Однажды в Лемурии
«Ныне это твоё Колесо», – сказало Пламя Искре. «Ты – Я,
моё Подобие и моя Тень. Я Сам облёкся в тебя и ты мой
Вахана, до Дня «Будь с Нами», когда ты снова станешь мною
и другими, собою и мною». После этого Строители, облекшись
в свою первую Оболочку, спускаются на блистающую Землю
и над людьми главенствуют – будучи ими самими…»
Е.П. Блаватская, «Тайная Доктрина» Том 1, Кн.1, СтанцаVII, п.7.
Блюститель Аумм Го-Руа был очень молод, и Земля была Его первым Кругом. Молодость, однако, не препятствовала Ему вот уже третью сотню галактических лет проникаться Музыкой Сфер и низводить её вариации, рондо и фуги к Сынам-в-колыбели. Юный ставленник Великих Иерархий с особенным пылом, свойственным молодости, всё чаще и чаще свою мужеженскую сущность обращал к подопечным именно женской её стороной, пеленая Младенцев особой энергией любви и заботы.
Слишком долго так не могло продолжаться. Равновесие было нарушено, запустился обратный отсчёт. Эволюционный Закон господствует над всеми, даже над Ауммами. И Го-Руа, как и полагается добросовестному блюстителю, первым воспринял новые ритмы пульсаций, пропустил сквозь Себя, включил в гармонический звукоряд.
Переходу отныне не быть простым, безмятежным. Огонь Очищающий неизбежно прорвётся к Земле, чтобы преобразить и Посевы и Ниву. Теперь низкие вибрации Тёмных Иерархий напишут финал симфонии в Круге Го-Руа.
Космический Долг блюстителя подвигает Его отделить зрелое от незрелого, здоровое от больного и заложить новые Гряды в соответствии с Промыслом. Кому как не Ему, Аумму, предстоит расшириться ввысь, вширь, вглубь, сквозь время-пространство, впитывая Музыку Сфер, чтобы с точностью Абсолюта извергнуться финальным аккордом в симфонии Круга; выдержать паузу, достойную величайшего из маэстро, и доиграть коду в традициях Великого Созидания.
* * *
«Третья раса стала Носителем Владык Мудрости. Она
создала Сынов Воли и Йоги, силою Крияшакти создала
она их, Святых Отцов, Предков Архатов…»
Там же, Том 2, Кн.1, СтанцаVII, п.27
Чен-Гхи-Вэй неспешно гнал стадо по пологим северным склонам в Долину
Магнолий, где в разгар засушливого сезона не переводились сочные травы и листья. Юноша уверенно восседал на объезженном им же трицереке, гикал на непослушных лептоцератопсов, а когда не действовал звук, жестами, мимикой направлял к упрямцам шустрых, сметливых дромезов. Внимательный взгляд сторожил ближайшие подступы к живому потоку: редкий хищник откажется от попытки взять свою долю. Всё как обычно.
Его удалые пастушьи ухватки давно вызывали почтение у старших его соплеменников и откровенную зависть ровесников, но сам Чен был равнодушен к подобным проявлениям чувств. Ему с лёгкостью всё удавалось, и он не готов был сказать – почему. Когда его, подростка, почти ещё ребёнка, охотники племени обнаружили в глухой горной и лесистой местности, он уже мастерил орудия, находил себе пищу, общался с животными. Местную лемурийскую речь он понимал, но разговаривал неохотно. Чен и теперь, когда стал крепко сбитым, статным, почти пятиметрового роста атлетическим юношей, разговорчивостью не отличался, но и последним молчуном не отметился. Тогда все пятнадцать родов одобрили низшее его положение члена общины, а он, безродный, умеет быть благодарным. Уже третий год Чен – ученик у шамана, а это невероятно вознесло его в статусе. Необычны, очень странны зигзаги его юной судьбы.
Сторожкий взгляд пастуха отметил всполошившихся птиц и едва определимое движение в глубине редколесья из Гинкго, а его дромезы ощетинились перьями в холке. Хищнику пока далеко для броска на добычу, но пастуху в самый раз принять меры. Юноша дал знак всей своре: в обход с двух сторон, шуганýть подальше от стада, самим поберечься. Пернатые ящеры всё понимают. Сам изготовил оружие дальнего и ближнего боя, ласково потрепал трицерека за его гребнем: будь спокоен, мой друг.
Дальнейшие события развивались стремительно, угрожая выйти из-под контроля. Хищный зверь не повернул в противоположную сторону от своры звучно стрекочущих агрессивных дромезов, а попёр прямо на них, вынудив расступиться и, не кроясь и не страшась, ломая нижние ветви деревьев, сминая кустарник, быстро приблизился к стаду. Дикий животный ужас цератопсов извергнулся их общим воплем. На том всё общее для травоядных исчерпало себя: хаос, сумятица – не отступление, а беспорядочное метание по сторонам.
Зверь был серьёзным противником. Крупный самец хилантаизавра оголодал от недостатка добычи в сезон засухи, отчего добавил себе не то отчаянной смелости, не то безбашенной наглости, – не ко времени разбираться. Хищник не стал гоняться за глупыми членами стада, понимая, что переловит тех сколько надо, устранив главного их защитника – странного двухголового зверя с рогами и прочими колкими выступами. Остановившись в трёх десятках шагов, пригнув голову и скосив левым глазом, явно прикидывал соотношение сил. Масса поровну. Зубы, когти, мощь и стремительность – его аргументы. Напротив – броня из костей и много острого. А ещё – этот высокий с длинными, ловкими передними лапами.
Чен, готовый к серьёзной атаке противника, отметил мгновения его нерешительности и решил помочь тому сделать правильный выбор. Выхватив бумеранг, с характерным звуком запустил его по касательной в тот самый левый глаз, который так настойчиво его изучал. Бумеранг прошелестел у морды и глаза, вынудив зверя сморгнуть, совершил оборот выше хищника (тот уже в оба следил за орудием) и послушно вернулся к хозяину. Хилантаизавр теперь прямо в упор посмотрел на лемурийца, игнорируя остророгого трицератопса. Через мгновение фыркнул, будто хмыкнул, оскалил вонючую многозубую пасть, отвернул и грузно, неспешно поковылял вверх по склону, не обращая внимания на всю эту разношерстную, но странным образом организованную стаю.
Чен кликнул своре оставить в покое несостоявшегося агрессора и переключиться на ошалевших разбежавшихся жвачных. Сам цепко провожал взглядом уходящего по пастушьей тропе зверя – и не зря. Поначалу отметил резкое изменение в характере его движения, затем скорее сообразил, чем разглядел причину последнего. Там, впереди его хода, – новая цель для охоты. Случайная и куда доступнее предыдущей.
Юноша не раздумывал. На пастушьей тропе в это время скорее всего лемуриец, и вернее всего – его Лѐссика. Копьё, пара дротиков – и бегом вверх по склону без медлительного трицерека. Короткая срезка в стороне от тропы сквозь кустарник. Там, впереди, уже слышен шум активных манёвров. Безоглядно вываливается с зарослей на открытое место, ещё мгновение для оценки позиции – жутко и поздно!
Липкое отчаяние бессилия парализовало, cковало руки, ноги, всё тело. Любое его действие способно только ускорить всю трагичность развязки. О Духи, почему так жестоко!!! Сквозь бурю эмоций сознание его словно ухнуло в пропасть, захлопнулось перед неприемлемой данностью, – и в полёт на свободном падении. Монотонный, невероятно мелодичный посвист, туннель и набегающий ирреальный свет впереди; миг полёта, усилие воли – он там же, но время, но это свечение!! Воля – тяжелое ядро для метания, покорна ему, а время замерло будто и ждёт его воли.
Зверь, просвеченный этим всепроникающим светом, дракон из потустороннего мира, застыл с жертвой в цепких и жутких передних конечностях, – первым ждёт его «ядерной» воли. Правильно ждёт – получи! Обратный импульс, отдача, словно фантом из осязаемого в эфемерное; упругим порывом ударило в грудь. Сознание выплеснулось, растеклось, разлилось в междувременьи. Только убегающим его краешком, боковым зрением отметил исчезновение сказочного дракона и ту беззащитную, дорогую, нереально реальную, что упала, но потом поднялась – живà! Всё рассеялось в мрак забвения…
Приглушенный полуденный шум скального городища доходит сюда, в обитель шамана, вместе с рассеянным светом и запахом пыли с босых ступней ребятни. Живая, бойкая тишина… сменила ту, из вечности, которая без жизни живой.
Сознание вернулось к нему в отсутствие физических сил. Шарил глазами по знакомым сводам каморки горбуна, не в силах повернуться в сторону светлой горницы. Но этот гомон с террас, эта толкотня, – как хорошо!
- Прозрел, болезный? – шершавый голос Учителя из недоступной его взгляду горницы. Затем надвинулась лёгкая тень шамана, нависло шишкастое, булавовидное, всегда невозмутимое его лицо. – Поспал некόротко, теперь отдыхать предόлгенько.
- Ш-ц-сто с-с?.. – только и смог сотворить непослушный Ченов язык.
Вместо ответа «булава» всколыхнулась, точно от ветра качнулась. Шаман явно с чем-то возился. Затем Чен почувствовал, как тот нечто вставил в его рот, и густая, тёплая жидкость мягкой струйкой легла на язык, захотелось сглотнуть. «Трубчатый лимонник, – догадался. – А свой отвар закачивает забальзамированным сердцем дасплетозавра. Значит, плохи мои дела…»
- Поспи ещё, сынок. Рановато заговорил… Всё сделал правильно, только перестарался чуток. Сил своих много выплеснул. Долго назад возвращаться. Всё хорошо, вот и ладненько всё..., – голос шамана скрипел – дальше, дальше…
Чен вдруг ясно осознал себя в Городе. Город был частью его самого, а он был его слугой и властителем. Гигантская колония из лемурийских термитников высечена в песчаниковых горах – жилища и храмы, площади, рынки, дворцы, мастерские ремесленников и общественные дома. Жизнь кипела на его площадях и внутри гор-термитников. Там, в недрах гор, всё пронизано акведуками, галереями, каналами для улавливания ветров и света солнца, дымоходами, просторными и тесными жилищами, гнёздами-яслями, отхожими и общественными местами. Всё это постоянно обслуживалось, обновлялось, расширялось и дополнялось.
Лемурийцы из Города подсмеивались над приезжими для торговли и обмена товаров жителями патриархальных городищ и посёлков. Росла и обособлялась аристократия, искусства занимали почётное место. Приручались животные, отдельные виды из них особо дрессировались, подражая человеческим повадкам. Незаметно появились полулюди-гибриды, заняли своё место в жизни новой общности.
Город рос, вместе с ним росли достижения, новые приобретения. Но когда, с какого момента свернули с пути, где начало падения?!
Лемурийский термитник со всех сторон обступил, словно ярмарочная карусель завертелся – лица, наряды, скульптуры и морды холёных гибридов… Тревожная мысль птицей в клетке металась, затем в угол забилась, мрачно нахохлившись.
Выхода нет…
Беспокойство болезненного забвения ещё было с ним, когда ощутил: что-то тёплое, нежное обволокло его левую кисть.
- Лес-си-ка, – вслух произнёс или только в себе?
- Мы с тобой. Дедушка Нго тебя поставит на ноги. Он говорит, что ты молодец, что ты много можешь. Больше, чем сам себе думаешь. Больше, чем старый шаман и все шаманы Лемурии. Только сила твоя ещё не проснулась, хочет проснуться…
- Лес-си-ка, – теперь уже внятно. Мгновенно представил всё, что с ним было вчера. Вчера? – Сколько?.. Сколько я здесь?
- Луна, и ещё поллуны. Дедушка говорит, ты не спал. Ты был Там, а здесь тебя совсем чуть-чуть оставалось. Очень трудно тебя возвращать. Он ещё двух шаманов позвал. И в Обитель Владык отправил послание. Оттуда придут.
- Обитель Владык?.. Придут?!.. Лесcика, с тобой всё в порядке? Странно так говоришь…
- Девочка мои слова так поняла, – скрипучий голос приблизился. Бесстрастное лицо Учителя переместилось на орбиту обзора больного. – Рано пока нам сказки сказывать. Живорождённая только-только свои раны заживила, а тебе, сынок, луну или больше луны силу свою воскрешать. Тебя, и вправду, возвращали с трудом. Далеко ты ушел и зверя того погнал далеко. Наша артель охотничья его отыскала – слабого, почти беззащитного. Там его пýгало, – махнул рукой в сторону главной дороги, – стережет городище.
- Учитель, безмерна преданность моя и моя благодарность! – Чен с трудом приподнялся на локти. – Скажи, встану когда, скоро ли ходить, ездить, бегать смогу?
- Тем быстрее, Гхи-Вэй, чем послушнее будет Пришедший Оттуда. Так скоро, как достанет мочи у старого шамана снова разжечь костёр жизни живой. Силы твоей, молодой и горячий, здесь меньше, чем там, а судьба разудалая сама в дорогу направит. Недолго мне быть твоим целителем, немногим больше – Учителем. Твоя Лессика, живорождённая из рода окрайних, первой станет рядом с тобой, разделит невзгоды и капризное счастье. Скоро, очень скоро твоя Дорога тебя позовёт. А мне, шаману горбатому, только терпению и чувству меры тебя научить – и большего тебе дать не смогу.
- Учитель!..
Шаман молча, невозмутимо сделал знак Лессике, после чего оба принялись нечто готовить. Девушка установила плоские вертикальные деревянные решетки со всех сторон лежанки и принесла свёрнутое в рулон покрывало из пральна, а старый Нго подтянул трубку из кишок динозавра, подсоединил её к изготовленным из высушенного, просмоленного желудка мехам. Затем они вдвоём раскатали покрывало пологом над лежанкой больного, оставив одну сторону чуть приоткрытой. Только теперь Чен стал догадываться о цели и итоге их приготовлений: подобное видел единожды и лишь отчасти. Он смиренно встретил поток из ароматных эфиров и благовоний, нагнетаемый под полог. Его душа расправила крылья, несколько взмахов – полёт…
Он парил высоко над Лемурией, землёй его Родины. Он знал её, чувствовал всем своим естеством. Издали близко обозревались её реки, озёра, поля и саванны, горы, леса и долины, Город Великий, посёлки и фермерские хозяйства. Он видел дорогие его сердцу скальные городища, каждое неповторимо в своей самобытности, с их серпантином восходящих террас, широкими порталами входов и узкими шахтами дымоходов, воздушных каналов. Видел Оронго, святилища, окрест их – моаи и аху. Там духи предков великих, сверху сошедших, упрятаны в камень и знаки, готовят народы свои в Обитель Безупречных.
Потом увидел иное: шеренги воинов мощных, свирепых схлестнулись в атаке. Племя с племенем, род на род, а впереди одной из шеренг – зверолюди, гибриды, немые… Начало положено, но оно же – конец.
Сникли моаи, потускнели Оронго, ветхий мир отодвинулся в прошлое…
Чен крепчал быстро, думал много, взрослел в духе и образе, копил вопросы до времени. В один из дней старый шаман как-то странно, почти робко, ступил на порог своей горницы, бросил тревожный взгляд на ученика и, ссутулившись больше обычного, прошёл к камнетёсаной лавке у края свода, сел, многозначно молчал.
- Учитель…
- Не знаю, кто учитель кому. Готовься в дорогу. Через четыре солнца – Совет родовых старейшин. Много решать будем. Трудно решать. А тебе, безродный… – Чену показалось, что старый Нго запнулся от чувств. – Тебе трицератопсов выездить надо. Трёх – не меньше. Кто лучше тебя это сделает? Сам решай, когда сил достанет. И, это, птицеящеры тоже понадобятся. В племени лишних нет. Ну да, этих дольше… Ты молодых, новых, отловишь, умеешь, и научишь их главному, тогда твоих лучших тебе, небось, отдадут. Отдадут, думаю.
- О чём вы…, дедушка Нго?
- О чём, о чём!.. Молод спрашивать много, – юноша вдруг с особой ясностью ощутил, что творится в душе старика. – Плохие времена наступают, сынок. Вести с Обители дошли до меня. Тебе дорога туда. И живорождённой твоей. А племя… оставит своё городище…, не все…, как решат. Молодые живородящие, дети их, мужья – им обязательно. Им и так не сладко жилось, отделиться не трудно, если племя поможет. Как решат на совете. А как решат?..
- Учитель, я вижу сны. Не сны – видѐния. Наш Город Великий, вся Лемурия; я с ними, но я же – над ними. Что-то плохое произойдёт. Теперь вы говорите… Почему это со мной, который без роду, без памяти?
- Не знаю, сынок. Я исполнил камлание, когда ты был ещё Там… Силу твою узрел, которая спит, но проснётся. Уже просыпается. Сказали, твоё место не здесь, а в Обители. Готовить тебя наказали. Я в Обитель Владык посылал вместе с оорлским шаманом. Вот, вести пришли. Теперь, как племя решит. А как решит?.. Меня не все слышат.
Замолчали. Сидели напротив друг друга в скатах свода старик, шишкастый горбун, и юноша, высокий и статный. Там, вовне, – вечерняя молвь городища, ранние сумерки, подвывание ветра в сплетеньях каналов, отдалённый шум водопада. Неспешно нарастал топот гонимого стада, заслоняя все прочие звуки. Прокатился близко, в нижнем ярусе, и отстукал дальше, дальше – к загону у речки. Гуще сумерки, тише звуки. Приглушенный гомон позднего вечера плавно и незаметно вытеснялся шорохами ранней ночи.
Задумчиво, грустно обоим.
Чен-Гхи-Вэй наконец выследил кладку дромеозавров. В нескольких километрах от городища в кустарниках, в песчаной лощинке парочка диких дромезов поочерёдно её выгревала. Зная повадки, отчасти понимая их стрекотанье, Чен был уверен, что не пропустит конец их отсидки. Только свежевылупившиеся птицеящеры от дикого выводка, первым унюхавшие и узревшие лемурийца, будут верными и надёжными его стражниками, помощниками, добытчиками. Увы, ещё три луны дрессировок.
Тем временем состоялся Совет родовых старейшин. Не все приняли данность, представленную шаманами. Многовековый уклад нерушим, духи В Небо Глядящих защитят племя, его лучшие семьи от возможных невзгод. Нужен новый моаи от каждого рода, обряды в Оронго, дары, подношения. Наметился первый большой раскол.
Чен-Гхи-Вэю и Лессике-из-окрайних разрешили уйти, взяв из племени двух трицератопсов, запасов на поллуны и пожитки дорожные. Об остальном пусть молодые позаботятся сами. Чем молодые и занялись.
Глава нового семейства не стал высекать их семейную обитель в отведенном месте, а они с Хранительницей решили ограничиться старой, вырубленной полвека назад незаконченной каморкой. Сразу после сезона муссонов им лучше уйти, потомство не заводить. Все силы направили на подготовку в дорогу.
Лессика смотрела за выводком маленьких дромезов, готовила кожи, шила, вязала ткани из пральна, изготовляла и обменивала утварь, вялила мясо, сушила плоды, приправы и много другого, что доступно ловким женским рукам. Чен с артелью охотников на двадцать восходов солнца ушёл к плато Дирикý, вернулся с пятью молодыми здоровыми трицератопсами – такого до него ещё никому не удавалось на памяти всех родов. Бывалые охотники пожимали плечами, с почтением, граничащим с обожанием, говорили о молодом их подельнике. Распространилась молва, что безродный Гхи-Вэй спас от верной гибели Шенг-Дедеа из сильного, богатого рода. Теперь все в городище выказывали своё особое отношение к найденному когда-то в глуши возмужавшему «мальчугану».
Время шло. Сезон муссонов не помешал Чену дрессировать дромеозавров, приручить и объездить семь трицератопсов. Снова в племени заговорили о его особом даре быстро и обстоятельно устанавливать отношения с животными. Казалось, какая-то странная аура, насыщаемая взглядами соплеменников, сопровождала теперь его во всех делах на глазах у сородичей.
Заканчивали готовить сбрую, амуницию для трицереков и дромезов, припасы и другие пожитки. Сезон муссонов, ливни с дождями шли на убыль, стихали ветра в предвечерье. В один из таких вечеров к порогу убогой каморки молодоженов с почтением подошла группа знатных мужчин из рода Дедеа во главе со старейшим – Онг-Дедеа. Не имея места, где возможно принять почтенных, Чен-Гхи-Вэй, рассудив здраво, пригласил гостей к площадке на отшибе террасы, где было несколько мест для сидения. Устроились в соответствии с рангом. Заговорил Онг-Дедеа:
- Достойный Гхи-Вэй! Все знают, откуда ты в племени, никому не ведом твой род. Мы видим заслуги твои перед общиной, а благодеяние твоё для нашего рода заслуживает награды. Мой племянник любимый, Глава семейства, кормилец, кланяется тебе, – привстал и вышел вперёд Шенг-Дедеа и поклонился в лемурийских традициях, повернувшись к Чену правым плечом, полусогнув оба колена и глядя прямо в глаза. – Теперь о награде, – продолжил Старейшина. – Все знают, что ты нас покидаешь, но точной причины не знает никто. Род думал, советовался и принял решение: пусть Гхи-Вэй станет из рода Дедеа, станет сыном моим, и Хранительницу твою живорождённую мы примем за дочь. Ты знаешь, род наш большой, сильный, зажиточный. Сразу выделим тебе знатное место на нашей террасе, высечем и жилище. За нами пастбища и угодья охотничьи. Почтенные из рода Дедеа есть в соседних общинах и в Городе есть. Худые времена, что нам предрекают шаманы, род сильный, сплочённый сумеет преодолеть. Предки наши, В Небо Глядящие, покровы свои и на тебя распространят. Соглашайся, Гхи-Вэй, стань Дедеа!
Чен привстал, поклонился в ответ, лаконично ответил:
- Спасибо за честь. И правда, я рода не ведаю, но и судьба моя змеёй ускользает – то хвост ухвачу, то вновь уползёт. Теперь знаю точно, и Учитель Нго говорит, дорога мне – в Обитель Владык. Там конец и начало, там ответ.
- В Обитель?!.. Смертный туда не пройдёт. Странно это… Подумай, Гхи-Вэй!
Гости переглянулись, после дружно поднялись и как-то не в тон с их приходом, не глядя на хозяина, довольно поспешно направились к спуску с террасы. Чен с недоумением их проводил.
Другим тихим вечером Лессика прервалась в своих хлопотах, приблизилась к мужу, прижалась слева к плечу, заглянула в глаза:
- Женщины говорили со мной – живородящие Атэя и Диссика. Знаешь, племя отпускает всех живородящих с мужьями, детьми, но только с собственными пожитками и животными. А где зажиточные в семьях с нашей породой? Нам всегда всё последнее. Теперь в семьях согласия нет – уходить или нет. Эти женщины уговорили мужей, чтоб уходить. Просят тебя взять их с собой. Говорят, ты – особый, с тобой безопасно, спокойно. У них хватит припасов, есть и животные, а там – сообща. И ещё мне сказали, что в богатых родах думают сделать так, чтобы ты не ушёл. Родовитые сегодня свой отдельный Совет проведут, что-то решат. Шаманам верят отчасти, готовятся к худшему, но своих мест покидать не хотят. Что делать, Че, что живородящим сказать?
Чен молчал – думал. Нежно обнял жену, своей слегка бородатой щекой зарылся в её волосы.
- Мыслил так, что Дорога у меня своя, и только тебе со мной по пути… Скажи Диссике и Атэе, пусть едут с нами. Вместе до конца нам не быть, к Обители один подступлюсь, а на длинном пути что-то придумаем. Будем как род.
- Спрошу их, когда они будут готовы. Мне три солнца достанет. Что нас держит, кроме дедушки Нго и дальних моих, худородных?
- Пять солнц или семь. Пусть дороги просохнут. Тем, которые теперь из нашего рода, скажи, чтобы поторопились.
Два солнца спустя Чен прилаживал перемётные сумки, карманы на сбруе трицератопсов. Лессика чуть в стороне готовила поклажу из вьюков. Был пасмурный полдень без дождя и без ветра. Они находились за огороженной территорией городища, поэтому удивились, разглядев издалека узнаваемый силуэт шамана Нго, который явно к ним направлялся. Юноша поспешил шаману навстречу.
Сблизившись, остановились. Чен поклонился Учителю. Нго, оглядевшись, махнул своим посохом в сторону небольшого пригорка, укрытого с трёх сторон молодой порослью. Подошли и присели.
- Рушится старый порядок. Ещё недавно племя было едино, а слово шаманов значило много. Теперь каждый по-своему думает и понимает. Племя слабеет, скудеют рода, а беда за порогом стоит, часа ждёт. Давно не воюем, и вот – друг на друга пошли. Зàговор против тебя, Чен-Гхи-Вэй! Большие рода не хотят, чтобы ты уходил, покидал племя в трудное время. Зажиточные так меня поняли, когда говорил на Совете, что ты особенный, тебе много данό. Говорят, мы его приютили, вырос с нами, теперь пусть «особенный» племени служит. Решили сделать так, чтобы ты не ушел. У них был свой, тайный Совет, шаманам там не было места. Глупые. Как можно, чтобы старый Нго не узнал?! Тебе самому не сделают вред, а Лессику хотят отравить завтра, во время общинного завтрака. Не насмерть. Хранительница болеет, Хозяин никуда не отправится. Только не выйдет у них, а Чен-Гхи-Вэй не оставит Дороги. Вот, – шаман достал кожаный свёрток, развернул его, извлёк тубу из прабамбука, – весь порошок нужно выпить с водой на рассвете. Пусть ест со всеми. После, к полудню, сделает вид заболевшей, ко мне приведёшь. К отъезду сам, скрытно, готовься. Когда изготовишься, в каморку мою проведать «больную» придёшь. Там остальное решим… Пойду я, нам долго вместе нельзя. За травами я отправился.
На этом слове поднялся горбатый старик, вышел к тропе, направился от городища, да и свернул вскоре на одну из боковых стёжек. Стало так тихо-тихо, как не бывает…
Чен понимал, что в последний раз навещает Учителя, и сознание этого угнетало его. Знакомая горница, а там, в глубине, – особенный мир целебных отваров и магии ведовствà. Поклонился, присели. Лессика рядом, прижалась.
- Мой род готов в долгий путь… – заметил искорку в глазах шамана на слове «род». Не показалось, нет. Слишком давно дух к духу, вместе. – Что скажет Учитель?
- Вот и ладно, ладненько всё. Ночью отправитесь дорогой на Токко. Вашего ухода никто не ожидает, но делайте тихо. Это укажет вам направления на переходах и места главных стоянок, – шаман развернул тугой свёрток тонкой кожи, тыкал пальцем в узлы на схеме, рассказывал красочно, живо. – Общее направление на восход солнца и немного на юг, смотрите на стрелки рисунка. Поллуны будете на наших землях и землях племенного союза, потом знаешь, кому и как кланяться, что говорить. Дорога чем дальше, тем будет шире, натоптанней, и на ней не принято беспокоить паломников. Даже разбойники редко там промышляют, только свою бдительность в пути не теряйте. Твой род пусть идёт с тобой до конца…
- Что вы, Учитель!
- Не перебивай, когда говорит… старый и мудрый с тобой говорит! Не слишком ты много знаешь – пока! Будут тебе ещё к роду, много родов будет. В Обители – там поймёшь. Да, смертные туда не заходят: Отпрять не пропустит. Кто с делом, шаманы или кто с Силой, – видения им, а то и Сами выходят. С тобой как будет, не знаю. Не так и не так, думаю. Один должен быть у самой Отпряти или сквозь неё сможешь. Чистым будь в мыслях и помыслах. Там освоишься – сам и догадывайся. С того места старый горбун тебе не Учитель и не помощник.
- Отец! – Юношу будто с места сорвало, бросило к коленям маленького, ссохшегося горбуна. Прижался, в лице мокрое сделалось. Лессика подсела близко, обняла шамана за плечи.
- Вот и ладно, ладненько всё, всё ладненько будет…
Шли тихо, спокойно, след в след, гуськом. На каждом трицереке сзади и спереди – крохотные масляные лампадки, в которых тлеет больше, чем горит. На копытах животных – чехлы из грубой кожи. Без остановок шли ночь и почти целый день, вечером стали лагерем. Не успели устроиться, как бдительные дромеозавры забеспокоились, указывая опасность назад к их движению.
Гхи-Вэй мгновенно оседлал боевого трицерека, дал отмашку для своры, а для товарищей просигналил, чтобы подтягивались за ним. Сам выдвинулся навстречу опасности. Едва отошел по тропе, как в её створе на взгорке показались два боевых трицератопса, за ними угадывались ещё. Остановились и те и другие. Там колебались недолго, сплотили ряды, ощетинились и стали «сползать» навстречу неспешно. Чен узнал соплеменников – людей и животных. Тяжёлым, «каменным» взглядом сопровождал их движение. Всё ближе, всё медленней. Не дойдя три корпуса трицерека, стали. Глаза в глаза, кость в кость – люди, животные. Взгляд Гхи-Вэя всё каменней, всё весомей…
Первыми поддались животные, стали пятиться, тесня задних. Задние также долго не думали: развернулись на узкой тропе, скособочив в кустарник, и куда как живее устремились туда, откуда пришли. Люди им не препятствовали.
Чен-Гхи-Вэй знал: соплеменники не вернутся. Он перевёл свой взгляд кверху – в небо. Прямо над ними на фоне закатного зарева степенно кружили гигантские силуэты двух кетцалькоатлей. Пернатые змеи ожидали развязки. Не дождались, завалились гористее, в сумерки, и растворились в их пёстро-серой укрытости.
Инцидент у первой стоянки помог переселенцам расстаться с прошлым. Отныне охотно говорили о трудностях, о неопределённости будущего, с оптимизмом о новой жизни – прошлого будто и не было вовсе.
Теперь шли только с рассвета до ранних сумерек, таборились почти где придётся. Через поллуны тропа спустилась с холмов, вырвалась на равнину, превратившись в дорогу. Вскоре упёрлись в Юнк-рею, всё ещё переполненную уходящим паводком. С той стороны встречные ожидали схода воды, в их лагере даже юрты стояли. Стали тоже. Посетили речное селение, испросили право охотиться. Пока пополняли запасы, существенно спала вода. Решили больше не ждать.
Переправлялись трудно, на грани смертельного риска. Едва не расстались с вьючным трицереком: оборванный страховочный линь вместе с бедным животным прибило к берегу. Из последних сил сумели поднять его по крутому откосу. Опять стали лагерем – сушили вещи, перевьючивали животных, набирались сил перед новым переходом.
По равнине двигались споро, без происшествий, если таковыми не считать короткие ночные стычки с хищниками, навещавшими лагерь. Эти «гости» отгонялись легко, только шумом, иногда и огнём. Саванну сменили джунгли, потом опять вернулась саванна, грозя превратиться в полупустыню. Стали испытывать недостаток воды. Вдали, из седой дымки горизонта, стали расти горы. Там цель их похода. Конечная ли?
Основательно разбили лагерь у подножия Раги в километре от Оронго-Раги. Здесь, в священных местах у Небесной Горы, все ощущали подъём, такой необычный после долгого и трудного перехода. В окрестностях были другие паломники, но лагерь беглецов был самым большим и самым странным. Только они явились полным родом с женщинами, детьми и массой пожитков. На вопросы соседей решались давать самый общий и пространный ответ.
Чен-Гхи-Вэю предстоял путь наверх, в седловину с природной террасой – Обитель Владык. После обряда в Оронго-Раги туда поднимались лишь избранные.
Ведόмый судьбой прежде решительного броска совершил нечто не в традициях обычных паломников: провёл ночь наедине с собой в главном святилище Оронго-Раги. Утром покинул святилище безмятежно спокоен, ещё несколько времени посидел в кругу своих близких, забросил на плечи котомку и по едва намеченной тропке на глазах изумлённых соседей на собственных двух, а где и на четырёх, начал своё восхождение. Очень быстро растворился в складках священной горы и в её редкой растительности.
Поднимался уверенно и, как самому представлялось, не слишком долго. Время уже не имело значения. Силы казались безмерными. Скалистый рубеж края террасы был ещё скрыт от него, когда появилось и стало расти странное беспокойство неприродного свойства – смелый юноша никогда с таким не встречался. Остановил восхождение, присмотрел достаточно ровное место, сел, вобрав под себя ноги, внутренне сосредоточился. Казалось, искал в себе точку опоры. Нашел её там же, где оказался в своём поединке со зверем: туннель, мелодичный посвист и это свечение, и время покорно ждёт его воли. Поднялся на ноги и пошел, нет, заструился потоком навстречу потоку этого ирреального света.
Непостижимым образом проник сквозь горный рельеф на террасу. Всё им увиденное, всеохватно обозреваемое – смутно знакомое, такое странное и обычное волшебство, известное и забытое.
- Ты дома, Оотлиф, – пятеро переливчатых, друг на друга похожих, но разных таких, обступили его. – Теперь с нами побудь.
- Дом, дом… Где мой дом?! – видел площадь немалую в окантовке валунов и зубцов горной осыпи. На террасе – странное городище, гигантский диск на низких опорах и много строений поменьше, все чудных форм, все тускло блестят или светятся.
- Теперь ты здесь, и дом твой здесь. Когда возвратишься, твой дом будет там, с Сынами твоими. Природа твоя теперь такова. Давным-давно, когда мы сошли, это было твоё решение, а также – всех нас. Ты поймёшь, когда время настанет. Время, впрочем..., оно возле тебя сейчас ходит.
- Кто…я? Кто мы, откуда?
На его вопрос – улыбка от всех, индивидуально от каждого. Жест – приглашение к одному из строений вблизи. Подступились, словно подплыли. Тихим водоскатом образовался трап. Двое шагнули, поманили его за собой; трое вежливо отдалились, кивнули прощально. «Водоскат» их поднёс – странно так, без тяжести вовсе. Проникли внутрь, как в озеро окунулись: там мир другой, и пространства – так много! Переместились они или вокруг них всё проплыло? Оказались будто в горнице светлой, но без сводов и без чётких границ – только короткие лавки для одного и стенка, где всякой всячины много. Все сели раздельно, но близко. Женщина к «стенке» приблизилась, на наклонной поверхности поводила руками.
- Оттинэ нас в небо уносит нездешнее, дальнее, – доверчивый голос мужчины. – Всё, что вскоре увидишь, – твой истинный дом и наша обитель, а здесь мы для дела, важного дела. Наш род, братья и сёстры, – все строят намеченное в местах уготованных. Дорόги из вечности в вечность.
Необъяснимым образом ощущалось движение. Вскоре распахнулось пространство, все преграды растаяли – только трое и «стенка» вращались в безмерности. Небо в ясную ночь на вершине утёса – блёклый отблеск открытого им. Дом, вот он – истинный дом.
- Нам доступно всё, что ты видишь, Оотлиф, – женщина развернулась к нему, выразительный взгляд. – Каждая искра на небе – целый мир, много-много миров. Где-то там – наша прародина давняя, колыбель спрятана Временем. Нет, не тем временем, которое здесь правит всем, но над нами не властно, а другим – скрытым в вечности.
- Оттинэ, ты забыла, что наш гость в двух сознаниях, и иному сейчас не бывать, – мужчина мягко, но властно повернул разговор. – Мы все строим одно, только в уровнях разных. Оотлиф очень скоро вернётся в Лемурию, в её крайнюю точку. Он будет там, у основания, а мы здесь – и не только. Расскажи, Оттинэ, с чем уйдёт лемуриец, что с собой унесёт.
Снова многозначительный взгляд, развернулась к «стенке», поводила руками по наклонной поверхности. Прекратилось чувство движения, вид сквозь космос будто в точку свернулся, затем открылся вид на землю с высоты гор – то и был горный пейзаж. Лемурийцу он был незнаком. Объёмная картина стала меняться, словно птица ниже спускалась. Открылось плато в окружении гор, водный поток, много зелени и небольшое селение из нетипичных для лемурийцев деревянных строений. Вдоль спокойного участка речушки по обоим её берегам – странные площадки с буйной травянистой растительностью, явно люди их сотворили.
- Запоминай, Чен-Гхи-Вэй, в этом месте твой народ уцелеет, отсюда он возродится! Те, кто там сейчас есть, знают: придёт великий вождь, могущественный чародей, чтобы вести их сквозь трудное время, научить до того небывалым ремёслам. Дорогу туда и все прочие знания ты вскоре получишь, когда пройдешь специальную практику познавательной сосредоточенности. Это состояние и все прочие знания – известны тебе, но были сокрыты пока в твоей молодости и среде обитания, – Оттинэ замолчала, посмотрела просительно на своего старшего собрата. Очевидно, тот её понял – заговорил:
- Самое главное, невероятно трудное знание тебе лучше принять от нас. И пусть слушают оба – Чен и Оотлиф. Осознай и прими: только год и ещё три луны отмеряны этому миру! Уже нет точки возврата – это рок, неизбежность. Лемурийский мир обречен, как безысходна судьба дремучего старца на смертном одре. Весь нынешний мир обречен: Земле-матери предстоит облачиться в новый наряд. И ещё: очень узок проход от старого к новому, только избранные пройдут его до конца. Смиренномудро прими эту данность, Чен-Оотлиф, и тот особый обряд, который тебе предстоит исполнять на протяжении всей земной жизни в нелёгкие времена.
- Теперь, Оотлиф, чуть-чуть о хорошем, – Оттинэ заговорила непринуждённо-ласково, как давний друг. – Нас много связывало до твоего перехода. Полагаю, ты должен чувствовать это сейчас. После твоих познавательных медитаций будет короткий отдых, чуть ближе ознакомишься, вспомнишь всё наше, когда-то твоё. И только перед твоим уходом мы уединимся вдвоём, установим особую медитивную связь, которая останется с тобой там – в жизни земной. А теперь, понимая твоё состояние, оставляем нашего брата наедине с собой здесь, в рубке космического челнока. Если захочешь, можешь сесть на место пилота, где я сейчас. Руки на пульт, – показала, – собираешь мысль и желание в чёткий образ, команду и получаешь ответ произведенным действием или обоснованным отказом. Тебе всё это знакомо – ты поймёшь.
Двое радужных поднялись, сместились в близком пространстве и ушли за его край, словно в дыму растворились.
Чен-Оотлиф спустился с Раги в полдень пасмурным ветреным днём, невозмутимо и отрешенно встретил почти подобострастные взгляды сторонних паломников и вопрошающие – своих сородичей. Больше знаками, чем словами, вселил в них уверенность, наказал собираться без спеху. Сам, уклоняясь от умоляющих взглядов Лессики, стремительно, словно сбегал, направился в Оронго-Раги. Не показывался до позднего вечера, до костра.
В круге из света появился внезапно, ровно дух проявился, занял видное место, устроился. Выдержал паузу, спокойно переждав возбуждённый гомон сородичей, заговорил:
- Я, лемуриец, ваш соплеменник, был принят Владыками как их брат. Большая честь для меня, посланника от всех вас. И большая ответственность. Теперь Сила их есть во мне, чтобы вам послужить. Лучше вам знать: страшные времена на пороге. Выживут избранные, кто сообща. И те, кто нового не побоится. Кто встретит беду в новом месте во всеоружии. Кто готов идти до конца.
Замолчал. Кругом, в отсветах кострища, – тишина бездыханная. С грустью в голосе, решительно в слове – Лессика:
- Расскажи о Владыках.
- Не здесь, не сейчас… Трудно мне. Там всё другое. Они – как моаи из лунного света, волшебные, много больше реальности. Над всем. Наш путь – от них. Без них пропадём.
Опять замолчали. О диво: из сумрака ночи, словно из зазеркалья, придвинулись тени, проявились в людские фигуры в свете кострища. Все как один стали кланяться:
- Веди нас, Великий! Возьми наши души, сквозь времена проведи…
К позднему утру три лагеря было свёрнуто, и большой пёстрый караван, единым духом ведόмый, уверенно и спокойно по бездорожью, по границе горных отрогов направился почти строго на юг.
* * *
Аумм Го-Руа стремительно начал сжиматься. Миллионами миллионов Он покидал пределы звёзд и планет. Они рой за роем отступали за границы Его фокусирующегося духа. Их ритмы, мелодии, отдаляясь, звучали всё тише в общем хоре Музыки Сфер.
Вместо стройного звёздного хора, их многозвучья в Его божественный космический слух всё чётче, всё яростней и неистовей прорывался этот убийственный рокот и гул тысяч там-тамов, вихрем несущийся в Центр События.
Тревожный ритм нарастал, сгущался, словно эхо из далёких далёков возвращалось раз от раза раскатистей. Гул-ритм-гул, протяжная нота; гул-ритм-гул;
Ритм-ритм-рокот; нарастающий рокот-дробь-дробь; обрыв, словно в бездну падение…, и октава восходящая в Космос…
Космический странник, тяжелый и плотный осколок прадавней планеты, прорезал земные покровы, раскалив добела и себя и свой газовый хвост, вероломно ударил под острым углом прямо в тело Земли – в место, которое далекая, из Времени восставшая, раса назовёт Мексиканским заливом и полуостровом Юкатан.
* * *
Ссохшийся, согбенный до земли старик натужно, неторопливо всходил по серпантину террас его городища на вершину скалы – такую знакомую со времён его молодости, но едва ли доступную в его годы теперь. Полотно устроенных террас всё сужалось, чтобы оборваться внезапно и перейти в почти незаметную тропу между глыб и кустарника. Старик отдышался, слегка распрямившись, и с завидным упорством продолжил своё восхождение.
Весь остаток дня шаман поднимался к самой высокой точке окрест. Знал мудрый Нго, что первым это увидит, с открытым взором встретит знамение судьбы. Сумерки ночи, каменный жертвенник в кругу из моаи, купол неба с блёстками звёзд и бумерангом луны у горизонта. Ждёт старый Нго. Ожидает с тех пор, как покинул его Чен-Гхи-Вэй, как ещё пять родов оставили племя – в ссоре и распрях ушли из городища. Теперь шамана не слушают вовсе, только травами лечит, если худо кому. Ждёт шаман. Недолго осталось…
Полночь. Тонко-тонко так, будто в ознобе холодном, задрожала земля. Северо-восток у самой кромки горизонта окрасился заревом, но то не мог быть солнца восход. Зарево поднималось не ровным сиянием, а тремя зловещими языками, грызущими небосвод. Позднее на северо-западе – тоже сияние, встречные кровавые языки. Дрожь усилилась, стал слышен гул. Толчком содрогнулась земля – только раз. Гул не стихал, сделался фоном. Языки, тускнея, кроили небо по своему. Фальшивый рассвет заслонил настоящий. Дрожь, гул, миг тишины – и глубоко вздохнула земля, задышала часто, надрывно. Теперь слышно было, как осыпаются камни с утёса.
Старый шаман понимал, что рассвета больше не будет. И заката не будет. Только серые сумерки и непроглядная, безлунная ночь…
Серым, удушливым вечером с тускло-багряного низкого неба степенно, обстоятельно пошел чёрный, горячий, невероятно едкий дождь.
«Все благочестивые спасены были, все
нечестивые истреблены. Вместе с ними
большинство огромных животных,
происшедших от пота Земли.»
Е.П.Блаватская «Тайная доктрина», Том2,Кн.1,СтанцаХI,п.46 |
Рассказ открыт для комментариев