ab022 Мышеловка

    От работы до метро идти было не близко, и каждый раз Лена тоскливо вспоминала проданную машину.  От Серёжиной «Мазды» тоже едва не избавились, но дела в который раз застопорились. Решили с продажей повременить.
    Сегодня дорога получилась ещё дольше, чем обычно. Выйдя к Набережной площади, Лена наткнулась на импровизированную эстраду. По прогибавшимся доскам скакали девчушки в пилотках, распевая «Катюшу». Пространство до самой реки плотно забито красными флагами и тётками, орущими в мегафоны. Направо монархисты, вооружённые портретами семьи Романовых, требовали воскрешения то ли наследников, то ли самих венценосных особ – разобрать было трудно. Оба митинга окружены были полицией. Оцепление стояло смирно, со скучающим видом: в самом деле, покричат люди - и разойдутся.
    Пришлось всё это обходить.
    Зато в метро было свободно. Непрерывно ползущие вверх-вниз эскалаторы создавали видимость надёжности. Будто так будет вечно. И даже присутствие ребят-полицейских у входа успокаивало. И поезд подошёл сразу. Лена с облегчением устроилась на диванчике. Под потолком напротив неё угнездился экран, он радостно перечислял список мест, куда стоит пойти в день Изменения, чтобы не пропустить самое интересное. Обещал вечерний праздничный фейерверк и море сюрпризов.
    Вот что-что, а сюрпризы будут точно. Лена прикрыла глаза, чтобы не видеть глупого экрана.
    Когда-то она очень любила праздники, толпу и зрелища. Запахи попкорна и шашлыка, яркие летучие шарики и флажки, которые детям раздавали бесплатно. Выставка собак в центральном парке, и рассевшиеся тут же рядом на травке – чтобы послушать концерт – люди. «Американские горки», купленная по дороге пицца и нарезанный мамой ещё утром оливье.
    Ну и салют вечером. Разве плохо?
    Три недели осталось до праздника. Очень, очень мало, почти ничего. И как она устала.
    - Вот если бы карнавал устроили, - прозвучало над ней. Лена неохотно открыла глаза и уперлась взглядом в две опоясанные шарфиками талии. Две спины и головы в одинаковых бейсболках закрывали от неё экран.
    - Хочу карнавал, - повторила девушка. – И конный парад. С моим участием.
    - Не, не будет карнавала, - отозвался парень. – Смотри, Украина тоже проводит Изменение! На день раньше, чем мы!
    - Это чтобы мы не сказали, что они обезьянничают, - презрительно заметила девушка и отвернулась от экрана. Лена встретилась с ней глазами, вытащила из сумочки айфон и угрюмо уткнулась в него.
    Украина не доверяет нам, и правильно делает. Но спорить бесполезно, в этом Лена давно убедилась.
    Никто нам не верит, и правильно. Если проводишь изменение реальности для своего народа, в пределах чётко определённой границы, почему бы не прихватить заодно и такую близкую Украину? Можно даже и Беларусь, и Аляску. Благо, мощности хватит. И пусть потом доказывают, что мы неправы. Если захотят.
    Выходит – три недели минус один день. Ну и пусть. К одному концу.
     
    Она шла, торопясь, домой по Набережной улице. Теплый золотистый вечер опускался на город. Навстречу Лене пронеслась на роликовых коньках молодая шумная компания. Прошла, толкая коляску, женщина, - в коляске лежали два разноцветных свёртка, близнецы; только по цвету комбинезона и догадаешься, где девочка и где мальчик… Молодой человек настраивал гитару, сидя на парапете.
    Как могут эти люди жить, как ни в чём не бывало? При том, что с их мнением не считаются, - а главное, зная, что этой привычной, налаженной, родной жизни через три недели придёт конец? Та девушка из метро мечтает о карнавальных шествиях. Не будет тебе карнавала, девочка. А будет, скорей всего, демонстрация трудящихся. И все они, - и эти мальчишки, и парень с гитарой, и даже молодая мама – окажутся идущими стройными рядами в одной колонне. Под красными флагами. Хорошо, если не с оружием в руках.
    А карнавала не будет. Много чего не будет. Вот этой гирлянды из мелких лампочек на дереве, - наверное, тоже. Не будет изобилия продуктов в этом вот супермаркете. Хорошо, если сам магазин останется.
    Хмуро посмотрев на гирлянду, Лена решительно свернула к пока ещё существующему магазину.  За продуктами к ужину.
     
    Какая-то худая тётка, стоящая перед ней в очереди в кассу, набрала полную тележку соли.
    - Тогда ещё спичек нужно и свечей, - флегматично посоветовали из-за Лениного плеча. Тётка не слышала, она смотрела, как кассир сноровисто перекладывает её пакеты с солью, и считала тоже. Шевелила губами. Лена, обернувшись, взглянула на соседа по лестничной площадке, а потом в его корзинку. В корзинке соли не было.
    - Добрый вечер.
    - Зряшное это дело, соль закупать, - сказал сосед.
    - Потому что неизвестно, что будет после перемены? И накупленная пропадёт?
    - Не пропадёт. Но глупо же. Это миф с длинной-длинной бородой – что соли не будет.
    - По карточкам…
    - Да ладно.
    - Не верю я, что всё хорошо будет, - сказала она. – Если бы могли сделать хорошо, так давно бы сделали. А не меняли снова и снова.
    - Хорошо и не будет, - заметил сосед. – Будет… как всегда будет. А вы квартиру продаёте, хотите уехать? – вдруг он вдруг, следом за Леной оттаскивая корзинку с продуктами от кассы.
    Ну конечно, разве скроешь что-то от соседей, если риэлтор водит покупателей. Давно бы продали, но как быть, если не знаешь, удастся ли уехать? Визу Сергею не дают, тянут и тянут…
    - А вы не хотите? – вырвалось у Лены.
    - Не хочу. Буду дома… как уж буду. Да и стар я уже, в чужие страны ехать.
    - Этой стране конец.
    - Тогда и мне тоже, - сказал сосед очень серьёзно. – Так тому и быть.
    Да, он был старше Лены и больше неё помнил из предыдущей реальности. Но его воспоминания Лену не убедили.
    Не хотим мы таких воспоминаний.
    Какая-то девчонка больно толкнула её корзинкой. Извинилась. Только ведь всё равно больно. В корзинке, Лена разглядела – мороженое и краска для волос. Девчонки болтали громко, не стесняясь.
    - Никакого ЕГЭ не будет.
    - ЕГЭ не будет, а экзамены будут!
    - Не такие экзамены. И мама говорила – образование в СССР было бесплатное. Не десять бюджетных мест, как сейчас, а всё бесплатно! И стипендию платили. Представляешь?
    - А моя мама говорила – всех студентов первым делом на картошку пошлют. А после учёбы отрабатывать несколько лет, где скажешь…
    - Как, ещё и работу предоставят? Я хочу туда!
    Глупые девчонки, подумала Лена. Красьте волосы, пока можно. И подумайте, что будете своим детям рассказывать. Как ездили на машине, а не на трамвайчике. Как летали отдыхать в Египет. Как не было очередей в магазинах. Тут она поймала себя на том, что мрачно рассматривает пакет, куда только что запихнула курицу и картошку, – и рассердилась совсем. Не в пластиковых мешках дело. Хотя, как представишь себе толстую серую бумагу, в которую заворачивали колбасу - тоска…
    И бабули у подъезда, на скамеечке под кустом ухоженной сирени, обсуждали предстоящее грандиозное событие. Что же ещё.
    - Не было лагерей! Выдумки это.
    - Радость моя. Ты, верно, не знаешь, что существует такая вещь, как спец архивы, в которых документы не претерпевают изменений.
    - Тише, девочки. Перед нами человек из органов…
    Девочки (самой младшей лет пятьдесят), веселились. Громко, на весь двор.
    Лена вошла в подъезд. Уютный, с оклеенными кафелем стенами и чистым полом, с цветами на окнах. Железная дверь стукнула, отсекая весь дворовый шум.
     
    Картошка уже почти сварилась, когда пришёл Сергей. Лена услышала, как хлопнула дверь, как муж шуршит курткой, стягивает ботинки. Она всегда радовалась его приходу. Даже когда они ссорились, даже если предстояло сказать ему что-то плохое. И сейчас, когда уже не ждала хорошего. Пришёл родной человек, сейчас они будут ужинать и отдыхать, и ни о чём не надо спрашивать.
    Он сделал несколько шагов до кухни и остановился на пороге. Лицо осунувшееся. Им обоим нелегко далась последняя зима…
    - Есть, Ленка. Дали.
    - Как – дали?
    Она не верила, не решалась сразу поверить, и Сергей шагнул к столу, раскрывая на нужной страничке загранпаспорт. Лена замерла, разглядывая наклейку.
    Дали. Получил.
    Господи, он ведь не хотел, не хотел ехать ни в какую Украину. В прошлом году, в августе, когда коммунисты набрали в думе большинство голосов и впервые заговорили о возможной смене реальности, Сергей только плечами пожимал. «Без работы не останемся, - ехидно говорила ему Лена. – Конституция гарантирует. Но сейчас ты директор, а будешь даже не собачий хвост, а репей в собачьем хвосте.». «Начальником буду, красивым и толстым». «Начальником чего? Концлагеря?» «Инженером я у тебя буду, будешь меня содержать», - хихикал Сергей. И Лена смирилась. И вдруг, когда она уже ничего не ждала, хмуро сказал: «Может, ты и прав, Ленка. Давай уедем».
    Легко сказать – уедем. Лене-то просто было пройти собеседование. Она ответила на пару вопросов про родственников по отцу, рассказала о бабушке из Черновиц, – и они с консулом, оказавшимся женщиной, несколько минут ласково вспоминали город, и варенье из горькой черешни, и Днестр, а потом Лена опомнилась на улице, сжимая в руках заветный паспорт: «Уже всё? Так просто?»
    А вот Сергей пришёл тогда мрачный, на вопросы не отвечал, только много позже Лена сказала, что его угораздило ляпнуть «на Украине». Но осенью, после референдума, когда правительство, вопреки решению этого самого референдума и воле народа, вынесло решение – Изменению быть… Какая гадость, какая подлость всё-таки…
    - Уедем, - сказал Сергей, как припечатал. – Я могу как-то понять чужих уродов, но оправдать своих подлецов – не могу.
    Он ходил на курсы языка, сдавал экзамен и ходил ещё, и пересдавал. Когда ему говорили, что на представленных фотографиях он не похож на себя – ни слова не говоря, приносил другие фото. Улыбался в ответ на провокационные вопросы.
    Потом не надо было никуда ходить, надо было просто ждать. Но казалось – не дождаться. И вот!
    Дали. Неужели дали?
    Завтра первым делом на вокзал за билетами. Потом на работу, написать заявление об увольнении. Получить расчёт. Отрабатывать две недели не станет, вот ещё. Столько всего надо сделать! Ничего, они всё успеют. Должны.
    Солнце ещё не село, било в стёкла совсем по-летнему. И ярко, ярко зеленела за окном молодая листва.
     
    В тёплой темноте спальни мягко и уютно. Так будет всегда. Ну, изменится узор света на потолке. Вид из окна станет другим – а вдруг за окнами будет сад, как она мечтала. И занавески будут другие, с собой разве всё заберёшь. Но главное останется.
    - А что ты помнишь из той, прежней реальности? – вдруг спросил Сергей. - Те самые знаменитые крышечки из фольги на молочных бутылках?
    - Нет, крышек не помню... Помню, как захожу в молочный, а там на витрине, за стеклом, только маргарин на железных подносах. Красиво так выложен, узорами. Рядом был овощной, там стояли банки с соком и ужасно воняло. А в киоск рядом с молочным, бело-голубенький, время от времени завозили мороженое. Всегда одного сорта. Вкусное. И мультик про Маугли помню немного, отечественный. Хороший мульт, жаль, что его не осталось.
    - Есть американский.
    - Американский дрянь. А в садике нам на полдник давали кисель. До сих пор ненавижу кисель. Хотя на самом деле я в садик не ходила, мест не было.  А ты в садик ходил?
    - Не помню, - сказал Сергей. – Давай, что ли, спать. Завтра хлопот много.
    Он ничего не помнил. Ушедшая реальность не оставляет чётких воспоминаний, она отдаляется – как сон, как отодвинувшиеся на много лет события. Но всё-таки люди что-то помнят о ней. Одни больше, другие меньше, но помнят. Многие психологи имеют свой кусок хлеба с маслом только потому, что у людей надолго сохраняется разлад между ушедшим «как бы было» и наступившим «было на самом деле». Детишки-то как раз неплохо переносят Изменение, принимают как должное. А вот взрослые - всяко…
    Сергей того, что «как бы было» не помнил, совсем.
    В этом был его самый главный страх. Последний, невыносимый. О котором он не рассказывал никому, даже жене.
     
    Билеты достали с трудом. В купейный вагон фирменного поезда, с пересадкой в Харькове, и буквально на крайний срок. Впрочем, летом на южное направление всегда очень трудно достать билеты. Ещё повезло. Машину продали легко, дачу – ещё зимой. И с квартирой вышло быстро. Продали вместе с мебелью, многие вещи Лена отнесла в церковь, кое-что раздали знакомым и друзьям. На новом месте всё придётся покупать заново. Последние два дня жили у подруги, а на Лениной кухне уже висели чужие занавески.
    Тяжело, конечно. Ну, тем легче уезжать.
    Вызвали такси. С Богом. В последний раз проехали по знакомым улицам.
    В двух кварталах от вокзала улицу перегородил очередной митинг. На этот раз сторонники европейского пути развития. Неужели ждут, что в последний момент их кто-то услышит? Или просто их взвинченные нервы мешают другим ездить по городу?
    - Пойдём, - сказал Сергей. – Недалеко.
    В переходе играла на скрипке девушка, в раскрытом футляре перед ней валялось несколько мятых купюр и россыпь мелочи. Пер Гюнт. Знакомая мелодия билась между низким потолком и грязненьким полом, не находя выхода. Когда-то в музыкалке Сергей так же скрипел смычком, а потом, насильно отведённый в консерваторию, понял, как эта мелодия должна звучать.
    Та же музыка теперь звучала в переходе.
    Неизвестно, станет ли девушка после Изменения играть в переходе. Но останется Пер Гюнт и останется переход, и никуда не денется двор, в котором вырос Сергей – даже если изменится до неузнаваемости. И кладбище, где похоронены родители. И что-то ещё, что трудно назвать словами.
    Лена обернулась к нему:
    - Что? Тяжело?
    - Нормально.
    Сергей ускорил шаг, и тут вынырнул откуда-то справа бомжеватого вида мужичок, а слева – Сергей заметил краем глаза – мельтешили ещё несколько, очень прилично одетых.
    - Куда уезжаем, дядя? Виза есть?
    Сергей, почти не глядя, ударил. Кулак скользнул по зубам. Снова подхватил чемодан:
    - Вперёд!
    На бегу отобрал у жены ещё один чемодан и побежал, ухитряясь держать одной рукой сразу две ручки – эх, поотлетают на ступеньках колёса. Они вырвались из-под земли, вот уже привокзальная площадь, здание совсем рядом…
    - Стой.
    Они резко остановились, тяжело переводя дыхание, и таким же резким и полным было облегчение. От брошенных на землю чемоданов. Оттого, что никто их не преследовал. Будто показалось.
    Человек в камуфляже придирчиво перебрал их документы, остро глянул на лица. Сухо сказал:
    - Проходите.
    Они прошли, оставив оцепление за спиной. Сразу отошло назад всё ненужное, лишнее, тяжёлое, что висело над ними долгую зиму. Остались впереди – дорога, и приятные хлопоты, и рвущийся в открытое окно вагона ветер перемен, так знакомо пахнущий железнодорожной копотью.
    - Жарко, - остановился Сергей. – Постой, мы воды купить забыли. Вон там киоск.
    - Мы не опоздаем?
    Он улыбнулся:
    - Ни за что.
     
    А поезд опаздывал.
    Выбился из графика ещё ночью, и теперь его задерживали на каждом разъезде. В Белгород прибыли вечером, с опозданием на шесть часов. Ещё три часа тащились до Шебекино. Раздражали болтовнёй соседи по купе. А главный вопрос, невысказанный, висел в воздухе.
    Успеем ли?
    Наконец по вагонам забегали таможенники. Документы. Чемоданы. Ещё раз документы.
    Наконец поехали. Теперь главное - не останавливаться. Рядом, совсем рядом граница. А туда – они не полезут. Может, и рады бы воспользоваться случаем, да не посмеют. Потому что есть на Земле и другие страны с сильными магическими структурами при власти, и с ними такой фокус не пройдёт.
    За тёмным окном неторопливо плыла луна, двигалась с ними вместе. Стук колёс успокаивал.
    Лена достала со дна сумки колбасу, спрятанную подальше от санитарно-эпидемического контроля. Требуют не провозить мясо, птицу, мясопродукты. А чем прикажете питаться в дороге?
    - Серёжка, есть будем? Ещё остался «доширак».
    - Лапша так лапша, - вяло согласился Сергей.
    - Ты чего? Мы почти приехали. Теперь хоть как утром в Харькове будем. Изменение назначено на десять утра, а сейчас и полуночи нет.
    - Конечно, успеем. Куда ты задевала кружки? Схожу за кипятком…
    Ещё целая ночь впереди. Всего одна ночь, и она уже наступила. Темнота за окнами уютно освещённого коридора разбудила страх, который он старательно гнал, прятал сам от себя. Все люди помнят, что было до Изменения, а он не помнит и не помнил никогда. Может быть, его просто не было в той, прежней реальности. Маме и в этой реальности нелегко приходилось без мужа. Но она, работая главным бухгалтером, хотя бы имела приличную зарплату. Что, если в убогом СССР она не осмелилась без мужа родить ребёнка?
    Но тогда, вполне возможно, в следующей реальности его тоже не будет. И что с того, что основной закон провозглашает безопасность жизни и здоровья граждан при Изменении, а также сохранность жилья, профессиональных знаний и семьи. Когда у нас, спрашивается, выполнялись законы?
    Сергей рано лёг – спрятался на своей верхней полке от Лены и от соседей по купе. Но спать не мог.
    Утром нервничали уже все. Поезд долго стоял, медленно нагреваясь на солнце. Было душно, кондиционер не помогал.
    - Но мы ведь пересекли границу, - сказала Лена.
    - Конечно. Всё будет хорошо.
    Он сел поближе к жене, обнял за плечи. Как бы там ни было, он хорошо прожил эти двадцать пять лет – от изменения до изменения.
    - Так долго стоим…
    - Не так уж долго. Вчера в Шебекино дольше стояли. Сначала таможенный контроль, потом колёса меняли…
    - Какие колёса?
    - В Европе расстояние между рельсами другое, - терпеливо объяснил Сергей. – Ты разве не помнишь, как нас на домкратах поднимали?
    - Когда?!
    Новая реальность наплывала волнами. Подняла – и отпустила. Они уставились друг на друга. Потом в окно. Потом, не сговариваясь, заторопились из купе. И соседи тут же вышли за ними.
    - Стена. Это стена, смотри! У них получилось…
    - Да. И у нас. Мы смогли. Мы успели, Ленка!
    Лена тихо засмеялась от радости. Другие пассажиры высыпали в коридор и облепили окна, рассматривая земляной вал и автоматчиков на вышках. Наконец поезд тронулся.
    - А те, кого мы оставили за стеной…
    - Те, кто сейчас за стеной и те, кого мы оставили – разные люди.
    - Но ведь они есть и в этой реальности? Мы узнаем, как они живут. Можем даже вернуться.
    - Не уверен, что можем, - возразил муж, снова взглянув в сторону вала и вышек. Но поезд уже повернул, и стена скрылась из виду.
    - И не надо. Посмотри, Серёжка, как здорово: пшеница, маки… Как в детстве, у бабушки. Серёжка, что с тобой?!
    - Ерунда. Запоздалая реакция, - он усмехнулся. – Знаешь, я был отчего-то уверен, что при смене реальности я исчезну, потому что в прошлой появился по ошибке. Глупости, в общем.
    Облегчение было, как тёплая вода после долгой грязной работы. Они с женой стояли у окна, взявшись за руки, - когда они стояли так в последний раз? Когда ехали на море, это был их медовый месяц…
    - Конечно, глупо. Ни в какой реальности я тебя никуда не отпущу. Ты есть хочешь? Ещё остались огурцы и хлеб, и консервы. Вот, бычки в томате.
    - Консервы так консервы, - согласился Сергей. Он улыбался и не мог перестать улыбаться, да и не хотел.
    Они ели, спали, снова ели. Ехали медленно. Так долго, что эйфория уступила место насущным заботам. Найти где-то временное жильё, до получения статуса беженца. И, самое плохое, у них поддельные документы. Паспорта и генкарта Сергея. Его настоящая не совсем уж плохая, но лучше бы до неё подольше не докопались.
    Постели были сданы, матрасы свёрнуты, чемоданы наготове. Лена опять прилипла носом к окну.
    - Серёжка, я не узнаю города.
    - Чудачка, конечно, он изменился. Ты сколько лет тут не была?
    Лена кивнула. Тревога наплывала волнами, подняла – и больше не отпускала. За окном множились рельсы. Почему-то поезд подали не на первый путь. Незнакомое здание с надписью «Двірець» проплывало в отдалении. Куда их везут?
    Поезд стал, дёрнувшись так резко, что заплакали дети. Несколько пассажиров с чемоданами прошли к выходу. Сергей и Лена сидели неподвижно, будто не было сил оторваться от дерматиновых диванчиков, и их соседи по купе сидели тоже.
    - Виходьте. Брати не більше десяти кілограмів багажа.
    Переглянувшись и взяв по чемодану, они пошли к выходу. Соседи по купе лихорадочно выгребали из своих сумок часть вещей.
    Цепь людей в военной форме окружила их. Смутно припомнилось откуда-то: подземка, мальчики в камуфляже у входа. Но те были без оружия. А этими заправлял толстый человек – как пастух овчарками. Сергей сунулся к нему.
    - Розмовляй українською, - быстро напомнила жена. Сергей отмахнулся. Не по-немецки же. Его опередила тётка с детьми.
    - Пане офіцере, діти зморенi…
    Немає значення, - отмахнулся тот.
    Сергей потянул Лену за руку:
    - Идём.
    Слепящий песок-отсев, выжженная солнцем трава, деревянные мостки под ногами. Рельсы режут глаза, как лезвия. Жара. Двери, полутьма и духота. Запах пота. Запах страха. Длинная стойка в конце зала, за ней ряд людей в военной одежде. Толпу собрали в подобие очереди. Медленно, медленно они двигались к стойке…
    - Ваші документи.
    Ленины бумаги читали особенно долго. Наконец поманили её направо – хотя большинство людей уводили в левую дверь.
    - Iдiть сюди.
    Сергей кивнул: иди.
    Чиновница подчёркнуто игнорировала Ленины попытки говорить на по-украински. Видно, из презрения к неспособным к языкам северным соседям. От взгляда, каким она окинула Ленин дорожный костюм, та вспыхнула – несмотря на всю свою тревогу. А ведь хороший костюм, импортный, сшит в Тококу - столица Сибири, как-никак. Поглядела бы на себя. Не поймёшь, что такое – не то военная форма, не то железнодорожная, ткань жёсткая, юбка колом… Да о чём она думает, господи?
    – Значит, вы хотите разделить судьбу мужа? Даже не узнав, что его ждёт?
    – И что же его ждёт? – спросила Лена как можно спокойнее.
    – По соглашению с Польшей, мы теперь высылаем туда большую часть российских беженцев. Ваш муж будет депортирован в Треблинку, и участь его решится там, на месте.
    Лена вздрогнула. Треблинка, страшное слово. Один из немногих польских городов, где сохранились действующие концлагеря.
    - Я не оставлю его.
    - Жаль, у вас хорошая генная карта, без тюркской примеси... Но вы тоже правы. Участие в проекте по размножению вам не понравилось бы. Хотя это лучше, чем ехать в Треблинку.
    У неё была пугающая улыбка. Сочувственная. Без малейшего оттенка ненависти или злорадства. И намёка на презрение не осталось…
    - Вы меня пугаете, - всё же пробормотала Лена.
    - Зачем же… раз решили, идите. Вас проводят.
    И она оттиснула в Ленином паспорте жирный штамп.
    - Но почему, почему? Послушайте, я должна признаться – у мужа поддельная генкарта…
    Тянуть, тянуть время. Всё остальное неважно…
    - Идите, вас проводят.
    Она думала, что больше не увидит Сергея. Его и нету… нет, это рябит у не в глазах. Вот он, в измученной толпе, загнанной в маленький, как коробка, зал ожидания. Они схватились друг за друга, как дети.
    - Ленка, ты…
    - Я же говорила, что никуда тебя не отпущу.
    - Но мы ведь ко всему готовы, правда?
    Почти тотчас же их подняли, повели. Как стадо, подталкивая сзади выкриками. Дверь впереди периодически захлопывалась, отрезая очередную партию.
    Лена ухватила Сергея за запястье. И он её – замком. Чтоб не разделила толпа.
    Им посчастливилось оказаться в начале очередной партии. Поэтому им достались хорошие места. Места в старом немецком вагоне довоенного образца, где лежачих мест предусмотрено не было.
    - Хоть бы воды дали, - со злостью сказал мужчина, сидевший в проходе. Лена молчала.
    Поезд тронулся.