af025 Чыпленок

    Старик распахнул дверь, окинул взором цветущее подворье. Перед ним, от крыльца до решетчатого тына, лежала его земля: цветник, огород, сад. Всë, чего когда-то с любовью касались руки жены, поросло лебедой и крапивой, а у забора, широкой полосой, торчали острые перья лука и чеснока да буяла огуречная гичь.
     «Целиной» звала его угодье соседка Натаха. По осени она набрасывала через забор остатки гниющих овощей из своего огорода в стариковский сад. И те по весне вырастали сильными и крепкими, не в пример бурьяну. Огурцы попали в «овощной набор» случайно: сын Натахи – малолетний стрелок, пулял желтяками в ворон и скворцов, в наглую клевавших ягоды в саду.
     Старик потянулся, широко раскинув руки; выгнул молодецки грудь. Тотчас внутри остро кольнуло: боль поползла по плечам, стиснула тело, ударила под лопатку. Он ухватился за дверной косяк, повалился на лавку, застонал; глянул на дорожку: из густой травы на него удивлённо смотрели незабудки и одуванчики.
     Михеич, так звали люди старика, жил один. Жена его умерла пять лет назад, а детей они не нажили – Бог так решил. Старик хозяйства не вёл, порядка не держал, жил свободно, без правил. По праздникам попивал с соседом рябиновку, балакал о погоде и странностях жизни. Воротившись, валился в кровать, не раздеваясь. И спал – до позднего утра, до второго завтрака.
     «Вставай!» – приказал себе, когда боль отступила; сполз с лавки, потопал в огород. Остановился у забора, заприметив на земле яйцо: синеватое, округлое. Цвет этот – перезрелой свежести, отгонял всякое желание использовать его как хлеб насущный. И старик подтолкнул его к щели в заборе, но, передумав, поднял и понёс домой.
     В коридоре он увидел вязаную шапку жены, висевшую на гвозде, сдёрнул еë; торопливо вошёл в светлицу. Это была большая комната; в ней Михеич жил – спал, ел, привечал гостей. Вход в спаленку он занавесил: там лежала больная жена, доживая последние месяцы. В ней он положил шапку с яйцом, на кровать старухи. А сам поплёлся в магазин, к автостанции.
     
     Прикупивши съестного, он поворотил назад и у самой калитки столкнулся, нос к носу, с соседкой Натахой. Та, подбоченясь, заступила дорогу и, глянув недобро, громко сказала:
                – Здоров будь, Михеич!
                – И тебе! – кивнул тот; повесил авоську на корявую рогулину. – Времени в обрез! Кажи, чего надо?
                – Давай делиться! – зардела от напряжения. – Чего припрятал? Я ж видела, у забора. Оно от нас закатилось.
                – Чего хочешь? – растерялся Михеич.
                – Пять тыщ! – выпалила Натаха, блеснула очами. – Гривëн!
                – Не хило! – задохнулся старик; махнул рукой. – Чëрт с ним – бери себе!
                – А давай! – обрадовалась Натаха. – Неси!
                – Чего нести-то? – зыркнул зло. – Столько нападало….
                – Ой! – сплеснула руками Натаха. – Я и забыла!
                – Плохо! – кивнул Михеич. – Дела не будет! Вспомнишь – отдам!
     Он сорвал авоську с рогулины, быстро зашагал по дорожке.
     
     Дома он разложил на столе купленные продукты – буханку хлеба, пакет сметаны и полкило сала. Достал из холодильника пучок зелёного лука. И с удовольствием отзавтракал! Насытившись и притомившись, он повалился в кресло перед телевизором, включил главный канал страны, зевнул и… заснул.
     Проснулся он от странного писка.
                – Пи–пи! – услыхал робкие звуки и, наклонившись, обнаружил у ног чудное существо. Тонкие лапки, маленькое тельце и длинная шея были, однозначно, куриными. Правда, на тельце ни перьев, ни пуха не было. Кур был ощипан! На конце длинной шеи сидела человеческая голова. Мужская, как показалось старику. Вместо волос – лиловые пёрышки, и всë тело его было лиловым. Сомнений не было – перед ним стояло мужское существо птичьего сословия. И оно пищало!
                – Ты кто? – разомкнув онемевшие губы, спросил Михеич.
                – Чыплëнок! – ответило существо и шагнуло к старику.
     Тот бережно подхватил его, прижал к груди.
                – Дзыга! – прошептал ласково. – Чего торопишься? Лапки не окрепли!
                – Ты кто? – спросило существо, глянуло удивлённо.
                – Зови меня дед! – погладил старик вздыбленную гривку.
                – Дед! – пискнуло существо, снова спросило. – Где я?
                – На Земле! – произнёс старик, усмехнулся: он предвкушал сладость долгих вечеров, проводимых в воспоминаниях и рассказах. – А село наше зовётся Грибная балка. Хоть грибов в здешних лесах нет. Не скажу, что ничего не растёт! Ягода разная: вкусная–превкусная!
                – Есть хочу! – вдруг произнёс чыплëнок, потянул носом.
     Старик растерялся! «Нехорошо вышло! – поморщился. – Нечем дитя покормить! Кто ж ребёнка салом потчует? Или луком с чесноком?» Он заметался, но вспомнив о сметане, полез в холодильник. Вернулся с пакетом и ложкой. И, торопливо надорвав упаковку, выдавил в ложку сочный комок.
                      – А ну! – пододвинул к существу. – Скуштуй!
     То лизнуло ароматный продукт и вытаращилось на Михеича.
                – Дед! – улыбнулось оно. – Вкусно!
     Старик вдруг почувствовал такую неуëмную нежность и тепло. В голове закружило, повело. Он вздрогнул, закрыл глаза и, чтоб не прослезиться, громко сказал:
                – А то! Сметана свежая и жирная! Продавщица сказывала, утром привезли!
     Чыплëнок съел и сметаны, и хлебного мякиша, а потом уснул прямо на столе. Старик перенёс его в «гнездо». И, укладываясь спать, вдруг вспомнил: сосед звал в гости, «на сугрев». Михеич очень огорчился плохой памяти но, глянув на спящее существо в шапке, подумал: – Куда ж идти? Ребёнок в доме! Нельзя без присмотра – страх напасть может или другая причина! – И обрадовавшись такому объяснению, он вздохнул и повалился в кровать, умостив шапку у изголовья.
     
     Он ещё во сне ощутил на лице странное прикосновение. Будто сотни мотыльков касались губ, щёк и глаз, вызывая в душе восторг и трепет. И приоткрыв глаза, увидел мужское лицо. Оно показалось ему знакомым – и серо-голубые глаза, и родинка у рта, и покрытый пушком подбородок. Михеич нахмурил брови, силясь отыскать в памяти забытый образ. Но, так и не вспомнив, спросил:
    – Ты кто, мужик?
     Существо улыбнулось, но промолчало. И старик широко раскрыл глаза. То, что он увидел, до смерти напугало его: мужская голова сидела на длинной шее, а шея крепилась к птичьему туловищу. Словом, это был птице – человек величиной с раскормленного индюка, и он гладил старика по лицу коротким сиреневым крылом.
                – Ты кто? – выдохнул Михеич и икнул.
                – Чыплëнок я! Дед! – улыбнулось существо.
     Память вернулась к старику разом: он вспомнил и яйцо, и сметану. И застыдился. А чтоб загладить вину перед стремительно выросшим существом, бодро произнёс:
                – Доброе утро, сынок! Узнал я тебя, узнал! Подшутил просто! – сконфуженно улыбнулся и стал выбираться из просевшей кровати.
     
     Потом он умывался и готовил завтрак. Чыплëнок ходил следом, внимательно наблюдая. Когда ж они сели за стол и старик, разложив на тарелке обжаренный в хрустящих шкварках картофель, грустно вздохнул, чыплëнок спросил:
                – Что не так? Дед!
     Старик покраснел, стал толковать о пенсии, радикулите, прожитой жизни. Чыплëнок ничего не понял: он смешно таращил глаза, подёргивал крыльями, кривил носик. Наконец спросил:
                – Ты, что есть любишь?
     Старик растерялся! Он вспомнил: старуха готовила борщ с рёбрышками, картофельные оладьи, карасей в сметане – пальчики оближешь! И, голодно сглотнув, громко выпалил:
                – Икру! Чёрную!
                – Ладно! – кивнул чыплëнок.
     И перед ними на столе появилась банка чёрной икры – объёмная, увесистая; и дух от неё вздымался пряно – солоноватый. Алчно глянув на знатное угощение, Михеич отковырнул ложкой густой комок и энергично послал в рот. Затем поднёс яство чыплëнку: тот икру проглотил, но вкуса не оценил.
                – Солёное! – поморщился. – И пахнет… – оттолкнул крылом ложку.
     Но Михеича слова его не убедили. Он щурился от удовольствия, закладывая ложку в рот. И не думал ни о чëм, и не тревожился! «А ну с ней, с пенсией! Ещё неделю икру есть буду, а значит – голоду капут!» – он блаженно улыбнулся и сказал:
    – Бог тебя наградит, сынок! – потянулся, глянул в окно. – Пора на прогулку! Чистый воздух – благо для дитя!
     
                – Не одобряю! – выкрикнул сосед Василий: он висел на заборе, уцепившись руками за жердь. – Зачем тебе… – таращился на чыплëнка. – Не птица, не человек! Страх! – перекрестился. – Не доведи ночью встретить! Что оно такое: индюк или хрячок?
                – Тебя то не касается! – отмахнулся Михеич. – Богу надо – привёл! – кивнул на чыплëнка.
                – Ещё как касается! – не унимался сосед. – Это он кормленный – смирный и тихий. А как оголодает? – заёрзал беспокойно. – Село выест?
                – Что, ты, Василий! – побледнел старик. – Бредишь с похмелья? Смолкни! Дитя напугаешь!
                – Так оно – дитя? – встрепенулся Василий, вытер рукой нос. – А как вырастет, кем будет? птеродактом? или динозавром?
                – Окстись! – рассердился Михеич. – Чего верзëшь!
                – А-а! – понесло Василия. – Вот он – демон апока-липсыса! – затыкал в чыплëнка.
                – Тьфу! – сплюнул старик. – Проспись!
                – Сожрёт он тебя! – выпалил вдруг сосед, пополз с забора. – Приду, а тебя…. – икнул громко. – И тело остыло!
                – Чтоб тебя, зараза болтливая! – сплюнул старик.
                – Ага–ага! – запричитал сосед, заскулил притворно: – Боже ж, боже! Как жить хочется!
                – Молись! – огрызнулся старик; потащил в дом чыплëнка.
     
     Они повалились в кровать, и старик, повернув голову к существу, спросил:
                – Что ты за птица, сынок? Какого рода – племени?
                – Извини, дед, – вздохнул чыплëнок. – Не знаю, как по-людски сказать! Я – птица всесильная! Могу молодость вернуть! Дом построить или огород вскопать!
                – Какой из тебя копатель? – вздохнул старик. – Рук–ног нет!
                – А голова на что? – усмехнулся чыплëнок.
                – Кто ж головой копает? – подмигнул старик, покривился насмешливо. – А мир твой с Земли виден?
                – Нет! – улыбнулся чыплëнок.
                – А космонавты, навты, там, разные – видят? – глянул настороженно.
                – Не видят! – хмыкнул чыплëнок. – Проход нужен, дверь, пароль.
                – Что ж? – вытаращился Михеич. – Не в космосе он?
                – В субпространстве. Во временном подмножестве… – выдохнул чыплëнок. – В глубоком космосе находится. Вложенным называется.
                – Тюхти-матюхти! – подскочил Михеич. – Не скумекал! Поясни!
                – Ладно! – кивнул чыплëнок, выпорхнул из кровати. – Это что? – ткнул крылом в шкаф.
                – Коробка деревянная, шифоньером зовётся! – пояснил старик. – В нëм одежда хранится, обувка разная.
                – Коробка? – поковылял к шкафу чыплëнок; распахнул скрипучие дверцы.
     Чёрная ширь ввалилась в комнату, засверкала огромными звёздами, закрутила пространство в спирали, узлы и петли. В красной поволоке замелькали звёздные сгустки; веером взметнулись скопления. Странная, изогнутая, будто скомканная ткань, поплыла по комнате бледно–розовая туманность.
                – Ё-моё! – застонал Михеич. – Что оно…
                – Мир! Мой! – улыбнулся чыплëнок, почесал крылом бочок. – Время в нëм течëт по–разному, – улыбнулся. – А срок жизни зависит от выполненных задач.
                – Как так? – кашлянул Михеич. – Выполнил задачу – смерть?
                – Нет такого воплощения: смерть! – хмыкнул чыплëнок. – Выполнил задачу – бери другую!
                – Откуда знаешь? – прищурился старик. – Ты ж в яйце был!
                – В яйце, в чëм ином… – усмехнулся чыплëнок. – Я был! Это главное.
                – Согласен! – подмигнул старик, кивнул на шкаф. – А мир твой всегда там был?
                – Не-е! – улыбнулся чыплëнок. – Ши-фонь-ер я использовал для наглядности.
                – Жаль! – покривился старик. – Я б глядел и глядел! – выдохнул. – Одно не понятно: почему Земля?
                – Отчий дом! – усмехнулся чыплëнок. – Мама и папа здесь родились! Семейная традиция!
    
    
     После ужина они сели на лавку у дома, и Михеич, глянув в меркнущий небосвод, вдруг сказал:
                – И зачем ты мне даден был? Я к тебе прикипел всем сердцем. А ты вот… возьмёшь и улетишь, только перья у тебя отрастут! – он вздохнул и заплакал, закрыв лицо руками.
                – Я должен лететь, дед! – поник чыплëнок. – Мы, когда вырастаем, покидаем отчий дом. И больше не возвращаемся.
                – Возьми меня с собой! – взмолился старик. – Ем я мало: кожа да кости! А? – глянул заплаканными глазами. – Далеко-далеко! Во вложенный космос!
                – Не вопрос! – согласился чыплëнок. – Только... ты никогда не увидишь Землю и Грибную балку!
                – Что делать! – шмыгнул носом старик.
    
    – Раз так, – выдохнул чыплëнок, – сегодня и полетим.
     Когда последние лучи солнца сверкнули над дальним лесом и звëзды замерцали в небе, старик вышел за порог. Поклонился земле, дому и узкой тропинке, бегущей от калитки; сел на лавку под окном.
                – Что ж… – громко выдохнул, сдерживая рвущуюся наружу горькую тоску. Закрыл глаза и увидел свою старуху, бредущую к нему. Он пошёл навстречу. А когда обнял, горько заплакал, повторяя: – Что ж!
     Он не увидел, как хутор накрыла ночная тьма. Как из дома, ярко полыхнув лиловым светом, вышла сверкающая птица. Она расправила огромные крылья и, с нежностью глянув на спящего старика, громко вскрикнула. Тотчас оба они – и старик, и чыплëнок исчезли, навсегда покинув отчий дом.