– Не рвите жопу, ваше благородие, – Вуйцик задел меня плечом и с обманчивой лёгкостью провернул кремальеру.
– Пшепрашам, что без приказа…
Девчонки за спиной захлопали в ладоши, но, как оказалось, несколько преждевременно: особист сопел, пыхтел, толкал дверь двумя руками, но она даже не шелохнулась.
– Давайте-ка вместе, – решил я.
Мирон с Коляном отодвинули девушек, и мы вчетвером, проскальзывая подошвами по полу, как следует приложились к отсечной двери – последнему препятствию на пути к свободе. Поначалу казалось, что ничего не получится: стальная плита стояла мёртво, будто приваренная к раме, но через секунду она дрогнула, а ещё через мгновение опрокинулась, и мы вывалились наружу.
Выбравшись из-под матерящегося Коляна, я попал в яркий солнечный день с ослепительным солнцем, бледным от жары небом и зелёной лужайкой. Луг тянулся до близкого, метров в ста от бункера, леса. С этого расстояния заросли казались густыми и мрачными.
Я сделал несколько шагов вперёд и обернулся. Пологий холм, поросший ковылём, и стальная плита, всего несколько минут назад служившая стеной глухого тупика. По плите, болезненно щурясь, шли девушки, а сверху на них осыпался грунт, и корни дёрна белёсыми паутинками гладили им погоны и волосы.
– Ну, здравствуй, Мир! – воскликнула Вера. – «Здравствуй, Солнце золотое, здравствуй, небо голубое»…
– Боже, как хорошо! – ефрейтор Скобина подняла лицо к солнцу и зажмурилась.
Она развела руки в стороны, – то ли хотела потянуться, то ли замереть с блаженной улыбкой, наслаждаясь теплом неба, – но грубый Вуйцик хлопнул дланью по её тугой заднице и сказал:
– А поваляться со мной в лесочке ещё лучше, лапушка...
Скобина негодующе фыркнула и попыталась отвесить особисту подзатыльник. Но не достала – тот прикрылся вещмешком и, дурашливо высоко поднимая колени, помчался к лесу. Он бежал и кричал:
– Никого не жду! И кому был должен, всё про...
Не потрудившись закончить слово, старший лейтенант особого отдела Кузьма Вуйцик рухнул в траву и тут же исчез в ней. Скрылся весь, без остатка.
Скобина с Ленкой какое-то мгновение оценивали обстановку, потом бросились к нему.
– Снайпер? – неуверенно прошептал мне в спину Мирон.
– Стоять! – заорал я. – Ложись! Снайпер!
Я выхватил пистолет и дёрнулся вслед за девушками. Именно «дёрнулся» – Колян схватил меня за шиворот и осадил задницей на траву. Той самой задницей, которую старлей Вуйцик рекомендовал «не рвать».
– Походу, у нас три двухсотых, – хладнокровно подытожил Колян. – Лейтенанты Скобина и Лазарева не подают признаков жизни.
– Сука! – прошептал я, оттягивая указательным пальцем левой руки воротник. В правой я по-прежнему сжимал пистолет.
Душила не одежда, – только злость. Ленка! Моя Ленка!
– Откуда стреляли?
– Непонятно, командир.
Колян с Мироном уже стояли на коленях. У Коляна был бинокль, Мирон, приложив козырьком руку ко лбу, тоже присматривался к лесу. Из травы выползла Вера.
– Разрешите вернуться в бункер, товарищ командир? – обратилась она ко мне, не прекращая движения и даже не поворачивая ко мне голову.
– И врача позови, – не дожидаясь моего ответа, пробурчал Колян. – Мне не нравится, что они легли в одной точке...
Он протянул мне бинокль.
Тел не было видно, но следы на траве оставались хорошо заметными.
«Снайпер достал бы нас и здесь, – подумал я, – прямо у входа. Собственно, мы и сейчас у него на прицеле».
– Он же не мог одним выстрелом уложить двоих? Сразу? – спросил Мирон. – Они вместе упали.
– Или два снайпера, – сказал Колян.
– А стреляли по команде наводчика, – съязвил я. – Не многовато ли чести?
– А пистолет, чтоб от снайпера отстреливаться? – передразнил мой тон Колян.
Я вернул пистолет в кобуру. Мой зам – он такой, за словом в карман не полезет. Наехать на него, конечно, можно. Но только как легковушкой на танк. С таким же эффектом.
– Нужно их вытащить, – сказал я. – Добровольцы есть?
Они промолчали.
– Понятно.
Сказал и понял, что приказывать не буду. Война закончилась три часа назад. И посылать на смерть людей у меня теперь нет никакого права.
– Что случилось? – запыхавшимся голосом спросил Сан Санаторыч, выползая к нам в лето.
– Вуйцик, Скобина, Лазарева, – доложил Колян. – Снайпер. Может, не один.
– Пойду, гляну, – сказал Санаторыч.
Он поднялся в полный рост и задрал кверху руки.
– Отставить, капитан, – негромко бросил я. – Думаешь, они посмотрят на твой белый халат?
– А целиться будут в красный крест на твоей шапочке, – поддержал меня Мирон.
– Ваши предложения? – спокойно спросил медик.
Он так и стоял: навытяжку с поднятыми руками.
Я поправил кобуру и встал рядом с ним.
– Пойдём вместе.
Военврач опустил руки и сбросил с плеча брезентовую сумку с красным крестом.
– Возьмите, – сказал он, – и держите высоко над собой. Может, поможет.
Я взял брезентовую сумку. Крест показался маленьким и незаметным. Он почти терялся на зелёном фоне брезента. «А если снайпер дальтоник? – подумал я. –Впрочем, если там действительно снайпер, ему будет наплевать и на сумку, и на красный крест».
– Почему они стреляют? – спросил Мирон. – Мы же, типа, капитулировали. Или ещё не знают?
Ему никто не ответил, и мне показалось, что все подумали одинаково: «или, напротив, они прекрасно знают, чем мы тут занимались».
– Соваться туда не лучшая идея, – сказал Колян. Он уже почти упрашивал. – Лучше подождать. Когда-то же им скажут, что война закончилась.
– А если кто-то только ранен?
– Никаких признаков жизни... – покачал головой мой зам.
Только сейчас я понял, что он всё ещё смотрит в бинокль на место падения связистов.
– Всё равно, – вздохнул Санаторыч. – Нужно идти.
И пошёл.
– Их там трое, – сказал Колян, поднимаясь. – Я с вами.
– Тогда и я пойду, – отозвался Мирон.
Он встал и старательно отряхнул мусор с колен. Его лицо было белым. Он жмурился и часто моргал.
– Четверым-то зачем? – бросил через плечо Колян. – Тогда командир пусть остаётся.
Он отобрал у меня сумку с красным крестом и двинулся вслед за врачом. Мирон с готовностью поднял руки и пошёл за ними.
Наверное, это было трусостью. Я остался. Было мучительно стыдно за своё малодушие, но я не двинулся с места. Я не мог и не хотел видеть Ленку мёртвой. А потом мой ступор, как рукой сняло. Я метнулся в чёрный после солнечного дня коридор бункера и нажал кнопки тревоги и общей связи.
Именно в такой последовательности и почти одновременно. Всё по инструкции.
Как только зажглась зелёная лампочка, вырубил тревогу.
– Лейтенант Рожкова, – всхлипывая, доложила Вера.
– Немедленно на КП, – приказал я. – Включи наружное наблюдение, северный сектор, квадрат пятнадцать...
– Я в рубке, – гораздо спокойнее сказала она. – Камера работает.
– Что видишь?
Она помолчала, наверное, подкручивала верньер горизонта камеры.
– Внимание на лес, лейтенант. Широкий план. Стреляли из пятнадцатого.
– Всё спокойно, командир. Ветра нет. Если бы что-то двигалось, я бы заметила. Ничего не блестит.
Я прикинул положение солнца и уважительно качнул головой: оптика могла отсвечивать. Если, конечно, на прицел не посадили длинную бленду...
Но почему он позволил девушкам добежать до Вуйцика? Расстояние? Мины? В двадцати метрах от аварийного выхода бесшумная мина? Почему нет? Это вполне может быть наше охранение!
– Продолжай наблюдение!
Я выскочил наружу. Белый халат подошёл к месту падения связистов вплотную. Колян с Мироном неуверенно топтались у него за спиной.
– Стоять! – крикнул я.
И побежал к ним. Трава вытянулась выше колен, и было нужно высоко поднимать ноги, чтобы не путаться в зарослях. «Вот почему так странно бежал Вуйцик!»
– Мины! Минное поле...
Я продолжал кричать, уже поняв, что ошибся. Тела лежали вповалку, друг на друге, и казались совершенно неповреждёнными.
Я остановился и поднял руки.
– Это не снайпер, – в раздумьях сказал Санаторыч. – И не мины, конечно.
Не хватало воздуха. Ленкина коса вытянулась в сторону леса и жёлтой стрелкой маячила в зелени травы. Вспомнилась россыпь её золотых волос на подушке, стало темно и тоскливо.
Со своего места я не видел Вуйцика, но на девушках не было крови. А ведь пуля снайпера – это всегда навылет.
Санаторыч опустился в траву и лёг. Дотянулся до ноги Скобиной, схватил за лодыжку и потянул к себе. Юбка задралась, обнажив белые ноги. Мирон шумно выдохнул и шагнул вперёд.
– Нет, – твёрдо сказал медик. – Здесь принимайте. Кажется, я знаю, что произошло.
Они ловко развернули Скобину, Колян повесил сумку на плечо и подхватил тело подмышки. Я хотел было взять за ноги, но он недовольно мотнул головой и попятился к бункеру.
– Сам дотяну, командир. Свою забирай.
Санаторыч уже подтягивал Ленку. Коса цеплялась за траву и дёргалась змеёй, как живая.
– Рядовой Михайлов, – коротко распорядился я. – Отнесите тело в лазарет.
А потом повернулся и пошёл прочь от злого места. И мне было совершенно всё равно, застрелят меня или нет.
***
– Директива «эс-дэ», – сказал Сан Санаторыч. – Вам это о чём-то говорит, командир?
Нет. Мне эти слова ни о чём не говорили. Я равнодушно пожал плечами и промолчал.
Мы сидели в кают-компании. Пятеро выживших. А ведь три года назад нас было полсотни. Прилетал вертолёт и забирал персонал для формирования новых станций, взамен уничтоженных противником. Те, кто оставался, шли на повышение: и по званию, и по должности. Долгих три года мы «отсиживались» в стальной пещере зауральской станции связи воздушно-космических сил. Собственно, всю войну, до сегодняшней капитуляции командования.
– Удивительно, что Кузьма пошёл к лесу. Он не мог забыть…
– Побежал! – зачем-то поправил врача Мирон.
– И про долги что-то кричал, – сказала Вера, – какие долги? Кому?
Мы с Коляном глянули на дальний конец стола, где лежали карты и блокнот с записями игр. Рядом – шахматы, шашки, домино. Ленка была кандидатом в мастера спорта по шашкам. Так что выигрывал я у неё только в «Чапаева». А она смеялась. Как же здорово она смеялась! – звонко и заразительно…
– Забыл «что»? – поинтересовался Колян. – Вуйцика заботила только ботаника для курева и штанга с гантелями. Легко поверю, что он не «забыл», а тупо не знал. Разгильдяй!
Неприязнь к особисту мой зам не скрывал и при его жизни. Но сейчас я поморщился: живые должны прощать мёртвых. Потому что мы ещё можем исправить свои ошибки, а они уже нет.
Мы сидели в кают-компании, пили отвар цикория, а врач пытался объяснить, как получилось, что за минуту я потерял треть личного состава и свою женщину, на которой собирался жениться. Магия любви всегда начинается с безысходности, когда на пепелище опрокидывается небо с алмазами. Так было и у нас с Ленкой. И дело не в физиологии, и не в замкнутом пространстве. Если бы всё сводилось к техническому сексу, всё было бы не так. Проще. Спокойнее.
Но мы любили друг друга. И теперь я не знал, что делать. А ведь часу не прошло, как был уверен, что начинается новая жизнь. Светлая и счастливая… свободная.
– Командир!
Будто выдернул из омута. Они смотрели на меня, как если бы я проспал утреннюю поверку.
– «Смерть Дезертиру» – это предписание остановки сердца при удалении от пульта связи на заданное расстояние, – раздельно, едва не по слогам сказал врач.
Наверное, повторил. Специально для меня. Но смысл ускользал. Я был настолько подавлен, что даже не пытался сложить его слова в осмысленное сообщение. Но люди рядом со мной пытались это сделать.
– Поясни! – требовал Колян.
– Как такое возможно? – хмурился Мирон.
– Мы что же, если выйдем отсюда, то умрём? – приложила руку к губам Вера.
Санаторыч кивнул и прицелился в неё пальцем:
– Точнее не скажешь. У персонала станции космической связи в околосердечную сумку имплантирована микрокапсула. При удалении от бункера она активируется, и сердце останавливается. Механика процесса мне неизвестна.
– А если извлечь капсулу? – спросил Мирон.
– Операция на перикарде? – усмехнулся военврач и огладил подбородок большим и указательным пальцем. – Можно, конечно. Реанимационная камера лазарета позволяет многое, но именно это и подсказывает, что лучше не экспериментировать.
– Почему? – простодушно спросил Мирон.
Ответила Вера:
– Потому что если бы это было возможно, то нам бы не дали реанимационную камеру.
– Тогда нужно думать с другого конца, – предложил Колян. – Нужно отключить систему, которая даёт приказ капсуле остановить сердце.
Врач покачал головой:
– Не представляю, как мы это сделаем. Если обесточим сервер, то взорвёмся, – все дружно кивнули. – А искать среди тысяч программ директиву остановки сердца, – жизни не хватит.
– Но что-то же надо делать? – спросила Вера. И сама ответила: – Значит, будем дожидаться победителей, коротая время в поисках программы, активирующей инфаркт.
– Первое рабочее предложение, – кивнул Колян. – Почему молчишь, командир? О чём думаешь?
Я думал, что жизнь кончена, но не собирался им говорить об этом.
– Как и вы в первый раз обо всём этом слышу. После ухода полковника мне не открыли доступа к файлам начальника станции. Я ведь так и остался «ИО», не забывайте. Хочу только спросить у Александра Александровича, почему молчал? Вы же знали, что мы собираемся отдраить аварийный выход и уйти из бункера. Почему не предупредили?
Врач спокойно встретил мой взгляд. Глаза не опустил. Смотрел прямо и твёрдо.
– Потому что полагал эту информацию фейком. Узнал об «СД» ещё до войны из неофициальных источников. Узнал и забыл. Мало ли какими слухами начальство запугивает персонал, чтоб не разбежался? К примеру, существуют легенды о директиве зачистки, – я вздрогнул, и он заметил это. – Да-да, товарищ майор, при капитуляции все стратегические объекты уничтожаются из ставки главнокомандующего. Дистанционно! Вы можете поверить в такое? Или вы просто знаете? «Исполняющий обязанности» имеет допуск к этой информации? Предположу, что Вуйцик бежал, потому что здесь всё может взлететь на воздух в любую минуту. Он-то настоящий особист, ещё первого состава. И получал не эразц-вводные при вступлении в должность, а стажировался в Москве.
Возникло острое желание пристрелить врача. Он мне никогда не нравился. Было в нём что-то холодное, убийственное…
Наверное, Санаторыч что-то такое прочёл у меня на лице, потому что нахмурился и чуть отодвинулся.
– Не нужно никого винить, товарищ командир, – сказал он. – Это случайность. Если бы к Вуйцику побежали вы, то мы бы сейчас успокаивали Елену.
Вмешался Колян:
– Чтобы знать о зачистке, спецкурсы не обязательны, – рассудительно сказал он. – Мы с самого начала были заложниками. Как и всё население, включая гражданских. И если бы у генштаба была возможность зачистить всю территорию страны, они бы не раздумывали…
Его речь пахла изменой, но ведь война кончилась? А потом я вспомнил о не долетевших ракетах. О взорвавшихся прямо в шахтах и на стартовых площадках. А также упавших «не туда»... Мир так и не ответил на наш «превентивный» удар. Он его почти не заметил: из тысячи ракет до цели долетела одна. Наша. «Повезло, что и говорить», – подумал я, и решил, что мой зам не далёк от истины. Наверное, поэтому я промолчал. Все промолчали.
Врач извлёк из-под полы халата плоскую, стальную флягу, и спросил:
– Помянём? Разрешите, товарищ командир?
– Вуйцик бежал к лесу, потому что боялся китайцев, – сказал я. – Мы в китайской зоне оккупации. Так что времени на поиски отмены программы инфаркта у нас нет. После ядерного удара по Циндао иранская армия кажется предпочтительней для сдачи в плен. Золотые люди! …хоть и в тюрбанах.
– До них всего сотня километров, – мечтательно уточнил Мирон.
Все посмотрели на него с раздражением.
«Всего»? – подумал я. – Нам и двадцати шагов не пройти...»
– Тогда продолжим? – ровным голосом сказал Колян. – Как же нам выбраться? Зря, что ли, аварийный выход вскрывали?
Я заметил, что Санаторыч спрятал флягу, и привлёк его внимание жестом: обвёл указательным пальцем стол и кивнул – мол, разливай, чего уж там...
Как оказалось, у них всё было готово: тут же появились гранёные стопки, прозрачная жидкость отмеривалась твёрдой рукой хирурга.
Помолчали, выпили...
Не знаю, то ли спирт давно выдохся, то ли врач его крепко разбавил: выпил, как воду, и не поморщился. А вот Вера закашлялась, по лицу покатились слёзы. Мирон участливо похлопал её по спине, а Колян придвинул к ней тарелку с ломтиками ржаного хлеба.
– А что с ликвидацией? – спросил Мирон. – Если взорвём бункер, то компьютеру, надо думать, будет не до нас? Может, отпустит?
– Есть такое, – сказал я, и пары спирта тут же пошли в нос. Продолжил сипло и перхая: – Только нам это не поможет: далеко от бункера не отбежим, а воронку обещают с полкилометра в диаметре.
– А сам компьютер взорвать можно? – вытирая слёзы, спросила Вера. – Или выключить его.
– Можно. Но при отключении компьютера программа самоликвидации запускается автономно. Всё равно не убежим.
Ещё одна пауза. Я посмотрел на часы. Время обеда. Сегодня в дежурных по кухне Скобина. Была…
– А если бы мы быстро принесли Вуйцика и девушек, их можно было оживить? – спросил Мирон. – Я в кино такое видел: искусственное дыхание, электрический ток…
Вера фыркнула, а Колян закатил глаза, но Санаторыч ответил серьёзно:
– Повторяю: механизм воздействия капсулы на миокард неизвестен. Допускаю необратимость такого воздействия.
– Погоди-ка! – поднял руку Колян. – Но ведь сердце можно остановить и другим способом?
Врач заинтересованно посмотрел на него:
– Продолжайте.
Замкомвзвода откашлялся и непривычно робко пояснил:
– Если мы не решаемся остановить сердце капсулой, может, остановим его как-то иначе? Мало ли способов убить человека, не повреждая внутренние органы? Покойника вывозим подальше от периметра и на свободе реанимируем. Сомнительно, чтобы приёмник капсулы был чересчур чувствительным. Если отвезти жмурика достаточно далеко, то капсула перестанет принимать сигналы сервера.
Предложение мне показалось глупым:
– Как вывезти покойника, если никто не может выйти? Кто будет вывозить? И кто будет реанимировать? Это же классическая задача: что было раньше – курица или яйцо? Чтобы вывезти и реанимировать, у Санаторыча должна быть УЖЕ отключена капсула, а чтобы её отключить, врача нужно грохнуть и оживить…
К моему удивлению, Мирон и Вера поддержали Коляна:
– Вывезти на радиоуправляемой тележке...
– Стимуляцию сердца и принудительную вентиляцию лёгких тоже по радио...
Но больше всего удивил Санаторыч:
– В идее Николая Валентиновича определённо что-то есть, – заявил он. – Мы действительно можем искусственно остановить сердце…
– … и вывезти труп на радиоуправляемой каталке? – поразился я. – А в тайге поставить дрессированного медведя, чтобы делал искусственное дыхание?
– Нет, конечно, – смутился врач. – Нет. Но вы же, товарищ майор, не столько связист, сколько айтишник. Что произойдёт с системой, если она «потеряет» кого-то из своих подопечных?
Настала моя очередь заткнуться. А ведь и в самом деле: без обратной связи между системой и капсулой программа остановки сердца работать не может. Из этого следует, что если система «узнает» о гибели бойца, она уберёт покойника из списка личного состава. Но вряд ли восстановит его в этом списке, когда сердце заработает снова. Программеры работают исключительно по техзаданию. Мозги у них так заточены: шаг влево-вправо исключён. А дуболомам генштаба вряд ли пришло в голову предусмотреть в техзадании реанимацию…
– Переведём человека в состояние комы, дождёмся клинической смерти, и реанимируем, – развивал идею Коляна врач.
– Потому что сомнительно, чтобы разработчик программы предусмотрел такой вариант, – закончил я его мысль.
– Точно! – Вера хлопнула в ладоши. – Это очень похоже на решение. С кого начнём?
– А может, сперва пообедаем? – предложил Мирон.
Все осуждающе качнули головами. Годы совместной жизни одинаково отформатировали нам мысли и жесты.
– А что такого? – смутился Мирон. – Мы всегда в это время обедаем.
– Будем тянуть жребий! – сказал Колян. – Как обычно, пять спичек. У кого короткая, тому и помирать.
– Четыре, – высокомерно возразил Санаторыч. – Не думаю, что вы сможете запустить мне сердце. Даже если на знакомство с методикой потратите остаток дня.
– Тогда трое, – сказал Колян. – Не забывайте, что у меня уже был инфаркт. Я – пас, ребята. Буду ждать китайцев.
– Я первым не буду, – мрачно сказал Мирон. – Не обижайтесь, док, но вашего брата боюсь больше смерти. Может, когда увижу весь процесс... но не раньше. Первым нет. Простите.
– Даму вперёд? – учтиво спросил я, посмотрев на Веру.
– Если боитесь, товарищ майор, то вашу безопасность можно проверить и на женщине, – сказала она, поджав губы.
Они посмотрели на меня.
А мне снова было всё равно. Идеальное состояние, чтобы покончить с жизнью. Да ещё под присмотром дипломированного врача.
– И как вы, собственно, собираетесь меня убивать? – спросил я Санаторыча.
– О! Вариантов много, – оживился убийца в белом халате. – Но я бы предложил диоксид углерода. Высокая концентрация, мгновенный обморок и остановка сердца. Асфикция тоже подходит: безболезненно и быстро. После потери пульса подожду минуту, запущу аппарат искусственного дыхания, адреналин внутривенно, кислород и непрямой массаж сердца. Если в течение минуты не придёте в себя – дефибриллятор, хлорид кальция в правый желудочек... лишь бы не попасть в синусовый узел. Ну, это уже как повезёт. Подобной практики у меня не было…
– Мля! – вырвалось у Мирона. – Чёрта с два я на такое подпишусь!
Сан Санаторыч пожал плечами:
– Цена свободы. На самом деле, я рад, что первым будет командир. Тогда всю технику реанимации я покажу ему на Вере, и с радостью лягу третьим. Вы напрасно полагаете, что встреча с китайцами будет менее болезненной, чем дециметровая игла в сердце, господа. Вы читали в фэйсбуке рапорты уцелевших о вторжении на Сахалин?
Я хотел попросить, что если у них с хлоридом кальция не заладится, или док попадёт в синусовый узел, чтобы положили меня в холодильнике рядом с Ленкой, но сдержался. Не хотел, чтоб они отнеслись к моей просьбе, как к шутке.
…Может, написать об этом в предсмертной записке?
***
Под светом хирургической люстры я сам себе казался прозрачным. Было тревожно и зябко. Мороз по коже от клеёнки и перезвон инструмента в металлической кастрюле терзали душу и слух. Меня трусило, и я никак не мог унять дрожь.
В конце концов, не выдержал и попросился в туалет.
– Пять минут назад ты уже ходил, – нахмурился Александр.
– Как у плохого солдата перед боем, – хохотнул Мирон.
– Никогда не понимал этого мема, – возразил врач. – Мне кажется, это признак хорошего солдата: максимально опорожниться перед игрой со смертью.
Он небрежно положил мне на лицо кислородную маску.
– Подыши этим немного, пока я закончу подготовку.
Я доверчиво сделал вдох, но неладное почувствовал не сразу.
– Ты что это делаешь? – сказал я в маску.
И тут же понял, что это я только хотел сказать. Губы одеревенели и не слушались.
Потянулся рукой, чтобы сбросить с лица респиратор, но что-то мешало: рука если и сдвинулась, то не к маске, а в пустоту. А ещё через секунду тёмно-багровая пустота собралась с силами, и сама бросилась на меня. Церковным колоколом зашумел прибой, и такое смешение звуков мне не показалось странным. А когда темнота рассеялась, мне захотелось спрятаться от света. Навсегда.
Я стоял по колено в воде, и видел ад. Огромный, нескончаемый пляж был забит людьми. Они были повсюду. Они сидели и лежали, стонали и кричали. Звали на помощь, жаловались и просили. И все они были серыми от гари и пыли. У трети были багровые, опухшие лица. Без бровей и ресниц…
А потом пришёл запах. Вонь гниющих тел. Смрад обожжённой плоти. Я дышал сальной копотью, каждый вдох наполнял лёгкие сажей из человеческого мяса.
Меня вырвало. Раз, и ещё раз. Конвульсии накатывали одна за другой, но легче не становилось.
Обернулся: два десятка кораблей, сотни лодок и множество лениво колышущихся на тихой волне трупов. Гребцы на покойников не обращали внимания, – вёсла одинаково резво загребали и воду, и трупы.
Эвакуация полным ходом. Люди с белыми повязками на головах деловито сновали по берегу: выстраивали группы, ожидающие лодку, разносили воду и сухари, выгружали раненых из автобусов, которые, не боясь увязнуть в песке, подъезжали к самой воде. А может, водители только и мечтали об этом: увязнуть, чтобы не возвращаться за новой партией. Потому что там, где заканчивался песок, начинались руины.
Огня не было видно, но дымилось всюду.
Я сделал несколько шагов к берегу. Хотел выйти из воды. И вдруг увидел Вуйцика. С белой повязкой на голове. Мой особист нёс на плече огромный бутыль с водой. А на поясе болталась гирлянда пластиковых одноразовых стаканчиков. Я не стал его звать. Только вытянулся на носки, безуспешно пытаясь высмотреть жёлтую косу…
И вдруг почувствовал, что позади меня кто-то стоит. Кто-то большой и грозный. И что-то мне подсказывало, что лучше бы мне его не видеть.
– Я ничего не мог сделать, – сказал я. – Мы только провели ракету. Не мы давали приказ. И запускали не мы.
– Три миллиона, – сказал Голос. – Ты ничего не мог сделать, и ты ничего не сделал, чтобы спасти три миллиона человек, которые даже не знали о вашей «великой» войне… они просто жили. Пока вы их не сожгли.
В голосе было столько печали, что я заплакал.
– Не хочешь взглянуть на город? – предложил Голос. – Вернее, на его развалины? Это недалеко.
Я не хотел. Не хотел ничего видеть. И тот, кто всегда за спиной, понял это.
– А придётся. Ты чувствовал себя всего лишь винтиком в машине убийства. Но я даже винтикам открываю глаза.
Гигантская ладонь загребла меня, как куклу. Затрещали рёбра. Он сжал меня в кулаке. Я задохнулся.
– Дыши! – приказал капитан медицинской службы Шаповалов. – Дыши, майор, или сдохни!
Я оказался в мутно-розовой мгле, и снова катком по ушам гремел то ли прибой, то ли колокол. Сердце обожгла невыносимая боль. Я закричал, по ногам потекло что-то горячее.
– Вера, спанлейс. Пачка на столе.
– Что?
– Салфетку со стола принеси. Он обмочился.
Мне было больно, тошно и противно. Когда устал кричать, – завыл, а после застонал. Теперь мне было нужно им сказать, что мы наделали. Но я не мог этого сделать.
Открыл глаза. Александр деловито хлопотал рядом, что-то подкручивая в капельнице. Вера казалась бледной, но заинтересованной. А вот Мирон смотрел на меня с ужасом.
– Можешь отвязать ему руки, – сказал Вере врач. – Он в сознании. Ну, как, майор? Ещё повоюем?
Я бессильно откинул голову на плоскость стола. А когда освободились руки, поднёс их к лицу и понюхал. Нет, палёным мясом не пахло. И стоны горелых людей звучали заметно тише.
– Как вы себя чувствуете, товарищ майор? – спросила Вера.
Чувствовал я себя палачом. Но сказал другое:
– Сколько прошло времени?
– Четыре минуты клинической смерти! – ухмыльнулся врач. – Мы вас уже заждались...
– Заждались?! – выкрикнул Мирон. – Идите вы на хрен с таким ожиданием, товарищ военврач. Я уж лучше китайцев подожду.
Сам не понял, как это получилось, но через мгновение я был на ногах и держал его за грудки:
– Ты не понимаешь, о чём говоришь!
Грохот падающего железа и звон битой посуды не позволили ему ответить. Мы оба повернули головы на шум. Рухнула моя капельница.
Я отпустил Мирона и с ненавистью выдернул иглу из вены.
Сан Санаторыч даже бровью не повёл. Только приложил тампон к закровянившему месту и согнул мне руку в локте.
– Что ж, в анамнезе так и запишем: самочувствие прекрасное. Верочка, подайте трусы герою.
Я опустил глаза, и только сейчас понял, что полностью раздет.
Ничуть не смущаясь, Вера подала мне трусы. Ну, и я не стал строить из себя гимназиста. Отшвырнул тампон, оделся, поправил гимнастёрку под ремнём и проверил оружие в кобуре. Всё делал подчёркнуто тщательно. Потому что понимал: они все ждут решающего эксперимента – смогу я выйти за периметр, или нет?
– Может, сперва пообедаем?
По молчанию и вытянутым лицам понял, что шутка не удалась. Не до шуток им. Мне, впрочем, тоже. Предположение, что компьютер «забыл» обо мне, – всего лишь теория. А теории – не самая сильная наша сторона. Да и практика, к слову сказать, в последнее время тоже никуда не годилась.
В соответствии с рекомендациями курса психогигиены, апокалипсические картины на берегу Жёлтого моря я выбросил из головы: не хватало только довести себя до истерики. Я хотел уйти. Убежать, улететь, раствориться в армии военнопленных как можно дальше отсюда. Но для этого важны были сильные ноги и трезвая голова. «К чёрту всё! Я справлюсь! Главное – не думать…»
Полностью одетым я стоял посреди лазарета. Немного покачивало и что-то давило в груди, но я мог идти, и, значит, не было причин откладывать побег.
– Удачи, командир, – сказал Колян по общей связи.
Всё верно. Кто-то всегда должен быть в «лавке». Даже если пульт отключён из Центра.
– У нас есть гражданская одежда? – спросил я.
Возникла неловкая пауза. Полгода назад я лично сжёг в топке котельной платье и свитер Рожковой. Вуйцик даже настаивал лишить её специализации и перевести в общевойсковую часть.
– Думаете, нас будут отлавливать, как эсэсовцев в сорок пятом? – спросил медик.
Я думал, что эсэсовцы сожгли меньше людей, чем мы, из своего бункера. Но слова застревали в горле. Я физически не мог вытолкнуть их наружу. Это ведь как плотина: малейшая слабина, и побег к свободе станет невозможным – совесть стреляет изнутри. И никогда не промахивается.
– По крайней мере, избавьтесь от погон. Если в первые минуты не пристрелят, может, и обойдётся…
Я вышел из лазарета, прошёл коридорами и через несколько минут оказался под открытым небом.
Кто-то тронул меня за плечо. Обернулся. Мирон протягивал конец прочного троса с палец толщиной.
– Обвяжитесь, товарищ майор. Если чё – вытянем обратно.
В глубине коридора военврач хлопотал над каталкой. Дефибриллятор, капельница, знакомый перезвон хирургического инструмента...
– Реанимобиль, мля!
Мирон широко улыбнулся:
– Санаторыч будет перезапуски делать прямо здесь, рядом с выходом. Вы вернётесь, и вместе с ним реанимируете Веру. Потом вместе с Верой его.
Я не был уверен, что вернусь. Но не хотелось его разочаровывать. Поэтому спросил о другом:
– А сам-то что? Тут останешься? Китайцы не пощадят...
– А мне, товарищ майор, умереть проще, чем вам что-то объяснить. Так что давайте-ка следовать плану.
Я заглянул ему в глаза, и увидел берег, заваленный трупами. И город, в одно жаркое мгновение превращённый в каменоломни. «Неужели он тоже об этом думает? А что, если они все думают об ЭТОМ? Что, если мне одному наплевать?»
И что с того? Не жить?
Я обернул конец троса вокруг пояса, взял на карабин и подтянул удавку до подмышек. Потом, не оглядываясь, быстро зашагал к лесу. Прямо по примятому ковылю. Трава ещё не успела подняться.
Шёл, ни о чём не думая. Не считал шаги, не прощался с жизнью, не вспоминал ни хорошего, ни худого. Поравнявшись с вещмешком Вуйцика, наклонился и подхватил его. Кузьма – запасливый мужик. И предусмотрительный. Если он думал, что с этим вещмешком доберётся то иранцев, значит, и у меня получится.
Лес приближался с каждым шагом, сверху дышало зноем небо. Гнус и мошка попрятались в траве. Идиллия!
А потом меня с силой дернула верёвка. Рывок показался болезненным: верёвка натянулась и сдавила ребра. Совсем как тот чёрт, в своём кулаке. Или то был ангел?
Я обернулся. На фоне пологого холма прыгали от радости фигурки бойцов моего взвода. За холмом приподнималась тридцатиметровая тарелка. А над тарелкой росли чёрные точки вертолётов.
Через несколько секунд послышался характерный шум винтов. Я снова не знал, что делать.
Зато моё подразделение не растерялось: втянулось в чёрный провал входа в бункер. Я ослабил удавку и сбросил трос на землю.
Оглянулся на лес. Деревья оказались рядом, метрах в десяти. Я отчётливо видел каждую веточку, каждый листик. Поразительная зоркость. Всё воспринималось рельефно и отчётливо, как кино на дорогой импортной плёнке.
Тут-то меня и швырнуло в эту мешанину зелени. Швырнуло грубо, безжалостно, беспощадно. Меня продавливало сквозь ветки деревьев, как фарш через сито мясорубки. Я закричал. А потом всё кончилось. Так же внезапно, как и началось. Выпутаться из паутины веток оказалось делом не простым. А когда у меня это всё-таки получилось, повалился на землю.
Восстанавливая дыхание, и понемногу приходя в себя, поразился тишине, и что не выпустил из рук мешок Вуйцика. Потрогал уши и выругался: из ушей сочилась кровь. Показалось странным, что барабанные перепонки лопнули прежде, чем я услышал грохот взрыва. А может, от ударной волны на какую-то секунду потерял сознание и пропустил самое интересное.
Через какое-то время пришёл в себя настолько, что успешно встал на ноги (качало и тошнило), и даже попробовал сделать шаг (упал).
Определить, откуда я прилетел, не составило труда: деревья были повалены в одну сторону. А когда я обернулся, то упёрся взглядом в трёхметровую стену из чёрного бурелома. Зелени больше не было: листва облетела, как одуванчик под порывом ветра. Воображение тут же нарисовало себя, покрученного и поломанного внутри этой баррикады.
– Похоже, я легко отделался! – сказал я вслух.
Было забавно слышать свой голос не обычным способом – по воздуху, а вот так: внутренним слухом, через ткани и кости.
– Интересно, слух сам восстановится или нужно бежать к Санаторычу?
Воспоминание о военвраче ударило, как пощёчина. Пришла боль. Голова, ушибы по всему телу, ссадины на руках и лице… заговорило всё разом: бестолково, истерично, с надрывом.
Я второй раз оглох, только теперь от боли. Но больше всего досталось душе. Разумом я понимал, что последние два часа были цугцвангом: ноль свободы воли, сделай или умри. Но в результате я покинул свой корабль первым. А это, как ни крути, роль крысы, а не капитана.
– Я заплатил за свободу своей смертью, – прошептал я. – Неужели недостаточно?
А через минуту уже брёл к бурелому, а не от него. Я не разделил судьбу своей команды. Так хотя бы увидеть эту судьбу…
К немалому удивлению переход бурелома не занял много времени. Зато «лунная» поверхность на месте луга и бункера потрясла. Это был хаос из вывороченных бетонных плит и перекрученной арматуры, щедро присыпанный поблёскивающим на солнце влажным чернозёмом.
Невдалеке дымились останки вертолётов. Только один стоял на лыжах: лениво крутил лопасти. Группа бойцов с автоматами замерли неподалеку от него и смотрели в мою сторону.
У меня в руках был вещмешок, если бы я повернулся и ушёл, то легко бы прошагал сто километров, и китайцы вряд ли стали бы меня преследовать: они были оглушены самоликвидацией бункера не меньше моего. Но для побега нужен кураж и желание. У меня не было ни того, ни другого. Только усталость. Я думал о погибших товарищах, и совершенно не понимал, как жить после всего этого.
Мы взрослели вместе с войной. И вместе с ней старились. Но война умерла. Значит, пришло время и нам умереть вместе с ней. Ещё в мирной жизни где-то вычитал, что война заканчивается, когда хоронят последнего солдата. Ещё тогда задумался, как же долго в таком случае живёт ненависть после последнего выстрела. И сколько народу должно помереть от старости, чтобы поставить точку. А сейчас не понимал, зачем ждать? У меня в кобуре лежит верный способ, как покончить со всем этим значительно быстрее.
Я сбросил с плеча мешок, вытащил пистолет и, не снимая его с предохранителя, пошёл к автоматчикам. Можно ли это решение назвать самоубийством или нет, я не думал. Для меня было главным, что сейчас всё закончится. И я вернусь туда, куда год назад отправил ракету: к дымящимся останкам древнего города на берегу Жёлтого моря. Надену белую повязку на голову, и помогу грузить раненых. Где-то там моя Ленка. Я снова увижу её жёлтые волосы, услышу звонкий смех. Если не сумел уберечь самое ценное при жизни, то может после смерти больше повезёт?..
Рассказ открыт для комментариев