 |
|
| |
20:23 19.05.2023
Сегодня (19.05) в 23.59 заканчивается приём работ на Арену. Не забывайте: чтобы увидеть обсуждение (и рассказы), нужно залогиниться.
13:33 19.04.2023
Сегодня (19.04) в 23.39 заканчивается приём рассказов на Арену.
|
|
|
|
|
Автор не проголосував вчасно.
|
2 июня 2009. Когда пропадает вдохновение, это дурной знак, в особенности если ты коммерчески успешный писатель. Если ты столько времени исправно поставлял издателям по роману в год, а читатель привык к чёрно-малиновой обложке с именем «Дэмиен Уайт», тебя просто не поймут. Вдохновение? Да ладно, чувак, какое вдохновение? Все мы знаем, по какому рецепту делаются готические романы; мог же ты это делать раньше, так что не строй из себя Чехова с Джойсом пополам и не отлынивай от работы.
Я знал, что именно это мне придётся в скором времени услышать от издателя. И, пока он ещё не пронюхал о моей беде, требовалось срочно поправить дело. В такие моменты, когда ничего не можешь придумать, на ум обычно приходит самое банальное – путешествие. Перемена обстановки с незапамятных времён считается благоприятной для творчества. Итак, я ухватился за соломинку.
И вот я в Уитби, где Брэм Стокер заставил высадиться своего графа Дракулу. Кто-то скажет, что выбор места слишком очевиден для автора триллеров в готическом стиле, но мне некогда было проявлять фантазию. К тому же я ни разу не бывал здесь раньше. Теперь я сижу в двухзвёздочной гостинице и набиваю на ноутбуке эти строки. Ближе к вечеру в прогуляюсь по окрестностям. Возможно, дух колдовских историй, рассказанных сумасшедшим старым моряком из романа Стокера, всё ещё витает над этими местами, и я смогу прибегнуть к его помощи.
3 июня 2009. Город меня совершенно убил. Пирс в ночи сияет неоновой подсветкой, всюду вывески суши-баров, а у набережной я натолкнулся на сувенирный киоск, увешанный зелёными пластиковыми Дракулами. Я нервно похихикал, зашёл в мини-маркет и купил бутылку дешёвого виски. Сижу в отеле, пью из горлышка и обдумываю перспективы. Неужели придётся сматываться? Депрессняк давит.
4 июня 2009. Похмелье вынудило меня покинуть номер и прогуляться на свежем воздухе. Всё-таки хорошо, что я выбрался к морю. В дневном освещении, конечно, здесь и вовсе никакой романтики, пляж засыпан смятыми пивными банками и полиэтиленовыми пакетами. Но, пожалуй, для снятия стресса можно остаться ещё на день-другой.
Очнувшись от размышлений, я увидел, что подошёл к дальнему концу пляжа. Песчаная полоска здесь сходила почти на нет, за ней известняковые скалы бухты поднимались из воды отвесно. Местность наконец-то начинала походить на настоящее море. Здесь было практически безлюдно, если не считать нескольких парочек на катамаранах далеко на воде, а в песке я заметил полузасыпанный череп чайки. Я перевернул его носком ботинка. Находка понравилась мне. Повинуясь внезапному импульсу, я разулся, повесил связанные шнурками ботинки на плечо и стал перебираться вдоль скалы по торчащим из воды камням.
Я успел трижды проклясть свою инициативу – камни были скользкие, а я уже давно растерял мальчишескую ловкость. Однако, как ни странно, я не сломал себе шею. Минут через десять, грязный и запыхавшийся, в промокших до пояса джинсах, я выбрался на берег крохотной бухточки, больше похожей на расщелину в меловых утёсах. Я огляделся.
Это место было не таким пустынным, как мне показалось вначале: вверху, на обрывистом берегу, я разглядел несуразный домик, сложенный из известняка, с крышей из разномастных кусков рубероида, налепленных друг на друга так, что она походила на лоскутное одеяло. И всё же городская жизнь, по-видимому, не особенно вторгалась в это ущелье. Бухточка была явно непригодна для яхт и катеров – из моря выступали большие обломки скал, и к берегу можно было пристать разве что на катамаране. Но пляжа, можно сказать, не было, так что пикников со включенной на полную катушку музыкой можно было не опасаться. Я ещё раз посмотрел на дом. К нему вела узкая крутая тропинка, еле заметная в скалах. Что, если снять его на пару недель? Пожалуй, было бы неплохо пожить тут немного.
Не то чтобы я рассчитывал узреть на горных тропах белую фигуру Люси Вестенра, выходящей на роковую встречу с вампиром. Но всё-таки это было интереснее гостиницы. Электричества, скорее всего, там нет, и ноутбук разрядится, но ведь можно купить бумагу и ручку, а дни сейчас длинные. Я даже приободрился при мысли о том, что я могу писать на бумаге. Давненько я этого не делал...
Я стал подниматься вверх по склону. Чуть выше от моря камень не был окатан волнами и резал ноги. Мне пришлось обуться. Дом оказался дальше, чем я думал. Возле него, как это принято в нашей стране, торчала табличка с гордой надписью: «Частное владение. Посторонним вход воспрещён». Табличка, однако, так полиняла и была настолько загажена чайками, что я задался вопросом, не погиб ли хозяин дома на второй мировой. Я постучал в дверь. На стук никто не отозвался.
Слегка раздосадованный, я обошёл дом сбоку и заглянул в окошко. В комнате я увидел немного старой поломанной мебели – деревянный топчан, стол и кресло с продранной обивкой. Пыли, однако, было не так много, как можно ожидать в помещении, где никто не живёт десятки лет. Видимо, сюда всё-таки кто-то изредка наведывался. Значит, с ним можно попытаться связаться.
Позади дома меня ждало более приятное открытие: я увидел вырубленную в известняковом склоне лестницу. Она крутая, но всё же это удобнее, чем пробираться по мокрым камням вдоль берега, рискуя сорваться в воду. Я не замедлил ею воспользоваться.
Про дом я спрошу местных жителей – наверняка они знают хозяина.
8 июня 2009. Мои поиски владельца дома пока не принесли никаких результатов. Все, кого я расспрашивал, пожимали плечами. Да, они знают, что в скалах стоит какой-то старый дом, но им никогда никто не интересовался. Надо продолжать поиски. Обидно: только я набрёл на место, подходящее для писательского труда, как моя утопия разваливается из-за того, что этого идиота невозможно застать дома.
10 июня 2009. Нет, это невыносимо. От идеи пожить в домике на берегу я просто так не отступлюсь. Он ведь не заперт – я это вчера обнаружил, так что я даже не совершу взлома.
Ну да, подобру-поздорову я должен был обратиться в местную нотариальную контору и выяснить, кому принадлежит дом. Но что я там услышу? Скорее всего, что его теперешний владелец давно не живёт в Уитби, а может быть, и в Англии. Ищи-свищи его тогда! Зато я сам привлеку к себе ненужное внимание, и к дому меня точно не подпустят. Нет, я сделаю хитрее. Я переберусь в домик потихоньку, как будто так и надо, и останусь там на пару недель. Если хозяин всё-таки объявится, я первым предложу оплатить постой. Кем бы он ни был, договориться всегда можно, и вряд ли ему помешают лишние деньги. Если же он так и не появится, то он и не узнает о моём вторжении.
11 июня 2009. Всё прошло как по маслу. Из гостиницы я съехал; пустой чемодан и ноутбук сдал в камеру хранения на вокзале, а вещи рассовал по пластиковым пакетам и перенёс по горной лестнице в дом. На ближайшей распродаже я купил постельные принадлежности, а в супермаркете небольшой запас продуктов быстрого приготовления. Много еды покупать не имеет смысла, всё равно за один раз я не перетащу её по этому спуску. Лучше потом повторно наведаться в город. К счастью, водопроводная колонка возле дома работает, и воду таскать не придётся.
Я дико устал, пока занимался переездом, но я доволен. Сейчас я сижу на крыльце и вдыхаю запах моря и цветущего вереска. В доме довольно-таки тяжёлый воздух. Окна, на беду, как это часто бывает в старых домах, не открываются. Я распахнул дверь – надеюсь, к ночи проветрится.
Солнце опускается в море – невероятной чистоты алый круг постепенно рассасывается в приглушённой синеве. Писать становится темно, скоро придётся прерваться. Самое время для фантазий о вампирах, оборотнях и прочих мистических тварях. Но я пока не могу настроить себя на нужный лад. Я слишком умиротворён. Я просто рад тому, что я здесь. И тому, что я пишу карандашом на бумаге.
12 июня 2009. Сегодня утром я был зол как чёрт. Мне не пришло в голову заранее проверить дровяной сарай, и конечно же, там было шаром покати. Я не мог даже согреть чайник. Пришлось взбираться наверх и завтракать в городе, а потом брать напрокат машину, чтобы купить мешок дров и отвезти на берег. Ну и намаялся же я, таская эти дрова по чуть-чуть в рюкзаке! Иного способа спустить их вниз не было.
Я развязался со всем этим только часам к пяти дня – отогнал в город машину, в последний раз одолел проклятую лестницу и в изнеможении рухнул на топчан. На то, чтобы заняться едой, уже не оставалось сил. Я собирался просто отдохнуть, но сам не заметил, как уснул без задних ног.
Проснулся я, когда уже смеркалось. Меня разбудило острое ощущение, что рядом со мной – в доме или за окном снаружи – кто-то есть. Приснилось, подумал я и вновь опустил голову на подушку. Некоторое время я боролся с наваждением, то просыпаясь, то опять проваливаясь в сон, а когда проснулся окончательно и сумел отлепиться от топчана, это ощущение исчезло. Я даже рассмеялся. Всего второй день в заброшенном доме, и уже начинаю бояться. Похоже, я на верном пути, и муза скоро ниспошлёт мне идею для нового романа.
С моря пахнет гниющими водорослями. Скверный запах; странно, что раньше я его не замечал. Возможно, ветер переменился. Пожалуй, стоит купить виски, чтобы уберечься от простуды.
17 июня 2009. Так и не удаётся ничего написать, кроме этого дневника. Я сбит с толку и совершенно растерян. Мне кажется, что в дом кто-то заходил, пока меня не было. Кажется? О нет, не кажется! У меня исчезла непочатая бутылка виски, и ошибки здесь быть не может. Всё это не укладывается в голове. Если это какой-то местный алкоголик, то почему он не тронул ничего из моих вещей и, главное, почему не допил ополовиненную бутылку – не из деликатности же? Если это хозяин дома, то почему он не даёт о себе знать, не оставит хотя бы записку? Не нравится мне всё это.
Я внимательно осмотрел комнату. К моим вещам, похоже, действительно не прикасались. Что отрадно, но всё-таки меня беспокоят возможные последствия.
Ещё более неприятный сюрприз: когда я сел в кресло, оно оказалось влажным. Я ручаюсь, что я ничего не проливал.
Чёрт знает что такое! Я осмотрел кресло и обнаружил прилипшую к его спинке дохлую креветку. На мгновение в моём мозгу возник безумный образ – пингвина, восседающего в кресле, а потом уносящего под мышкой бутылку виски. Бред какой-то, сердито подумал я, так и крышу снести может. И потом, пингвины в Англии не водятся. Это я знаю наверняка, хоть я и историк по образованию.
Может быть, всё-таки положить в доме записку с объяснениями? А вдруг ОН не понимает по-английски? Боже мой, я только сейчас начинаю догадываться... Конечно же, я имею дело с нелегальным мигрантом, приплывшим в трюме какого-нибудь корабля. Он нашёл дом, захотел спрятаться, но не решился войти, увидев меня. Несколько дней он кантовался на берегу и, наверное, упал в воду, а когда я покинул дом, попытался в моё отсутствие согреться и обсушиться. Остаётся надеяться, что он не схватит воспаление лёгких – труп поблизости мне совершенно не нужен.
Ну и в двусмысленном же я положении! По-хорошему, мне надо заявить в полицию; но как я объясню, что я сам делаю в чужом доме? Всё-таки я поселился здесь самовольно...
Единственный выход – постараться подкараулить его, чтобы хоть разобраться, кто он такой.
20 июня 2009. Незнакомец не показывается, и иногда мне начинает казаться, что мне это приснилось. Но не могла же мне присниться пропажа бутылки виски? Не так много я пью, чтобы выдуть целую бутылку и не заметить, как.
Куплю-ка я ещё пару бутылок в дипломатических целях.
23 июня 2009. Это случилось вчера, в четвёртом часу утра. Меня одолела бессонница, я всю ночь ворочался с боку на бок. Возможно, не стоило с вечера пить виски. В конце концов я натянул джинсы и свитер, прихватил с собой карманный фонарик и вышел наружу. Раз уж не можешь заснуть, то надо хотя бы воспользоваться выпавшим тебе шансом увидеть восход солнца на море, чтобы потренироваться его описывать.
Едва я спустился к морю по крутой каменистой тропке, подсвечивая себе путь фонариком, как понял, что до восхода я не досижу. Ночь выдалась на изумление сырая и холодная. Минут пятнадцать я мужественно продрожал на известняковом уступе, глядя на огоньки проходящих вдали кораблей, потом почувствовал, что под крышей и одеялом всё-таки существенно лучше. Плюнув на свою романтическую затею, я стал карабкаться обратно вверх.
Бессонница и холод подействовали на меня не лучшим образом – нервы у меня расшатались. Тёмное ущелье внезапно вызвало у меня приступ панического страха; мне даже начали мерещиться какие-то тени по сторонам, а когда из-под ног у меня резво выскочил ёжик, сердце едва не провалилось в желудок. Короче говоря, я был рад, когда наконец добрался до порога дома.
Но радость быстро улетучилась, едва я осветил фонариком дверь. Я точно помнил, что прикрыл её за собой на крючок, а сейчас она была полуоткрыта. Я нагнулся и осмотрел крыльцо. На нём отпечатался свежий мокрый след босой ноги.
– Твою мать, – прошептал я и переступил через порог, направив луч фонарика вглубь комнаты. – Кто тут?
– Драться не советую, – услышал я простуженный голос с сильным иностранным акцентом. – Я вооружён.
Влопался, однако, с тревогой подумал я. Я был готов увидеть всё что угодно, кроме той фигуры, которая сидела сейчас в кресле. Гость (или всё-таки хозяин?) был одет во что-то, напоминающее обрывки военной формы, со всех сторон залатанные и надставленные кожаными лоскутами. От формы осталось достаточно, чтобы видеть, что она не современная и, возможно, даже не английская. Я в этом не разбираюсь. Обуви на нём не было. Сильно отросшие чёрные волосы были зачёсаны на лицо так, что скрывали его почти полностью – виден был только подбородок, покрытый неровной щетиной. И эти волосы, и странная одежда незнакомца были мокрыми насквозь. На коленях у него лежал большой заржавленный морской кортик.
– Привет, – глупо произнёс я, стоя на расстоянии и пытаясь соображать, как же действовать. Здесь что, снимают фильм про Робинзона Крузо?
– Это твой дом? – незнакомец приподнял кортик с колен, давая понять, что мне не стоит подходить ближе. Я через силу улыбнулся.
– Это я тебя хотел спросить.
– Вот как, – его, по-видимому, это позабавило. – Значит, мы оба вломились без спроса?
– Похоже на то.
– Тогда веди себя тихо. Совершенно не хочется убивать бездомного рабочего, да ещё и из союзнической страны. Я здесь ненадолго, мне всё равно скоро уходить.
Этого ещё не хватало, подумал я, – свихнувшийся левак. Но почему он принял меня за рабочего? Видимо, из-за растянутого свитера. Хотя даже для психа с креном налево его логика какая-то музейная. Что-то из времён Герберта Уэллса.
В любом случае, понял я, не стоит объяснять ему, что я не бездомный рабочий.
– Да, и ещё, – сказал он, – если у тебя с собой рация... сейчас на берегу у всех такие штучки, я видел – вынь и положи сюда. – Он показал кортиком на стол. – Мне не нужны проблемы.
Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Однако из какой же он страны, если для него в новинку мобильные телефоны?
– Может быть, теперь представишься? – буркнул я. Воздух в комнате был тяжкий. Я узнал тот запах гнилых водорослей, который беспокоил меня раньше и который наши домохозяйки почему-то называют «озоном». Какой, к чёрту, озон! Свалка рыбных отходов. Наверняка ночевал в трюме сейнера...
– Ты первый.
– Мне-то не трудно, – я постарался ответить с той долей сарказма, какая только возможна при условии, что тебя могут прирезать кортиком. – Дэмиен Уайт.
– Обойдёмся без рукопожатий, – тон странного гостя смягчился. – Сергей Габриэлян.
– Русский?
– Армянин, – я по-прежнему не видел его лица, но догадался, что он поморщился. – Дикари! Всё никак не научитесь отличать Россию от Советского Союза.
– Это ещё кто из нас дикарь, – возразил я, осмелев. – Если я что-нибудь знаю о Советском Союзе, то он распался двадцать лет назад.
Глаза Сергея сверкнули из-под волос пронзительным огнём.
– Распался? – переспросил он. – Что ж, своя логика в этом есть. Теперь я несуществующий гражданин несуществующего государства. Интересно, это упрощает или усложняет юридическую сторону дела?
Он кивнул в сторону топчана.
– Садись, нечего стоять. Поговорим.
– Может быть, это... налить? – робко предложил я. Получив второй кивок – одобрения, – я достал бутылку и разлил виски по пластиковым одноразовым стаканчикам.
– Ну, за знакомство! – Сергей чокнулся со мной и залпом проглотил свою порцию. Я едва пригубил. Опасаясь, что у фонарика сядут батарейки, я поднял с пола керосиновую лампу, которую накануне заправил бензином для зажигалок, засветил её и поставил на стол. Затем погасил фонарик и уселся на топчан напротив Сергея.
– Несуществующий гражданин? Как это понимать? Ты что, пропал без вести?
– Вроде того, – хмыкнул он. – Ты слышал о проекте «Красная акула»?
Я помотал головой. Военные секреты меня никогда особенно не интересовали.
– Может, ваша пресса ещё не докопалась. Так вот, во время войны шли разработки подводной лодки нового поколения. Новый тип двигателя. Холодный управляемый ядерный синтез. Слыхал про такое?
– Не уверен, – слова вызвали у меня туманную ассоциацию с каким-то научно-популярным блогом.
– Неформально его называли «проект “Вечный двигатель”». Работает на забортной воде. Из воды получают водород, чтобы превращать в гелий. Двигатель использует энергию, которая выделяется при слиянии атомов водорода. На Солнце эта реакция происходит в естественных условиях. Ну, насчёт вечного – это преувеличение, всё зависит от износа оборудования, но на пятьсот лет, по моим расчётам, хватит.
Я наконец начал понимать, о чём он говорит. В услышанное верилось с трудом.
– Какая-то научная фантастика, – сказал я. – Неужели такое возможно?
– Знаешь, когда тебя ежедневно угрожают расстрелять или закатать на двадцать пять лет в Сибирь, и не такое возможно. Люди в таких условиях делают фантастические вещи. Налей мне ещё. Несколько лет не пил ничего крепкого.
Я выполнил его просьбу. Он поднёс стакан к губам, отхлебнул, затем задержал руку на весу.
– Мы сделали эту лодку.
После «эту» он употребил чисто английское похабное словечко. Я не знал, как реагировать.
– Где ты научился так говорить по-английски? – невпопад спросил я. Он глотнул ещё виски.
– Вначале на курсах повышения квалификации, потом от союзников. Потом тоже случалось разговаривать с англичанами... с тобой вот, например.
– Погоди, – перебил я, – ничего не понимаю. Кто это «мы»? Каких ещё союзников? О какой эпохе ты, чёрт возьми, толкуешь?
– О войне против Гитлера, – спокойно ответил Сергей. – Или в ваших школах её уже не проходят?
– Бред какой-то, – не удержался я. – В каком году ты родился?
– Что ж, – Сергей опустил стакан с остатками виски на стол. – Это и правда звучит как бред. В тысяча девятьсот девятом.
– Сто лет назад? И смог забраться сюда в дом по горам? Ну-ну...
– Понимаю, поверить в это трудно. Впрочем, не напрягайся. Мне не сто лет. Мне тридцать девять.
– Э-ээ... – я поглядел на бутылку с виски. – Тебе не кажется, что тебе уже хватит? Мне не жалко, но...
– Думаешь, я пьян? – обиделся Сергей. – Честное слово, лучше бы и вправду спиться. Это всё из-за «Красной акулы». Дай дорассказать, и ты всё поймёшь.
Он водворил свой кортик в ножны у пояса и откинулся в кресле.
– Короче говоря, лодку мы сделали, хотя и не так быстро, как хотелось Сталину. Можно сколько угодно грозиться расстрелять, но есть технические трудности... в результате проект был завершён только к 1949 году. И, надо сказать, если бы я знал, как обернётся дело, я бы сам себя заранее сдал под трибунал.
Пробный спуск состоялся 18 мая 1949 года в Баренцевом море. Разумеется, в строжайшей секретности. Говорят, даже американцы не разобрались, что это было. Наверное, у них и не было времени разобраться. Двигатель проработал всего полтора часа. Потом произошла авария.
Я вряд ли сумею объяснить тебе, что случилось, да я и сам до конца так и не понял. Нас облучило на неизвестной длине волны. С нас слезала кожа, мы бредили. Прошло, наверное, месяц или два. Но затем мы вдруг начали выздоравливать.
Представь себе, каково это – когда у тебя вдруг проясняются мозги и ты обнаруживаешь, что ты под водой, и чёртовы креветки обкусывают струпья у тебя на лице, и при этом ты не собираешься умирать! Вначале мы не знали ничего. Не знали, цел ли двигатель, не знали, можем ли мы всплыть и не убьёт ли нас это. У нескольких человек начались панические атаки, и их пришлось связать. Постепенно стали появляться ответы на вопросы. У «Красной акулы» была особая конструкция – дополнительные переборки, чтобы уменьшить опасность затопления. Это сработало, хоть и не так, как ожидалось. В некоторых отсеках остался воздух. Погибли именно те, кто оказался там. По состоянию тел мы поняли, что прошли месяцы. Не буду описывать, как мы выгребали их оттуда... я тогда ещё был брезглив, да и сейчас иногда срабатывает это чувство. Смешно, да? При том, как я сам выгляжу и пахну?
Реактор работал. Мы узнали это по струе горячей воды: один матрос неосторожно попал в неё, когда выбрался наружу. Его обварило так, что спасти его не смогли, зато мы теперь знали, что энергия есть. Явзялся руководить восстановлением двигателя. Работая над этой задачей, я убедился, что три-четыре часа на воздухе при восстановленной подаче кислорода для нас не опасны. Я сконструировал специальный шлюз между машинным отделением, откуда мы откачали воду, и затопленным отсеком. С кислородом не было проблем – он был побочным продуктом производства водорода для реактора. И всё равно нам приходилось сменяться через каждые три часа. Иначе – резь в глазах и горле, сердцебиение, кожа трескается. К тому времени, когда мы сумели запустить двигатель, стало ясно, что на берег нам уже не вернуться.
Положение было безвыходное. Хотя нам теперь нужно намного меньше еды, чем до катастрофы, наши запасы кончались. На берегу нас, скорее всего, официально считали мёртвыми. Если бы мы всплыли и дали о себе знать, мы бы погибли раньше, чем сумели бы объяснить военным бюрократам любой страны, в чём дело.
Последнее решение оставалось за капитаном...
– Так ты не капитан? – перебил я. Сергей фыркнул. Волосы на мгновение взлетели с его лица, но я не успел ничего рассмотреть.
– Слава богу и партии, нет. Каким местом ты слушал? Я инженер. Я проектировал эту хреновину.
Я и сам не знал, отчего я вообразил, будто он капитан. Наверное, по литературной инерции: необыкновенные истории полагается слышать от капитанов. Сергей продолжал:
– Конечно, я не должен это рассказывать. Секрет есть секрет. Но тебя всё равно никто не будет слушать, даже если ты доберёшься до разведки. Решат, что ты допился, и отправят в сумасшедший дом. Да и на что ты сошлёшься? «Записано со слов Сергея Габриэляна»? Официально я утонул в 1949 году.
Капитан... он везунчик, наш капитан, что его не было в рубке в тот момент, когда мы затонули, ведь в рубке-то остался воздух. Итак, капитан пришёл к выводу, что единственный выход – самостоятельно заняться поиском пропитания. Сколько же всякой гадости нам пришлось съесть с тех пор! Дохлые тюлени ещё не самое худшее.
К сожалению, мы не можем подолгу оставаться на одном месте, иначе на нас непременно кто-нибудь наткнётся. Я не раз находил на берегу газеты, где было что-то про вторжение в нейтральные воды. Наверняка это про нас. Этот ядерный двигатель – всё равно что колокольчик на шее у кошки. «Красная акула» греет за собой воду, и её видно на тепловых радарах. Приходится кочевать с места на место и периодически залегать на дно. Хорошо, что я когда-то подал идею сделать корпус из титана. Титановая лодка, да ещё на две трети затопленная водой, выдерживает большие глубины. Километр – запросто. Так мы обнаружили гружённый золотом испанский галеон. Мы не вдавались в правовые тонкости, а золото нам очень пригодилось. Заполучить такое количество антикоррозийного материала – большое везение. Всё равно с такой глубины этот галеон никто, кроме нас, не смог бы достать.
Он замолчал. Я украдкой попытался подвинуть лампу так, чтобы разглядеть его получше, но мне не удалось его провести. Он резко схватил меня за руку.
– Не стоит, – раздражённо сказал он. Пальцы у него были такие холодные, что я чувствовал их сквозь рукав свитера. – Лицо я тебе всё равно не покажу.
Он отпустил меня.
– Не надо всё портить. После этого ты почти наверняка побрезгуешь со мной пить. Не спорь, рвотные рефлексы есть у всех.
Мурашки побежали у меня по спине. Кажется, я начал понимать, в чём дело.
– Так волосы – это нарочно?
– Думал, мне постричься нечем? Нет, это от солнца... но главным образом, от посторонних глаз, ведь на сушу выходить всё-таки приходится. У нас половина команды так сделали.
– У вас шрамы после аварии?
– Кретин, – грустно произнёс Сергей. – Не можешь сложить два и два. Мы затонули в 1949 году. Посчитай, сколько лет прошло с тех пор. Шестьдесят лет под водой. А чувствую я себя по-прежнему на тридцать девять. Понимаешь?
Дар речи вернулся ко мне не сразу.
– Но ты же не хочешь сказать, что...
– Что я уже не вполне человек.
Он положил руку на стол и подвинул её в круг света от лампы.
– Этого тебе будет достаточно.
Я пригляделся. Кожа на его кисти была белёсая и сморщенная, суставы опухшие; синие ногти покрыты шероховатыми пятнами грязной известковой корки, и на одном из них рос морской жёлудь. Ещё несколько раковинок прилепилось к краю рукава.
– Ну и дела, – выдохнул я. Никогда не видел ничего подобного. И этот запах... Мне мучительно хотелось отодвинуться подальше. Но Сергея обидеть я был не в силах. – Ты... неужели...
Озарение вспыхнуло в моём мозгу с необычайной ясностью.
– Ваша лодка... Летучий Голландец?
– Если бывают советские голландцы.
– И что, у вас там никогда никто не умирает?
– Своей смертью – никто. На «Красной акуле» было пятьдесят четыре человека. Восемь погибли во время аварии. Попов сварился в тепловом выбросе от реактора, как я уже говорил. Загорский застрял на берегу. Его, вероятно, похоронили как неопознанного. Остальные все целы. Акулы нас почему-то не едят. Мы их – да.
Он показал на свой странный костюм.
– Акульи шкуры. С обмундированием у нас туго.
Больше всего меня поразила обыденная интонация, с которой он рассказывал всё это. Я понимал, что за шестьдесят лет возможно привыкнуть ко всему. Но в моём распоряжении не было шестидесяти лет. С того момента, как я встретил его, прошло чуть больше часа. Ещё чуть-чуть – и я зависну. Я предпринял отчаянную попытку перезагрузки, стремясь вернуть разговор в более вменяемое русло.
– Я могу дать тебе что-нибудь из моих вещей...
– Не говори глупостей. Ты сам нуждаешься.
– Не так, как ты думаешь.
– Всё равно ты не обеспечишь всю команду. Я ценю твою филантропию, – Сергей оскалился, как будто слово «филантропия» было грязным, – но это было бы нечестно по отношению к остальным. Я коммунист, Дэмиен.
– Ты всё-таки ненормальный, – не выдержал я. – Неужели в твоём положении ещё возможна какая-то идейность? Тебя шантажировали расстрелом и лагерями, чуть не угробили вместе с подводной лодкой, ты лишён возможности вернуться на родину, и вообще твоего Советского Союза давно уже нет. Какой, к чёрту, коммунизм?
Сергей облокотился на край стола.
– Ненормальный? Возможно. А то, что ты перечислил, нормально? Всё, что со мной случилось – это нормально? Я не могу позволить себе роскошь быть нормальным. Если бы ты знал, сколько раз у нас появлялось желание выбраться на берег и покончить разом со всем... В результате никто так и не решился. Кроме, может быть, Загорского. До сих пор не уверен, что он сделал это не нарочно. Звучит чудовищно, да? Полвека под водой, без малейшей надежды увидеть семью и друзей, сам превратился в ходячий кошмар – а тогда, когда дело доходит до решения, вдруг начинаешь панически бояться смерти. Все боятся. Даже капитан боится, хотя на войне он не боялся. Его немцы два раза торпедировали. Я-то кто? Штабная крыса. Но уж если капитан боится, то куда мне?
Он закашлялся, держась рукой за горло.
– Видишь, опять... Скоро придётся возвращаться в море.
– Ваша лодка здесь? – спросил я.
– В километре от берега. Я хожу сюда пешком. У нас есть несколько таких мест, куда мы забираемся, когда хотим побыть на суше.
– Ты взял у меня виски?
– Не я. В прошлый раз здесь был старпом. Я не люблю брать чужое, хотя иногда и приходится.
Он опустил голову. Я видел только завесу чёрных влажных волос. По этим волосам ползла, конвульсивно извиваясь, маленькая креветка. Она не удержалась на волосах, соскользнула и шлёпнулась на пол. Сергей молча раздавил её босой ногой. Что-то твердило мне: ещё минута – и я окажусь идеальной, чистопородной, беспримесной скотиной.
Я встал с топчана, подошёл к Сергею и положил обе руки ему на плечи.
– Что я могу для тебя сделать?
Его пропитанная водой одежда леденила мне пальцы, едкий запах вблизи был почти невыносим, так что у меня даже заслезились глаза.
– Не пытаться изображать человеколюбца, – Сергей резким движением стряхнул мои ладони со своих плеч. – Святой лижется с прокажёнными! Решил за мой счёт выпросить у боженьки индульгенцию?
Я отступил назад.
– Я неверующий, Сергей. Как и ты. А индульгенции у нас отменили при Генрихе Восьмом.
Он промолчал.
– Я могу написать в Россию. Найти твою семью...
– Семью!.. – сквозь зубы отозвался Сергей. – Хорошо, если внуки живы. И как ты думаешь осуществить трогательную встречу? Не забывай про бюрократов и разведку. Радость я своим родным принесу вряд ли, а проблемы на их головы точно.
Мне пришлось признать, что он прав. Я почувствовал себя совершенно беспомощным.
– Но может быть, тебе хотя бы что-нибудь купить? Просто скажи, чего тебе не хватает.
– Я в лучшем положении, чем ты, – отрезал Сергей. – По крайней мере, от биржи труда не завишу.
Я решил, что настала пора открыться.
– Насчёт меня ты ошибся. Принял меня за бродягу, так? Придётся сказать, что я не бедный и не бездомный.
– Ты?.. – Сергей попытался вскочить, но я силой удержал его за локти.
– Не стоит махать кортиком. Тебе ничто не грозит. Я просто турист, которому надоело жить в гостинице.
– Тогда зачем ты мне врал? – недоверчиво спросил он. Я отпустил его. Мне было холодно – я замочил рукава свитера о его китель (если только это можно назвать кителем).
– Никто тебе не врал. Ты сам решил, будто я бездомный. А то, что я оказался здесь по чистой случайности, это правда.
На несколько секунд его рука задержалась на рукоятке кортика, потом соскользнула на колени.
– Ладно, – пробормотал он, – всё равно я не смог бы убить тебя после всего. После выпивки и этого разговора. Не так я воспитан.
– А я воспитан не так, чтобы выдавать чужие тайны, – сказал я. Он понуро сгорбился в кресле.
– Прости. Я отвык доверять.
– Ты не ответил на вопрос. Купить для тебя что-нибудь – ну, из еды? Чего тебе хочется?
– Не знаю, – устало ответил Сергей. – Так отвык от обычных продуктов, что с ходу и не вспомнить, какие они бывают. Вот сгущённое молоко помню. С сахаром.
По звуку я понял, что он облизал губы.
– Думаю, его можно и под водой есть... если пробить маленькую дырочку в крышке.
– Хорошо, – сказал я, пытаясь сообразить, о чём же он говорит. Слова «сгущённое молоко» смутно напомнили мне о каких-то рассказах из послевоенного быта. – Попытаюсь найти. Вы скоро снимаетесь с якоря?
– Дурак, – с неожиданной теплотой произнёс Сергей. – Нет у нас никакого якоря. Мы на дне лежим. Завтра уходим.
– Скажи вашему капитану, чтобы подождал хотя бы ещё дня три. Я попробую достать сгущённое молоко.
Сергей кивнул.
– Но не больше, – сказал он. – Больше не получится.
Он поднялся с кресла и оправил ремень с кортиком.
– Мне пора. Тяжело на воздухе. Спасибо за виски.
Я протянул ему руку. Сергей заколебался. Я поглядел на него с молчаливой настойчивостью. Тогда он нерешительно взял мою руку и сжал её в своей.
– Надеюсь, обниматься не будем? – он всё-таки не удержался от того, чтобы съехидничать. Его рука была худой и сильной, но жутко ледяной, ещё холоднее, чем я себе представлял, и какой-то осклизлой. Почему-то мне показалось, что это рукопожатие длилось целую вечность. А может быть, так оно и было на самом деле?
– Прощай, – сказал он, развернулся и вышел из дома. Несколько мгновений я остолбенело смотрел на свою ладонь. Она была испачкана отвратительно пахнущей зеленоватой слизью. Потом я бросился к порогу и выглянул в дверной проём. Но ущелье затопил рассветный туман, и тропинки не было видно.
Я потратил целый день, чтобы записать это. Иногда мне кажется, что всё это мне приснилось. Но виски? Но следы слизи на одноразовом стаканчике и на бумажной салфетке, которой я вытер руку?
P. S. Сгущённого молока в Уитби нет. Когда я его спрашиваю, на меня смотрят как на сумасшедшего. В одном магазине мне предложили молочный концентрат, но это явно не то. По описанию Сергея, оно должно быть сладкое. Я даже вспомнил, что оно упоминается в «Винни-Пухе», но эта книжка написана безумно давно, чуть ли не в двадцатые годы. Придётся съездить в Лондон.
24 июня 2009. Я в Лондоне, и я на грани отчаяния. Обошёл несколько самых больших супермаркетов, и нигде нет сгущённого молока. Бедный Сергей! Послезавтра они уплывают.
24 июня 2009, вечером. Меня осенило. У одного из моих товарищей по университету русская жена. Она должна знать такие вещи.
Я набрал его номер.
– Привет, Джек, – сказал я. – Да нет, ничего не случилось. На этот раз мне нужен не ты, а Таня.
Джек слегка удивился, но передал трубку жене. Воображаю, как он удивлялся дальше, слыша её ответы.
– Сгущённое молоко? – переспросила Таня. – Конечно, знаю. Конечно, можно, надо только знать, где. Есть такой киоск – «Торговля русскими товарами». Записывай адрес...
25 июня 2009. Киоск я нашёл без труда. Женщина, сидевшая в нём, скучала – не так часто у неё появлялись покупатели, – и заметно оживилась, когда я спросил её про сгущённое молоко.
– Разумеется, – она указала на голубую жестянку. – Отличная вещь, его очень любят дети.
Она была пухлой и белокурой, но акцент у неё был в точности как у Сергея.
– А русские офицеры? – полушутя спросил я.
– Вам для русского офицера? – в тон мне переспросила она. О правде всё равно невозможно было догадаться.
– Один знакомый моряк попросил.
(Строго говоря, Сергей не моряк, но кому какое дело?).
– Сколько вам банок?
– Сколько? – я лихорадочно принялся высчитывать. На «Красной акуле» было пятьдесят четыре человека. Погибло десять... – Сорок четыре.
В киоске оказалось сорок пять банок. Я купил все. Одну я решил оставить себе.
Через несколько часов я сошёл с поезда в Уитби. В плечи мне врезались лямки рюкзака, полного жестяных банок. На вокзале я сделал остановку, чтобы запечатать рюкзак в полиэтилен. Потом я поспешил продолжить свой путь.
До дома я добрался ещё до захода солнца. Вырвав из блокнота листок, я написал на нём крупными буквами:
Привет, Сергей! Рюкзак со сгущённым молоком я затопил в бухте у самого большого камня с восточной стороны. Не хотел оставлять его в доме, а то вдруг найдутся ещё желающие.
Удачи!
Дэмиен Уайт.
Прикнопив записку к столу, я почувствовал такую усталость, что понял – в Лондон возвращаться сил сейчас не хватит. Переночую ещё раз на этом топчане. Постель я с собой не взял, ну да ладно. Положу под голову куртку.
26 июня 2009. Ошибиться было невозможно: он побывал здесь ночью. Я узнал его запах сразу, как только проснулся. Странное существо человек! Ни за что бы не подумал, что могу так обрадоваться этой вони.
Я взглянул на стол. Моя записка была перевёрнута, и на оборотной стороне углем нацарапано:
Рюкзак я нашёл. Спасибо. Ребята будут рады. Не знаю, увидимся ли ещё. Я тебе кое-что оставил на память.
Твой летучий армянский голландец
Сергей Габриэлян.
Рядом с запиской лежал небольшой бесформенный предмет тускло-зелёного цвета. Взяв его в руки, я опознал изъеденную коррозией медную пряжку форменного ремня, каких уже давно не носят. Я улыбнулся. О ценности этой пряжки имею представление только я, так что Королевская археологическая комиссия меня не замучает. А себе он сделает новую. Из золота. У него ещё много монет со старинного галеона.
30 июня 2009. Я в Лондоне и сижу у компьютера в своей квартире. Только что я открыл поисковик и набрал в нём: «Красная акула», 1949.
Сергей ошибался – журналистам давно про это известно. Это сообщение прошло почти незамеченным – оно потонуло в ворохе жёлтой прессы, и никто не обратил на него особого внимания. Но всё же оно нашлось в архивах нескольких новостных сайтов.
Одной из ныне забытых страниц истории является попытка СССР создать подводную лодку на энергии холодного управляемого ядерного синтеза. Проект назывался «Красная акула», и его разработка началась ещё в 1942 году...
Я пробежал статью глазами до конца.
...Первый спуск субмарины, состоявшийся 18 мая 1949 года, окончился трагически. Произошла авария, и «Красная акула» затонула на глубине около восьмисот метров. Все 54 члена экипажа, включая бывшего на борту конструктора С. А. Габриэляна, погибли.
Я нашёл его на одной из старых чёрно-белых фотографий, сопровождавших статью. Подпись гласила: «Группа инженеров, разрабатывавших проект. Третий слева – Сергей Арамович Габриэлян (1909-1949)».
На фотографии он был в новенькой отглаженной форме и без этих жутких длинных волос – там он был подстрижен нормально и причёсан на косой пробор, как носили в сороковые годы. Лицо у него оказалось худощавое, умное и немного печальное, как будто он уже тогда знал, что добром эта затея не кончится. Хорошее, человеческое лицо. Оно вполне соответствовало характеру того, кто со мной говорил. Что бы там ни скрывалось за чёлкой, внутренне Сергей не изменился.
А я? Сумею ли я выдержать испытание временем? Останусь ли я самим собой – ну, не через шестьдесят лет в затопленной подводной лодке, а хотя бы через десять и здесь, среди людей?
Я ел ложечкой сгущённое молоко из открытой банки. Вкус у него был как у ирисок, которые я покупал в детстве. Тридцать лет назад, исполняя какой-то чепуховый детский ритуал – возможно, отдавая молочный зуб зубной фее, – я загадал желание: встретиться с капитаном Летучего Голландца. Сергей, правда, не капитан, но... С этого времени я буду осторожнее с желаниями.
А издатели могут не беспокоиться. Я напишу роман. Сейчас я открою новый файл и напишу:
Тайна Летучего Голландца.
Попробую себя в новом жанре. Я не собираюсь подводить Сергея; действие я перенесу в девятнадцатый век, не буду ничего писать про ядерный реактор, и вообще это будет совершенно другая история. Ведь не в реакторе дело.
Там будет только мёртвый капитан, у которого на поясе ржавый кортик, а лица никто никогда не видел за длинными мокрыми волосами. Читатели сочтут, что это превосходный вымысел.
P. S.
16 октября 2010. Было бы неправдой утверждать, что эти записки нашёл я. Нашёл их Звягинцев. Он и принёс их на судно. Они были запечатаны в пластмассовую бутылку. Звягинцев не понимает по-английски и отдал их мне. Я-то сразу догадался, что бумаги не просто так очутились в воде.
Едва я взглянул на записки, я сразу вспомнил эту прошлогоднюю историю. Я понял, кто их писал. С автором я знаком, хотя мы и виделись всего один раз.
Я читал их урывками в рубке. Там невыносимо жарко, временами я терял сознание. Больше всего хочется скинуть китель, но нельзя: пока он мокрый, он худо-бедно защищает мою кожу от сухости. Я смачиваю одежду водой из чайника. К тому же я не могу читать сквозь волосы, мне пришлось завязать их косынкой (вроде как у пирата), а свет здесь слишком яркий для нас. Мне так и не удалось отрегулировать освещение. Из глаз течёт гной, голова раскалывается. Но всё-таки я дочитал до конца. Правда, я не понимаю некоторых слов («ноутбук», кажется, вовсе не записная книжка, а нечто вроде ремингтона, но что такое «сайт», для меня полная загадка). Ну да это неважно.
Этот шут Дэмиен всё-таки решил повысить меня до капитана. Пускай, если ему так проще продать сюжет издателю. Он же, бедняга, живёт в капиталистической стране. Всё равно он оказался славным парнем.
Пряжку я и в самом деле ношу теперь золотую. Под водой она блестит, и наш осьминог Борька сходит по ней с ума – вцепляется в меня, как репей. Если честно, обрыдли мне осьминоги. Кота бы завести, с мехом и усами. Но где его поселить? В рубке ему не место, а тем более в машинном отделении.
Сейчас допишу это и вернусь в затопленный отсек. Окунусь в холодную свежую воду, расстегну китель и лягу на койку. Буду лежать и смотреть, как колышутся над головой водоросли, приросшие к стене. Я присобачил там банку с фосфором вместо светильника, заряжаю в рубке под лампой. Здорово получилось, только крабы на свет сбегаются. Крабов никак не удаётся вывести, сколько не перетряхивай койки – всё равно раз или два проснёшься от укусов. Паразиты. Даже Борька с ними не справляется.
Летучий Голландец? Наверное. Вид у нас тот ещё: одетые в лоскутья истлевшей формы в заплатках из шкур всякого морского зверья, нестриженые, с синими губами и слизью на коже. Команда советской подводной лодки, ха!
Кое-что Дэмиен напутал. Или недопонял. В техническую сторону он, конечно, вникать и не думал – это понятно, он же не инженер. И про то, что с Советским Союзом не всё в порядке, мы догадывались. Мы ведь, как мы ни прячемся от людей, видим проходящие суда. Сложно не заметить, что флаги на них больше не красные. (Противно до тошноты. Среди моих старших коллег по проекту было два участника Гражданской). Только я не считаю, будто это меня от чего-то освобождает.
Какое мне дело! Не мне нужна была эта паршивая «Красная акула». Не я угрожал сослать всех на Колыму. Не я отдал приказ спустить под воду недоделанную лодку. Это их проблемы, что им внезапно стал нравиться белогвардейский флаг. Не тому меня учили.
Ведь я не совсем мёртвый. Сердце у меня всё-таки бьётся, хотя и не чаще пяти раз в минуту. |
|
|
|
Время приёма: 15:35 23.07.2016
|
|
| |
|
Рассказ открыт для комментариев