aa004 Персонажи

    За дверью Леда позволила себе передёрнуть плечами.
    — С каких это пор ты ведёшь дела с ассасинами? — последнее слово прошипела брезгливо.
    Стефан рассеянно кивнул в знак приветствия, не отрывая взгляда от визора, что-то помечая на карте.
    — Какая у тебя проходимость на Альбе?
    Леда задумалась, прикидывая.
    — Процентов пятьдесят... но, судя по тому, что со мной здороваются незнакомцы и говорят, что я ни капли не изменилась — будет гораздо больше.
    Стефан не остался очарован информацией. Побарабанил пальцами по столу, быстро пролистал список, который (Леда в этом не сомневалась) знал наизусть. Словно надеялся, что там вдруг появится новое имя.
    — У остальных и этого нет.
    — У остальных там ничего нет, — Леде почти удалось скрыть самодовольную улыбку. Лучший, ети её, проходчик.
    — Лучший проходимец — вот ты кто, — проворчал Стефан в ответ на её невысказанную мысль и легонечко — этот жест выражал крайнюю степень раздражения — стукнул по подлокотнику. — Непрошибаемый район, непроходимый!
    Леда пожала плечами:
    — Ничего, пройду. Лучше скажи, что у тебя делают ассасины?
     И, в ответ на озадаченный взгляд Стефана, напомнила:
    — Я только что с ним столкнулась.
    Стефан досадливо поморщился:
    — Чистоплюйка. Думаешь, я убийство заказывал? Ассасины — лучшие телохранители.
    — Он меня знает, — сообщила Леда.
    Стефан вздохнул:
    — Надо же, проницательная какая. Конечно знает. Он будет тебя охранять.
    — Охранять охранника — это что-то новое.
    — Не язви. Ты прекрасно знаешь, что я не пущу тебя без опеки.
    Леда возвела очи горе и вздохнула. Точно так же — она видела — вздыхали дети, когда родители им внушали не шастать туда-сюда без их разрешения.
    — Где твой отчёт? — из опекуна Стефан превратился в начальника.
    Вместо слов она достала из-за пазухи цветок. Стефан бегло посмотрел, зарылся было в списки но вдруг вскинулся и стал поедать бутон диким взглядом. И правда, посмотреть было на что. Словно кто-то хорошенько перемешал радугу и швырнул этой кляксой в бутон. Шипы мягко светились зеленью.
    — Откуда?.. — прошептал заворожённо Стефан.
    — Оттуда! — сипло отозвалась Леда и на этот раз не сдержалась. Улыбнулась горделиво и, упреждая вопросы, отчиталась.
    Она проникла не на пятьдесят — на все девяносто лет вперёд от начальной точки. Будущее на Альбе в прямом смысле цветущее и радужное. Повсюду — в цветочных горшках, в клумбах, на полях у дорог — растёт Панацея. Посреди засохшей, потрескавшейся поверхности планеты расположился оазис, который потихоньку распространяется. Исчезают пустыни, появляются залески, пробивают дорогу к рекам ручьи. Панацея исправно цветёт раз в год. Лечит землю и людей — медленно, но верно. Жители приветливы и спокойны. Почти никогда не болеют, и продолжительность жизни… тут Леда задумалась.
    — Ну что? — не выдержал Стефан.
    Леда неохотно пояснила:
    — На выходе из города я встретила старика. Он подарил мне этот цветок, встал передо мной на колени и бормотал что-то вроде: «Спасительница… счастье-то какое… верил, что вновь тебя увижу…» — еле ушла от него.
    — А правитель? — спросил Стефан.
    — Да нет там никакого правителя. И культа тоже нет, — пожала плечами Леда. — Во всяком случае я не увидела ни одного портрета Дана, не слышала ни одного упоминания о нём. Управник ушёл в прошлое, где ему и место. Всё очень демократично, насколько я поняла. Все служат обществу и планете. Там потрясающе чистый воздух.
    — Это ничего не объясняет, — закусил губу Стефан. — Как раз после смерти правителя они могли изменить структуру государства.
    — Но это не значит, что его надо убивать, — в который раз возразила Леда. — Даже если согласно источникам он тиран. К тому же, я не слышала ни о каких ритуальных убийствах.
    Этот затяжной, начавшийся ещё с полгода назад — когда только узнали о положении на Альбе —  спор прервал тихий кашель. Стефан сделал вид, что не заметил, но сразу же сник. Леда подошла к невысокой корзине у камина. Заглянула, посмотрела вопросительно.
    — Умирает, — сухо подтвердил Стефан.
    Леда присела на корточки, зачем-то погладила панцирь черепахи.
    — Эх, старушка Тармина, — вздохнула она. — Совсем ты расклеилась…
    Черепаха посмотрела печально и снова бессильно покашляла. Леда не хотела думать, что будет со Стефаном, когда Тармина умрёт. Черепаха принадлежала его сыну.
    Задумавшись, опустила руку с цветком около черепашьей головы. Тармина вдруг оживилась, прихватила ртом лепесток и потянула. Зелёный шип впился Леде в палец, выступила кровь.
    — А, чёрт! — прошипела Леда и выпустила Панацею, прижав раненый палец к губам.
    Черепаха вжала голову в панцирь — дескать, извини, не хотела. Но тут же снова вытянула морщинистую шею. Потому что цветок Панацеи, впитав кровь, тут же распустился. В полутёмном кабинете засияла маленькая радуга.
    — Что это? — прошептал Стефан.
    — Не знаю, — шёпотом же отозвалась Леда.
    Но они оба знали. Так цвела Панацея. Которая, по рассказам, лечила. Живое чудо Альбы, ради которого они вели расследование.
    Радуга вдруг исчезла. Недоумённо сморгнув, Леда поняла, куда. Тармина, уже с месяц не проявлявшая никакого интереса к еде, с остервенением жевала уникальный цветок.
    — Ничего в тебе святого, старушка, — с радостной укоризной сказала Леда. — Знаешь, скольких трудов мне стоило туда добраться?
    Черепаха дожевала, выбралась из корзинки и живо потопала к миске с водой. Пока она жадно пила, панцирь молодел на глазах. Стал светлее, с него исчезли шрамы и царапины. Напившись, Тармина уснула. Леде показалось, что она даже довольно похрапывает.
    А Стефан улыбался. Леда здорово соскучилась по его улыбке.
    — Работает, — сказал Стефан так, словно сам создал Панацею.
    — Да, — отозвалась Леда, и они подумали об одном и том же.
    Одно свидетельство было правдой.
     
    ***
    Альбой заинтересовались, как только оттуда прилетели первые корабли. Бойкие торговцы сделали шумную рекламу и стали продавать малюсенькие колбочки с радужным снадобьем из цветков Панацеи за баснословные суммы. Но драгоценные капли стоили всех богатств мира. Исчезали хронические болезни, организм омолаживался, даже сады и огороды давали богатый урожай. Подвох заметили не сразу. Слишком велика была эйфория от нового чудодейственного лекарства. Слишком легко исчезли трудности у тех, кто собрал средства и купил Панацею. Слишком быстро — так же, как и появились — исчезли торговцы. Прихватив с собой людей.
    Когда забили тревогу — было поздно. Из десятка кораблей, посланных на Альбу, вернулся только один. С единственным человеком на борту. Обезумевший капитан рассказал о человеческих жертвоприношениях. Когда кровь попадает на бутоны Панацеи — они распускаются, давая возможность сделать экстракт. На планете почти не осталось жителей — поэтому ушлые дельцы превратились в космических пиратов.
    Земля пришла от такого в ужас. Жертвоприношения не вписывались ни в какие рамки. Тут-то и вмешалось Бюро предотвращений. Расспросили злосчастного капитана, свидетелей и близких жертв. Прощупали почву — выяснилось, что безопасно «убрать» пиратов никак не получалось. Или прошлое, или будущее неминуемо отдало бы последствиями.
    Настало время проходчиков. Диггеров, проходимцев, шахтёров — как их только ни называли. Людей, которые совмещали в себе телепорт и машину времени.
    Нужно было докопаться до начала и сути появления Панацеи. Нужно было понять — действительно ли триггером цветения Панацеи становится человеческая кровь?
    И чем дальше копали диггеры, тем яснее становилось: у Альбы существовало два пути: выжженная пустыня или цветущая планета. Первый вариант означал большие жертвы. Второй — малые.
    Леда — кровь из носу — пыталась доказать, что существует и третий. Без жертв.
    …Когда Стефан вызвал её в первый раз и ткнул пальцем в очередную планету земного типа, Леда знала, что у неё там «якорь». Именно на Альбе она побывала в свой первый уход, именно о ней писала в дневнике. А это означало, что она наконец-то перестанет быть на подхвате и займётся своим, настоящим делом.
     
    ***
    Она ждала в промозглой сырости. Серый плащ удобен для маскировки, но уже намок — чёрт бы подрал Отдел вероятностей с их невнятными прогнозами. «Плюс-минус два часа»... Чихнула, и в клипсах раздалось тихое:
    — Будь здорова.
    — Не подслушивай, — огрызнулась она.
    — Я просто проверяю, как работает моё уникальное изобретение, — возразил Стефан. — Не каждый день можешь связаться сквозь время и пространство.
    Леда хмыкнула. Хорошо ему радоваться. Сидит у камина, кормит Тармину одуванчиками... Тут она услышала шаги и лёгкий шорох одежды о камень домов. Человек не крался, но шёл осторожно, держась темноты. В то же время в подворотне напротив кто-то тихонько вытащил кинжал — Леда не могла этого видеть, но услышала. Коснулась мочек, чтобы выключить отвлекающее бормотание Стефана в клипсах, выскользнула из укрытия.
    Леда не была бойцом, зато у неё был шокер: наёмник с кинжалом замычал и упал в лужу. Не учла Леда того, что их было двое, и второй напал, не дожидаясь, пока она к нему развернётся.
    Повезло, что у многочисленных наследников Сеньора не было денег, чтобы нанять профи — нападатель был «вооружён» мотком верёвки и мешком. В нём-то, наверное, и должны были унести тело Дана. Не повезло, что этот мешок сразу же оказался накинут на неё, не давая сориентироваться. Пока Леда барахталась в затхлой материи, её начали душить. Она лягнула наугад и с удовлетворетворением поняла, что попала. Нападатель вдруг заорал, ослабил хватку... потом захрипел и затих. Её выволокли из подворотни и сдёрнули мешок.
    В тусклом свете факела Леда увидела, как тёмные глаза Дана округлились, он выдохнул:
    — Ты!
    Пока Леда соображала, откуда Дан мог её знать, на улице послышалось:
    — Говорю, здесь кто-то орал, как резанный.
    — Да кто кого резать будет в такую погоду, — возразил второй.
    Стражники лениво приближались. Леда скосила глаза к подворотне, и увидела, как ручеёк крови пробивает путь к водостоку. Бежать?
    Дан не дал сообразить, что делать дальше. Прижал к мокрой стене, поцеловал. Она хотела было оттолкнуть, но стражники были совсем рядом, удовлетворённо гыгыкая о том, что дело молодое — цыпочки для начала всегда орут и ломаются, а сами — хоть под дождём, хоть в луже, а готовы... Крови при таком раскладе никто не заметил. Их смех затих на полутёмной мокрой улице, и тогда Дан оторвался от неё, повёл в убежище — мезонин в заброшенном доме. Перед тем, как захлопнулась дверь, Леда оглянулась. Ей показалось, что на соседней крыше она увидела тонкую фигуру в чёрном. А потом она об этом забыла.
    ...В тусклом рассвете Леда смотрела на него, спящего. Нужно было уходить — за дверью открылся переход. Но ведь она не могла найти вторую клипсу... или просто тянула время? Дан вздохнул легко, и стало понятно, что он сейчас проснётся. Разговаривать было нельзя.
     
    ***
     
    — Где ты шлялась? — Стефан был вне себя.
    Леда вошла к нему, держа третью чашку кофе. Не помогало. Она зевнула ему в лицо. Потом чихнула — проклятый дождь всё-таки принёс простуду.
    — Не увиливай! Сколько времени нужно, чтобы выполнить простую задачу?
    — Я ждала всю ночь, — нагло соврала Леда и уселась в кресло с ногами.
    — Ждала она... ждала! — ядовито воскликнул Стефан и повернул визор к ней. — Это что?!
    Она увидела лицо Дана. Повзрослевшее, властное. Волосы были короче, чем она помнила, а в ухе была... клипса. Та самая, которую она потеряла сегодня ночью. Леда машинально схватилась за мочку уха.
    — Дура! — заорал Стефан.
    Таким она его ещё не видела. Стефан сыпал ругательствами, поминая весь женский род исключительно в шовинистских выражениях. Кофе горчил немилосердно, Леда уместно морщилась и понимала, отчего Стефан так орёт. Она сама так же кричала, когда наконец-то вытащила его — состарившегося, поседевшего, в очередной раз пытающегося спасти семью.
    ...Стефан был лучшим диггером. Входил в любое время, как лезвие, работал играюче. Поэтому начальство смотрело сквозь пальцы, когда он женился там, где работал. Сделало исключение — лучший есть лучший. Стефан готовил почву для максимально безопасного свержения феодализма. В это время у него родился сын, который подрос и завёл черепаху. Безопасное свержение почти получилось. Бунтовщики пришли к власти с минимальными жертвами. В число которых вошли жена и сын Стефана.
    Тогда он забыл обо всём. Остался, чтобы проработать бесчисленное количество вариантов. Искал переменные, возвращался в разное время, надеясь на эффект бабочки. Но при любых переменных семья погибала.
    Леда пробила проход, и вытащила его, полуобезумевшего, в обнимку с черепахой, с планеты. Они чуть не потерялись — Стефан норовил вернуться в годы своего счастья. Но Леда не дала этого сделать, и за это, знала, он её никогда не простит. Знала также, что Стефан, несмотря на дикий ор, боится за неё. Боится, что она повторит его историю.
    Вдруг она резко выпрямилась в кресле и одурело посмотрела на Стефана.
    — Подожди. Молчи.
    Начальник умолк на полуслове. Следовало отдать ему должное — он умел затыкаться вовремя. Леда ещё тихонечко посоображала и спросила:
    — Как думаешь, будет человек носить клипсу из чистого сантимента... сколько?
    Стефан пошевелил пальцами, подсчитывая и, наконец, глухо сказал:
    — Около пятнадцати лет.
    Леда поднесла ладонь к губам, безуспешно пытаясь скрыть улыбку. Пятнадцать лет.
    — Он нас слышит, Стефан, — констатировала она.
     
    ***
    Когда прибыл ковчег с сигналом бедствия, на Земле растерялись. Изучали перед тем как вскрыть корабль, изучали после того как открыли и обнаружили три тысячи зародышей. Созывались комиссии, в том числе и межпланетные, на которых постановили: сохранить. Жизнь дороже всего.
    Когда дети начали «вылупляться» — все в разное время, разрыв составлял четверть века — первых раздали в приёмные семьи. Впрочем, быстро вернули. Новоиспечённые мамы сильно пугались, когда подкидыши исчезали на несколько дней, а потом появлялись — так же внезапно, как и уходили — концентрировались буквально из воздуха. С небылицами о других мирах и временах.
    И дневники. Все начинали вести дневники с момента, как могли писать корявыми печатными детскими буквами. То, о чём говорил дотошный журналист, было не летописями. Это были журналы наблюдений, которые скрупулёзно изучались Отделом прогнозов. Отдел заполнял «белые пятна» на карте будущего, рассматривал ответвления и посылал диггеров в точки отсчёта — места, где история могла меняться.
    ...Разумеется, о диггерах говорили разное. Кажется, никто до конца не верил в то, что они могли менять будущее. Прошлое было константой, что в нём менялось к лучшему — поди разбери. Зато всяких суеверий было хоть отбавляй. Как грибы после дождя появлялись всевозможные версии и слухи о том, что проходчики имеют дворцы и несметное богатство в других мирах, некоторые в воображении обывателей становились правителями, пользуясь невежеством отсталых жителей. Ортодоксы всех мастей разоблачали сделку с самим дьяволом и греховность вмешательства в «естественный ход событий».
    «Проходимцы», знай себе, посмеивались. Уж им-то хорошо было известно, что во всех мирах единственным дьяволом оставался человек.
    Однако, они и сами не знали, откуда и почему появились. Иногда спорили, выдвигая разные теории. Леда как-то фыркнула и сказала, что тайна их происхода не стоит выеденного яйца. Просто кто-то из диггеров мог копать настолько глубоко, что ушёл вперёд и прислал их всех из будущего, где эволюция привела к новому виду — к ним самим. Возможно, будущее было отнюдь не радостным, и исправить его могли только «проходимцы». И точка отсчёта находилась далеко, так далеко в прошлом, что диггеры нужны были ан масс. Здесь и сейчас.
    Тогда воцарилось молчание, и Стефан очень странно на неё посмотрел. Так, словно она выдала тайну. Или подала идею. Однако, все начали страшно гомонить и разглагольствовать о курице и яйце.
    Леде было не до того. Ей нужно было к Дану.
     
    ***
    В этот раз она вышла не там, где рассчитывала. С неудовольствием вспомнила одну из заповедей Стефана: одеваться неброско, никогда не привлекать внимание. Леда торопливо сдёрнула украшения, запахнула плащ и пошла по каменной мостовой. Она должна была попасть на приём в честь пятисотлетия Милиса — выйти прямо во дворец. Дан ждал её, а Отдел прогнозов чётко сказал: покушению — быть. Плюс-минус двенадцать часов от точки отсчёта. Чёрт бы подрал их «плюсы-минусы»...
     
    Ночной город встретил шумно. Факелы на каменных стенах нещадно чадили, тут и там из железных бочек вылетали искры, слышался треск дров. Леда торопилась к дворцу, но вынуждена была остановиться: у дверей пекарни потихоньку собиралась толпа. Толстый пекарь, стянув бывший когда-то белым колпак, нервно вытирал пунцовое лицо. Свободной рукой он держал за шкирку малчишку, сил у которого хватало лишь на то, чтобы переводить испуганный взгляд на бубнившего стражника и апоплектичного хозяина. К груди он прижимал растрёпанную книгу.
     
    — Говорю вам, господин, со всем своим уважением говорю — книги сожжём, а как же!
     
    — Порча бумаги, холстов, статуй и печатных изделий карается по закону, — пробубнил стражник.
    Пекарь осёкся, но быстро нашёлся и дал подмастерью подзатыльник. Тот зажмурился, но книгу не выпустил.
    — Так это мальчишка и попортил! Как есть, говорю!
    — Физическое наказание детей тоже карается, — зевнув, сказал служитель закона.
    — Да что же это такое... сил моих нет... всё карается.
    — Вы имеете против? — оживился стражник и достал блокнот. Начал что-то писать, и толстяк, отступая, залебезил:
    — Ни в коей мере. Но поймите, пацанёнок без строгости не может... повадился вот книги читать... тесто не поднимается... клиенты недовольны... И ладно бы, что хорошее читал... а то, я глянул — там люди разрезанные, кишки наружу. Доктором, говорит, хочет стать. Я тебе дам доктора, паршивец! — Пекарь занёс было руку, но наткнулся на оловянный взгляд стражника и заорал: — Хвала милорду!
    — Подмастерье мы конфискуем, — сказал стражник и кивнул остальным. — Забирайте.
    Подул на печать, шлёпнул, выдрал лист из блокнота.
    — За компенсацией зайдёте в понедельник. Здесь адрес и сумма.
    Мальчишку увели. Пекарь, вытянув шею, посмотрел вслед, подождал, пока стража удалится на безопасное расстояние и оголтело заорал:
    — Порча бумаги, значит?! Да знали бы они, сколько я её попортил давеча, после ужина у тёщи! Вот прямо из той книжки пакостной целый сноп вырвал!
    Кто-то загоготал, послышались крики «так их, грамотеев! Жили без них и проживём!»
    Леда поморщилась и попыталась продолжить путь. Но её схватили за локоть, развернули и сказали, дыша смрадом перегара:
    — Так-так, госпожа. И что это такая миледи делает в нашем квартале?
    — Пусти, — прошипела Леда.
    — А то что? — ухмыльнулся пьяный.
    Леда, не вдаваясь в объяснения, пнула паршивца в голень и, подхватив юбки, бросилась бежать. Один из камней, пущенных вслед, просвистел около уха, другой попал в плечо. Она вскрикнула, запуталась в чёртовых подолах и упала. Дотянулась до камня, обернулась, одновременно пытаясь встать.
    Смердящий тип замер. Потому что ассасин выструнился рядом — чёрный тонкий силуэт со стилетом, прижатым к горлу.
    — Не смей, — процедила Леда, и стилет исчез.
    Смердящий шумно сглотнул.
    — Пшёл вон, — позволила Леда, и пьяный исчез.
    Она осталась наедине со своим охранником. И, прежде чем успела сказать «спасибо», тот исчез.
    Дан лишь вздёрнул бровь, когда увидел её.
    — Вижу, ты как следует подготовилась к празднику. Идём, тебя ждёт горячая ванна и одежда. Если, конечно, ты не настаиваешь появиться в таком виде. Но предупреждаю: у нас не карнавал.
    Потом они стояли на балконе замка и смотрели на огни улиц. Две-три из них полыхали, Дан довольно улыбался.
    — Я давно хотел построить добротные каменные дома на месте этих бараков.
    — Как ты можешь! — возмутилась Леда. — А если там люди сгорят?
    — Там даже крысы не живут. Мы вчера их разогнали, — пояснил он. — Голубей, кстати, тоже. А потом мои агенты пустили слух, что всех выселили из-за новых борделей милорда.
    — Чёртов манипулятор!
    — Да! — взгляд Дана окаменел. — Я — деспот, забыла? И народ борется против меня. Я хочу научить их драться за свои права.
    — Это полная утопия!
    — Может быть. Но они идут с лозунгами, которые я читаю. И каждую улицу после протестов ремонтируют. Чёрт возьми, в половине Милиса уже есть канализация и горячая вода из источников. Это они манипулируют мной. Народ не настолько глуп, чтобы этого не замечать, Леда.
     
    ...Тем же вечером Леда орала на капитана. Того самого, который заковал её в наручники. Капитан бледнел от злости, но не отступался: все углы дворца проверены, окна занавешены тяжёлыми шторами, ни один разбойник не посмеет покуситься на милорда.
    — Дураки! — просквозила сквозь зубы Леда и собралась, было, проверить конюшню. Просто так, на всякий случай. Ещё раз.
    Но перед этим окинула взглядом залу.
    Приём был в разгаре. Дана охаживала юная леди Сиана. Леда отошла на несколько шагов, и вот оно: просто-таки картина: «Милорд и дева». Только у дев не бывает таких прожжёных взглядов. И розовый бутон на запястье уж слишком розов, чтобы быть правдой...
    Леда выхватила у проходящего официанта поднос — фужеры с вином, зависнув, упали на пол — метнула его в Сиану. Та ловко отклонилась и, в свою очередь, дотянувшись до чёртовой розовой бутоньерки, вытащила кинжал.
    Время остановилось.
    Леда вздохнула. Терпеть не могла этих моментов — застывшее время выматывает. Ринулась, как в тёплую воду, навстречу кинжалу. Она бежала и бежала. Когда пробежала целую милю, поймала, хватая воздух, кинжал. Для присутствующих Леда просто материализовалась из ниоткуда.
    Было бы драматичнее, если бы Леда «поймала» кинжал в сердце, но она неловко поскользнулась в последний момент, и кинжал попал в плечо. Конечно же, кинжал был отравлен.
    Её унесли, отдав на попечение лекарям. Дан был занят, отдавая приказы стражникам и запрещая линчевать кровожадную леди. Когда он, изнемогая от ярости и тревоги, наконец-то появился на пороге комнаты, его встретил взрыв смеха. Леда рассказывала похабные анекдоты.
    — Я не виновата, что ваш яд так на меня действует, — оправдывалась она потом. — Наверное, разный метаболизм. Или как там... В общем, тебя бы он убил в мгновение ока.
     
     
    ***
    О покушениях на Дана ходили легенды, которые Леда тщательно изучила, хотя изначалньно до хрипоты спорила о том, что не стоит доверять летописям на сто процентов. История — курва, которая дружит с Фортуной. И эти две подружки поворачиваются разными частями тела лишь к победителям. Перед проигравшими они предстают в фальшивой красоте, скалясь вставными челюстями — древними, как мир.
    Летописи Альбы гласили, что Дан был диктатором. Извращенцем и уродом, который тайно женился на ведьме. Согласно другим свидетельствам, Дана убили в совсем юном возрасте, во времена делёжки наследства Сеньора. Времена и нравы были жестокими — наследники в буквальном смысле рвали друг другу глотки. А тот Дан, что стал управником, убил когда-то оригинального. На самого Дана покушались несколько раз, но по таинственной причине он всегда выживал. Даже царапины не оставалось.
    Был вариант, что Дан покончил с собой в зрелом возрасте, не выдержав угрызений совести. Во времена его правления  были сотни бунтов, тысячи людей исчезли из Милиса, словно никогда там и не жили.
    Свидетельства с Альбы были настолько противоречивы, что в Бюро поначалу развели руками: понятия не имели, что делать с Даном. Хотели даже послать ассасинов, но Леда с омертвевшим от ненависти взглядом сказала, что потерпит убийцу в случае, если он прикончит и её.
    Ассасины, как всегда, промолчали. Диггеры не считали их за своих — их было три тысячи, ассасинов — сотня. Всегда в чёрном, всегда поодиночке. Работы у них было катастрофически мало. Но это была работа, за которую никто не брался. И никто из диггеров не признавался, что убийство Папаши Гэби, например, было сущим облегчением для трёх миров.
    Но главное, о чём говорили легенды — это Панацея. Именно Дан нашёл цветок в горах. И сделал своим притяжанием — только элите позволялся доступ к редкому растению. Или засеял Панацеей всю планету, и каждый мог радоваться здоровому долголетию сколько душе угодно. Тут легенда раздваивалась.
     
    ***
    — Я хочу послушать снова, — попросил Дан. — Я ещё никогда не слушал эту композицию в хорошем качестве.
    Она потянулась из-под его руки, нажала повтор, и Гальяно вновь заиграл Libertango. Он подслушивал, когда она включала эту песню дома. Он подслушивал, как она жила. Для Дана время шло линейно — он проживал свои годы, слушая в клипсе, как живёт она. Леда «скакала» туда-сюда по его времени, появляясь лишь когда Дану грозила опасность. Он перешагнул за сорок, Леде по-прежнему было за двадцать.
    — Мне это нравится, но ужасно надоело, — сказал Дан, и Леда подумала было, что он о песне.
    Дан повернулся и сказал:
    — Я хочу, чтобы ты постарела со мной.
    Дождь молотил в окна — два дня подряд. Два сумасшедших дня.
     
    ...Два дня назад Леде казалось, что она вмёрзла в черепичную крышу, что капли ледяными гвоздями приковали её. Она подула на руки, не ощущая тепла своего дыхания, — лишь увидела облако пара, выходящее изо рта.
    Ей не удалось пробраться к дворцу. Меры предосторожности были приняты неимоверные. Единственную брешь Леда нашла на крыше конюшни. С одной стороны, Дана охраняли прекрасно. Стража работала.
    — Я на крыше, — пробормотала она, не зная кому. Стефан в порыве ярости растоптал свои клипсы, а Дан... Леда не знала, слышит ли он её. Оставалось только надеяться.
    Натянула капюшон, с тоской ощущая, что снова простынет. Её бил озноб. Поэтому она, обычно такая внимательная, не услышала осторожных шагов. Лишь когда резко сдёрнули капюшон, подняли и щёлкнули наручниками, возвела очи горе.
    Наконец-то стража сработала.
    Факелы на стенах нещадно коптили, зато горели живым огнём. Леда даже на расстоянии чувствовала их тепло. Капитан стражи что-то спрашивал, повышая тон. Она не слушала. Ждала терпеливо, как и на крыше конюшни. В какой-то момент капитан вдруг заорал, и Леда не сразу поняла, отчего. Она зевала, сидя на неудобном стуле, вытянув ноги, отогреваясь. Видимо, зевота и вывела бедолагу-капитана из себя.
    — Все вон.
    Сказано было тихо, но из подземелья всех сдуло. Словно и не было никогда никого, кроме промёрзшей Леды и Дана, который, склонив голову, смотрел на неё.
    Она подняла скованные руки:
    — Милорд освободит меня?
    — Милорд подумает, — с тонкой усмешкой ответил он. — Над вариантом приковать тебя цепью к стене, чтобы ты в очередной раз не сбежала.
    — Всё равно они мне велики, — фыркнула Леда.
    Наручники скользнули по тонким запястьям и кистям рук, остались на досчатом столе.
    Дан сдёрнул промокший плащ, закутал её — нещадно чихающую — в свой, и повёл вдоль пустующих камер.
    — А почему я не слышу стонов, криков и звуков рвущейся плоти? — осведомилась Леда. — О твоих камерах ходят легенды.
    — Я всех съел, — покосился на неё Дан. — Не пропадать же добру.
    Остановился, прислушался к пустому подземелью. В закоулках, словно по команде, вдруг страшно завыло, загудело — Леда даже подпрыгнула. Дан ухнул довольно, совсем как подросток, которому удался розыгрыш, и обнял её за плечи. Повёл вперёд, осматривая каждый закоулок. Наконец, различив в темноте что-то одному ему известное, позвал негромко:
    — Джером.
    Вой тут же прекратился.
    — Да, милорд.
    На свет факела выкатилось что-то серое, паутинистое, и Леда ахнула. Это был человек. Или... то, что должно было им стать. Из лохмотьев выглядывали кисти рук взрослого человека. В остальном Джером походил на ребёнка. Во всяком случае, ростом был с пятилетнего. На коротеньких ножках он подошёл к ним, сделал подобие поклона — небрежный кивок и взмах рукой.
    — Я перестарался, милорд?
    — Нет, Джером. Просто здесь никого, кроме нас, не осталось.
    — Знаю. Мне хотелось впечатлить даму.
    Умный карий взгляд скользнул по ней, улыбка тронула узкие губы:
    — У вас хороший вкус, милорд.
    — Знаю, — в тон собеседнику ответил Дан.
    Леда возмущённо сказала:
    — Ему же холодно в этих лохмотьях!
    И почувствовала себя совершенной дурой, когда мужчины, переглянулись. Да они заговорщики, чёрт возьми.
    — Мадам, — снова поклонился Джером, — я, разумеется, прошу прощения, но хотелось бы знать, под каким забором вас воспитывали? О присутствующих не говорят в третьем лице.
    Пока Леда пунцовела, Дан пояснил:
    — Джером — лучший хирург Милиса. Правда, у его родителей были другие планы — они продали своего первенца в передвижной цирк, и там его держали в бочке, пока он рос. Я выкупил Джерома, дал доступ к книгам и трупам. В результате обо мне пошла слава как о любителе извращаться с калеками. Джером устраивает рейды, покупая «ущербных» детей и взрослых. Лечит их в госпитале. Или облегчает, как может, их муки.
    — Милорд имеет в виду операции, — тихо вставил Джером. — Я не убиваю калек, как могла бы подумать дама.
    Леда лишь качнула головой — дескать, ничего подобного я и не думала. А вслух спросила:
    — Зачем же маскарад?
    — У каждого своё хобби, мадам, — учтиво пояснил Джером. — Кто-то охотится, называя убийство спортом, я — всего лишь использую замечательную акустику, чтобы поддержать имидж милорда.
    Дан пояснил:
    — Ирода, в подземельях у которого стонут сотни замученных душ.
     
    ...Два дня Дан показывал ей то, что успел создать. Школы, университет Милиса. За городом, за горной цепью раньше жили пустынные разбойники, теперь пробивались леса. Агенты Дана шныряли по всему Милису — в городе-государстве и в провинции жило достаточно умных людей, которых надо было спасать... от других людей. Сохранялись и книги. Строились галереи и больницы.
    Дан в каком-то совершенно безумном темпе создавал комфортные условия для того, во что верил. Благо, в казне было достаточно средств для того, чтобы учить людей.
    — Я верю в разум, — сказал он ей. — И хочу, чтобы он остался после меня.
    Леда недоумённо спросила:
    — Зачем же надо было создавать видимость диктатуры?
    — Я долго подслушивал свою историю. Ту, которую ты рассказывала в своём мире. И понял, что у меня два пути: или стать параноиком, который отчаянно борется за свою жизнь, или — создать жизнь для других.
    — А как ты надеешься привить им любовь к искусству? Запретить публичные выставки?
    — Отлично! — просиял Дан. Ты молодец!
    — Да, я генератор идей, — вздохнула Леда.
    — Не грусти. Смотри, что мы нашли в горах!
    Он достал из-за пазухи цветок и показал Леде. Та помрачнела. Маленькая нераспустившаяся радуга хотела крови.
     
    ...Теперь они лежали и слушали Libertango, и Леда рассказывала Дану о Панацее. О том, как маленький цветок привёл к опустевшей планете и о жертвоприношениях.
    — Это всё глупости, — заявил Дан категорично. — Это всё было до того, как появилась ты. Смотри: в будущем Панацея цветёт везде, как простой сорняк.
    — Да, но я не знаю, как к этому прийти, — возразила Леда, — я видела лишь вариант событий.
    — В твоём будущем Панацея — лекарство, которое не принадлежит элите. Нам просто нужно найти тропинку, на которой не убивают направо и налево. Знаешь, я покопался и нашёл легенду, которую ты пропустила...
     
    ***
    — Я хочу узнать об ассасине, — заявила она с порога Стефану.
    Тот, одурело посмотрев на неё,  пробормотал:
    — Вообще-то, правила приличий ещё никто не отменял.
    Леда вспыхнула и вышла за дверь ванной комнаты.
    — Извини, — сказала она начальнику уже в кабинете.
    — Ерунда, — пожал плечами Стефан. — Хорошо, что я халат успел надеть. Но если каждый из диггеров будет так вот влетать...
    Леда выставила ладонь, пресекая дальнейшие разглагольствования. Ей и без того было стыдно — промахнулась, как новобранец.
    — Зачем он?
    — Мне просто интересно, создашь ли ты когда-нибудь парадокс. И если создашь — неизвестно, чем он закончится…
    Леда фыркнула:
    — Ты сам не веришь в то, что говоришь.
    — Не верю, — согласился Стефан. — В парадоксы веришь ты. Если я скажу, что именно ты дала работу ассасину, то будешь орать, а я этого не люблю. Лучше я расскажу тебе историю.
    Стефан подошёл к книжному шкафу. Он очень любил читать фантастику, и этой страсти Леда абсолютно не понимала: их жизнь — это фантастика. Никто не в состоянии путешествовать во времени и пространстве, человечество только-только пробилось к Плутону.
    Стефан тронул расслоившийся от старости корешок.
    — Знаешь, в этой книге рассказывается о детях, которые попали на Землю извне. Когда они выросли, человечество поняло, что это другой вид людей, будущее. И почувствовало угрозу. Эта книга с плохим концом, Леда. А в другой рассказывается, что прогрессорство — то, чем мы по сути занимаемся, стоит огромных жертв. Или малых — зависит, с какой точки зрения ты смотришь. Но жертвы есть всегда. Если ты посмотришь на историю человека — любую, неважно на какой планете, то увидишь, что всё замешано на крови. Мы даём или берём то, что у нас есть. Кровь. Жизнь. История — это миллионы тонн крови, единственная твёрдая валюта, разменная монета продолжения. У тебя есть только один выбор: брать или отдавать.
    В другое время Леда по обыкновению фыркнула бы. Но она знала, что Стефан говорит и о своей жизни тоже. И наконец-то спросила о том, чего не спрашивают:
    — Почему ты не умер вместе с ними?
    — Потому что у меня было ещё одно дело, — почти без запинки ответил Стефан. И тронул корешок книги. Словно она была талисманом. — Дело в том, что я не верю в плохие финалы.
    Сначала Леда не поняла. Потом до неё дошло, но она рассмеялась. Немного нервно:
    — Ты не можешь уйти настолько далеко, чтобы прислать нас сюда.
    — Кто знает? — в тон ей ответил Стефан. — Может быть, человечеству в будущем грозит настолько страшная опасность, что только диггеры смогут его спасти? «Ан масс», как процитировала, сама того не зная, одна из них. Может, один смельчак родился на свет, чтобы прислать будущее на эту планету…
    Он тоже рассмеялся, а Леда вдруг вспомнила свою теорию. Что ж, Стефан переписал финал одной из любимых книг. Будущее пришло на землю, и люди его не убили.
    — Помнишь то дурацкое интервью? — спросила она. — Получается, журналист был прав. Мы действительно персонажи. Бедные звери около двери.
    — Только т-с-с… — приложил палец к губам её ментор. — Пусть это будет нашим секретом.
    — Будет, — согласилась Леда, и сразу, без перехода — так было намного легче сказать: — Я ухожу.
    Стефан кивнул. Словно знал (разумеется, он знал с самого начала), что Леда уйдёт, как в своё время ушёл и он, чтобы быть с той, которую любит.
    — Долгие проводы — лишние слёзы, — сказала она предательски тонким голосом. — Я буду жить там, но могу приходить сюда, когда захочу.
    — Да, девочка. Конечно.
    Когда Леда вытащила Стефана вместе с черепахой, он тоже назвал её «девочкой». Подумав, что другого момента у них может и не быть, Леда поделилась легендой. Совсем коротенькой.
    Сухую пустошь Альбы спасла любовь. Она пришла к нему со звёзд, а он так любил её, что не хотел отпускать. Подарил ей цветок, с шипов которого стекала его кровь. Разумеется, она тоже поранилась. С тех пор цветок растёт везде, напоминая об их бессмертной любви.
    Стефан помолчал, а потом сказал:
    — Жертвы есть всегда. Разница только в том, добровольные они или нет. Прощай, девочка.
    Леда знала, что они ещё увидятся, и не раз. Но знала также, что такого разговора у них больше не будет. Потому что Стефан просто его не выдержит.
    И всё-таки, ей нужно было знать.
     
    ***
    Нужно было знать, кто позвал ассасина.
    Леда прошла в розовый сад. Увидела, как они сидят у чайного столика. Тонкие седые пряди оттеняют каштан волос. Всё-таки она неплохо постарела. Не стыдно. Леда не любила слово «сохранилась». Сохраняются мумии. Люди стареют.
    Она смотрела на их профили — Дан почти не изменился. Или она всегда представляла его таким через годы.
    Руки над столиком. Переплетённые пальцы ласкают ниточки пара из кофейных чашек.
    Профили. Чёрный перламутр на клипсах. У него — на правой, у неё — на левой мочке.
    И бутоны повсюду. Словно раскляксившаяся радуга.
    И чуть впереди — тонкая фигура тянется струной. Она почти слилась с деревом, но Леда увидела. И знала, что ещё не поздно. Асассин тоже это почувствовал. Перестал дышать. Не обернулся — он бы не успел. А она ещё успеет крикнуть, что всё отменяется. И они проживут ещё — сколько? Двадцать лет? А потом — выжженная пустыня Альбы, Панацея для элиты, пиратские набеги на другие планеты…
    Леда увидела, как они улыбнулись друг другу. Руки сжались — совсем легонько, а потом — одновременно вскинулись в жесте отрицания.
    Не смей. Не мешай. Только Леда в кресле, не отрывая взгляда от Дана, едва заметно качнула головой. Знала собственное упрямство.
    Ей оставалось только смотреть, как их  руки упали на стеклянный столик, и кофе смешался с кровью, и кровь капала на землю, и розовый сад распустился в радугу.
    Это получилось очень быстро, но ведь так получилось, что ушла их жизнь. Теперь она точно знала, почему Альба будет цвести каждый год без жертвоприношений с этой и других планет.
    Наконец, асассин повернулся и прошёл мимо неё. Склонив голову. Знал, что сейчас она не захочет увидеть своё отражение в его глазах. Что ей нужно время, чтобы выбрать финал.