“Я видел смерть несколько раз.
Она почему-то приходила с утра. Не ночью, не в полнолунье, не поздним вечером. Ранним утром.
Смерть роняла росу с листьев. Ходила от дереву к дереву. Осматривалась. Иногда подходила к дому поближе, как будто приглядываясь. Иногда отходила подальше. Странная.
Я видел смерть из окна своей мастерской.
Не знаю. Может, я спал. Может, ко мне приходили видения. Может, это и впрямь была она. Не знаю.
Страшно почему-то не было. Сердце билось чаще, ладони потели, дыхание сбивалось. Но никакого страха я не чувствовал.
Я не смельчак. Трусом себя тоже назвать не могу.
Я держал в руках крестик. Не молился.
Что я чувствовал?
Скорее, любопытство.
Жена смеялась.
- Творческая личность, - говорила она. – И не такое причудится.
Это было ее объяснение.
Меня оно устраивало.
У дочки были карие глаза. Прямо как у мамы.
- Папа, - говорила она. – Я хочу картину.
- Какую, милая? – уточнял я и гладил ее шелковистые русые волосы.
- Простую, - она начинала говорить быстрее, как будто бы волнуясь. – Ты, я и мама на фоне нашего дома.
- Нарисуй сама, милая.
- Я уже кучу таких картин нарисовала. Хочу, чтобы это сделал настоящий художник, - она с гордостью подняла вверх указательный палец. – Ты.
- Обязательно нарисую, дочка, - обещал я. – Со всеми делами разберусь. И сразу нарисую.
- Ты всегда так говоришь, - она пожимала хрупкими плечами. И уходила из мастерской.
Сколько таких обещаний я уже дал?
Я видел ангела лишь однажды.
Я зашел в детскую. Там дочка сидела на коленях и молилась на иконку. Что-то шептала. Кланялась в пол. Иногда всхлипывала.
Над ее правым плечом я увидел ангела. Он подмигнул мне. И широким жестом крыла указал на дверь. Мол, выйди, не мешай.
Я аккуратно прикрыл дверь.
Взял в руки крестик. Провел серебром по кончикам пальцев.
Причудилось? Показалось?
Видения часто меня посещали. Я списываю все на музу. На вдохновение.
Люди говорят, что я лучший художник современности. Некоторые считают, что не только современности. Говорят, Божий дар.
Мне все чаще кажется, что это не Божий дар.
Скорее, дьявольское проклятье.
- Папа, - повторяла дочь. – Я хочу картину.
Я срывался:
- Выйди за дверь! Не видишь, я работаю?
Дочь захлопывала дверь. Не плакала. Но расстраивалась.
А я рисовал. Смерть, которая роняет росу.
Я снова стоял у окна. В мастерской пахло красками и ацетоном. Первые лучи солнца ложились на паркет и словно змеи ползли по деревянному полу.
Смерть стояла там же. Смотрела на меня.
Точнее, мне так казалось. Лицо скрывалось под капюшоном. Но я чувствовал. Чувствовал, что она смотрит именно на меня.
А потом я услышал голос.
- У тебя два месяца.
Голова закружилась. Колени подкосились. Я рухнул на колени. Стало очень холодно. Я хотел спросить, на что у меня два месяца, но губы дрожали, как при лихорадке.
- Нарисовать картину.
Я слышал голос на грани. На грани сна и реальности. На грани сознания и безумия. На грани жизни и смерти.
Тихий, басовитый, очень спокойный голос.
- Повелитель хочет картину на бал.
Я чувствовал, что вот-вот рухну в обморок. Сердце стучало, как будто на нем играл барабанщик. Пальцы оледенели, словно я держал руки под снегом.
- Ты – лучший.
Я хотел закричать, но не мог издать ни звука. Я мечтал взять в руки крестик, но не мог сдвинуться с места. Голова разрывалась от боли так, словно ее тянули с двух сторон на дыбе.
- Рисуй.
И тут я увидел то, что должен нарисовать.
Отличная картина для бала повелителя получится.
Боль отпустила, и я наконец провалился в беспамятство.
- Сереж, что с тобой? – спрашивала жена.
Она редко задавала вопросы. Знала, что если понадобится – я сам расскажу.
Сегодня я заметил в ее глазах обеспокоенность. Вперемежку со страхом. Она видела, что происходит. Со мной. Внутри меня. Но не понимала, не осознавала до конца, что же это.
- Потом.
Я разводил руками и продолжал рисовать.
- Серег, нарисуй мне картину, - просили друзья.
- Не могу, крупный заказ, - отвечал я.
- Ого, кому рисуешь? – интересовались они.
- Сатане, - я пожимал плечами.
- Не смешно, - обижались друзья.
- Не смешно, - кивал я.
Дочь больше не просила меня рисовать.
Ребенок очень хорошо чувствует, когда кому-то плохо.
Картина не получалась. Не те краски, не те цвета, не те тени, не те силуэты, не те линии. Можно чуточку лучше. Чуточку натуралистичнее. Чуточку правдоподобнее.
Бес в деталях.
А что если детали – для беса?
Стоит ли оно того?
Смерть не приходила.
Я стоял по утрам у окна. Смотрел. Ждал.
Запах красок и ацетона не выветривался из мастерской никакими сквозняками. Только аромат мокрой от росы листвы придавал разнообразие.
Солнце пряталось за тучами.
Зеленые листья начинали понемногу окрашиваться в желтый. Едва заметно.
Я ждал.
Хотел спросить: “Почему?”
Почему именно я? Почему именно сейчас? Почему, почему, почему?
Хотел спросить “Зачем?”
Ведь на том свете достаточно художников. Великих, гениальных, непревзойденных.
Хотел спросить: “А что если?”
Что если не нарисую. Что если не успею. Что если не смогу. Что если не понравится. Если, если, если.
Я сосредоточился.
“Мне нужен ответ, мне важны ответы, мне они необходимы”.
Запахи исчезли. Растворились в пространстве.
Звуки остановились. Шелест травы, пение птиц, журчание ручья. Все остановилось. Словно нажали на паузу.
Движения замерли. Листья на деревьях не шевелились. Облака не трогались с места. Даже я. Не мог моргнуть.
Опять.
Смерть не появилась.
Но ответила на все вопросы.
- Потому что ты лучший.
- Затем, что искусство мертвых владыке не интересно.
- Никаких если. У тебя семья.
Ответы возникли в моей голове на секунду. И выветрились дуновением ветра из раскрытого окна.
Мир вернулся на круги своя.
Ацетон и краски. Шелест травы. Глаза заслезились.
Я взял в руки крестик. Крепко сжал цепочку.
Снять?
Господи, есть ли у меня выбор?
Краски огненные, кровавые.
Мазки резкие, быстрые.
Линии кривые, оборванные.
В чем есть искусство?
Делать что-то от души – искусство?
Делать что-то по принуждению – искусство?
Делать что-то качественно – искусство?
Делать что-то под страхом смерти семьи – искусство?
Делать что-то опасное – искусство?
Дьявол красный.
Лава красная.
Черти красные.
Миллион оттенков красного.
В одной картине.
Трон из человеческих тел? Пожалуйста.
Лава, в которой словно в бассейне плавают черти с довольными лицами? Легко.
Мощная фигура властелина? Даже звучит смешно.
Только вот мне не до смеха.
Я рисую все больше и больше. Я почти не ем. Я совсем не сплю.
Я падаю без сил на пол. Облокачиваюсь на стену.
Издалека картина смотрится еще лучше. Чем вблизи. Там знали, кому поручать такое ответственное задание.
Еще две недели до сдачи работы. А все готово. Почти все.
Я слышу шепот.
Через стену.
Это молится дочка.
Я подхожу к ее двери.
Я слышу слово “папа”. Я слышу всхлип. Я слышу: “Пожалуйста”.
Я открываю дверь.
И вижу ангела над правым плечом дочери.
Мне нужно поговорить.
Интересно, дьявол умеет читать мысли?
- Что мне делать? – спрашиваю я.
Крылья ангела колышутся на ветру.
- Веруй.
- С кем ты разговариваешь, папочка? – спрашивает дочка.
- С тобой, милая.
Я стараюсь улыбнутся. Получается скверно.
- Сереж, ты должен поспать, - говорила жена.
- Да, милая, я знаю.
Она обняла меня и погладила по спине.
- Возвращайся, - попросила она.
- Скоро, - пообещал я.
- Пап, почитай мне сказку, - просила дочь.
Я не мог отказать ей.
Откладывал кисти, открывал окно в мастерской и уходил в детскую.
- Что ты рисуешь, пап? – интересовалась дочь.
Я уклонялся от ответа.
- Что ты хочешь, чтобы я тебе прочитал?
- Придумай что-нибудь, - улыбалась дочка.
Она обожала, когда я сочинял для нее истории.
Сегодня ничего в голову не лезло. Ничего стоящего, красивого, развивающего, умного, сказочного.
- Однажды один художник выбирал… - начал я.
- Это был ты?
- Не перебивай, милая, - я легонько щелкнул ее по носу. – А то не расскажу. Так вот. Однажды художник выбирал, кому рисовать картину, Богу или дьяволу.
- Зачем же он выбирал?
- Ты опять перебиваешь.
- Папа, это плохая история, - насупилась дочь. – Это же глупо выбирать. Рисовать надо Богу. Дьявол – плохой.
В этих словах сосредоточилась вся мудрость человечества. Для меня.
Ведь выбора и впрямь не оставалось.
Крестик, качавшийся на груди, подтверждал слова дочери.
Я начал рисовать заново.
Все с самого нуля.
На другом холсте. Другими красками. С другими чувствами. С другими эмоциями.
Без страха. Без боли. Без отчаяния.
От чистой любви.
Любовь, исходящая от сердца и выливающаяся в мир – искусство.
Любовь, которая дарит любовь и счастье другим – искусство.
Любовь, которая исходит от Бога – искусство.
Ни единого оттенка красного.
Зеленые, желтые, синие, коричневые. Любые цвета. Кроме красного.
С самого начала.
Бес в деталях? Нет.
Бог в деталях.
И детали те – для Бога.
Я вышел вечером на кухню. Попросил ужин.
Жена улыбнулась.
- Аппетит проснулся?
Я кивнул
- Кризис веры пройден?
Я пожал плечами.
- Хочешь сказку?
Дочка погрозила пальцем:
- Только лучше, чем в прошлый раз?
- В этот раз – да, - пообещал я.
- Тогда слушаю, - она скрестила руки на груди.
- Жил-был один художник. Однажды к нему пришли злые люди и хотели заставить рисовать очень страшную картину…
- Что страшного?
- Подрастешь – узнаешь. Так вот. Говорят – рисуй. Иначе мы и тебе, и семье твоей очень плохо сделаем. Из дому выгоним. В лес отправим. Темный. И будете вы плутать там целую вечность. И никогда выхода из него не найдете. И не будет вам покоя.
Дочка испуганно охнула.
- В общем, говорят – рисуй.
- И что же художник? – дочь округлила глаза.
- Не стал он им помогать. Нарисовал другую картину. Про любовь. Красивую, добрую, трепетную. Плевал он на указы злых людей. Не хотел продаваться художник. Не хотел из страха писать. Только счастье должно миром двигать.
- И что злые люди сделали?
- А ты сама как думаешь? – спросил я у дочери.
- Думаю, пришли за семьей художника…
Она задумалась.
- Но потом пришли добрые люди. Которым картины про любовь нравятся. И спасли семью художника.
- Ты у меня самая умная, - я поцеловал дочку. – Сама до всего додумалась. Именно так все и было.
Интересно, с какой вероятностью сказка становится былью? Вымысел – реальностью? Фантазия – действительностью?
Вечер выдался холодный. Луна едва освещала деревню, а ветер свистел пуще прежнего.
Дочка в цветастой курточке сидела на скамейке у дома. Жена подкидывала веточки в костер.
Я вышел во двор с картиной.
Даже стыдно об этом говорить, но, похоже, с лучшей картиной из всех, которые были мною написаны. Возможно, из всех, что будут когда-либо написаны. Не мне судить.
Глубокий вдох.
Я бросил картину в костер.
Лава горела в огне. Черти горели в огне. Дьявол горел в огне.
Забавно.
Я крепко сжал в руке крестик.
Обнял жену. Поцеловал в макушку дочь.
- Зачем? – спросила благоверная.
Я не стал отвечать. Просто крепче обнял их обеих.
Боже, ты знаешь, как я люблю своих девочек. Ты же знаешь?
- Папа, почему ты сжег картину? – недоумевала дочка.
Я промолчал.
Я ждал.
Чего? Нападения, отмщения, агрессии?
Не знаю уж, от кого.
От чертей с раскаленными трезубцами, смерти с наточенной косой или от самого дьявола, разъяренного таким невежеством.
- Почему ты молчишь, Сереж? – взволнованно спросила жена.
Картина горела.
Миллион оттенков красного поглощало огнем.
Лицо дьявола покрылось черным. Стянулось, сжалось. Костер поглотил владыку.
Мир остановился. Точно, как в прошлый раз.
Дочка и жена замерли. Языки пламени не двигались с места. Копоть, летевшая по воздуху, словно снег, тоже остановилась.
Часы остановились.
Запах костра пропал. Аромат от волос двух самых прекрасных созданий на Земле перестал чувствоваться.
Краски померкли. Как на картине, которая пережила целые поколения.
Стало темнее. Как будто кто-то за спиной уменьшил резкость действительности.
Отличие от прошлого раза одно – я мог двигаться. И это дорогого стоило.
Мне снова не было страшно. Не от уверенности в себе или в своих поступках. Нет. Просто страх пропал. Выветрился, как звуки, запахи и краски. Я не сильный. Я просто верю.
Пауза затянулась.
Сначала я увидел ангелов.
Над правым плечом дочери. Над правым плечом жены. Над моим правым плечом.
Их лица – прекрасны.
Только после того, как один раз увидишь эти лица можешь навсегда перехотеть рисовать. Потому что ничего красивее их лиц не существует. И никто и никогда не сможет изобразить это на бумаге.
Потом я увидел смерть.
Она не была красивой. Но и не была ужасной. Черная мантия, за которой прячется нечто. Ни косы. Ни впавших глаз. Просто темнота. Черная, всепоглощающая.
Она стояла за домом. Точно там же, где я видел ее всегда, из окон мастерской.
За спиной смерти в две шеренги стояли тени. Черные. Я не видел лиц, одежд, четких силуэтов. Лишь размытые очертания.
Жаль, я сейчас не могу еще раз все затормозить. И нарисовать это.
Мир разделен на жизнь и смерть, на ангелов и демонов, на зло и добро. Многие снобы считают, что это слишком простые характеристики.
Вот когда чертой между добром и злом станет твой дом, твоя семья, твоя жизнь – тогда и посмотрим на твой снобизм.
А я бы это нарисовал. Еще не начавшаяся баталия.
Белые крылья. Черные тени. Побледневший я.
Застывшая жена. Застывшая дочь. Застывший мир.
Движение добра и движение зла против беспомощности действительности.
Как символично.
Искусство Бога. Искусство дьявола. Между ними – искусство обычного человека. Я же хотел когда-нибудь написать мемуары. Там точно это упомяну.
Ангелы парили над нами и перешептывались между собой.
Смерть стояла неподвижно. Только колыхались тени за ней.
- И что дальше? – не выдержал я.
- Жди, - сказал один из ангелов. Тот самый, которого я уже не раз видел над плечом дочки.
Я рухнул на колени.
Взял в руки крестик.
Хотел начать молиться, но решил, что это ни к чему.
Просто поцеловал распятие.
Я люблю рисовать.
Я люблю жену.
Я люблю дочь.
Так много “люблю”, так много смыслов.
Но это “люблю” – единственное, почему стоит дышать.
За домом началось движение. Смерть отошла в сторону. Две шеренги теней встали перед ней. Заколыхались, как пламя костра минуту назад.
- Сергей, - обратился ко мне один из ангелов.
- Да, - я поднялся на ноги.
- Тебе придется уйти с ними, - он указал на стоящую за домом смерть.
Я кивнул.
- Мы позаботимся о них, - он кивнул на жену и дочь.
Я кивнул.
- Мы не можем вступать в неравную борьбу.
Я кивнул.
Зло всегда побеждает добро. Я часто слышал это выражение.
Смешно.
Добро побеждает всегда. И везде.
Для зла создается видимость победы.
Я пошел к смерти.
Я шел не как на эшафот. Не как приговоренный. Не как мученик.
Просто как человек, сделавший выбор.
Единственно верный.
Единственно правильный.
Очевидный.
Искусство – это и есть любовь.
Бог порождает любовь.
Любовь порождает искусство.
Искусство порождает Бога.
Странно с такими мыслями идти в объятия смерти.
Странно с такими мыслями спускаться в преисподнюю.
Странно не ждать помощи от Бога.
Просто знать.
Что так надо.
”
Мемуары Сергея Аксенова
Я сложил листочки в конверт. Аккуратно запечатал. И бросил в мир людей.
Надеюсь, я попал.
Дочке было бы не лишним это прочитать.
Знать, что папа не бросил.
Что папа не ушел. Не убежал.
Что папа здесь.
Следит. Оберегает. Любит.
Хотя, можно и не знать об этом.
Жизнь продолжается.
Я ведь знаю, что она счастлива.
Понимаю, что она знает обо мне почти все. Что она не отреклась. Не перестала любить.
Над ее кроватью висит картина.
Моя последняя картина.
Та самая, на которой нет ни одного оттенка красного.
На которой только яркие и добрые цвета и оттенки.
В которую я вложил все, что было во мне.
Отношение к искусству. К жизни. К любви. К семье. К счастью. К ней. К ее маме.
Знали бы, как я вас…
Я чувствую, как дочка смотрит на мою последнюю картину. Улыбается при взгляде на нее. Ведь по-другому и невозможно.
Там я, жена и дочь. Стоим, взявшись за руки. На фоне нашего дома.
И дым идет из печной трубы.
И счастье витает повсюду. |
Рассказ открыт для комментариев