Помнишь, Алешенька, что говорила тебе бабушка? Беги от своих желаний, пока они не исполнились. Умная была старушка, опытная. Жаль только, что ты и на этот раз оказался не очень-то послушным внуком.
Впрочем, как и всегда.
***
Тот корабль был ошибкой.
Ты с первой секунды это понял, как понял и то, что влип, с самого первого взгляда на такое знакомое лицо под капитанской фуражкой – знакомое до самой последней крохотной черточки, до еле заметной улыбчивой морщинки в уголке сурово стиснутых губ, до легкого залома бровей, ехидного и растерянного одновременно. С самой первой мысли о злобной шутке судьбы, которая мстит вот так, с чисто женским коварством и на типично женский манер, извращенный и подлый (мысль была уже панической, но пока еще здравой). Ты понял все сразу, да. Но уже и тогда было поздно. С самого первого шага на борт было уже поздно.
Хорошо, что пилот пришел не сразу – дал тебе возможность взять себя в руки и натянуть ехидную маску. Нападение – лучшая защита, только атаковать надо непрестанно, занудливо и свысока, доводя их всех до бешенства, до истерики, до лютой ненависти. Чтобы ни пилоту и ни кому другому из экипажа даже ни на секунду и в голову ничего ненужного прийти не могло, чтобы они просто злились.
Хорошо, что пилот пришел не сразу, подарив тебе шесть драгоценных минут наедине. Шесть единственных драгоценных минут – больше ведь так и не случилось. Впрочем, наверное, и хорошо, что не случилось, а то сейчас было бы только хуже. Больнее было бы.
Шесть минут наедине с божеством в капитанской фуражке.
Безупречная выправка настоящего космического волка, волевой чисто выбритый подбородок, улыбка, о которую можно порезаться. От этой улыбки слабеют колени, а воздух становится настолько обжигающим и плотным, что его почти невозможно вдохнуть, он только лицо опаляет горячей краской. И – сталь. Неподкупная, пронзительно холодная, нержавеющая сталь во всем облике. Остро заточенная сталь улыбки. Стальные мышцы под идеально сидящим белым кителем, благородная сталь седины на висках. И ничуть не менее благородная сталь во взгляде – сталь намертво сомкнутых створок шлюза, яснее ясного говорящая: «Никогда, мальчик. Слышишь? Никогда, ты меня правильно понял».
***
Он тебя, конечно же, не узнал. Эти плотно сомкнутые створки стального шлюза во взгляде, за которыми лишь космический холод и пустота – они не тебе персонально предназначались (даже в такой мелочи тебе и то было отказано!). Превентивная мера. Предупреждающий баннер для всех, желающих слишком многого. От мысли о том, что желающих, похоже, встречалось не так уж и мало (иначе зачем отгораживаться подобной защитой от всех подряд?) на губах застывал горький привкус. Поздно. Уже слишком поздно, ты банально опоздал даже родиться. Пробовать и надеяться на что-то можно было лишь тогда, когда еще не было в этом взгляде ни защитного баннера, ни плотно сомкнутых створок шлюза. А сейчас уже слишком поздно. И. конечно же, он тебя не узнал...
Да и как он мог узнать одного из сотен курсантов, которым несколько лет назад читал лекцию в академии? Одно лицо из сотни таких же – восторженных, открытых, внимающих. Слишком юных... Он вас и мужчинами-то не воспринимал наверняка, в его-то сорок с лишним! С его-то опытом. Кем были вы для него, вы все? Салагами в лучшем случае. В худшем – детьми. Он и прочитал-то вам тогда всего одну лекцию – кажется, о патриотизме и необходимости защищать Родину, как малую, так и большую Одна-единственная лекция. Полтора часа. Но тебе хватило.
Космодесантник. Боевой офицер. Ветеран. Орденоносец. Герой. Он вошел в тебя сразу и целиком. Влез в башку – без спросу и навсегда, возникая постоянно за левым плечом и заставляя чуть ли не поминутно оглядываться хотя бы мысленно: а как бы сейчас поступил Он? Ты уверен, что Он бы это одобрил? Ты точно уверен? Но это бы еще полбеды, днем ты как-то справлялся. Хуже было, что он вошел в твои сны – горячие, стыдные, влажные. И в этих снах он был вовсе не так неприступен и закрыт, как на той проклятой трибуне переполненного курсантами актового зала или на фото в журнале, который ты прятал в своей тумбочке среди фотографий с голыми девами и старался не слишком часто открывать на заветной странице – чтобы никто так ничего и не понял.
Ты с самого начала знал, что вы больше не встретитесь. Ты собирался держаться как можно дальше от армии, а такие, как он, никогда не выходят в отставку. Ты умирал от отчаянья при одной только мысли о том, что никогда больше не увидишь его наяву, – и в то же время радовался этому. Потому что уже тогда понимал – ваша встреча не приведет ни к чему хорошему. Ни для него, ни для тебя. Но судьба оказалась в достаточной степени стервой, чтобы столкнуть вас на первом же твоем последипломном контракте.
Капитан. Он теперь твой капитан. На целый месяц, как минимум. Морщины, седина и домашние мягкие тапочки его ничуть не портили, лишь добавили мужественной красоте трогательности, от которой щемило в груди.
Бежать надо было сразу. Наплевав на суеверия (сорвать первый контракт после выпуска – не иметь удачи в будущем; допустим, не такие уж и суеверия, в черный список ненадежных сотрудников наверняка бы внесли). Наплевав на гордость (ты ведь заранее знал, что сохранить ее все равно не получится, какая уж тут гордость, о чем вы?!), не заходя вовнутрь, не влипая глубже. Прямо с трапа и надо было бежать, ты это правильно понял. Но искушение оказалось слишком велико. Горькое удовольствие просто быть рядом остается все-таки удовольствием, даже если и приправлено мерзким привкусом этого самого плотно закрытого «никогда».
И ты подумал с неожиданной злостью – да какого черта?! Если ничего другого все равно не светит никогда (никогда, да, мальчик, ты правильно понял...), то какая, в сущности, разница – где и с кем будет тянуться это самое «никогда»?! Горькое удовольствие просто быть рядом. Просто иметь возможность видеть каждый день не во сне – наяву. Может быть – разговаривать. Ничего большего. Беседы ни о чем, разговоры за завтраком. Метеорные потоки сегодня необычайно плотны и насыщены, вы не находите? О да, зато солнечный ветер вроде бы стихает. Передайте мне соль... Если больше ничего, то разницы ведь нет, правда?
Оказалось – разница есть. И она огромна. Только и это ты понял лишь тогда, когда было уже слишком поздно…
***
Конечно же, они его обожали. Все! Даже кошка. Даже киборг.
Да и как его можно было не обожать? Не боготворить, не смотреть вслед по-щенячьи восторженными глазами, не сиять улыбкой навстречу, не вскакивать при появлении, не бросаться выполнять любой мимолетный приказ, не пытаться стать самым лучшим, только чтобы быть достойным… не любви, нет, конечно, никогда есть никогда… Но – одобрительного взгляда и, может быть, кивка. Или даже ободряющего похлопывания по плечу – в качестве почти недостижимой высшей награды, от которой мурашками стянет кожу на затылке и перехватит дыхание.
Выучить центаврианский?
Да легко!
Ведь проверять потом будет он, лично, сам пообещал. Может быть, в своей каюте, может быть – даже наедине… Да от одной мысли об этом можно сойти с ума и зубрить ночи напролет – только бы не забыл, только бы позвал… да нет же, нет, понятно, что только проверить! И ничего более. Никогда. Но все равно… Центаврианский – сложный язык, его знание можно проверять очень долго. Особенно если ученик краснеет и запинается чуть ли не на каждом слове.
И все это время он будет рядом. Один. Без своей мерзкой команды.
Сильный. Смелый. Добрый. Все понимающий. Офицер и, конечно же, джентльмен, – ну как не любить такого?! Никак. О, как же они все его любили – и как же ты их понимал! Они все время суетились вокруг, лезли под руку, подлизывались, ничего не ожидая и не требуя взамен, потому что им-то ничего и не надо было.
О, как же ты ненавидел их за это...
***
Та станция тоже была ошибкой. Твоей. Это ведь ты мечтал о целом месяце рядом, чтобы было близко, скучно и некуда больше спешить, – забыв, что о таких вещах опасно просить судьбу. Потому что судьба – та еще стерва.
Целый месяц зависа. Рядом. Скучно и некуда больше спешить. И бежать тоже некуда.
В тесном крохотном кораблике, где не спрятаться, где буквально все пропахло его дезодорантом – таким сугубо мужским, с запахом кожи и табака, что сводит зубы от близкой недоступности. Три раза в день сидеть за одним столом – почти рядом, почти касаясь. Словно случайно задевать рукой – если он вдруг попросит что-нибудь передать, – а потом долго-долго ощущать ожог в месте прикосновения и сладкую дрожь во всем теле…
Ты сразу понял, что не выдержишь. Сорвешься, как паршивый бракованный киборг, и никакие стальные створки тебя не удержат и не остановят – вернее, остановят, конечно же, но слишком поздно. А потом ты будешь что-то жалко лепетать, пытаясь объясниться и путаясь в слезах и соплях, сам себе омерзителен до предела… И видеть в обожаемых глазах… нет, не презрение даже – жалость и сочувствие, что куда хуже.
Ты не шагнул в шлюз сразу только потому, что это было бы подло по отношению именно к нему, к ни в чем не повинному обожаемому капитану. Тебе-то менее двух минут финальной боли – и будет все равно уже навсегда, а ему потом с этим жить. Уйти надо было как можно скорее, да – но лучше все-таки, если с той стороны шлюза будет что-то, помимо вакуума.
Например – чужой корабль.
И плевать, что у его капитана-владельца подозрительно бегают глазки и вообще вид какой-то не сказать чтобы очень. Все равно. Хуже быть уже просто не может.
***
– Не передумал? – как-то нехорошо засуетился Павел, когда ты, одетый и с сумкой, без пятнадцати четыре утра вышел в пультогостиную. Словно и не ждал. Словно и не договаривались.
Ты молча покачал головой. Положил в навигаторское кресло контракт, придавил сверху коммуникатором. Не удержался, воровато провел кончиками пальцев по подголовнику, прощаясь. Все правильно. Иногда бегство – единственный достойный выход.
–Тогда идем, че тянуть, не ровен час, проснется кто…
Вот это действительно было бы лишним – встречаться с капитаном нельзя ни в коем случае, от одной мысли об этом в животе возникает тянущая пустота. Стоит капитану попросить – и кранты, ты сломаешься и уже никуда не уйдешь. Никогда. Да что там! Даже просить не обязательно, просто посмотреть, не осуждающе даже, огорченно просто – и все.
Уходя – уходи.
У шлюза ты все-таки не выдержал и обернулся. И столкнулся взглядом с рыжим киборгом, что неподвижным изваянием застыл в углу за колонной.
Наверное, все дело было в неверных ночных тенях, только вот на секунду тебе показалось, что взгляд рыжего полон понимания и даже сочувствия. Но, конечно же, это были просто шутки ночного освещения.
***
Старшие братья – зло.
Тебя всегда будут с ними сравнивать – и всегда с огорчением убеждаться, что ты всего лишь жалкое подобие, бледная тень, что ты недостоин. И то, что брат один и всего лишь двоюродный, ничего не меняет, если он такой идеал в глазах обоих ваших отцов, знаменитых братьев Васильевых, каперанга Ивана и генерала Валерия, сыновей того самого знаменитого адмирала Аркадия, прославленного, орденоносного, занесенного во все учебники и так далее и тому подобное.
Олег Васильев.
Старший брат. Любимец и гордость всей многочисленной семьи офицеров Васильевых. Продолжатель военных традиций. Конечно же, офицер (а как могло быть иначе?!) и, конечно же, джентльмен. Всегда идеальный, застегнутый на все пуговицы, образец для подражания по умолчанию. Всегда лучший, всегда приводимый в пример. Двоюродный брат, чтоб его! И старше-то всего ничего, а вот ведь…
Когда у тебя такой старший брат – шансов остаться самим собой почти нет. Тебе всегда придется доказывать, что ты не хуже. И, скорее всего, доказывать безрезультатно, потому что они все заранее уверены: ты – не он, а значит, быть не хуже просто не можешь. Тем более, если ты – о, ужас!!! – вовсе не мечтаешь о военной карьере.
И все время будет вот это «а ты…», пусть даже и не произносимое вслух, но остро читаемое в полных жалости взглядах отца и дяди.
Он спортсмен, выступает за континент, берет золотые медали – а ты с трудом сдал норматив ГТО. Он красавец и любимец женщин – а у тебя до сих пор нет девчонки (и это они ведь еще не знают, а если бы знали... нет уж, лучше пусть так и не узнают!) Он уже лейтенант, а ты даже не пробовал поступить в Военно-космическую академию, предпочтя этому единственно достойному учебному заведению какой-то смехотворный навигаторский институтик. И пусть он тоже носит гордое название академии, но все же знают, что это просто название. Во всяком случае, это знают все военные, а мнение штатских штафирок никого не интересует.
Олег. Герой Шебы. Такой молодой – а уже ветеран. Израненный, но не сломленный. А с тобой… ну о чем с тобой можно говорить, Лешенька, ты ведь даже плазмы не нюхал. Ну и что, что ты лучший на курсе? А у него вся грудь в орденах и медалях. Что стоит против такого иконостаса твой жалкий платиновый дипломчик со всеми похвальными грамотами? Так, побрякушка.
Он всегда впереди, и догнать его невозможно. Да ты и не пытался. Ты ушел вбок. Не потому что так уж хотелось стать навигатором – просто очень не хотелось становиться таким же. Наверное, это тоже было ошибкой. Может быть – самой первой.
Жаль – не последней…
***
– Этого куда?
– Давай на третью плантацию, там как раз нехватка, четверо за неделю скопытились.
– Окей. Грузи… А этого второго куда? А этого, который его доставил, как его там теперь, Павел, что ли?
– Да Падла он и есть Падла, как бы сам себя не называл. Шакал мелкий. А давай туда же! До кучи.
– Он же не будет работать, ты же его знаешь! И зачем вообще Казак это дерьмо прихватил? Только пачкаться.
– А он свой должок другим местом отработает, там охранники давно просили на потрах кого-нить посговорчивее, чтоб не ерепенился.
– Думаешь, он не станет? Ерепениться в смысле? Падла-то – и чтобы не ерепенился?
– Ха! Думаю, он еще и умолять будет их о лишней возможности отсосать или подставить свою прыщавую задницу! А будет плохо просить – отдадут охранному киберу с приказом трахать его до тех пор, пока он не станет умолять уже его о продолжении с достаточной долей искренности.
– Хе! Затейнички. Хотел бы я посмотреть...
***
– Почему ты отдал ей свою добычу?
Разбитые губы саднят, ноет исхлестанная в кровь спина, кожу между лопаток стянуло коркой, комбез прилип. Очень болит шея. Поворачивать голову трудно, говорить еще труднее. Но сказать обязательно надо, ты это знаешь. Хотя точно так же и знаешь, что тебя опять не поймут. Или поймут неправильно.
– Потому что я – мужчина.
– А-а!
На грязном лице соседа по рабской делянке проступает понимающая улыбка. Руки его движутся автоматически, не принимая участия в разговоре – нащупать белую горошинку с тыльной стороны листа, осторожно открутить, потянуть, кинуть в мешок. Тебе самому до такого автоматизма далеко, но ты упрямый. И быстро учишься. Рядом движутся другие тени в желтых комбезах – согнутые, озабоченные, стремящиеся выжить любой ценой. Хотя бы вот так. Они далеко. Сосед – близко.
– Хочешь ее трахнуть, да?
– Нет.
Сосед растерян настолько, что даже отвлекается от собирания ядовитых тлей. Морщит переходящую в лоб залысину.
– Тогда зачем?
– Потому что так правильно. Я сильнее. Я должен. Защищать. Хотя бы так.
– Ты дурак?
– Я мужчина.
Какое-то время сосед работает молча, но потом не выдерживает снова:
– Ты все-таки дурак. Сегодня ты не сможешь собрать даже собственную норму, а не то что отдать кому-нибудь полмешка.
– Смогу. А если и нет – это мои проблемы.
Ты знаешь, что сосед прав, нормы тебе сегодня не собрать. Солнце давно перевалило за полдень, а у тебя набрано чуть больше половины. Сегодня опять будет порка. Возможно – карцер. Но это неважно. Важно, что вчера ты поступил правильно. Потому что именно так поступил бы один капитан со стальными глазами и понимающей улыбкой, а значит, и ты не мог поступить иначе.
– Жалко… – вздыхает сосед. – Опять не послушаем твоих сказочек про того суперкапитана и его суперкоманду. А я как-то уже привык, ты хорошо рассказываешь, душевно. Аж за сердце берет!
– Разговорчики! – рычит подкравшийся незаметно надсмотрщик, спину обжигает нейрохлыст. Ты шипишь на вдохе, пережидая острую боль, рядом тоненько взвизгивает сосед. Дальше работаете молча.
***
Конечно же, ты не добрал до нормы – за последние дни ты научился определять вес мешка с точностью до пятидесяти граммов. Сегодня в нем не хватало больше. Намного. Порка точно. Может быть, даже карцер – с той самой точностью до пятидесяти граммов. Какое-то время ты раздумывал: раз все равно не хватает, не раздать ли все полностью и сегодня тоже? Ведь кого-то это наверняка может уберечь. И капитан, наверное, поступил бы именно так... Раздумывал ты отстраненно и почти безразлично. И если бы собрано было чуть меньше – наверное, так бы и сделал. Какая разница, если все равно умирать, а вторая ночь подряд на мокром бетонном полу – верная смерть, так пусть хоть кому-то польза будет… Но сегодня шанс избежать карцера был, и, значит, рискнуть стоило.
Рядом мялся сосед, вздыхал – не был уверен, добрал ли до ужина, боялся идти проверить. Ты посмотрел на него и решил, что на весы пойдешь одним из первых – чего тянуть?
– Подожди…
Когда тебя тронули за плечо, ты вздрогнул больше от неожиданности, чем от боли, но она виновато отдернула руку. Ты не помнил, как ее зовут. Ты и лица-то ее не помнил. Прошептала, косясь в сторону далеких еще надсмотрщиков:
– Извини… вот, держи. – В незатянутую горловину мешка (твоего мешка!) скользнула сложенная ковшиком рука в защитной перчатке. Не пустая рука. Опрокинулась. Мешок стал чуточку тяжелее.
– Мы сегодня очень старались, должно хватить всем. Стой здесь, пойдешь последним. И… не закрывай горловину.
Она торопливо скользнула мимо, вместе с другими пленниками, выстраивая очередь к весам. Та ли, с которой ты поделился вчера? Или раньше? Или вообще посторонняя? Ты не помнил их лиц, это было не важно.
Мимо шли люди в желтых комбинезонах. Выстраивались в затылок друг другу. Некоторые просто шли, почему-то пряча глаза. Другие же прятали ладони, сложенные ковшиком. Заранее не пустые ладони в защитных перчатках. Мешок потихоньку тяжелел. Как они смогли договориться? Ведь охранники не позволяют… как им вообще такое в голову взбрело?! Это неправильно! Это твоя миссия. Твоя функция! Что бы на это сказал капитан? Они не должны…
Но отказаться было бы даже не неправильно – это было бы подло. Потому что для них сейчас это важно, они старались. Они гордятся, нельзя лишать людей того, чем они гордятся. А стыдно только тебе. И это только твои проблемы.
Ты запрокинул голову, делая вид, что высматриваешь летуна. Вытерпеть порку было бы проще, нейрохлыст обжигает не так сильно и только снаружи. Мужчина, называется. Защитник, твою же мать!
Когда люди кончились, ты испытал острое облегчение. Не потому, что почти полная норма, может быть, даже на ужин хватит, та самая погрешность в полсотни граммов. Просто люди кончились, и никто тебя больше не видит, вы с соседом последние в очереди на весы.
Вернее, последним оказался как раз сосед…
– А что я, левый, что ли?! – буркнул он зло и смущенно, стряхивая с перчатки последнюю белую горошину.
– Тебе самому теперь может не хватить на ужин, – счел нужным уточнить ты.
– Да и хрен с ним, терпеть не могу перловку! – Сосед криво ухмыльнулся, раздраженный собственным непонятным порывом. Попытался найти разумные оправдания: – Лучше без ужина, чем без сказочки. Ты уж больно трындишь душевно. Даже поверить хочется…
Ты улыбнулся в ответ. Вышло тоже криво – правая сторона лица распухла, стянутая кровавой коркой.
– Хорошо. Будет вам сказка.
– Про капитана, да? – Сосед смотрел жадно и доверчиво.
– Да. Про капитана…
Про капитана. Конечно же, про капитана.
Смелого, доброго, сильного, умного, отважного, честного, порядочного, бескомпромиссного, ответственного, понимающего, отзывчивого, да что там – просто самого лучшего человека всех времен и народов. И про его команду, которая во всем достойна своего капитана. Честную, умную, смелую, добрую… Бросающуюся на помощь не потому, что так им положено по долгу службы, и даже не потому, что это правильно, – они просто не понимают, что можно иначе. И никогда не поймут, сколько бы им не пытались этого объяснить. Команду, которая всегда придет на помощь, даже если ее никто не просит об этом. Которая никогда не бросает своих – да что там своих, она и чужих не бросает! Команду, которая сделает невозможное – если это надо для спасения чьей-то жизни. Команду, которая обязательно победит, потому что иначе быть просто не может, пока возглавляет ее такой капитан.
Команду, которая не успокоится, пока не отыщет своего блудного навигатора. А значит, обязательно прилетит сюда. И всех спасет. И накажет пиратов. Потому что иначе быть просто не может. Надо только дождаться – и суметь остаться людьми.
Да, ты расскажешь об этом сегодня. И будешь рассказывать завтра. Снова. И снова. Только об этом. И ни о чем кроме, потому что все, что кроме – оно твое и только твое и никому не интересно.
И пусть все сказанное будет ложью, но это правильная ложь. Так должно быть.
А значит – так будет.
|
Рассказ открыт для комментариев