v009 Муравей Груздев

     ***
    

    Муравей очнулся и осторожно пошевелил лапками.
     – Ожил – таки, – вскинулась толстая курица. – Куда, куда? – закудахтала она, зыркнув красным глазом на насекомое.
    – Где я? – простонал муравей, пытаясь подняться; он шевельнул усиками: – Фу-у, плохо пахнет.
    – Так пахнет жизнь! – язвительно выкрикнула курица. – Это тебе не пирог с яблоками, не медовая патока, – она выпятила тучную грудку; злорадно закричала, собирая слушателей: – Тебя выбросили из дому, вытряхнули вместе с крошками: из князи – в грязи. Шевелись, не то попадешь желудок, – курица завертела головой, заскребла когтистой лапой.
    – Извините, – сник муравей. – Куда ж мне податься?
    – Вали кулем! – хрюкнул упитанный кабанчик, – нечего подъедаться чужими харчами. Нам самим едва хватает. Дармоедов – пруд пруди, всех не накормишь. Ищи место посытнее.
    – Что ж-ж-ж ты раскис? – зажужжала пчела. – Ты ж-ж-же боевой муравей, без-ж-ж-жалостный воин. В тебе не холодная кровь, а огненный яд. Вспрыгни ему на спину, укуси за загривок.
    – Как «укуси»? – оробел муравей. – Мы же одна семья. Груздевы мы.
    – Какая семья! – встрепенулась курица. – Моих дней осталось – до дня рождения хозяйки. А там: положь голову под топор. И на стол, с потрохами и яблоками. Хрюхе тоже не повезло! – она кивнула в сторону кабана, – Аккурат к Новому году, с гречневой кашей и шкварками. Твоя удача, что не мясист и не вкусен. А то тоже бы в холодец попал, – она выдохнула и передразнила: – Груздевы мы!
    – Как же так? – онемел муравей.
    – Все дело в людях, черт бы их побрал: мясо любят! – вздохнула курица. – Одно утешает – и они не вечны; когда-то тоже в суп попадут. Жаль, мы того не увидим.
    – Не слушай ее, – отозвалась с крыши старая ворона, – что с нее взять? Курица! Будь она тощéе, кто б на нее позарился! Что ей мешает улететь иль убежать? Хозяйские харчи! То хлеба ей дай, то зерна. Проживи она дольше, тучнее бы кабана стала, – ворона недовольно каркнула и сказала муравью: – Ползи к старой яблоне. На ней яблок уродилось – тьма, всем хватит. Осень перекантуешься, зиму в норке переспишь. Весной «своим» будешь, свободным. А значит огород – твой, и мусорник в придачу.
     Муравей послушался совета: взобрался на дерево, выбрал яблоко повыше, выгрыз в нем дырочку и, разомлев от теплого солнышка, заснул.
     «Жестокосердые люди, – подумала ворона, – выбросили насекомое за то, что ковырялось в мусорном ведре. А еще называют себя милосердными существами».
    
    

     ***
    

     Груздев вышел на крыльцо, потянулся, широко зевнул. Хозяйским взглядом окинул владения: дом, сад, хлев. Затем подхватил корзину с полки, не спеша побрел в сад. Осень торопливо потеснила лето; перекрасила зелень в золото и багрянец. Поползли по полям и садам холодные туманы, зачастили моросные дожди.
     Груздев остановился у высокой яблони, стал собирать паданец. Наполнив корзину, вернулся в дом и с порога крикнул жене, возившейся на кухне:
    – Хороша осень! Яблок – тьма, все румяные, наливные, будто рисованные.
     Он выбрал два, положил в кулек: «Возьму с собой; съем, коль проголодаюсь».
    
    

     ***
    

     Груздев разложил схему на столике в главном отсеке корабля, открыл рабочую панель, включил подсветку. Он был лучшим инженером – электриком на космодроме, его величали «мастером», «левшой», «ювелиром», доверяли тонкую, ответственную работу.
     Груздев взглянул на циферблат: он работал уже шесть часов; от напряжения занемели пальцы рук. «Эхе-хе! старею, – загрустил он, – раньше ничего не мешало. Перерыв». – Он привалился спиной к стене, потянулся, достал яблоко из кулька.
    – Федор Ильич, – отозвался в переговорном устройстве ведущий инженер, – что-то случилось?
    – Устал, – отозвался Груздев, – чуток передохну.
     Из узкой полиэтиленовой прорези выполз муравей и торопливо шмыгнул в тень приборного ящика.
    
    

     ***
    

     Муравей пробежал по карте, по рядам разноцветных линий. Только буквы казались ему знакомыми, он видел их в книжках хозяйской дочери: Дашка с неистовым упорством «грызла гранит науки». Он вспомнил о ней, доме и вздохнул. Затем запрокинул голову, разглядывая ряды лампочек, кнопок и тумблеров на стенах, уходящих ввысь. «Есть, как хочется, – с тоской подумал он и потянул носом, – невкусно пахнет. Помру с голоду. Какая в космическом корабле еда. Пыли и то нет, – он снова вздохнул. – Поищу кругом, может, что найду».
     Он побежал по отвесной панели, обыскал углы – пусто. Остановился, потер лапки, прислушался: в огромной махине царил полумрак, тишина. Рабочий день закончился, люди ушли. «Если завтра не выберусь, мне конец, – закрыл он глаза, вспомнив о своей норке под плинтусом в кухне. – Дома как хорошо: хозяйка печет оладки или тушит карасей в сметане». – Он зевнул, огляделся по сторонам, увидел на стене небольшую коробку с красным крестом на крышке, забрался внутрь и заснул.
    
    

     ***
    

     Муравей проснулся от голодных болей. Он с грустью взглянул на полки, где лежали таблетки и тубы, подумал: «На вид противное, может, и яд». Затем, наобум, прогрыз в одной из них дырочку. Упругая масса зеленой струйкой выползла на полку; резкий мятный запах заполонил коробку. Муравей осторожно лизнул месиво: оно казалось съедобным, бодрило, придавало сил.
     Он услыхал вдруг странные звуки, доносящиеся снаружи. Пробравшись к иллюминатору, он выглянул и остолбенел: вокруг корабля беспокойно сновали машины, устройства. Что–то с шумом ударило в дверь, она отскочила в сторону; в корабль вошли люди. Один из них – в серебристом костюме, в руках – стеклянный шар. «Главный», – почему-то подумал муравей, с интересом разглядывая космонавта; тот был сосредоточен, молчалив, спокоен.
     Муравей побежал по потолку, спрятался за лампочкой и оттуда наблюдал за людьми.
     Неожиданно вспыхнул, засветился экран монитора; на нем появился мужчина в очках, полнолицый, толстощекий.
    – «Сокол», – громко произнес он, – это центральный. Как меня слышите? Прием.
    – Слышу вас хорошо, – отозвался космонавт; остальные замерли, глядя на монитор.
    – Всем – тридцатиминутная готовность, – произнес толстощекий.
     Тотчас раздался резкий звук, лампочки в отсеке дружно замигали. Рядом с муравьем громко щелкнул тумблер, он вздрогнул, испугался, полетел вниз на сидевшего в кресле космонавта. Занятые делом, люди не заметили свалившегося муравья. И только главный инженер в центре управления уловил неясное движение. Он подался вперед, вглядываясь в экран:
    – Что это было? – потер он глаза, и громко сказал: – Техникам покинуть корабль.
     Люди двинулись к двери и Груздев, махнув рукой космонавту, прошептал: – С Богом!
     Космонавт не ответил, только напряженно улыбнулся.
    
    

     ***
    

     Невиданная сила придавила муравья. Грохот, лязг, скрежет смешались в один рокот. Корабль вздрогнул, дернулся, нехотя пополз вверх, унося в космос человека и хрупкое насекомое.
    – «Сокол», я – центральный, – услыхал муравей сквозь рев далекий голос. – Первая минута полета.
    – Вас понял, центральный, – прохрипел космонавт и глубоко вздохнул. – Самочувствие нор… – начал, было, он, но замолчал. Лицо его побелело, глаза закатились.
    – «Сокол», я – центральный, – отозвался центр управления. Но космонавт молчал. Тело его подрагивало в такт движению огромного корабля.
     Муравей с трудом шевельнулся, взглянул на экран: люди с тревогой глядели на космонавта, лежащего в кресле.
     «Неужто помер? – с ужасом подумал муравей, – Не шевелится, не дышит». Он пополз по шлему, торопливо пробежал по лицу, добрался до шеи и замер, вспоминая, чему учила мать:
    – Главная точка находится на шее человека, сзади. Там сходятся воедино потоки жизненной энергии. В ней ты почувствуешь жар и биение. И еще – очень важно количество: твой яд или спасет, или убьет его.
     Муравей завертелся на месте, отыскивая нужные ориентиры: жар и биение. И поняв, что не может найти важную точку, в отчаянии вонзил челюсти в первое попавшееся место на шее сзади. Сильная струя перетекла из тела в тело: человек вздрогнул, глубоко вздохнул, открыл глаза. Люди на Земле радостно закричали. А муравей торопливо покинул шею космонавта, зная о реакции человека на укус. Взобравшись на плечо, он зацепился лапками за мягкую ткань костюма, скукожился, выдохнул и забылся тяжелым сном.
    
    

     ***
    

     – И не померещилось, – сердился главный инженер, – видел я муравья. – Он ткнул пальцем в экран, где на картинке виднелось маленькое пятнышко на шлеме космонавта: – Вот же он.
     Ему не верили, донимали насмешками.
    – Ладно, – сдался он, – будь по-вашему. Померещилось.
    
    

     ***
    

     – «Сокол», я – центральный, – услыхал муравей и проснулся. Он увидел, что лежит на локотнике ложемента. «Наверное, свалился во сне, когда человек снимал скафандр».
     Космонавт находился в рабочем отсеке, он разглядывал разноцветные тубы. Поднося их ко рту, он морщился и говорил: – И суп – так себе, и каша не намного лучше.
     Небольшая капля выползла из сиреневой тубы, медленно поплыла вверх; коснувшись «потолка», расплылась кляксой. Космонавт проследил за ней взглядом, подумал: «Нужно убрать».
     Муравей жадно глянул на съедобное пятно, но с места не сдвинулся. «Опасно открываться, – решил он, – еда не стоит жизни. Дождусь, когда человек уснет, тогда поем».
    – Как самочувствие, Дима? – отвлек космонавта «толстощекий», появившись на экране монитора и, пододвинувшись вплотную, сказал: – Есть интересная информация: на Луне работает китайский робот нового поколения. А может, и не китайский?
    – «Чужой»? не земной? – пододвинулся к монитору космонавт.
    – И ты, Храмов, туда же, – хохотнул «толстощекий», – фантазер.
    – А кто еще? – улыбнулся космонавт.
    – Главный инженер, – кивнул вправо «толстощекий». – Ему муравей померещился в твоем шлеме.
    – Не померещился. Муравей, – встрял в разговор главный инженер, выглянув из-за плеча «толстощекого», – здоровенный, коричневый. Я в инете читал – муравьиный солдат, тот еще зверь; и яд у него – смертельный.
    – Прямо «хищник», – усмехнулся «толстощекий», оттеснив того. – Ладно, Храмов, отдыхай: у тебя в запасе десять часов. На месте разберешься, что за зверь. И чей луноход, – вернулся он к прерванному разговору.
    – Разберусь, – кивнул космонавт. Он выбрался из кресла, поплыл к боковой панели, вынул «гамак – раскладушку», решил: – «Посплю; потом муравьями займусь».
    
    

     ***
    

     – Муравей, муравей, – бормотал космонавт, разглядывая «потолок». – В чем проблема? Ах, да: смертельный яд! Он муравей или черная мамба? – Храмов завис в воздухе у самой поверхности: пятна не было. – Куда оно подевалось? Может, отлипло? Ладно: поглядим, кто хитрее, – догадался он и, вынув из пищевого блока тубу, выдавил каплю. Та медленно поплыла, прилипла к «потолку» большой кляксой.
     Муравей видел, что сделал человек и понял: тот начал охоту. Мысли замелькали, одна противнее другой, но каждая упрямо твердила: хочется есть. Съеденная им клякса была кашей: муравей не мог остановиться, голод подгонял, торопил. Покончив с едой, он заполз в коробку-аптечку, спрятался среди упаковок и уснул.
     Теперь еда была приманкой, она могла стоить жизни. И человек мог оказаться смертельным врагом. Муравей вернулся в аптечку, оглядел запасы: оставалось мятное месиво и таблетки. Он пополз к засохшей массе, отгрыз кусочек. Голова стала ясной, чистой. Его вдруг осенило: человек – враг, во что бы он ни рядился, в скафандр или домашний халат. Человек – охотник, даже когда сыт и ему ничего не угрожает.
     Муравей выглянул из коробки, увидел сидящего космонавта. «Я бы мог спуститься и найти на шее ту точку жизни и смерти, о которой говорила мать. И впрыснуть яд в горячую кровь» – люто ухмыльнулся он; мысли потекли вереницей, нахлынувшими воспоминаниями.
     Он перевел взгляд в сторону и увидел в иллюминаторе удивительную картину: в черном небе висел голубой шар в серебристой дымке. Что-то забытое, нежное нахлынуло на него. Муравей взглянул на человека, горько вздохнул, подумал: «Нельзя убивать. Мать говорила, это – зло».
    
    

     ***
    

     – Начинаем подготовку к посадке спускаемого аппарата, – произнес громко голос.
     Муравей торопливо пополз по стене, завис над сидящим в кресле космонавтом, и когда тот стал поднимать шлем к голове, оторвался и полетел вниз.
    – Я – «Сокол», центральный, – произнес космонавт. – К посадке готов.
    
    

     ***
    

     Храмов пристально вглядывался в экран, видимое казалось нереальным, вымышленным: безжизненный лунный пейзаж; яркое солнце, спекшиеся глыбы; исковерканное, застланное серо-коричневой пылью, пространство; бескрайнее черное небо.
    – Впечатляет? – спросил «толстощекий». – Мы тоже в состоянии сумеречного помрачения сознания. Я правильно выразился, док? – повернул он голову в сторону.
    – Абсолютно верно, – отозвался пилотный врач и спросил у космонавта: – Как самочувствие?
    – Самочувствие нормальное, – отчеканил тот; затем перевел взгляд на анализатор движения: бегущая строка внизу экрана сообщила – движущиеся объекты не обнаружены. – Чисто, – обрадованно произнес он, – можно прогуляться.
     Но «толстощекий» сухо отрезал:
    – Отставить: прогуляться. Работаем по плану, вначале робот.
    – Центральный, вас понял; отправляю луноход, – Храмов забарабанил по клавиатуре компьютера. Он увидел на экране открывшуюся боковую панель, затем луноход: робот двигался неторопливо, осторожно. Раздавшийся резкий звук отвлек космонавта, внизу экрана замелькали красные буковки, повторяя одну и ту же фразу: квадрант F4G6, обнаружен движущийся объект.
    – Проблемы, «Сокол»? – взволнованно спросил центральный.
    – Обнаружен движущийся объект, находится далеко, – Храмов приник к экрану, вглядываясь в объемную картинку лунной поверхности: – Чертовщина какая-то; может, техника сбоит? Отправляю луноход в квадрант F4G6; включаю антенну внешнего обзора.
     Луноход остановился, развернул антенну: тотчас на экране замелькали цифры, знаки. Бегущая строка анализатора также внезапно, будто передумав, сообщила: движущиеся объекты не обнаружены.
    – Центральный, я – «Сокол». Все чисто, движущихся объектов нет. Должно быть, техника дурит. Разрешите выход.
    – «Сокол», вас понял, – ответил центральный и, помолчав: – Отставить, Храмов. Пусть робот поработает.
    
    

     ***
    

     Дверь поплыла вперед, затем в сторону; поползла вниз лестница. Человек в скафандре неторопливо спускался по ней. У самой поверхности он остановился, глянул вперед, замер.
    – «Сокол», в чем дело? – спросил центральный; люди на Земле застыли у экранов.
     Храмову показалось, что у горизонта вспыхнул и погас синий свет. Он закрыл глаза, открыл: ничего. – Привиделось, – произнес он и медленно опустил ногу, затем другую. – Все в порядке. Я на Луне.
     Люди на Земле восторженно закричали; поздравляя друг друга, пожимали руки. А на Луне стоял человек и смотрел в черную даль, где голубым шаром проплывала его планета.
     ***
     Храмов перевел взгляд: лунный пейзаж будоражил воображение. Было и удивительное, и пугающее в неповторимой игре света и тени; в камне диковинной формы; в узкой ровной гряде, вычерченной, словно по линейке; в цвете лунной пыли. И в необъяснимых вспышках на горизонте.
    – «Сокол», это центральный. Как слышите? – включилась Земля.
    – Слышу вас хорошо. Прием, – отозвался космонавт и обернулся к кораблю.
    – Ну? Что я говорил! Муравей! – вскликнул главный инженер и пояснил: – Храмов, у тебя на шлеме муравей сидит.
     Космонавт скосил глаза:
    – Не вижу. Здесь все что угодно померещиться может.
    – Сидит, Дима, – подтвердил «толстощекий», – живой муравей. Не можем решить: кто из вас космонавт, – усмехнулся он. – Муравей или человек?
     Люди в зале управления засмеялись.
    – Определитесь… – начал, было, Храмов, но замолчал. Он уловил движение позади себя. И, обернувшись, увидел светящееся голубоватое существо. «Будто ледяное», – подумал он, разглядывая невидаль.
     Существо походило на человека. Оно было прозрачным; по телу, переливаясь сверху вниз, скользило легкое свечение.
     Храмов взглянул в прозрачное лицо, увиденное заставило оторопеть: лицо формировалось. Будто быстро меняющиеся кадры, беспрестанно менялись очертания глаз, носа, губ; их выразительность, форма, цвет. Формировалось тело; существо тщательно подбирало только одному ему известный эталон.
     Прошла минута, другая; превращение завершилось. Храмов узнал стоящее перед ним существо. Он знал, что это фантом, копия, воспоминание: мать умерла много лет назад, Храмов был тогда несмышленым мальчишкой. Она тяжело болела; превратилась в высохшую старушку в неполные сорок лет. Он вспомнил, как незадолго до смерти она позвала его и, прижав к груди, попросила:
    – Не забывай обо мне, сынок.
     Острая грусть пронзила его; он вздрогнул, потянулся, застонал:
    – Мама!
     Существо затрепетало; из «ледяных» глаз потекли голубоватые слезы.
    – «Сокол», – отозвался центральный, – вы меня слышите?
    – Вас…слышу, – прохрипел космонавт.
    – Послушай, Дима, – произнес «толстощекий». – Возможно, перед тобой дружелюбное существо; может – нет. Ясно одно: оно манипулирует твоим сознанием, и может быть опасным. Приказываю вернуться на корабль.
    – Вас понял, – ответил космонавт. – Возвращаюсь.
     Храмов перевел взгляд на корабль, затем обратно: существо исчезло, будто растаяло.
    – И что это было? – прошептал он в растерянности.
    – «Сокол», – снова заговорил центральный, – приказываю немедленно вернуться на корабль.
     Муравей не встречал прозрачных людей. Правда, он нигде кроме дома и сада не бывал. Однажды он видел черного человека, тот гостил у Груздевых.
     Этот не был человеком в том смысле, как это понимал муравей: он был сильным и легким. И еще он был любящим. Это муравей почувствовал сразу, едва «прозрачный» встал перед человеком. Если бы люди могли чувствовать, как муравьи, они поняли бы это и не тревожились. «Прозрачный» не был их врагом, в нем не было духа смерти.
    
    

     ***
    

     Храмов вернулся в главный отсек, включил большой экран: он увидел луноход. И камень. Он был уверен, что камень появился недавно. Храмов увеличил картинку: камень был странным; казалось, он состоял из множества округлых иссиня-черных камешков. «Гнездо» – почему-то пришло на ум. Он долго рассматривал картинку, размышляя; затем выбрал нужную программу. Стоявший у корабля, луноход пришел в движение. Он покатился в сторону камня и, остановившись, осторожно погрузил его в контейнер. Затем вернулся к кораблю и отправил груз в багажный отсек.
     «Вот и отлично. Там он будет в безопасности, – решил космонавт. – И я тоже».
    
    

     ***
    

     Потом он вспомнил о муравье. Сняв перчатки, осмотрел шлем и скафандр. «Ну, и где ты?» – оглядел он стены и потолок. Съедобное пятно высохло; было очевидно – муравей не прикасался к нему.
     «Вот, если бы я был муравьем», – подумал космонавт и взгляд его остановился на коробке – аптечке. Он открыл ее: на узкой полке лежали пластины таблеток и тубы с лекарствами. В одном месте раствор вытек и застыл, образовав мятную пластинку. «Ясно, чем ты питался, – догадался человек. – Ну что же, дружище, тебе не повезло. Конечно, ты – космонавт. Но, почти мертвый».
    
    

     ***
    

     Главный появился на экране внезапно. Он был бледен, смущен; в глазах – затаившийся страх. Храмов почувствовал неладное, но промолчал.
    – Здравствуй, Дима, – произнес «толстощекий».
     Космонавт кивнул, взглянул настороженно.
    – У нас проблемы, – начал издалека «толстощекий»; он враз вспотел, покраснел. – Ты помнишь, я был против твоего полета на Луну: причин много, они разные. Но сверху решили – лететь! Бог им судья, – он замолчал, потупился, закусил губу. – Скажу прямо: все дело в «нем». «Он» сидит и ждет, Дима, когда взлетит корабль. Ему нужна Земля, нужны люди!
     Храмов напрягся, лицо его побелело:
    – Я остаюсь?
     Главный ничего не ответил. Космонавт опустил голову. Затем, взглянув на экран, с горечью прошептал:
    – И что, вариантов нет? Я бы мог выбросить «его» из багажного контейнера, прямо сейчас.
     «Толстощекий» покачал головой:
    – «Его» нет в контейнере, Дима. Приборы зафиксировали момент выхода «его» из корабля: «он» легко проходит сквозь металл.
    – Я понял,– кивнул космонавт, взглянув на главного. – Понял я: выхода нет.
    – Мы мозгуем, Дима, – сердито выдохнул «толстощекий». – Окончательного решения нет!
     Экран монитора вдруг погас, за ним отключился большой экран. Неведомая сила навалилась на Храмова крепким сном, прижала к креслу. А потом раздался странный шепот.
    – Мы мозгуем, – зашуршал он, – окончательного решения нет!
    
    

     ***
    

     – Кто вы? – спросил муравей у порхающего под потолком голубого существа. Оно походило на маленькую бабочку: прозрачное, будто ледяное, тельце; переливающиеся крылья, синие глаза.
    – Имя мое уму непостижимо, – ответило существо, – и недоступно слуху муравья и человека. Что ж до того, кто я сейчас: я этот образ выискал в твоей памяти. Как его зовут?
    – Бабочка, – ответил муравей. – Она хрупка, нежна. Летает по небу, порхает среди цветов, питается нектаром.
    – Как много слов. Неужто не хватает чувств? Подумал и понятно, – сказало существо.
    – Мать говорила: люди плохо чувствуют, иль утеряли чувства. Они сменили их словами, поэтому все время говорят. Мой мир велик и у всего есть имя – слово, – ответил муравей.
    – Понятно, – вспорхнула бабочка. – Как ты оказался здесь?
    – Случайно; меня принесли в кульке с яблоками. До этого я жил с людьми в большом доме. Мы – Груздевы: я, хозяин, его жена, их дочь, собака, кот. Я думал, что и куры, и кабан, но ошибался, – пошевелил он усиками.
     Бабочка застыла на лету, разглядывая космонавта:
    – Он раздражен, напуган и печален. Те люди, что остались на Земле смертельно ранили его словами. Они – его враги?
    – Возможно, – ответил муравей. – Люди – враги друг другу. И война. Она воюет с целым миром: безжалостна, кровава и нещадна; ее сопровождают горе, боль и смерть. Она их лютый враг.
    – Я знаю, этот человек хотел убить тебя за каплю каши, – сказала бабочка. – Он в состоянии войны с тобою?
    – Быть может, – ответил муравей. – Я – воин, и готов к войне и смерти.
    
    

     ***
    

     Храмов очнулся, открыл глаза, огляделся. Он вспомнил разговор с главным; тяжело вздохнул, подумав о сыне, жене. «Вот бы не просыпаться, впасть в забытье, умереть счастливым в незнании». Но голос внутри заспорил: «Нельзя бессознательно, нужно в здравом уме. Чтобы осознать смерть как окончание жизни». Голос стих, и Храмов вдруг понял, что конец близок и люди тут ни при чем.
     Он перевел взгляд и увидел в иллюминаторе светящееся существо, оно манило, звало. «Выбора нет, нужно идти» – подумал он, потянувшись за шлемом.
     А потом произошло удивительное: Храмов вдруг очутился возле существа. Оно изменилось: теперь это был высокий худой старик с седой бородой. И только глаза остались ледяными, голубыми, прозрачными.
    – Помогите мне вернуться на землю, – попросил его Храмов. – Вы же виноваты во всем!
    – Нет, – покачал головой «старик», – не виноват. Мне не нужен корабль; я обхожусь без него. Однако ж, попробуй убедить в этом людей!
    – Спасите меня, – прошептал космонавт, – я погибну здесь.
    – Не думай об этом, – «старик» потянул его за руку. – Пойдем, я покажу тебе Луну.
    – Луну? – переспросил Храмов и взглянул на корабль. – У меня почти не осталось времени.
    – Вечность! У тебя впереди вечность! Ну же, смелее, – «старик» двинулся вперед, но вспомнил: – Чуть не забыл.
     Он сделал шаг к кораблю и исчез. Но спустя мгновенье появился вновь.
    – Как это вы… – оторопел космонавт.
    – Неважно. Вот! – разжал он кулак: на серебристой ладони сидел крошечный муравей. – Это Груздев, он – муравьиный воин! Я обещал ему дружбу, дом, семью. Идемте, я покажу вам мир. А хотите – создадим новый, большой, прекрасный!