировку, - заныл в конец расстроенный Энди, - прости, Маршалл.
    - Ладно. Всё нормально. Увидимся.
    - Не обижайся.
    - Увидимся.
    - До встречи.
    Я бросил трубку. В глазах щипало. Я снова остро ощутил весь масштаб моего одиночества и потери, заключающейся в том, что теперь я занимал в жизни лучшего друга намного меньше месте, чем раньше. Постепенно расстояние и новые, другие люди и события в его жизни отдаляли и отделяли нас друг от друга, неумолимо и жестоко. А что если к окончанию школы мы станем совсем другими и чужими? Что если я устану бороться и без его помощи окончательно поддамся взрослению, которое только и ждёт момента, чтобы захватить меня? Никто, кроме Энди, не может этому помешать, но мы так редко видимся.
    Напуганный этими мыслями и захлёбывающийся в своих «а что, если», я пулей вылетел из дома и поспешил куда-то вперёд, бесцельно, но настойчиво.
    Стояла невыносимая жара, и очень скоро мне пришлось замедлить шаг. Бутылку с водой я забыл дома, поэтому, пошарив по карманам, я наскрёб денег на воду без газа и уже медленнее двинулся в своё одинокое путешествие в неизвестность, а когда огляделся по сторонам и остановился, на улицах было темно.
    Жара уже спала, и лёгкий ветер показался мне даже прохладным, но что заставило меня похолодеть, так это осознание, что я оказался в незнакомом месте в довольно поздний час. Пустую дорогу ярко освещали фонари, в одноэтажных коттеджах горел свет. В моей руке по-прежнему была зажата пластиковая бутылка с остатками воды, и я рассеянно потряс ею. Родители, наверное, извелись, а у меня даже телефона с собой не было, чтобы позвонить.
    Я огляделся. Названия улицы нигде не было видно, прохожих тоже. Впрочем, отсутствие людей меня скорее радовало: сейчас любой незнакомец казался бы мне воплощением угрозы, а я и без этого был взволнован и растерян.
    Внезапно магазин в конце улицы показался мне знакомым, наверное, я оттуда пришёл. Обрадованный догадкой, я поспешил туда, а затем направо, по аллее. Да, где-то здесь я проходил, скоро, совсем скоро я буду дома!
    Но эти радостные мысли быстро сменились настороженностью. Я всё шёл и шёл, но никак не мог выйти в знакомое место, которое бы признал своим районом. Только спустя час, а то и больше, когда я уже подумывал постучать в какой-то дом и попросить помощи, я увидел детскую площадку. Ту самую, на которой я всегда встречал Энди. На меня волной нахлынуло такое облегчение, что я подпрыгнул от радости. В том, что дома меня ожидал серьёзный разговор о моей несерьёзности и безответственности, я не сомневался, но он показался мне достаточно справедливой платой за то, чтобы вернуться в тепло и безопасность стен своей комнаты.
    Я оглянулся, убеждаясь, что вокруг ни души – чужое присутствие я по-прежнему считал опасным для себя даже здесь, в знакомой местности, – и зашагал в сторону дома. Дружелюбный свет оранжевых фонарей почему-то вызывал у меня опасение. Мне казалось, что как только я окажусь в нём, окутанный и выставленный на обозрение ярким пятном среди темноты, то все, кто прячется в тенях, непременно меня увидят. Моя фантазия щедро населяла тени самыми разными обитателями, и ни один из них не был тем, чьё внимание мне по глупости или невнимательности хотелось бы привлечь. Тем не менее, я шёл по улице вдоль молчаливых домов, почти прижимаясь к их стенам. Вероятность того, что если я сам сольюсь с темнотой, то она меня не тронет, казалась мне достаточно высокой, и я продолжал свой путь, неслышный и, как мне верилось, невидимый.
    Завернув за угол парикмахерской, я, повинуясь какому-то порыву, поднял глаза к небу. Но вместо туго натянутой синей глади взгляд уткнулся в разрезанное на десятки длинных полос клаптевое полотно. В нескольких метрах над моей головой тянулись провода. Я насчитал восемь. Местами они свободно провисали между столбами, как гигантские скакалки в руках девчонок, местами переплетались между собой, словно лианы, исчезали в кронах деревьев, чтобы вскоре снова вынырнуть из них и побежать прочь, туда, где мой глаз уже не мог их различить и терял во мгле. Провода тянулись и с противоположной стороны улицы, нависали над проезжей частью, паутиной цеплялись за магазины, дома. Я смотрел в небо, а вместо этого видел провода. И вдруг я заметил, как они начали дрожать. Вначале чуть заметно, а потом всё сильнее и сильнее, пока не раскачались, будто под порывами сильного ветра. Но ночь была тихой и безветренной; я заворожено наблюдал за этим беспричинным движением, щурился, вглядываясь в конец улицы, куда убегали извивающиеся чёрные шнурки проводов, и увидел.
    Я замер на месте, чувствуя, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже пальцем. Спину обняло холодом, таким жгучим, что он сразу превратился в жар. Ладони вспотели, а футболка, я готов был поклясться, мгновенно прилипла к взмокшей ледяной спине.
    Там, в конце улицы, что-то двигалось. Оно было крупным, приглушённой чернотой выделялось на фоне неба. Время от времени на него попадал рассеянный свет вывесок или фонарей, и чем ближе оно подбиралось, тем яснее я понимал, что существо было не просто крупным. Оно было огромным. Оно что-то тащило за собой. Мне захотелось закричать, но вместе с тем я даже не попытался – моё горло, лёгкие, голосовые связки – всё это потонуло в бившей меня дрожи, я не чувствовал себя, ни единой части своего тела. Я не моргал и не дышал, хотя больше всего мне хотелось закрыть глаза, чтобы спрятаться в своей голове.
    Вместо этого я продолжал смотреть. Провода над моей головой тряслись и подпрыгивали в диком танце. Существо было уже совсем близко, когда я ещё не впавшей в оцепенение частью разума узнал его. Паук. Паук с телом размером с минивэн родителей Энди ловко перебирал длинными лапами и тянул за собой ещё один провод. Его устрашающая тень плыла по проезжей части, в то время как он сам бежал по проводам.
    Я стоял под деревом, в самых чёрных тенях, один. В тот момент мне подумалось, что если бы кто-то из плодов моей фантазии и жил здесь, то при виде паука он бы исчез со скоростью звука. На самом же деле я остро ощутил, что вокруг никого нет и не было. Только я и паук.
    Вот-вот его лапы должны были коснуться проводов прямо над моей головой, и меня замутило от страха. Я снова дико, до боли захотел закрыть глаза, но вместо этого разжал пальцы, которых, как мне казалось, я даже не ощущал на положенном им месте.
    Звук, с которым пустая пластиковая бутылка упала на асфальт, заставил бы моё сердце остановиться, если бы оно не замерло ещё раньше при виде паука. Больше я не чувствовал совсем ничего. Даже ужаса.
    Будто в замедленной съёмке я увидел, как одна из паучьих лап съехала с провода и задела дерево. Оглушительный хруст сломавшейся ветки, такой звонкий в сравнении с глухим стуком бутылки, немного привёл меня в чувство.
    Паук повернул голову. Он увидел меня.
    Его реакция была молниеносной. Он весь напрягся, подобрался, а затем с такой скоростью рванул туда, откуда я пришёл, что взволнованные провода засвистели в бешеной качке.
    Я вдохнул, медленно, осторожно, словно делал это впервые, выдохнул и побежал. Я мчался во весь опор, не разбирая дороги, не видя и не слыша ничего вокруг, и не имея ни малейшего представления о своём направлении. Очнулся я на пороге дома от того, что болели руки – так сумасшедшее я колотил в дверь.
     Меня ругали и обнимали. Мама сразу же позвонила отцу – он уже несколько часов ездил по округе в поисках меня. Они что-то говорили мне, спрашивали, я что-то им отвечал, и позже никак не мог вспомнить, что именно. Что-то той ночью подсказало мне молчать, не рассказывать об увиденном, потому что насколько бы это не было правдой, мне бы никто не поверил. Взрослые не допускают и мысли о том, что самые нелепые и странные вещи могут оказаться истиной, потому что для них правда есть лишь одна – простая, понятная и обыденная. А я был не готов в открытую бороться с их невежеством. Из той ночи мне запомнилось очень мало. А лучше всего то, что меня напоили молоком и уложили спать.
     
    Я должен был проверить, убедиться, что паук мне не приснился, но утром оказалось, что выволочку никто не отменял. Её просто перенесли на то время, когда я буду способен лучше воспринимать суть своего прегрешения и глубже ощущать вину за содеянное. Но я не ощущал вины. Я слушал и кивал, кивал и слушал, а сам пытался вспомнить свой вчерашний маршрут, чтобы проследить его при свете дня. А ещё думал, стоило ли говорить Энди. Он мой лучший друг, он должен был понять, но что-то не давало мне принять однозначно верное решение. Моё намеренье позвонить ему, чуть только я оторвал голову от подушки, пошатнулось при виде телефона. Я вспомнил провода и бегущего по ним паука. А потом меня позвали в гостиную, и раздумывать о том, почему я засомневался, стало некогда.
    - Маршалл!
    Я перевёл взгляд на хмурого отца. Судя по всему, он уже не в первый раз окликал меня.
    - Нет, ты только посмотри! Он даже не слушает нас. Говори, не говори – всё равно.
    - Ты просто не понимаешь, что мы пережили за те несколько часов, - мама сидела на диване, прижав руки к груди. В её глазах стояли слёзы, и я чувствовал себя откровенно отвратительно за то, что вместо стыда испытывал лишь смятение и любопытство, а вместо вины – необходимость это любопытство удовлетворить.
    - Мне жаль, - пробормотал я, - это было не специально. Я не хотел.
    Недолгую тишину, во время которой я украдкой погладывал на провода за окном, нарушил отец. Он вздохнул и потёр рукой лицо:
    - Ясно, что не специально. Но это не значит, что немного времени подумать будет для тебя лишним. Следующие три дня посидишь дома. Передают страшную жару, нечего бродить по улицам.
    Вот и всё. Что останется от моих воспоминаний за три дня? Что сделают со сломанной веткой дерева? Куда уберут выпавшую из моих пальцев бутылку? Через три дня не останется совсем ничего, что могло бы дать мне ответы на мои вопросы и абсолютно ничего, что  подтвердило бы реальность того, что я видел.
     
    А после обеда Энди позвонил мне сам.
    - Что случилось вчера? Где тебя носило? – его возбуждённый голос был полон любопытства.
    - Ну на самом деле я просто заблудился, - нехотя признался я. – Я вышел из дому, чтобы прогуляться, а когда огляделся, то оказался в незнакомом месте, и уже наступил вечер.
    Энди немного помолчал, а затем как-то совсем тоскливо вздохнул:
    - Опять ты потерялся в своих мыслях.
    На это мне было нечего возразить. Энди отлично знал, как легко я проваливался в бесконечное пространство своих миров, мыслей и рассуждений. В конце концов, именно он был тем, кто тряс меня в такие моменты за плечо и говорил, что не очень-то весело идти со мной по улице, когда я «ушёл в себя».  Со временем я научился переносить свои рассуждения из разговоров в своей голове в слова, научился делиться ими с Энди – теми самыми вещами, которые он называл «загадочными». И вот он там, я здесь, и за неимением благодарного слушателя, мои миры снова утягивали меня на глубину полной потери связи с реальностью.
    Он был прав. Именно это и произошло со мной вчера.
    - Мне бы хотелось быть там, чтобы растормошить тебя. Если бы я не отменил нашу встречу, ничего этого не случилось бы.
    В трубке что-то потрескивало, и голос Энди казался далёким и чужим. Его слова прозвучали так по-взрослому устало, что я почувствовал дрожь вдоль позвоночника. Свою взрослую часть я принял и даже научился иногда усыплять её бдительность, не давая завладеть мной полностью, но он! Неужели Энди тоже вырастает? Нет, быть этого не может! Кто же будет спасать меня? Кто поможет мне бежать от взрослости?
    Я отнял телефонную трубку от уха и посмотрел на неё, будто видел впервые. А что, если это всё её проделки? Сейчас я даже не был до конца уверен, что разговариваю с Энди. То самое ощущение нереальности, «ненастоящести» вдруг сделало меня жалким и напуганным. Телефонная трубка одновременно была спасительно соломинкой, связывающей меня с другом, и бездонной пропастью, разверзшейся между нами.
    - Ты не виноват, - серьёзно сказал я, - не ты заставил меня идти куда глаза глядят.
    Судя по тяжёлому грустному сопению на том конце провода, это не слишком убедило Энди.
    - Ну чего ты? Всё в порядке.
    - Мне так не кажется.
    - А я говорю, в порядке. Точно-точно.
    Я рассеянно зарылся пальцами в волосы на затылке, придумывая, какие ещё слова могли бы донести до друга его невиновность, и нащупал своего выстриженного паука. В этот момент в трубке раздался свист, и я подскочил на месте.
    - Сдуреть можно, это что было?! – воскликнул Энди.
    - Я думал, это ты!
    - С чего бы я такое делал?
    - Не знаю… Вот же… Жутко как.
    - Жутко.
    - Слушай, а давай, - я замолчал на полуслове. Этот свист, показавшийся мне знакомым, всё ещё звучал в моих ушах, а потом повторился снова и снова, участился, стал громче и сильнее, вплёлся в воспоминание, идеально подошёл к нему, как часть паззла.
    С таким же свистом раскачивались провода над моей головой, когда по ним пробегал паук.
    - …а давай через три дня, когда закончится моё наказание, мы пойдём гулять? Приезжай, - попросил я, чувствуя, как тяжёло бухает в груди перепуганное сердце.
    - Конечно! – Энди улыбался, и я это слышал. Или это улыбался кто-то другой, кто слышал нас сейчас? Пауки умеют улыбаться?
     
    Мы встретились через три дня. По-прежнему стояла жара, и на мне была кепка. Мы встретились на детской площадке. Погнутую качель к этому времени уже выровняли, и она блестела новой краской.
    - И всё же мне очень интересно, у кого хватило сил так погнуть железо, - Энди прищурился на солнце, когда мы вышли из тени старого клёна и, миновав парикмахерскую, зашагали вдоль проезжей части.
    - Есть у меня одна мысль.
    - Какая?
    - Что это пауки. Гигантские пауки.
    Энди оторопело уставился на меня:
    - Ого, это что-то новенькое. Такой теории у нас ещё не было. И зачем гигантскому пауку гнуть качели?
    - У него соскользнула лапа. Случайно. Он бежал по проводам, но вот одна из его длиннющих лап соскользнула, и он оступился.
    - Как же! Значит, провода под ним не рвутся, а металл вот так погнулся? – недоверчиво хмыкнул мой друг.
    - Именно так, не знаю, почему, но всё было так. Точно говорю.
    Энди засмеялся и хлопнул меня по спине. Теперь он прятался от солнца за ладонью, приставленной ко лбу козырьком, а у меня была кепка. И я, задрав голову к небу, смотрел на разрезающие высокую синь паутины проводов. Их было девять. Среди зелени дерева на обочине мелькнула поломанная ветка. Мы шли в магазин за мороженным.

  Время приёма: 21:01 20.01.2018

 
     
[an error occurred while processing the directive]