Если вам случалось, путешествуя, оказаться в непогожий вечер под открытым небом и без надежды на тёплый ночлег, - тогда вы знаете, как манит освещённое окно. Там тепло и отдых. Там чей-то дом.
Окну среди леса путник обрадовался, а к дому подошёл нерешительно. Места дикие, пустынные, - и хотя разбойников встретить не ожидалось, но мало ли что. Ещё не совсем стемнело, он сумел рассмотреть ухоженный огород и чистый двор. Приятно пахло дымом. Окошко оказалось нешироким, но симпатичным, с витражом в верхней части. Задёрнуто занавесочкой, не заглянуть, - зато от окна, и от дверей тоже, тянуло чем-то невыносимо вкусным.
Дурные люди тоже любят вкусно поесть. Но путнику показалось, что здесь живут добрые.
Минуту он топтался перед дверью. Наконец нерешительно поднял руку, чтобы постучать, - но совсем рядом, в свете окна, нарисовался силуэт высокого крепкого человека.
- Заходите, что же вы робеете. Не обижу, - пригласил хозяин плотным, как он сам, голосом. – Входите-входите, разве можно в горах ночевать. Раздевайтесь, у меня тепло. Как вас звать-величать?
- Петер Петерс, - представился гость.
- А я Ганс. Просто Ганс.
Сам хозяин тоже снял куртку и шапку, что-то в его причёске показалось гостю странным, - но он тут же отвлёкся, разглядывая комнату. Застланный шкурами пол. Грубый стол, скамьи и стулья, укрытая клетчатым одеялом кровать. Огромный медный чайник над жарким огнём очага, а рядом устроено что-то вроде плиты. Блестящий ряд кастрюль.
И тепло, да.
- Вы сбились с дороги, что ли? – спросил гостеприимный хозяин. – Угораздило же вас. Ничего, сейчас ужинать будем.
Ужинали основательно и вкусно.
У хозяина много чего было приготовлено: и ароматный бульон с фрикадельками, и фасоль, и нежные говяжьи стейки, и капуста – тоже почему-то с говядиной, хотя известно, что ничего нет вкуснее капусты со свининой или свиными колбасками. А гость достал из дорожного мешка головку сыра, хлеб, варёные яйца. И увесистый пакет сладких пирогов. С яблоком и изюмом, с творогом, с марципаном.
- Вкусные. У меня мама такие пекла, - оценил пироги Ганс.
- Так и есть! Это мамины. А вот и вино – от отца, - Петер выставил на стол большую флягу.
И рассказал, что родители его живут в Хмельной долине, у отца маленький виноградник, А Петер студент. Провёл каникулы у родителей, теперь идёт в город, и на осенние каникулы тоже ходит, как же! имой пешком холодно, а сейчас – одно удовольствие, всего два дня пути, и о разбойниках в этих краях лет пять как не слышно. Всегда по одной дороге ходит, и вот его угораздило сократить путь.
- Через горы? – удивился Ганс.
- Да… Я, понимаете, днём перекусил, и винца для укрепления сил хлебнул. А дорога ведь кругом идёт. Дай, думаю, срежу. Устал, прилёг отдохнуть на минутку… смотрю – вечереет!
- Тогда всё понятно, - согласился Ганс. – Ну что же, давайте теперь вместе выпьем. За здоровье вашей уважаемой матушки!
Было славно, уютно, и дождик так кстати зарядил за окном; скоро Петеру казалось уже, что он знает Ганса давным-давно. Он увлечённо рассказывал истории из студенческой жизни и анекдоты. Иногда пошлые, но смешные. А Ганс, видно, обрадовался гостю. От отцовского вина он, вроде бы, не пьянел, но глядел приязненно и с видимым удовольствием смеялся.
- …А вот ещё слушай. Оказались эльф, гном и человек на необитаемом острове. Голодают. Человек предлагает: первым съедим того, у кого самые большие уши…
Петер вдруг замолк на полуслове.
Сразу стало слышно, как едва-едва шумит подвешенный над огнём чайник. Уютно так. А Петеру стало не по себе, даже зябко. Он всё смотрел на хозяина тёплого гостеприимного дома, на его волосы. Точнее, на скрытые волосами уши. Что-то с этими ушами было не так.
В ответ на этот пристальный взгляд Ганс неторопливо поднял с уха прядь жёстких тёмных волос. И повернулся этим ухом к гостю, чтобы тому лучше было видно. Ухо было обрезано сверху – аккуратно, с претензией на форму. Мочка оставалась нетронутой, и в ней качалась золотая серьга.
- Что у вас с ушами? – спросил Петер. Голос неожиданно для него прозвучал фальцетом.
- Обычай, - спокойно объяснил Ганс. – Свадебная церемония. Жених и невеста съедают друг у друга по кусочку уха, чтобы быстрее стать похожими. Даже те, кого родители насильно поженили, легко находят общий язык и живут счастливо… Хороший обычай.
- Значит, вы… не холостяк?
- Да, - подтвердил Ганс. – Я людоед. И я был женат. Теперь разведён.
- Но… - Петер был растерян, и не удержался, спросил:
- Зачем вы это делаете… едите? – и смешался совсем.
- У меня такой метаболизм, - пояснил хозяин дома всё так же спокойно. – Мы то, что мы едим. Баранины, к примеру, мы не едим вовсе, так принято. А если я долго не буду есть человечины, перестану быть человеком сам. Внутренне, конечно.
- А если… питаться одним картофелем?
- Ну тогда овощем и стану, - объяснил Ганс. Его голос звучал уже не так радушно.
«Не только внутренне он меняется. Не зря у него в капусте говядина», - подумал испуганный Петер, увидев, как упрямо Ганс наклонил свою голову на толстой шее и глядит исподлобья.
- Страшно? – спросил Ганс. – Неприятно?
- Страшно, - признался Петер. – Стало быть, и моё мясо вам подходит? Годится ведь?
- Годится.
- И вы его приготовите вот так же…
- Незачем тебе знать, как я его готовлю.
Повисло молчание. Трезвеющий с перепугу Петер смотрел на хозяина, а тот – на него. Ох, нехорошо он смотрел.
- Не ешьте меня, - наконец прошептал Петер.
- Хм. Вот так, сразу – не ешьте… Все так говорят. А кого мне есть, а? Вот если я поставлю условие: приведёшь мне замену – отпущу? Сумеешь? Только к коровьим пастухам не ходи. В ближайшей долине к западу, где я коровок беру… туда не надо. Там меня знают. Так что, приведёшь?
- Прямо сейчас? – пролепетал Петер и оглянулся на дверь, даже привстал, готовый бежать в ночь, да куда угодно, подальше только. И брякнулся на табуретку: ноги не держали. Надо же было так надраться… а как теперь пьяные ноги уносить?
- Не отказываешься? А ведь врёшь, сбежать хочешь. Только тебе от меня не сбежать… - Он опять смерил Петера недобрым и голодным, как тому показалось, взглядом. А ведь только что оба наелись от пуза! И понёс совсем уже невнятицу:
- Вот разбойники нормальные ребята: храбрые, прямые и без комплексов. То, что надо. Нету их, перекочевали куда подальше, бестии. Зато ты умненький… да. Ты ложись давай. Дверь я запер.
Ганс ухватил Петера толстыми своими ручищами и повёл к широкой лавке, на которую заранее положил несколько коровьих шкур чистым мехом вверх. Помог избавиться от лишней одежды. Петер даже глаза закрыл от ужаса; казалось, его раздевают, чтобы сунуть прямо в печь, и шкуру сейчас же снимут. Противиться сил не было. Ганс легонько нажал на плечи – и Петер оказался лежащим на лавке, под одеялом, и с подушкой под головой. Голова мягко кружилась.
Как-то странно. На откорм его оставляют, что ли? Надо выждать, пока людоед сам уснёт. Спит же он когда-нибудь?
Хозяин долго ходил по комнате, убирал со стола, а Петер лежал и слушал с закрытыми глазами. Притворялся, что спит.
Он проснулся резко и подскочил на своей лавке. Живой. Не связанный. Ночь, едва светятся угли в очаге.
Петер поднялся, таращась в темноту. Прошёл по комнате, ступая по меху босыми ногами. Оказалось, хозяин отгородился на ночь ширмой. Петер опасливо за неё заглянул: луна услужливо светила в щёлку между занавесками, и он полюбовался на толстое людоедское тело, накрытое клетчатым одеялом, и людоедский затылок во фланелевом колпаке с кисточкой.
Дверь заперта, как Ганс и обещал. Окно… надо открыть и выбраться. Но так, чтобы не разбудить. Услышит ведь, гад, и тогда всё. Конец. Петер обошёл комнату ещё раз, по кругу, и вдруг заметил дубинку. Среди аккуратно разложенных на полочке лопаток, ножей и другой кухонной утвари.
И думать страшно, что такой палкой творил людоед.
Ухватив поудобнее приятно тяжёлую дубину, Петер снова заглянул за ширму. Ганс мирно посапывал.
Дрыхнет, сволочь. А проснётся, - и?
Петер хорошенько примерился и стукнул по людоедской голове. Хотел несильно ударить – не убить, вырубить. Получилось – со всей дури. Голова загудела. Петер впервые слышал, чтобы чужая, - а не своя! - голова гудела.
Людоед в постели медленно повернулся на спину. Сел. Зашарил на крошечном прикроватном столике, почиркал огнивом, зажёг ночник.
- Ну вот, - сказал он, горестно рассматривая оторопевшего гостя. – Опять. Ну почему вы все такие жалкие, а? Будто близнецы. Даже ударить толком не умеете. И никто не подумал, что сломать шею легче, чем проломить голову.
Он стянул с головы свой тёплый фланелевый колпак. Болезненно поморщившись, снял обнаружившуюся под колпаком аккуратную железную шапочку, - внутри обитую, как Петер рассмотрел, чем-то мягким. Страдальчески погладил лысину, а потом почесал.
- Надо было лупить по шее? – Петер опасливо отступил в угол, обнимая дубинку. – Тогда я бы смог?
- Не смог бы, - утешил людоед. – Куда тебе, цыплёнку худосочному. Одно слово, студентишка.
«Точно, не смог бы», - подумал Петер, рассматривая бычью шею хозяина. Хозяин решительно отбросил одеяло, под которым вдруг звякнуло другое – кольчужное.
- Зарезать меня тоже пробовали, - объяснил он сумрачно и встал. – Ну, стало быть, напросился ты. Если тебя правильно приготовить, может, будешь получше. Знаешь, что я с тобой сделаю?
- Ты же говорил – мне этого знать не нужно!
- Это вчера было не нужно. – А сегодня – в самый раз! Сейчас скажу, что я делать буду, - пообещал хозяин зловеще. И проковылял босиком, в длинной ночной рубахе, к полке с книгами. Выбрал среди них одну, затрёпанную, раскрыл, полистал, позыркивая на гостя, и начал читать вслух:
- … Девочку изловить… ой, нет, не то… вот, нашёл. Перебить руки и ноги, вымочить сутки в холодном ручье. Зарезать. Освежевать. Нет, тут пометка: сначала освежевать, потом зарезать… Вот так-то, - Ганс вернул поваренную книгу на полку и отобрал у Петера дубину.
Как Петер открыл двери, он сам не понял. Не помня себя, выскочил из дома. Чуть не налетел в потёмках на сарай, понёсся сам не зная куда, спотыкаясь о корни. Стволы деревьев уже можно было кое-как различить. Рассвет начинался. Петер выскочил на открытое место – и тут его перехватил Ганс. Ещё бы не догнал, такой бугай.
Ганс ухватил его, вырывающегося. Поднял, принёс домой. Кинул на лавку, будто котёнка.
Уже и рассвет нерешительно заглядывал в окна. Петер отдышался. Сидел, рассматривал свежую ссадину на колене. Ганс шатался по всему дому и сопел. Растапливал печь, принёс воды. Тянул время, мерзавец. И чего тянул?
Петер оделся и отчаянно встал. В проходе к очагу встал, на дороге у Ганса, тащившего охапку дров. Хозяин удостоил его тяжёлым взглядом.
- Живодёр, - сказал Петер. Глаза людоеда, казалось, налились кровью, но терять было нечего. И он выкрикнул людоеду в лицо:
- Ты не убийца даже! Ты… просто скотина, вот ты кто! Как есть скотина! Тянет ещё. Нормальный каннибал сразу бы прикончил, а ты… Ведь бульончик вместе пили… вино… за здоровье матушки, говорит…
От обиды у него перехватило горло.
- В самом деле, - сказал Ганс задумчиво. – Да, это справедливо, я виноват. Ну пойдём тогда, не будем больше тянуть.
У Петера ослабели ноги, но он устоял и даже сумел окинуть Ганса презрительным взглядом.
На дворе было свежо, но утро уже заявило о себе. Рассвело. Переливалась роса, звенел под горой ручей. Наступающий день обещал быть тёплым и прекрасным.
Убегать Петер больше не пробовал, и драться тоже. Он посмотрел людоеду в лицо:
- Ну?
И добавил нехорошее слово.
Ручища Ганса ухватила его за плечо, развернула и повела, будто судьба. Пальцы как грабли. Они остановились над обрывом. Внизу гремел ручей. В этой водичке, стекавшей со снежных вершин, Петеру предстояло мучиться сутки - в соответствии с рецептом. В такой минуту постоишь босиком, и ломит ноги невыносимо. А ноги-то людоед обещал перебить… Но, может быть, тело скоро онемеет и перестанет чувствовать.
- Вон туда, - толстый палец Ганса тоже уставился вниз, - ты бы грохнулся. А вон там следует спускаться, - палец переместился по ручью, и Петер разглядел опрятный круглый мостик, к которому выводила тропинка. – За мостом по вешкам пойдёшь, дальше тропка начинается, а там и мощёная дорожка. Две мили, и выйдешь на тракт. Тебе налево. К вечеру доберёшься. Если не вовсе ослабел с перепугу. Эх, ты. Я ведь обещал, что не обижу! А ты меня – дубиной по башке… Проваливай.
И Ганс вернул Петеру презрительный взгляд и его дорожный мешок, который, оказывается, прихватил с собой. А нехорошее слово не стал возвращать. Побрёл назад к дому, мимо кедров, мимо крепкого, давно пустовавшего сарая.
«Завести, что ли, коз? Буду кушать молочко, сыр. Ну и козлятину тоже… Эх…»
Тут он остановился и поразмыслил немного. Так ли плохо быть козлом? Даже славно, если вокруг много хорошеньких девчонок. А вот когда живёшь один и в глуши…
Он совсем заскучал, и росистое утро показалось хмурым.
Когда он обернулся, Петера и след простыл.
Ганс самозабвенно готовил поздний обед. Горошек с молодой морковкой тушились в кастрюльке. Аромат круглых рубленых котлеток, жарившихся на решётке над огнём, напоминал о хорошем. Еда была другом, она утешала. И никакие переживания не могли отвлечь Ганса от важного занятия. Вот странные звуки, доносившиеся снаружи, - другое дело…
Он уселся на крыльце и с интересом смотрел, как Петер возвращается: с тяжёлой, шумной и неароматной ношей на плечах. Петер подошёл и с видимым облегчением сгрузил на землю подсвинка. У поросёнка были связаны ноги, и он не слишком сильно дёргался, зато уж орал! Ужас, как орал.
- Я тут подумал… - начал Петер, силясь перекричать поросёнка. Он был покрыт потом, и не только потом. От него пахло. Ганс поморщился и, немного поколебавшись, кивком пригласил Петера в дом, но тот помотал головой и отошёл в сторону, за угол. От визга подальше.
- Я подумал: а чего ты свинину не ешь? Станешь немножечко свиньёй… то есть… ну, сильно ведь тебе и не надо? Зато есть сможешь всё и мучиться не будешь. Заживёшь, как раньше.
- Вот молодец-то, - удивился Ганс. – Я уже знаю, какое свинство сделаю первым делом. Подкараулю тебя на дороге, благо ты мне поведал, когда и куда ходишь. Вот спасибо, что предложил! Кто ты сам, Петер, после этого?
- Да что не так-то? - обиженно удивился Петер. – Ты знаешь, сколько он весит? А как орёт? В ухо прямо… - он зачем-то потряс головой и брезгливо покосился на своё обгаженное поросёнком плечо. Отступил на два шага. – Это ты вместо «спасибо» мне – что я свинья? А у меня учёба начинается… А я тут с тобой… Сам ты свинья, вот что. Уже такой, тебе и свинину есть не надо!
Он оскорблённо фыркнул и пошёл к ручью, отмываться в ледяной воде. А Ганс вспомнил про жарившиеся котлетки и бросился домой, к плите.
Он успел сходить на огород за зеленью и разложить кушанье по тарелкам. Свинью он, подумав, затащил в сарай и разрезал на ней путы, хотя орать она не прекратила. Петер ждал его у сарая: отмытый, голый по пояс, в добросовестно выжатых штанах.
- Дурень ты, - сказал Ганс. – Неужто я сам бы себе свинью не добыл? Если тебе интересно, я с женой развёлся потому, что много ел свинины.
- Назад я эту заразу не потащу, - возмутился Петер. Знаешь, тяжеленная какая?
Некоторое время они молча ковыряли вилками котлетки.
- Но ты ведь правда меня сожрать хотел? Признавайся, была такая мыслишка? С вечера кольчужкой накроешься – и ждёшь… да?
- Мало ли чего я хотел, - набычился Ганс.
- А зачем отпустил?
- Я же обещал! Не могу я так. А тебе-то что? Шёл бы себе.
- А зачем тогда обещал? - Петер прикусил язык. Но Ганс не рассердился
- Беда у меня случилась, - пожаловался он. – Съел я… не то я съел.
Петер удивился.
- Когда я тут поселился, разбойники кругом сильно озоровали. Дом у меня хотели поджечь. Я и поймал одного, потом ещё одного. Ну, они ребята смекалистые, договорились со мной.Кой-чего из вещей мне носили. Даже уважали вроде. А потом обманули, канальи! Ну разбойники, что возьмёшь…
- Удрали от вас, да? – спросил Петер. – Так это из-за вас в этом краю разбойников не стало?
- Ладно бы просто разбежались… Я солонину из тех двоих долго ел, хорошо пошла, - продолжал Ганс, а Петер передёрнулся. Но внутренне. – А потом мне принесли одного, неживого уже, сказали – тоже разбойник, из своих. Один из них, как же! Его я тоже съел. Да ещё - соскучился по свеженькому, вот и пожадничал. И видишь, как получилось. Человек хороший попался. Очень хороший. Да ты чего не ешь-то? Кушай, не бойся, это говядина.
Петер сделал над собой усилие и проглотил кусок котлеты. Вкусная был котлета, ничего не скажешь.
- Мы с семьёй, когда празднуем, дважды в год, никто ведь не задумывается, как мясо добывали. Каждый съест по кусочку, и всё, - он окинул Петера взглядом. Будто прикидывал, какой кусочек можно от Петера отделить. Тот сердито хмыкнул: бояться ему надоело уже.
- И как отрезало. Раньше само получалось. Вечно со мной кто-нибудь ссорился, напрашивался. А теперь – нет! Если кто и забредёт, так что теперь, есть его – только за то что перетрусил и удрать хотел? И съел бы… Много раз собирался съесть. А посмотришь на такого ближе – и трусоват, и слабоват, и подличать согласен, - он опять смерил Петера взглядом, - а ведь тоже человек. Просто человек. Эх, видно, тот бедолага, которого я последним съел, добряком был. Да разве можно быть таким правильным! – со всей мочи заревел Ганс.
- Не реви, - сердито сказал Петер. Свинья, которую он приволок, весила фунтов сто двадцать, не меньше. А его, понимаете, слабаком обзывают! – Не реви, рыдает он тут… Ну хочешь, я тебе кровушки нацежу в бокальчик? Как помидорный сочок будет, красненький. Мне не жалко.
- Сам пей свой сочок. Вампир я тебе, что ли, свежую кровушку пить? Нет, только хорошо проваренное мясо. И то вон, всякое случается.
- Знаешь что, - хмуро ответил Петер, хорошенько подумав. - Ты тут просто одичал один в глуши. А может, тебе не и надо человечину в прямом смысле слова лопать? Ты теперь нормальный, как все.
Ганс насупился, подпер щеку кулаком и задумчиво рассматривал Петера. Но того уже несло:
- А знаешь, пойдём завтра со мной. Трактирщик, у которого я полгода жил, хороший дядька… возьмёт тебя поваром за милую душу! Ты вон как стряпаешь. Ну, или мясником можно устроиться. А с… продуктами… если всё-таки нужно… я тебе помогу. Что у нас в анатомичке творится, видел бы ты! Бывает, студенты такого накромсают. И ничего. Учатся себе дальше.
- Неохота мне аппендиксы жрать, - сказал Ганс. - Я бы лучше помощником палача устроился. Там, конечно, всякий сброд. Но ведь бывают и политические.
Петер онемел.
- Пора спать, - угрюмо заявил хозяин дома. – Твоя постель вчерашняя вон там, за занавеской. Только не надо лупить меня снова дубиной, скубент. Если я теперь настоящий человек, могу и не стерпеть, знаешь ли.
- Я не буду, - покаянно сказал Петер. Ты, это… прости.
Ганс промолчал.
Так и лёг молча.
Людоед стоял над ним. Спросонья Петеру показалось, что в руке у того нож. Он едва не перетрусил заново. Да что же это такое?
И опять вставать ни свет ни заря!
- Я завтрак сделал, - хозяин тихонько отступил, облизывая ложку. – Вставай, а? Дорога не близкая. А свинью твою выпустил, уж извини. Не волочить же её на поводке.
Он не только завтрак сготовил, он и дорожный мешок успел собрать. Здоровенный рюкзак, не Петерову чета. Ну и ну! Одно дело – пригласить людоеда в город после остатков папашиного, на редкость хмельного вина. Другое – на самом деле туда его притащить. Но Петер ответил храбро:
- Надумал? Вот и отлично! Я не врал, у меня много хороших знакомых в городе. Обязательно тебе работу найдём.
Они вышли в путь с приятно полными желудками. Хорошо гостю, когда в доме такой хозяин. До тракта дошли весело.
- А как же твоё хозяйство, огород? – спохватился Петер.
- Ну что огород… Картошку я выкопал, капусту рано убирать. Ничего, дождики польют. Если вернусь… Ну, пока, студент. Тебе налево, мне туда.
- А?
- Я к своим пойду, - объяснил Ганс, ухмыляясь. – Прав ты был, нехорошо человеку одному. Что же теперь. Даже если жена… - он сделал такую длинную паузу, что Петер успел поразмыслить: что такое с его женой? Не иначе как съел её любя…
- Даже если с другим давно живёт, пускай. Столько лет уже. Ну, как-нибудь. А к тебе – может, и наведаюсь. Можно, да?
- О чём разговор, - согласился Петер. – Спросишь меня в общежитии медицинского факультета, вторая ступень.
И он, не колеблясь, пожал людоедскую лапищу. Великан зашагал по дороге прочь, а Петер смотрел ему вслед со смешанным чувством облегчения и разочарования.
Поднималось над горами солнце. |
Рассказ открыт для комментариев