Мой день сегодня начинается в пивной.
Тут совсем не пусто, хотя время довольно раннее, а цены на пиво не маленькие. Это помещение повидало штук пять разных хозяев, пытавшихся торговать мясом, бакалеей, даже цветами. Ни один из них не продержался дольше полугода. Кроме того, кто начал торговать пивом на розлив.
Тут я и нахожу Гоги. Он у стойки смакует светлое под названием «чешское». Такая дрянь, между нами говоря. Беру кружку такого же и неторопливо пристраиваюсь рядом.
Некоторое время мы молча пьём. Гоги уже вторую кружку псевдочешского; он вытаскивает упаковку концентрата и угощает меня. Я изображаю интерес. На самом деле я не очень люблю эту синтетику – считается, что она даёт иммунитет.
- Я тебе твою месячную норму принёс, - сообщает Гоги и диктует номер ячейки камеры хранения. – И там ещё виски.
Я благодарно киваю. Пригодится. Достаю деньги (с виду внушительная пачка) и получаю в обмен рюкзачок Гоги. Заглядываю внутрь. Под концентратами – упаковки ампул для инъектора. Пересчитываю.
Гоги продолжает изображать энтузиаста своего дела. Вытаскивает брошюру о пользе такой пищи и подсовывает мне. Будь он настоящим продавцом, покупатели разбежались бы от одного только его вида. Послушно приоткрываю брошюру, прикрываясь рюкзаком и Гоги, и ставлю отпечаток пальца. Принял по описи.
Для посторонних я просто купил у Гоги пищу. Вместе с тарой.
- Новые ампулы, это эс-зэ, то есть замедленного действия, - говорит Гоги. - От восьми до двенадцати часов. С синей полоской. А остальные как раньше, не спутаешь. Эх, как жареным пахнет, - добавляет он тоскливо.
В пивнушке ничего не жарится, из закуски здесь только твердокаменная тюлька. Я и не чувствую ничего такого. Но у Гоги чутьё получше моего. Его завербовали позже, чем меня, вот вторичные признаки болезни и проявились ярче.
- Тогда заканчивай тут скорее и уходи.
- Работа на вечер есть, - хмуро отвечает он и нехотя допивает пиво. Увидимся.
И уходит, хлопнув кружкой по столу.
- Вкусная штука?
Это мужичок откровенно бомжеватого вида, который вечно тут болтается и клянчит о материальной помощи. Он таращится на стакан с концентратом в хрусткой обёртке и на меня.
- А ты чего… больной, что ли?
- Ага, - легко соглашаюсь я и нахлобучиваю на голову шапку. – Вкусная!
Убираю пайковый стаканчик в рюкзак и ухожу.
Приходит сообщение от начальника. Размышляю, не послать ли его к лешему, но всё-таки решаюсь зайти узнать, что за пожар. Тут близко, а я сегодня пешком, собирался далеко за город.
А подвизаюсь я в поликлинике.
Пускай три отделения из пяти закрылись, зато остальные работают по-прежнему. И это предмет гордости муниципалитета. И на вид тут всё, как раньше: снующие с деловым видом медсёстры, очереди, детский плач.
Хотя – нет, раньше было не так. У детей, по правилам, должна быть отдельная больница. Их и контролируют строже, чем взрослых. Тех, кто нуждается в серьёзном лечении, отправляют в санаторий, за город. На лечение, однако…
Сейчас, когда хоть ограниченно, но поступает вакцина, стало не так трагично. Детей прививают. Взрослых пока и не думают.
Наш заведующий детским отделением (хороший человек, давно его знаю) делает, что может. Но работаю я не с ним, а с начальником станции скорой помощи. Его я тоже давно знаю. Та ещё скотина.
- У меня вообще-то выходной, - заявляю я вместо приветствия.
- Потом отгуляешь. Работы много.
Препираюсь я для вида, а он и не сомневается в моём послушании. Выясняется объём работы: плановый осмотр в публичном доме и вечерний рейд у вокзала.
- Ещё двух человек надо проверить, - говорит он. - Этот по вызову, сам позвонил. Этот по доносу. Покупал краску для волос. Надо проверить. По тому же адресу ребёнок. Отнесёшь повестку, чтоб завтра явились на прививку.
- Это даже не мой участок, - слабо возмущаюсь я. – Столько навалил…
- Янтарный, сорок,- говорит он буднично. И добавляет мягче:
- А то, пока упираешься, вакцины не будет.
Серый город под серым небом. Снега нет. Не то тучи, не то смог – и откуда только смог? Ведь автомобилей на улицах совсем мало. Исчезли вездесущие киоски. И строительства нет. Хотя – в стороне от здания вокзала трудятся дорожные рабочие, орудует экскаватор. Надо же.
И запах, который сопровождает меня везде. Сложный по составу запах страха. А вот ложь почему-то пахнет для меня гнилым луком.
Страх затаился в каждом теле, как вирус. Я думаю, в городе не осталось не инфицированных. Когда труса сопровождает страх, это естественно. Но как же я устал от запахов.
Улица глухая. Справа длиннющее здание прежнего НИИ, слева дворы с глухими заборами. В начале десятилетия и паники жители кое-где смели хлипкие заборчики, которыми заботливо огораживали приватизированную собственность. Где-то, наоборот, появились стены и решётки. А теперь всё так и стоит, и нигде ничего не строится.
Сворачиваю на соседнюю улицу, и…
Впереди, за углом – заслон. Это полиция… а вон там, дальше, санитарная бригада. Не моя смена, лица сплошь незнакомые. Что же это, я совсем потерял чутьё? Безобразие... Ненавижу мешать людям работать.
А сзади окликают:
- Эй, парень! Да, рыжий, ты!
И приглашающий жест рукой.
А я не такой уж и рыжий, между прочим. Вы на Гоги поглядите!
В моё удостоверение недоверчиво таращатся, будто впервые такое видят. Потом вдруг вырисовывается знакомая физиономия. Капитан Попов.
- Дело есть, - начинает он ласково.
- А ампул нет, - парирую я. – Если дело в них. Могу дать вам телефон человека, который этим занимается, но он непроверенный. Мне недавно сказали.
- Мне быстро надо, - вздыхает он. – Так уж и нет? Эх, ты. Не умеешь с людьми по-человечески. Вот не было бы тут меня, а? Отвезут ребята в отстойник, просидишь до завтра…
- Я на работе, - отвечаю я непреклонно. – Мне сейчас – к шлюхам. Но если нужно, могу ваш обезьянник поглядеть. Хоть район и не мой. Это ведь у вас в прошлом месяце старушку после отсидки госпитализировать пришлось? Ну ту, которую двое суток продержали. А она, как оказалась, хной красилась. Вот дура старая, прости богородица…
- Девки в другой стороне, - говорит майор. – Ты направлением ошибся. Зря ты так, по-моему, тяжело тебе в жизни придётся.
- Откачали старушку-то? – спрашиваю я и навешиваю на лицо не улыбку – лыбу. – Или так и померла?
- Тебя к цирку подбросить? – спрашивает он очень сдержанно. Самообладание у него потрясающее, а взгляд и изваяние усовестит.
- Подбрось. По-человечески. А то я нынче пешком.
Мне, и правда, больше всего нужно за город, в коттеджный посёлок. Далековато для велосипеда, потому я и пешком. Ладно, успею. Майор больше не смотрит на меня, пока не высаживает у цирка.
Цирк раньше был цирком. А теперь это официально признанный дом терпимости. В общем-то, не сам цирк, а его большая пристройка. Когда сожгли дом ребёнка, всех спасённых младенцев и персонал переселили сюда. А цирк эвакуировали раньше. Впоследствии сюда свозили найденных девочек. А потом наступил момент, когда девочкам пришлось зарабатывать на жизнь.
А вход у них со стороны фойе и манежа. Предмет шуток в городе. Сказал бы я, что думаю обо всех этих шуточках.
Но я спокойно вхожу. Иду по кругу, слева ряд больших окон. В конце коридора приглашающе открыта маленькая дверь, над ней красный фонарик.
Маленькая комната за дверью. Затейливо накрытый стол. Скатерть, один чистый прибор, какой-то салатик, посудина с горячей запеканкой. Запеканка с чесноком – в меру. Всё очень вкусно и поджаристо. По-домашнему.
Входит девушка, садится напротив, подсунув под подбородок ладони, и рассматривает меня широко открытыми любопытными глазищами.
- Что ты так смотришь? – улыбаюсь я. – Как впервые мужика увидела.
- Ты молодой, - отвечает она. – А я и есть в первый раз. В первый раз на дежурстве.
Застенчивая улыбка становится гордой. Господи, дитё дитём. А на вид совсем взрослая девица. Эх…
– Больные среди вас есть? – спрашиваю я сурово.
- Нету…- отвечает она растерянно. - Ты чё, мужик?
- Я не мужик, - сурово отвечаю я девчонке с детски-наивным взглядом и основательным слоем косметики на лице. – Я санитар. Плановое обследование.
Взгляд становится обиженным.
- Тогда зачем ты ел?
Я киваю. Подумав, вытаскиваю два стаканчика, из тех, что мне принёс Гоги. Два суточных рациона.
- Пойдёт?
Жадный взгляд, кивок, и пайки исчезают, как не было.
- Ну, зови всех…
Через пятнадцать минут я сижу за письменным столом на манеже, переоборудованном под приёмную. Девицы, расположившиеся на местах для зрителей, подходят ко мне по одной. Каждой приходится полизать бумажный квадратик, квадратики я упаковываю в конверты и тщательно заполняю данные.
Потом, в отместку за хихиканье и злобные взгляды, я выстраиваю их рядком. Иду вдоль ряда и ковыряюсь у каждой девицы в волосах. Будто в поисках насекомых. На самом деле я высматриваю рыжину у корней. Длинные, короткие, чистые и не очень пряди всевозможных оттенков. Краска для волос сурово преследуется. Если кто в городе и нарушает закон, так как раз для того, чтобы избавиться от рыжего цвета. А здесь – не просто красятся, но ещё как разноцветно! Приятное разнообразие после серого дня…
Вообще-то болезнью в доме не пахнет, и я мог бы сразу уйти. Но тогда зачем же я, в самом деле, ел?
Но я очень рад, что обходится без потерь.
Миловидная темноволосая женщина осведомляется о результатах инспекции. Я с удовольствием её рассматриваю и попутно размышляю: может быть, попросить у них краски для волос? Надоело быть рыжим и привлекать внимание.
- Ну как, - спрашивает она вдруг. – Вкусно у нас готовят?
Если бы я прямо сейчас ел – точно подавился бы. А она усмехается:
- Нет, я не чую мертвечины, не думай. Нормальный токсикоз у меня. От чеснока мутит.
Я спохватываюсь и с энтузиазмом отвечаю:
- Это замечательно.
Та дежурная девчонка, что встречала меня, провожает теперь до выхода, и косится теперь неприязненно. На прощание я шлёпаю её по попе.
И ещё одно место я должен навестить обязательно. До завода дохожу пешком и стучусь в домофон. Не там, где была основная проходная, есть другой выход – за углом. Это ближе.
- Пустите переночевать, - говорю я.
- Что вы хотите? – сурово осведомляется динамик.
- Лапина мне, - рявкаю я.
Фамилия Лапина для невидимого собеседника звучит убедительно. Двери внушительно грохочут, открываясь, и меня ведут по коридорам В маленькую комнату. Здесь тепло, и два крупных мужика предлагают мне сесть и дожидаться.
- Новички? – интересуюсь я, но не удостаиваюсь ответа. Серьёзные мужики.
Завод не прекращал работать полностью, даже во время общего безумия, санитарных кордонов.
Я отдыхаю в этих стенах.
Тут нет запахов ненависти, горя, сопровождающих меня почти постоянно. И всё знакомо мне до боли.
Девять лет назад, когда началась паника по поводу распространения вируса, я был в спортивном лагере. Да, тогда ещё такие были. Наша смена попала в карантин. Я удрал домой. Так и не нашёл родителей. Собрался бежать дальше, сам не зная куда. Не знаю, что было бы, но встретил Лапина.
Лапин привёл меня в эти стены. Я так и не ушёл, некуда было. Я был подсобным рабочим, слесарем, электромонтажником и наладчиком станков. Лапин лично выбивал из меня дурь, заставляя учиться в том, что он называл «школой». Не знаю, как это возможно, но завод избежал навязчивой заботы новой власти, когда было введено военное положение. И даже не прекращал работать полностью. Работники переселились внутрь, за проходную, и большинство так и живёт здесь замкнутой коммуной. Потом, когда жизнь приобрела какую-то стабильность, а мне самое время было поразмыслить о будущем – я заметил, что у меня рыжеют виски. И удрал прочь, за проходную. Не потому, что не хотел, чтобы видели, как я буду умирать. Просто считал человека в острой фазе болезни опасным для окружающих.
И меня завербовал Гоги. Почти два месяца уже прошло А кажется, что несколько лет. И Лапин почему-то не стал ко мне относиться хуже.
- Ну и где он, этот нехороший человек? – слышу я.
И через секунду жму твердую сухую руку. Лапин старше меня на десять лет, он высокий и плотный. Пахнет от него хорошо: сдержанной силой, живыми хлопотами, конторской бумагой и недавно съеденным борщом.
Нет, директор завода не он. Официально. Если с ним что-нибудь случится, его кто-нибудь заменит, и завод продолжит жить своей обособленной размеренной жизнью. Наверное.
Я достаю драгоценный препарат – сегодня всего две ампулы и стыдно, что так мало… и удивляюсь раньше, чем встречаю взгляд Лапина.
- Вам уже не нужно?!
- У нас есть, - подтверждает Лапин. – Но оставь на всякий случай.
- Откуда?
- С материка.
Распространяться он не намерен. Ну и не надо.
- Конкурирующая организация? – радуюсь я. Привычно загоняю надежду подальше. Не надо так не надо. Может, и правда, нормальная жизнь скоро вернётся. А у меня пока жизнь - какая есть.
Меня угощают обедом в заводской столовой. После обеда я сразу ухожу. Сегодня много работы.
Элитный район. Глухие серые заборы. Чисто подметённая ведёт дорожка к красивому крыльцу. Приглушённый елями дневной свет. Стеклянная дверь.
Запах страха. И здесь тоже.
И ещё – запах беды. Скверно.
Ладно, это после.
Здесь живут богатенькие клиенты, сумевшие оплатить препарат, который контрабандой поставляется на полуостров. Прививка для всей семьи – целых пять ампул, по баснословной цене. А недоверие ко мне – самое обыкновенное, такое же, как у всех людей. Опасение: вдруг что-то, несмотря на заплаченные деньги, пойдёт не так, - борется со страхом болезни. Приходится рисковать.
Зато проблем у меня не возникает. Я быстро заканчиваю работу, произношу стандартную фрмулу поздравления и с облегчением выхожу из красивых, по-европейски обставленных комнат под унылое серое небо. Тут-то меня и настигает СМС-ка. Я машинально отвечаю, что сообщение принято, и только потом изучаю заказ.
Заказ под литерой «с». Срочный. Срок исполнения: восемь часов. Орудие исполнения: эс-зэ… те ампулы, которые сегодня мне принёс Гоги.
Клиент…
Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Я ждал, что когда-нибудь окажусь перед выбором. Например, какая-нибудь мамаша будет умолять меня спасти ребёнка. Или получу приказ убить человека не просто здорового – хорошего знакомца... Нарушу приказ, и придёт мне конец, которого мне так часто желают разные люди, вот только люди о моём бесславном конце не узнают и потому не возрадуются…
Но я не ждал, что это будет Лапин!
Я долго таращусь на полученные данные, стоя под моросящим декабрьским небом.
Когда случается то, чего нельзя изменить, нормальной человек продолжает жить обычной жизнью. Восемь часов – вполне достаточный срок, чтобы спокойно доделать запланированную на сегодня работу. Но я почему-то не захожу в коттедж, в пяти минутах ходьбы отсюда – а вот добирался до посёлка я долго. И долго иду до тракта, где автобусная остановка. Автобус, к моему удивлению, приходит, и я долго трясусь в его холодном и дурно пахнущем нутре, мимо голого, бесснежного леса до городской окраины.
Есть дело, которое всё-таки необходимо закончить. У детей болезнь прогрессирует не быстро, как у взрослых, - молниеносно. Транспорта не видно, и я пешком добираюсь до Заречного района и разыскиваю нужный адрес. Сиротский двор с умершей детской площадкой и сдвинутыми в сторонку, но не вывезенными остовами автомобилей. Тёмный подъезд, похожий на тот, где сейчас живу я..
Мне доверчиво открывают двери.
Мебель не новая, но всё очень чисто, только разбросанные детские игрушки портят порядок. Свет, просочившийся сквозь золотистую занавеску, кажется тёплым и живым, как в летний полдень. В квартире нет устоявшихся запахов тоски и безнадёжности. Тут держатся, тут изо всех сил стараются жить, как ни в чём не бывало. Даже если это уже невозможно.
- Это папа пришёл? Папуля?
Мальчику на вид лет семь-восемь. Значит, родился, когда пандемия только начиналась.
Открывшая дверь женщина нерешительно отступает, придерживает малыша за плечо. Таращится на мой белый халат.
- Санитарная служба, - подтверждаю я. Женщина замирает вцепившись в мальчишку.
- В санаторий? Уже?
- Завтра в девять утра с ребёнком на прививку, явка обязательна, - говорю я.
Она торопливо кивает. Верит мне. Что ей ещё остаётся. А я киваю ребёнку:
- Это не больно.
Мне тут же становится тошно. Таким тоном медики говорили с детьми во все времена. Таким же лживым голосом, должно быть, говорят представители настоящей, официальной санитарной службы, забирая ребёнка от родителей. Впрочем, я-то не лгу. Ампула присасывается мгновенно, её содержимое впитывается через кожу и мембрану за несколько секунд. Неприятных ощущений не больше, чем от тонкой иглы.
- Кстати, где ваш муж?
- Давно должен был вернуться, - она снова пугается.
Прощаюсь.
Муж, он же папуля, ушёл недалеко. Устроился в скверике за углом и благоухает отчаянием на всю улицу. Так, что мимо не пройдёшь.
Я и не прохожу, всё равно придётся им заняться – не сегодня, так завтра. Подсаживаюсь к нему на сырую скамейку.
- И давно так сидим?
Ещё молодой, лет тридцати с чем-то. Вязаная шапка не скрывает золотистых, как солома, волос. Чисто выбритый подбородок. Чистый воротник рубашки…
- Ты где живёшь? Янтарный, сорок?
Я мог бы не спрашивать. Запах его квартиры, уютного маленького мира с золотистыми шторами на окнах, ещё не выветрился из его одежды. Струйка нового запаха подтверждает: я угадал.
- Следовало дождаться участкового санитара, - говорю я строго.
- Я не смог дожидаться дома… там дети, увидят, как меня…
Когда дремлющий в теле вирус начинает активно действовать, люди (ну, подавляющее их большинство) становятся законопослушными. Правильными до тошноты, до ломоты в челюстях. Ещё один побочный эффект – разрушение эумеланина, отчего волосы светлеют и рыжеют. Самыми рыжими становятся те, кто плевать хотел на общепринятое. Следующий этап болезни– немотивированная ярость, - говорят, впавший в буйство человек испытывает острое облегчение, но для окружающих это весьма опасно. Потом - паралич сердца и дыхания.
- Хорошо, - соглашаюсь я. – Можно и здесь. Расстегните ворот.
Он смотрит на меня с тоской и расстёгивает верхние пуговицы пальто, рубашки.
Иногда трудно бывает трудно отличить мужество от покорности.
- Не тяни, -говорит мужчина с отвращением. В глазах ненависть. Я смотрю с интересом. Как бы я хотел, чтобы он сейчас попытался что-то сделать. Ну хотя бы дать мне по морде. Я бы обрадовался, из самых меркантильных соображений. Но он только закрывает глаза, когда я подношу инъектор к открытой шее.
Жаль.
Ещё один дом. Окна уже светятся, и светятся вертикальными полосами: похоже, отопление отключено стояками. Вспоминаю, что двери подъездов когда-то запирались.
Поднимаюсь и звоню.
Блокирую дверь. Одновременно из глубины квартиры доносится:
- Не открывай!
Но я уже открыл.
Полумрак. Из двери напротив появляется крупный, не слишком молодой мужчина, быстро отталкивает и заслоняет собой девушку. Волосы у него и правда крашеные, хотя в полутьме не различить. Похоже, он давно их красит. Но на последнюю прямую ещё не вышел.
- Санитарная служба, - представляюсь я. – Брови тебе тоже пора подкрашивать.
Он рассматривает меня в ответ.
- От тебя несёт эфиром… убийца, - говорит он. – Мог бы и не представляться.
От меня не может пахнуть никаким эфиром.
- Ну, и чего ты ждёшь? – спрашивает он. Интересно, я так же смотрю? Но его взгляд сразу меняется, как только я замечаю, что запах болезни идёт от обоих.
- Ты хочешь убить меня? – удивляюсь я.
- К сожалению, мне нечем.
Руками задушит, не сомневайтесь. Я говорю:
- Санитар иногда несёт и выздоровление. Разве ты не слышал?
Он опять реагирует мгновенно.
- Вылечи её. Только её, я не буду сопротивляться. Пожалуйста.
Она что-то хнычет. Я заряжаю инъектор. А мужчина видит, что я не вру. Мне и своим ощущениям он не верит, конечно. Но любом случае лучше так – с надеждой…
- Дайте попрощаться, - просит он.
- Попрощаться дам, - обещаю я. Он без разговоров крепко прижимает её к себе и держит, пока я меняю в инъекторе ампулу. Исхитряется при этом гладить по волосам.
- Уложи её, пусть полежит. Убедись, что с ней всё в порядке.
Они шепчутся в другой комнате, а я устраиваюсь в кресле и листаю какие-то глупые журналы. Слышу:
- Пусть завтра придёт…
- Это ничего не изменит, - твёрдо говорит мужчина. Душераздирающая сцена заканчивается сдавленными рыданиями – и неожиданным рявканьем; он выходит и запирает дверь на защёлку.
- Да ты тиран, - говорю я.
- Ну давай, - он задирает рукав рубашки. – Или куда ты там это делаешь?
Он мне нравится.
- Есть предложение, - говорю я. Я бы хотел, чтобы ты работал с нами. Санитаров мало.
- В обмен на жизнь?
- Именно так.
- Наёмным убийцей…
- Можешь называться волонтёром.
- Да пошёл ты.
Не каждый вот так откажет, даже сгоряча. Я вот не смог. Но и предлагают не каждому.
Он ждёт инъекции, внешне ничем не показывая, какой адреналин у него в крови. Я тоже его дожидался, всё честно.
- Извини, - говорю я. – Я был уверен, что ты согласишься. Давай руку.
Вечер. Вокзал. В наступивших сумерках город не кажется мрачным. В центре хватает иллюминации, как в любом нормальном городе. Фонари, вывески и реклама. Сверкающая темнота скрывает меня, делает своим. И страхи скрывает. А может быть, просто мне теперь всё равно.
Напротив вокзала «Клуб рыжих», официально дом культуры железнодорожников. Полна машин привокзальная парковка. Маршрутный автобус останавливается метрах в тридцати от законной остановки, стоит минуты три, нерешительно отправляется. Не пустой. Пахнет выхлопом и морозом.
От опустевшей остановки отделяется Гоги. Махнув мне издали рукой, идёт ко входу в клуб. Ему-то что здесь нужно, на ночь глядя? Неужели назначил тут кому-то рандеву? Затейник.
А я иду к зданию вокзала, под арку с надписью «пригородные поезда».
Через полчаса начнётся операция, здание будет окружено полицией и санитарной сборной бригадой. Моё дело заранее засечь всех находящихся в острой фазе болезни и указать на них санитарам. Дальше всё делается быстро.
И я в самом деле вижу двух таких в кассовом зале. В очереди. С деловым видом прохожу мимо и поднимаюсь на второй этаж.
В залах ожидания чисто.
Уже пора бы прибыть бригаде. Но всё тихо.
Зачем я, спрашивается, пришёл сюда? Вместо того, чтобы забрать из камеры хранения Гогин виски, вернуться в холодное и неказистое холостяцкое жилище и скоротать последний вечер вдвоём с бутылкой. Да просто: надеялся в последний момент кого-то завербовать и заслужить тем самым помилование.
Вербовка, или «клятва верности» гильдии – несложная процедура. Обычный гипноизлучатель для дома включается в режиме «интро» с интенсивностью от трёх до четырёх. Новобранцу предлагают изучить и подписать контракт. Не кровью, простой ручкой. В контракте сказано, что он обязуется выполнять все распоряжения гильдии. Что за невыполнение обязательств отвечает жизнью. И ещё, что договор может быть разорван по желанию гильдии, или с согласия гильдии – если санитар найдёт достойную замену.
А я кандидата не отыскал и заниматься этим в последние часы глупо. Вон те внизу в очереди, собравшиеся свалить из города, согласились бы, но не подойдут. Почему я в этом уверен? По запаху определил, как же ещё. Иногда лучше, что от человека пахнет уборной, чем парфюмом.
А прививка, которую я делаю, на самом деле не вакцина и не сыворотка. Препарат действует по принципу рекомбинирования. Мне объясняли, но я понял только, что вирус во мне сменится на другой, практически бесконечно латентный. Но в моём случае, поскольку мне впрыснута ещё добавка ноу-хау, латентный вирус проснётся от чувства вины, когда в крови появится известный гормональный комплекс Хильке-Кацмана. Сложно? Зато надёжно, и не нужно посылать персонального мстителя за каждым уклоненцем.
А бригады всё нет…
Я снова прохожу мимо мающихся ожиданием людей. Останавливаюсь у входа в вип-зал. Дюжий детина не хочет впускать меня бесплатно, я тыкаю в него не удостоверением, а бляхой с изображением волчьей морды. Просто чтобы посмотреть, какое у него сделается лицо. Вхожу.
Ого!
Да они тут все рыжие!
Ну, не совсем рыжие, но ясно, что станут такими, если болезнь перейдёт в активную фазу. А вон там, в уголке, настоящие огненные шевелюры. Дотянули до рыжих волос. С ними, гляди-ка, проститутка. Девочка, с которой мы болтали сегодня днём. У мужчины рядом с ней волосы морковно-оранжевые. От природы такие, что самое забавное.
Тусовка у людей. Тоже, выбрали место.
Не глядя на них, гордо иду к барной стойке. Надо же, мой день и заканчивается в питейном заведении, как начался. Только пивнушка рангом повыше. А за стойкой – ба! – мой недавний знакомый, который на всё был готов ради любимой женщины, а спасать собственную жизнь отказался.
- Как тебя хоть зовут? – спрашиваю я.
- Миша,- отвечает он растерянно. – А тебя?
- Мишель, сделай мне кофе. Пожалуйста.
Миша возится у кофеварки. А за спиной я слышу тихое, но отчётливое «санитар». Это та девочка-проститутка. Что мне глупые девчонки? Вот запах, запах горелого пластика и ещё какой-то дряни – это плохо. Почему я его слышу? Я не Гоги, в конце концов…
- Почему ты не сказал сразу, что не собираешься меня убивать? – спрашивает Миша. Я широко улыбаюсь:
- Вот такая я сволочь.
Любуюсь его сложным выражением лица. А удушливая вонь нарастает. Я вдруг понимаю, что этот запах – не трансформирован мозгом из моих предчувствий и комплексов. Неподалёку что-то горит.
- Если нужно быстрее выйти, за моей спиной служебный выход, –говорит наблюдательный Миша. – Налево, вниз, не запирается.
Вылетаю, не дослушав. Вниз. Дверь. За угол.
На площади пылает машина. Толпа «рыжих», от них разит дурью, прямо в нос шибает. Дерзкие рыжие парики и клоунские маски – совсем распоясались ребятки! Вот только не понимают они, как им далеко до настоящих рыжих, - тех, которые загодя чуют, откуда подует ветер, и успевают подставить парус. А здесь всё тот же король страх, только в рыжем парике. Из настоящего короля не сделаешь клоуна. Если вас кинет в настоящую рыжину, вы и думать забудете, ребятки, как плясать по своим клубам. Про любой протест позабудете.
Ещё одна машина с языками пламени на капоте. В машине…
Гоги.
Бегу.
Гоги жив, ранен. Некогда разбираться. Тяну его из машины, волоку в сторону, пока хватает сил.
- Этот санитар?
- Вон тот – точно! – это та женщина, которая хвасталась мне сегодня токсикозом. Сейчас самое подходящее время дитё завести, а как же...
- Вакцина есть?
- Парень, ты санитар?
Толпа окружает меня, и уже не разберёшь, кто есть кто. Страх, превратившийся в ненависть, заглушает всё.
- Я санитар, - соглашаюсь я и поднимаюсь над телом Гоги, будто волк над добычей. – Я убийца. Лучше со мной не связываться.
И открыто заряжаю инъектор. Пули синие, «нежная смерть». Смертельная доза наркотика.
Толпа словно цепенеет, потом наваливается, но выстрелить я успеваю.
В голову. По рёбрам. По почкам. По пальцам – потому что я цепляюсь за руку, нахально пробирающуюся в мой внутренний карман.
- Не эти! Эс-три, синие, это, чтобы людей, как собачек… Есть другие? Ага, вот…
Упаковка ампул, помеченных синим, летит на землю и гибнет под чьей-то ногой. Та самая «нежная смерть», тоже не дешёвая, между прочим, вещь...
- Ах, ты гад…
Потом это прекращается.
Поднимаю глаза и вижу нависающего надо мной знакомого капитана полиции. Сесть у меня получается. А вот встать, уже нет.
- Как ты вовремя, Попов, - говорю я.
- Я же тебе говорил, - укоризненно говорит капитан. – Тяжело тебе жить будет.
- Ампулы отдайте, - требую я. С земли выходит неубедительно. Капитан поддевает носком ботинка раздавленную упаковку:
- Как ты неосторожно…
- Да я не про эти ампулы, - попытался объяснить я. – Они забрали…
Мне помешала машина. Всё-таки бахнула.
Мои воспоминания становятся невнятными. И очень странными.
На вокзальную площадь выкатывает, раздвигая жидкую толпу, экскаватор. Наряд полиции расступается почтительно, я в некотором обалдении взираю на нависающий сверху огромный ковш. Из кабины вылезает мой метрдотель и орёт не то мне, не то Гоги:
- Ну помогай! Я же не супермен!
И я пытаюсь встать и помогать. А потом оказывается, что мы с Гоги оба уже внутри, и метрдотель тут же – занимает худосочной задницей всё место экскаваторщика, а мы с Гоги на полу, по обе стороны от него. Но улицы, по которым мы тарахтим, мне видны.
- Если хочешь погони, надо было угнать тачку покруче, - объясняю я ему. – Мы им не нужны, они забрали у меня, что хотели.
Но Миша знай погоняет экскаватор, выжимая из него невероятную скорость. Километров тридцать в час, наверное.
- Вашему приятелю нужна медицинская помощь как можно скорее, - поясняет он светским тоном. – Вам она тоже не повредит.
Значит, едем мы в больницу. Набитую до предела и на другом конце города. Что же делать.
- Раз «как можно скорее», едем к турбомоторному, - говорю я. Сейчас направо… ещё направо. Не к проходной, левее… я покажу.
И снова прихожу в себя, когда метрдотель вытаскивает меня наружу и ругается жутким матом. Потом я стучусь в домофон и хрипло требую:
- Мне Лапина!
И добавляю очень зло, когда мне долго не отвечают:
- Переночевать пустите…
- Ну так бы и сказал, - бодро отзывается динамик. Хорошая вещь пароли…
И, наконец, я сижу на стуле. Заводская поликлиника, перевязочная. Оборудование отлично сохранилось. Лапин стоит рядом.
- Ну как?
- Вот привёл тебе друга, - говорю я. – Не бойся, он привитый. Нет, не этого. Этот уйдёт. И не пускай его больше сюда, слышишь? Вон того, который на ногах. У меня предчувствие, что он захочет сменить работу. Не бойся, он привитый. Женатый, правда.
Лапин недоверчиво разглядывает и того, который женатый (это Миша), и второго (это Гоги), который уйдёт, а пока с ним возится хирург. Хороший доктор, знакомый. За окном идёт снег, мелькает на фоне фонаря.
Доктор наконец оставляет Гоги в покое и приглашающе кивает мне. Совершенно бессмысленное действо – залатывать раны, когда в запасе всего пара часов.
- Давай, - говорит Лапин.
- А меня-то за что?
-Давай-давай.
Смешно.
После экзекуции Лапин кладёт тёплую руку поверх бинтов. И зачем, спрашивается, это плечо забинтовали? Сломано другое.
- Говори, что у тебя случилось.
- Теперь я должен тебя убить, - говорю я.
- Понятно, - отвечает Лапин. – Гильдия не дремлет. Ну, и в чём же дело?
- Да так вот, - говорю я. – Нечем мне убивать. Только что очень увлекательно пообщался с толпой, всё забрали.
Гоги пытается изобразить взмах бровями. Это под бинтами-то.
- Так никого и не завербовал? – спрашивает он.
- Он меня пытался, – говорит Миша. – А что случилось-то? Из-за меня, что ли?
Вот ещё жертва обстоятельств. Упираемся под нажимом, но уже готовы уступить состраданию. Ты человек, Михаил, тебе бы целителем быть, а не контрабандистом, пособником страшной корпорации. Но ведь, пожалуй, Гоги его ещё завербует. И назовёт на правах крёстного совсем не Мишелем. Контракт предложит другой, - не потребует, как требовал от меня, трудоустроиться настоящим санитаром, и жёстко подчиняться ещё и этому руководству «в той мере, в какой это не противоречит пункту А». Устроится мой Мишель, уже не Мишель, в небольшом посёлке, обзаведётся кучей знакомых. Пожалуй, станет, как и я, выкупать на причитающееся ему жалованье препарат. Сколько сможет. С полагающейся скидкой, разумеется. И выбирать, кого из друзей спасти. Я этот выбор ловко скинул на Лапина, как и положено нормальному трусу, а он сам будет выбирать… Красота.
Только тогда какого лешего он тогда ломался? Согласись он сразу, я мог бы успеть и прервать этот чёртов договор о найме. И не мучился бы сейчас оттого, что не выполнил обещанного…
- Что ты злишься-то, - удивляется Гоги со своей каталки. – У меня ещё одна обойма есть. Вот, держи.
Я встаю на ноги, хотя это трудно и больно, и растерянно принимаю в ладонь прохладную упаковку. А инъектор как же? Вытаскиваю из чехла обломки.
- Ничего, - говорит Лапин, с интересом меня рассматривая. – Подойдёт и стандартный.
Вытаскивает новый целенький из стеклянного шкафа и вручает мне.
Выходит, нужно стрелять.
А ведь я надеялся, что это сделает Гоги. Потому и притащил его сюда.
И вообще знал, что придётся на этот раз – самому. Знал, с того момента, как получил приказ. И когда отчаянно искал волонтёра, понимал, что это спасёт.
И шёл убивать. Красота…
И, пока не вернулось наваждение, я швыряю упаковку на пол. Хитиновый треск под подошвой – и всё. Теперь и вправду не успею, даже если постараюсь. Страшно, не страшно. Плачь, не плачь, а вернуть нельзя.
Я поспешно надеваю на лицо ухмылку. Получается не очень.
- Тьфу на тебя, - говорю я Лапину и усаживаюсь в кресло. – Умеешь всё испортить, этого у тебя не отнимешь. Гоги, ты всё отдал, что было за душой?
В углу блестит новогодними игрушками ёлочка. Мы уже не в перевязочной. Эти стены мне – родные. Уютно. Мишель таращится в окно, на снег, и бессмысленно улыбается. Да, жить хорошо…
Домой мне пора, вот что.
Лапин достаёт шприц – нормальный, с иголкой. Сноровисто втыкает себе в вену, потом вливает свою кровь мне. Смотрю на него с удивлением. Они тут серьёзно заигрались в поиск панацеи. Все эти его эксперименты с вакцинами. Только какой из него микробиолог?
- Некогда по всем правилам делать, - бормочет он. – Ничего, группа у нас с тобой одна.
И снова втыкает в меня огромный шприц. Вот же изверг.
- Отстань уже, - говорю я. – Ишь ты, понравилось… Я домой пойду, Лапин.
- Я провожу.
Велосипед у Лапина с коляской, и в коляске вальяжно сижу я. Мы едем сквозь город и снег.
- Осторожнее со мной, - говорю я. – Хоть я и бессильный, а мало ли что в башку взбредёт…
- Не взбредёт, - рассеянно отзывается Лапин.
- Гоги близко не подпускай, следи.
- Ага.
Идёт снег. Окна вокруг тёмные.
- А что ты там намутил с пулями? – спрашивает Лапин. Он прекрасно знает, что весь запас у меня отобрать не могли: основную часть препарата я оставил у него на хранение. У меня на руках сегодня было ровно столько ампул, чтобы привить две семьи в Заборье. Одну семью я прививать не стал, но потратил препарат на троих обречённых. Да, того покорного человека на улице я вылечил тоже. А вы что подумали? Все люди заслуживают спасения, и богатые тоже, но некоторые просто не могут ждать. А на улицах сейчас и не убивают. Это легенды, оставшиеся в весёлых годах начала эпидемии. Сейчас не положено.
В общем, весь препарат я использовал. А клоуны ошиблись, взяли те ампулы с синей полоской, что сегодня приволок Гоги. И хорошо бы для себя взяли, а то ведь пустят в продажу. За хорошие деньги.
- У меня забрали ампулы с «отсроченной смертью». Станут выдавать за сыворотку Хоть сказать кому следует, что ли…
- Скажем, - соглашается Лапин, и мне становится легче.
- Давай заедем на вокзал, – предлагаю я. – Там у меня в камере хранения отличный вискарь.
Теперь он серьёзно размышляет, не забывая нажимать на педали.
- Не уверен, что это тебе сейчас не повредит.
- А что, есть чему вредить?
- Конечно.
Утопист он всё-таки. На всякий случай проверяю, смогу ли я пойти пешком куда хочу. Не смогу. Обречён я до конца слушаться Лапина… Смешно.
Звучит сигнал сообщения. Надо же, гнусное устройство связи уцелело в передряге. Я рассматриваю его с удивлением. Потом вытаскиваю непослушными пальцами симку и кидаю через плечо.
Вот теперь всё в порядке.
На тонком белом снегу остаются следы от велосипедных колёс. |
Рассказ открыт для комментариев