Утро выдалось чудесным, тёплым, но без летнего зноя. Кучерявые, словно взбитые сливки, облака рисовали на небе причудливые узоры и фигуры. Ветерок трепал верхушки вековых сосен и изредка долетал до Петра Ивановича, шевеля седые волосы. Старик медленно шёл по тропинке, в одной руке была плетённая корзина, в другой – резная палка. Последний месяц вновь разболелись суставы, делая каждое движение мукой, а бездействие — их удручающим ожиданием.
– Всё, ироды, потоптали, – проворчал он в адрес дачников. – Что не соберут, то вырвут.
Ему приходилось идти всё дальше от деревни, туда, куда пришлые люди не совались. Здесь лес переставал быть редким и безопасным, переходя в настоящую тайгу, где малая часть солнечных лучей пробивалась сквозь густую крону, а в зарослях кустарника находила дом и угощение разная живность. Пётр Иванович как никто другой знал эти места. Его дед и отец были лесничими, он и сам в юном возрасте твердил, что пойдёт по стопам предков. Жизнь распорядилась иначе. Грянула война, уводя его из родных мест, заставляя пережить ужас, боль, потери и томительное ожидание, граничащее с верой в чудеса, что всё окажется лишь страшным сном. Реальность была невыносима, он видел, как умирали сослуживцы и друзья, испытал голод и холод, когда валенки примерзали к ногам, чувствовал гнев и бессилие, глядя на сожжённые деревни и в глаза покалеченных людей. Тяжелое ранение он воспринял как подарок судьбы, год он пролежал на больничной койке, учась заново жить. В этом ему помогла Надежда. Прекрасный ангел в белом халате с грустными карими глазами и нежной улыбкой.
Пётр Иванович тяжело вздохнул, вспомнив свою любимую жену. Надежда Николаевна покинула этот мир, прошлой осенью, ровно год назад. Сегодня он хотел насобирать грибов и сварить суп, который она считала лучшей едой на свете.
Он шёл, всё дальше отдаляясь от деревни. Лес щедро вознаграждал своего верного поклонника, позволяя найти то полянку с маслениками, то белые грибы, то подосиновики. Синявки Пётр Иванович тоже срезал и аккуратно складывал в корзинку, считая, что не гоже выбирать из даров.
– Ох, ты, боже мой, и тут насвинячили, – возмутился он, увидев кучу синего тряпья с вышитыми странными вензелями.
Неожиданно та зашевелилась и издала тоненький писк.
Пётр Иванович нахмурился и, наклонившись, стал осторожно разворачивать ткань. Скоро перед его изумлённым взором предстал ребёнок.
– Ёшки-матрёшки, – только и смог вымолвить он, глядя на страшную находку.
Девочке было от силы месяц отраду, её кожа имела какой-то неприятный сине-зелёный оттенок, а черты лица были непропорциональные и поэтому пугающие — глубоко посаженные большие глаза, курносый нос с десятикопеечную монету, рот, словно шрам, тянущийся почти от уха до уха. Дед перекрестился и осторожно дотронулся до ребёнка:
– Не повезло тебе... Ну, ничего, я тебя в обиду не дам.
Ярко зелённые глаза девочки сфокусировались на нём, а через секунду раздался душераздирающий плач.
– Что же делать то? – пробормотал он, инстинктивно беря ребёнка на руки и прижимая к себе.
Опыта общения с младенцами у Петра Ивановича не было. Бог дитя не дал. Надежда Николаевна сильно переживала, бегала сначала в церковь, да молилась о чуде, потом вера её поутихла и обратилась она к знахаркам. Последние пичкали её разными отварами, да без толку. После принятия горя, пришло смирение. Они научились радоваться той жизни, которая дана, и не роптали на судьбу.
Малышка успокоилась, и Пётр Иванович решил её перепеленать, чтобы удобнее нести домой. Кожа ребёнка, не смотря на необычный цвет, была самой обычной, нежной, гладкой и тёплой. Ручки, ножки тоже в норме, а на спине...
– Едрить налево, – только и смог выдавить дед, уставившись на три пары прорезей. – Это что, жабры? Кто-то, видно, сильно согрешил, что такое чудо-юдо родилось... Не бойся, вместе не пропадём, – сказал Пётр Иванович, глотая вставший в горле ком.
-//- Пётр Иванович лежал на печке, грея разболевшиеся суставы. Сегодня ему было особенно худо, сердце пошаливало и ныло, да и старые болячки не куда не делись, портили оставшиеся крохи жизни. Он боялся смерти, как никогда раньше. Что будет с Машей, если его не станет? Кто будет её защищать, баловать и уму разуму учить?
За окном отступали сумерки, шёл снег, а в доме царили расслабляющее тепло и запах гречневой каши.
– Дедушка, ты спустишься завтракать или тебе сюда подать? – раздался звонкий голос.
Он улыбнулся и ласково ответил:
– Машуля, я ещё не совсем развалина, слезу и будем с тобой чаевничать.
– Ты у меня как Карлсон, мужчина в самом расцвете сил, – рассмеялась восьмилетняя девчушка.
Спуск дался тяжело, он скрипел зубами, но продолжал медленно двигаться. «Скоро я встречусь с тобой, моя любимая Надежда... Только вот на кого я оставлю дочку? Народ злой, задразнят её или вовсе со свету сживут, – Пётр Иванович нахмурился и сжал кулаки. – А что если попросить Ефима? Он, конечно, любит выпить, но человек добрый, совестливый. Тем более, он в прошлом году стал вдовцом. Моя Машулька враз снимет печаль. Она шустрая, глаз да глаз за ней нужен, и отзывчивая, иногда прижмётся к груди, и все невзгоды отступят. Дом у него, ещё пуще нашего, в самом лесу стоит, поэтому любопытных там мало шастает. Решено, пойду обговорю. Если сладится, то с сердца камень падёт».
– Папа, а когда мне можно будет за ограду выходить? Ты каждый раз говоришь, что на следующий год, а потом на следующий и так постоянно, – спросила Маша и внимательно следила за его лицом своими большими изумрудными глазами.
– Понимаешь, доченька, – начал Пётр Иванович разговор, который слишком долго откладывал. – Ты у меня особенная...
– Ты это про жабры? И цвет кожи? – перебила его девчушка.
– Никогда не перебивай старших, – грозно сказал он. – Дело не только в телесных отличиях, ты и в душе другая, чем остальные люди, в тебе свет горит.
– Как лампочка или свечка?
– Маша! Я что тебе говорил?
– Прости, дедушка, больше не буду.
Он кивнул и продолжил:
– Тебе нельзя выходить за ограду в целях безопасности. Понимаешь?
Девочка удручённо кивнула и попросила:
– Тогда купи мне музыку, чтобы я петь могла, и книг побольше.
Пётр Иванович кивнул и подумал: «Петь она мастерица. Голос чист, как горный ручеёк, и силён. У меня даже прабабка так не могла, хотя и в городской опере выступала... Куплю ей радиомагнитолу. Сосед Егорыч мне это чудо-техники показывал. Забавная вещица, там и радио есть, кассеты крутит и маленькие пластинки проигрывает. Не скучно будет моей дочке. Книг из библиотеки натащу... Вот только по деревне много пересудов ходит. Тяжело ребёнка скрывать. Хорошо, все знают про мою непутёвую племянницу и без труда поверили в историю о том, что она родила уродца и мне подкинула. Противно наговаривать на родственницу, но правда у местных жителей массу вопросов вызовет, да и забрать Машеньку могут. – Последняя мысль вызвала резь в глазах. – Совсем я на старости лет хлюпиком стал. От одних только дум мокротень развожу, а раньше нервы кремень были».
-//- Петра Ивановича не стало следующей зимой. В один из холодных снежных дней он просто не проснулся, отправившись на свидание к своей ненаглядной Надежде. Маша проплакала целый день, а на следующее утро, как только чуть рассвело, пошла к Ефиму Максимовичу, который обещал Петру позаботиться о сиротинке. Она закуталась так, что почти не было видно лица, лишь глаза печально смотрели на мир. Как она будет без единственного близкого ей человека? Без его любви и тепла, без доброго слова и мудрых советов. Маша ничего не знала об окружающем мире, отец оберегал её от всего. Она даже в школу не ходила. Отец как-то договорился. Директор ближайшей поселковой школы один раз приезжал, посмотрел на неё и разрешил домашнее обучение… Маша никогда не рассказывала отцу о своих вылазках за ограду, о тех словах, которые звучали ей вслед, и камнях, летевших в спину. Она не понимала: почему дети такие злые и не хотят с ней играть? Её отдушиной были музыка и книги, особенно Маша любила слушать классические произведения, в исполнении оркестра, и читать фантастику.
Дом Ефима Максимовича она отыскала без проблем. Отец дал точное описание: у самого леса, высокий синий забор, серая крыша, могучая ель рядом с калиткой. Маша неуверенно потопталась, затем постучала и толкнула дверь. Закрыто. Тогда она позвала:
– Ефим Максимович!
Тишина. Внутри неё поднималась паника, Маша заозиралась по сторонам. Она не хотела привлечь лишнее внимание. Отец приучил её бояться людей, и в мимолётных встречах с ребятами она могла убедиться в их беспричинной жестокости.
– Ефим Максимович! – вновь закричала Маша, вложив в свой голос скопившуюся грусть, надежду и страх.
Воздух рядом с ней всколыхнулся, а лучи холодного солнца отразились, словно на поверхности мыльного пузыря. Маша не успела удивиться, как хлопнула дверь, и раздался недовольный бас:
– Кто так с утра голосит?! Кого нелёгкая принесла?
Она слышала тяжёлые шаги и явственно ощущала недовольство. Маше захотелось развернуться и убежать прочь, спрятаться в родном доме… Но там остался мёртвый отец, который должен быть похоронен. «Он хотел лежать рядом со своей Надеждой. Я должна исполнить его последнее желание», – подумала она.
– Это Маша… Мне нужна ваша помощь.
Калитка распахнулась, на пороге появился Ефим Максимович. Грузный мужчина лет пятидесяти с седыми всклоченными волосами и отталкивающим запахом перегара. Маша отступила на несколько шагов. Сейчас он показался ей страшным существом, похожим на лешего или на неопрятного и временами даже мерзкого Шрека.
– А это ты, цветик. Что надо? – спросил Ефим Максимович.
С бодуна ему соображалось худо, а во рту было вообще погано, словно кошки нассяли.
– Папа умер, – еле слышно сказала Маша и горько расплакалась.
– Вот беда, – выдохнул он. – Я сейчас быстро оденусь и пойдём. Держись, малышка.
Виделись они с Машей за прошедший год довольно часто и смогли подружиться. Пётр Иванович как чувствовал стоящую на пороге смерть, поэтому и приглашал его в гости, чтобы познакомить с девчушкой. Её внешность, конечно, шокировала, Ефим в первый раз даже перекрестился от неожиданности, а потом как-то обвыкся и даже заметил, что Маша добрая и услужливая… Они вполне могли ужиться вместе, о чём он и сообщил Петру Ивановичу. С тех пор он иногда захаживал на чаёк или на что покрепче. Дед умел делать знатные настойки.
Потом были похороны, приходили какие-то люди, не столько проститься с Петром Ивановичем, сколько поглазеть на его диковинную воспитанницу. Маша ежилась от их взглядов и чувствовала, что всё внутри неё застывает. Как она может жить без него? Ефим Максимович старался быть рядом, Маша пряталась за его спину и оттуда смотрела на враждебный мир.
Дни тянулись за днями, проходя в бытовых заботах. Маша стала маленькой хозяйкой большой избы. Ей приходилось не только делать привычную работу, но и ходить на колодец за водой, убирать снег, топить печь… Ефим Максимович, конечно, приглашал её переехать, ругал за упрямство, но затем брался помогать управляться с делами. Маша больше не видела его пьяным, и таким он напоминал ей отца. Он тоже был добрым и одиноким.
– Цветик, я ведь обещал Петру Ивановичу о тебе заботиться… Да уже и сам душой прикипел. Может, пойдём ко мне? У меня дом большой, у тебя своя комната будет, а уж работы не меньше, точно не соскучишься.
Маша покачала головой и ответила:
– Нет, Ефим Максимович, не могу я бросить дом. Он ведь тоже осиротел. Это будет предательством.
– Глупости! Это просто дом.
– Всё в этом мире живое.
Ефим Максимович спорить не стал. Пусть считает, как хочет, ребёнок же. Он и сам в детстве верил в инопланетян, магию и верную дружбу.
– Машуль, я пойду к себе. Завтра после работы к тебе загляну. Ты тут не скучай! Напиши мне список, что купить нужно.
Она кивнула и ушла выполнять поручение. «Беда сделала её взрослой, – подумал Ефим Максимович. – Хорошо ещё, что Пётр за год до своей смерти смог оформить на себя ребёнка. Не знаю, как ему это удалось и чего стоило. Зинка кассирша говорила, что он все деньги с книжки снял… Главное, у Машки появилось свидетельство о рождении… Теперь мне придётся пороги чиновничьих кабинетов обивать и опеку оформлять». Ефим скривился. Один раз судьба сводила его с работницей социальной службы. Злая худышка проверяла семью его друга и постановила, что они не достойны воспитывать двойняшек. Видите ли, суп и пюре с котлетой вчерашние, из фруктов только яблоки, на полу пыль… Только чудо, точнее сказать беда, она тем вечером под машину попала, спасла их от потери детей.
Правду о появлении у Петра Ивановича девочки Ефим узнал не сразу, сначала довольствовался историей о непутевой племяннице. Потом не раз задавался вопросом: кто мог выкинуть странного ребёнка? За деревенских он ручался, не из-за уверенности в их огромной нравственности и щедрости души, а потому что в то время баб на сносях не видел. Дачников за последние восемь лет у них порядком завёлось, вся верхняя улица. Деревенские к их делам очень ревностно относились, постоянно судачили, кто и где строит, что садят, как одеваются. Навряд ли бы кто-то смог утаить беременную. «Интересно, откуда же ты взялась Цветик?», – в который раз подумал Ефим Максимович.
– Вот возьмите, дядя Ефим.
Он посмотрел написанный Машей список, кивнул, ещё раз наказал закрыть за ним калитку и обязательно накинуть крючок на дверь в дом, когда стемнеет.
Ефим Максимович ушёл, и она осталась одна. Ей почти не было страшно, самую малость. Маша чувствовала, что дом оберегает её. Она не боялась монстров, прячущихся в темноте, она вздрагивала от людских голосов, раздающихся близко с её убежищем.
Девочка почти уснула, когда услышала чьи-то осторожные шаги рядом с домом. Она быстро встала с кровати и юркнула под стол, накрытый большой бежевой скатертью, спускающейся до самого пола.
– Окружаем, – прошипел смутно знакомый голос.
Маша вздрогнула, вспомнив, что это Генка, тот самый заводила, который всех подстрекал кидать камнями и комьями грязью в мутантку.
– Давай, подожжём ведьму?! – спрашивал кто-то второй.
– Нет, нам потом за это такое устроят, – опасливо шептал третий парень.
– Не ссы. Как они узнают? – сплюнул четвёртый.
– Давайте, разобьём окна?
– Нет. Мы пришли её предупредить, чтобы она убиралась отсюда, – сказал Генка. – А если не поймёт, тогда и будем действовать более жёстко.
Маша сжалась от страха и боялась даже дышать: «Что я им сделала? Хорошо, что я не забыла закрыться на крючок, иначе бы они меня убили». Слёзы катились по её щекам, но она изо всех сил сдерживала всхлипы.
Парни уже не шептались, а кричали разные гадости и пожелания, куда и каким образом ей убраться, ярко описывали, что с ней сделают в противном случае. С каждым новым выкриком, их голос звучал увереннее и злее. Маша с силой зажмурила глаза и закрыла уши руками. Она старалась не слушать, но слова, как гадюки, пролазили в сознание и кусали, кусали, впрыскивая яд, отравляющий душу. «Замолчите! Почему вы такие злые? Что вам от меня нужно?!» – мысленно кричала Маша и вдруг голову пронзила резкая боль. Ей показалось, что она разучилась дышать, а потом в её голове зазвучала музыка. Она была такой грустной и возвышенной, что она заплакала сильнее, но постепенно сменился ритм, мелодия стала жестче, агрессивнее. Она побуждала стать сильной, бороться с обидчиками и невзгодами, никогда не сдаваться и не жаловаться на судьбу. Маша не узнавала инструменты, удивлялась странному исполнению и диковинным звукам. Эта музыка была такой чужой и близкой одновременно… Маша сама не заметила, как запела песню, которую никогда не слышала. Незнакомые певучие слова вплетались в мелодию и устремлялись к небу. Лёгкий шёпот быстро перерос в сильное сопрано. Её больше не волновала кучка парней за окном, она перестала быть маленькой испуганной девочкой. Она узнала своё предназначение – вернуть в проклятый мир утраченную песню…
Воздух завибрировал, и пространство исказилось, формируя двухметровую трещину. Там светило синее солнце и колыхалась светло-зелёная трава, делая окружающий пейзаж похожим на морское дно. Маша запнулась, и песнь прервалась. Из излома на неё смотрела огромная, размером с лошадь, изумрудная ящерица с жёлтыми глазами, перечёркнутыми фиолетовыми вертикальными зрачками. На её спине и на кончике длинного хвоста был коричневый ряд шипов. Рядом с ящерицей стояла фигура, укутанная в чёрный плащ с капюшоном. Иномирянин поднял голову и посмотрёл на девочку. Золотистая будто светящаяся кожа, хищные черты лица и глаза, в которых клубилась тьма с красной искрой. Он открыл рот, и раздалось шипение, которое странным образом в её голове преобразовалось в слова:
– Приветствую тебя, поющая песнь. – Его мягкий шипящий голос обволакивал и заставлял довериться…
– Здравствуйте, – испуганно поздоровалась Маша.
В следующую секунду незнакомец оказался прямо перед ней, но грань не переступил.
– Глупый мир. Ты ему не принадлежишь, – сказал он, внимательно глядя в её глаза.
Маша не стала спорить, здесь её ничто не держало.
– Тебя посмели обидеть! – гневно прошипел незнакомец. – Мерзкий никчёмный народец! – Искра в его взгляде превратилась в пламя, которое вырвалось и переметнулось в комнату к девочке, превратившись в маленький огненный вихрь.
Маша заворожено смотрела, как разгорается пожар: комната осветилась в багровый оттенок, пол начал обугливаться, белый дым поднимался к потолку. Страха почему-то не было. Ей всегда нравились природные неукротимые стихии: огонь и вода.
– Пойдём со мной, – позвал незнакомец. – Здесь ты найдёшь то, что давно искала, и сможешь научиться управлять своим Даром… Ну же, идём. – Он протянул руку девочке.
«Он не такой, как остальные люди. И я не такая… Но примут ли меня другие жители волшебного мира? Вдруг они тоже будут кидать в меня камни или что похуже?» – подумала Маша.
– У нас ценят магию, а высшее её проявление – умение петь мелодии чужих миров. Ты уникальна… Пойдём со мной.
Девочка решилась и шагнула к незнакомцу. Тут же за её спиной расщелина стала стягиваться.
– Сжечь! – холодно приказал незнакомец, замершему пламени.
Маша оглянулась, увидев, что огонь пожирает родные предметы. По её лицу вновь покатились слёзы: «Это всё из-за меня… Я приношу только несчастья».
– Тебе надо учиться быть сильной. Я помогу. Отныне ты – моя воспитанница и ученица, – сказал тот, имя которого она даже не знала.
– Хорошо, – покорно согласилась Маша и подумала: «Я вырасту и стану такой, какой хотел меня видеть отец. Доброй, сильной, мудрой, понимающей и… счастливой».
Она вновь ощутила непреодолимую потребность выплеснуть свои чувства в песне. На дне сознания зазвучала печальная и одновременно светлая мелодия, пропитанная всепрощением. -//- Ефим Максимович сидел около окна, на душе скребли кошки. Предчувствие острыми когтями сдавливало сердце. «Зря я оставляю её одну. Она такая ранимая и беззащитная, а ещё чересчур упрямая», – подумал он, смотря на тьму за окном. Вдруг Ефим вздрогнул, ему показалось, что вдалеке, там, где стоял дом Петра Ивановича, мелькнуло пламя.
– Нет! Только не это! Машенька! – шептал он, как заведённый, быстро одеваясь и выскакивая на улицу.
На улице недалеко от дома Петра, прямо рядом с фонарём он встретился с группой из пяти подростков, местной шпаной под предводительством Генки. Они были бледны и чем-то сильно испуганы. «Опять набедокурили, нехристи», – автоматически подумал Ефим Максимович. – Мало Егорыч порол своего сына».
Когда он подбежал, ничего уже нельзя было сделать, дом был весь объят огнём. Языки пламени жадно облизывали дерево, вздымаясь к небу.
– Машенька! – взвыл он, падая на колени. – Не уберёг, старый козёл…
Он не чувствовал холода, медленно сковывающего его тело, не замечал бег времени. В его жизни было столько смертей: отец погиб на фронте, мама сгорела от рака, сын утонул, когда ему только исполнилось шесть лет, жена подхватила пневмонию и два года назад умерла, оставив его совсем одного. За что ему эти ужасные испытания? Он сильно не грешил, работал не жалея себя… Ефим целый год топил боль в водке, но Пётр Иванович и Машка вернули его… И вот теперь и их не стало. Зачем ему оставаться на этом свете?
В эту самую минуту ему послышалась грустная музыка и чей-то прекрасный голос. Его сердце замерло от восторга, мир вновь обрёл краски.
– Это же голос Маши! – воскликнул Ефим Максимович, вскакивая на ноги. – Она жива! Но как? Это невозможно.
Неповторимые переливы мелодии и голоса просачивались в его душу, залечивая раны и давая надежду на будущее.
– Спасибо, Цветик, – пробормотал он, смахивая слёзы. – И ты будь счастлива, где бы ты ни была! |
Рассказ открыт для комментариев