Будильник верен себе – как всегда противен. И раньше обычного. Лежу в постели и припоминаю свой сон. Это похоже на бег по замкнутому кругу: только память подбрасывает что-то похожее на правду, и уже чувствуешь, что близок к разгадке, – тут же возвращаешься назад. А во сне было хорошо, даже обидно, что не досмотрел до конца. Ещё пара мгновений – и случилось бы почти чудо... Всё бы изменилось... А у вас бывало такое?
Встаю – моё маленькое ежедневное геройство. Разморенное со сна тело сопротивляется, мышцы похожи на мякиш. Встаю...
Иду в душ. Сегодня у моей сеструхи особенный день – экскурсия на дирижабле. Она полгода назад пошла в школу, а сегодня я сопровождаю её в первый полёт. Экскурсия считается в меру опасной, потому нужен провожатый, из взрослых. Родители отправили меня. Нет, они не считают меня взрослым, просто не переносят тумана. А я люблю...
На автомате добираюсь до кухни и пью кофе. Хочется спать. Напротив отец читает новости. С утра я вижу только его макушку, возвышающуюся над планшетом: она то замирает в волнении, то покачивается в такт мыслям. Пока я наблюдаю за этими ритуальными покачиваниями, чашка пустеет. Осталось дождаться, когда мама наверху соберёт сеструху и накормит её завтраком. Я мог бы ещё спать...
В жалких попытках не заснуть выхожу на улицу. Наш двухэтажный домик сложен из гладко отполированных светлых камней. Само собой, это иллюзия. Он, как и мост под моими ногами, как и одежда на теле, смоделирован на компьютере и «выращен» из полимеров с помощью крошечных датчиков. Они до сих пор внутри, в стенах, ремонтируют их при повреждении. Не правда ли, удобно? Можно порвать штаны – они срастутся прямо на тебе. Выломать парапет на мосту. Разрушить дом. Всё восстанавливается.
Сажусь на лавку и принимаюсь разглядывать серое с молоком небо. У нас двухэтажный дом с маленьким садиком. Не зря же мой отец – главный инженер по строительству и поддержке мостов! Привилегированная профессия, каста. По замыслу родителей я пойду по его стопам, потому вынужден просиживать дни и недели на университетской скамье, уткнувшись в уродливые скелеты перекрытий. Если вы видите в этом какую-то романтику, вы ничего не знаете о строительстве и поддержке мостов! Это до безумия скучно… Инженер всегда смотрит в компьютер, день ото дня просиживает, отслеживая целостность конструкций; если необходимо, запускает программу ремонта. Где-то на месте поломки активизируются датчики и делают свою работу. А ты вновь изучаешь экран. Никто о таком не мечтает. Вспомните себя в детстве. Вас привлекали балки? Или, может, полимеры?
Помню, по курсу истории нам как-то рассказывали, что раньше не было моделирования, и одежду шили из кусков ткани, а дома строили из кирпичей. Это звучит забавно! Хотя, если бы мосты строили из камней, работа инженера была бы куда интереснее. Весело жили предки…
Мама выводит сеструху на улицу. На ней светло-голубое платьице с кружевом, волосы перевязаны лентами, на лице сияет улыбка счастья – она вся похожа на один лоснящийся бант. Мама подводит её за руку и придавливает меня к лавке тяжёлым взглядом:
– Запомни, ты отвечаешь за Лену. Не позволяй ей приближаться к бортам! И следи, чтобы она не замёрзла! – мама на мгновение задумывается, строгое выражение замирает на её лице. – Ах да! У неё в рюкзаке бутерброды. Если вы захотите есть...
– ...мы их достанем. Мам, я справлюсь. Не волнуйся.
Она обречённо вздыхает и направляется к дому. У двери, обернувшись, тихо шепчет: «Удачи», – и уходит. Почему она так боится тумана?
Ждём школьный автобус. Сеструха бросается к подвесной клумбе и погружается в свои непонятные детские игры. Я слоняюсь без дела рядом. На улице никого: слишком рано для прохожих. Проскальзываю в узкую брешь между своим и соседским домом (частные дома ведь тоже строят почти вплотную — пространство на мосту священно!), подхожу к краю. В нашем районе мостовая ограда высокая, в человеческий рост, вся из литых прутьев – седьмая магистраль всё-таки, элитный район. Просовываю голову в отверстие и погружаюсь взглядом в густой базальтовый туман, висящий под городом. Мне нравится его разглядывать, он навевает какие-то болезненно-тягучие, сладкие грёзы из далёкого детства, когда я не должен был учиться на инженера. Когда я был свободен. Когда я мечтал летать на дирижабле.
Фантазия уводит меня вниз, под городские мосты, туда, где в туман врезаются огромные столбы свай. Сверху их невидно, но годы черчения помогают дорисовать образ. Бетонные гиганты, уходящие в неизвестность бескрайнего тумана. Интересно, какой он на ощупь? Отсюда кажется плотным и холодным…
Мерное шипение колёс по асфальту вынуждает прервать грёзы и вернуться к сеструхе. Мы садимся в просторный автобус, уже собравший добрую половину первоклашек. Лена устраивается в компании подружек, ёрзающих на высоких креслах.
Сажусь с краю, среди серьёзных родителей, с недоверием поглядывающих на меня. Для этих богатых инженеров и политиков я такой же, как и галдящие перваки. От этого неуютно. Делаю вид, что мне всё равно и отворачиваюсь к окну. Трогаемся.
Подобрав ещё несколько семей, автобус въезжает в шумный, звенящий металлом порт. У причала нас уже ждёт махина дирижабля. Вот она, мечта моего детства! Огромная оболочка нависла над пристанью, окутала густой тенью крошечных людей, тележки, ремонтные цеха. Здесь какая-то иная атмосфера, другой воздух, и как остро чувствуется эта волнующая близость тумана! Конечно, площадь порта огорожена литыми прутьями, как и весь город, но причалы уходят прямо в пустоту… В детстве я был уверен, что взрослым буду гордо вышагивать по трапу на свой корабль. От этой мысли в груди щемит. Грустно, когда мечты не сбываются. Хотел бы я знать, стоит ли всё-таки частный дом на элитной седьмой магистрали моей мечты? Эх, кто бы мне рассказал об этом…
Родители меж тем суетливо расхватали своих чад и за руки ведут их в гондолу. Сеструха боязливо прижимается ко мне.
– Не бойся, тут парапет, как у нас дома. Ты не упадёшь, – успокаиваю её и тяну за собой.
Дети радостно высыпали на узкую металлическую палубу под тень баллонов. Их шажочки выбивают частый дробный ритм. Родители здесь же сбились в мрачную кучу и строго оглядывают машину на предмет неисправностей. Дыр в бортовых парапетах. Заусенцев на палубе. Грязи. Забытых инструментов. Всего, что могло бы хоть как-то повредить их драгоценным детишкам. Мне плевать на это.
Сеструха не отпускает мою руку. Ладно, зато будет рядом – так безопаснее. Всё, как хотела мама.
До нас доносятся крики портовых рабочих. Видимо, дают указания механику запускать машину. Вскоре и вправду начинает стучать мотор, слышится гудение завертевшихся где-то под палубой винтов. Когда дирижабль наконец трогается, все слегка покачиваются, дети заваливаются друг на друга и хватаются за парапет гондолы с весёлым смехом. Все, кроме сеструхи.
Мы медленно отплываем от города. Отсюда он кажется игрушечным клубком проволочных магистралей. Чем дальше, тем сильнее это ощущение. А под нами простирается бескрайнее поле тумана. Где-то под ложечкой посасывает знакомое ощущение, сладкое с лёгкой горчинкой. Постепенно мы немного снижаемся до минимально возможного расстояния – всё-таки, чтобы не говорили скептики, туман опасен. Конечно, я уже давно не верю, что он пожирает детишек, но дышать им нельзя. Доказанный наукой факт, между прочим.
Небо над нами по-прежнему молочно-серое, из-за облаков пробивается бледный силуэт солнца. Его отблески падают на поверхность тумана, он бликует, отливает то фиолетовым, то зелёным, то синим. И вновь становится базальтово-чёрным. Что может быть прекрасней? Мосты? Так думают только те, кто боится тумана…
За городом холодно. Сеструха и её подружки уже продрогли в своих праздничных лентах и надели курточки. Мальчишкам, носящимся по палубе, промозглый воздух нипочём, по их лбам струится здоровый пот. Слышны окрики встревоженных мам и пап, опасающихся за разыгравшихся чад, крики, визги. Туман уже надоел детям. Он слишком однообразен, нет, слишком вечен для них. Если бы я был философом, я бы написал целую книгу о создании мира и начал бы её так: «Вначале был туман. Туман был всегда, и мир вышел из тумана…» Но всё это глупости, конечно.
Вскоре ровная базальтовая поверхность заиграла, шевельнулась. Заметившие это дети заверещали, позвали остальных, и все они вновь облепили поручни палубы. Туман шевелился, точно живой. Ветра не было, да и движение это не походило на водную рябь. Тёмная масса поднималась, бугрилась и разглаживалась вновь. Великолепно!
Лена тянет меня за руку и тихо хнычет. Видимо, продолжается это давно, просто я слишком увлёкся зрелищем и не обращал на неё внимания.
– Я хочу домой… – она сильнее дёргает меня за руку.
Я оборачиваюсь. Глаза её полны слёз, но она опустила голову, чтобы друзья этого не заметили. Она переминается с ноги на ногу, точно готовясь бежать, да только не знает, куда.
– Всё в порядке, не бойся, – я стараюсь её успокоить, но выходит скверно.
– Домой, домой, домой… – канючит она.
– Лен, мы не можем вернуться домой. Когда экскурсия закончится…
– Мне страшно… Туман меня съест… – она вдруг дёрнулась, вырвалась из моих рук и побежала.
Заметив металлическую дверь машинного отделения, юркнула туда (разве их не положено закрывать?) – до меня донеслись её торопливые шажки по металлической лестнице. Мне не хочется отрываться от захватывающего зрелища, но нужно разыскать сеструху. Спускаюсь.
Здесь темновато, пахнет маслом и прогоревшим топливом. Сестры не видно. За лестницей следует коридор с кучей металлических дверей. Они, к счастью, заперты – это существенно упрощает поиски. Зову сеструху, но она не отзывается. Наверное, обиделась.
Коридор выходит в машинный отсек. Что ж, здесь я тоже никогда не был, а как мечтал! Стучащие поршни, бешено вертящиеся колёса, свистящий пар, стрелки на мониторах – романтика моего детства. На какой-то момент напрочь забываю о сеструхе и с открытым ртом разглядываю нутро дирижабля.
– Эй, пацан, тебе чего здесь? – окликает меня хрипатый голос. – Иди давай!
Голос принадлежит сухопарому мужику в промасленном комбинезоне – нашему механику и пилоту, по совместительству. На вид ему лет сорок – сорок пять, хотя туман, как известно, старит людей. Редкие волосы наполовину поседели – ещё один след тумана. Глаза странно бледнеют в глубоких костлявых глазницах. Вообще все его кости как-то излишне выпирают, точно им хочется, чтобы все их видели. Из-за сухой бумажной кожи ощущение это усиливается. Его лицо, шея, руки – в желваках и вздутых венах и запачканы маслом. Он не красавец и не герой моих детских грёз, но всё равно симпатичен мне.
– Я за сеструхой своей пришёл. Не видели здесь девочку? Она испугалась просто… – отвечаю я смущённо.
– Какую ещё девочку тебе, пацан? – хмурится механик.
– Сеструха моя испугалась. Спряталась где-то тут!
– Соображаешь хоть? – хмурится механик, отчего лицо его покрывается глубокими морщинами. – Тут тебе не детский сад! Ты зачем сюда попёрся, такой здоровый лоб? Чтобы всякие девочки тут не бегали!
– Она вырвалась… Я сейчас найду её и заберу… – мне, без шуток, стало стыдно перед ним.
– Тьфу! – в сердцах плюнул тот. – Ещё не хватало, чтобы вы тут пальцы насовали куда-нибудь, винт тебе в задницу!
Череда ругательств продолжилась, остальные были ещё грязнее. Меня покоробило.
Сестры нигде нет. Если честно, я даже рад её изобретательности, благодаря которой могу так близко рассмотреть настоящий рабочий дирижабль.
– Эй, пацан, это что ль твоя сеструха? – хрипато орёт мне через шум машин механик.
Я подбегаю к нему и вижу свою Ленку, забившуюся в какой-то ящик с инструментами. Платье её уже безнадёжно заляпано маслом, а электронные датчики, увы, не борются с грязью. Мама меня прикончит!
– Лена, вылезай оттуда! Пойдём назад, – я протягиваю ей руку, но в ответ она отрицательно качает головой:
– Не пойду! Боюсь! Не пойду!
– Лена! – я стараюсь смотреть на неё как можно строже.
Она тут же начинает рыдать в голос, уже не стесняясь никого. Ну и что мне делать? Лучше бы она с воплями носилась по палубе и пыталась выпрыгнуть с дирижабля – легче бы было справиться. Я растерялся.
– Напугалась что ли? – механик присел на корточки. – Да ладно тебе! Не кусается этот туман, уж я знаю!
Но сеструха по-прежнему плачет, хотя и поглядывает с интересом на нового знакомца.
– Ну, хошь, оставайся здесь. Ты, пацан, только смотри за ней, чтобы ни того… – он пригрозил мне пальцем.
Я соглашаюсь. * Нашего механика зовут Га – странное имя, не похожее на человеческое. Несмотря на негостеприимный приём, разговорился он быстро, поведал о незатейливой своей жизни, жене, детишках, квартирке в самом паршивом райончике на нижнем уровне города, о работе с утра до ночи, на экскурсиях и научных экспедициях, в портовом цехе. Дирижабли, оказывается, ремонтируют люди. Я и не знал. Он засыпал меня подробностями о механике, воздухоплавании, тумане… Его байки – одна краше другой – можно слушать часами напролёт. Даже сеструха увлеклась.
Но Га резко умолк, стоило в проёме вырасти грузной фигуре господина с лоснящимся загривком. Тот, поглаживая лацкан дорого пиджака, пробасил, обратившись куда-то в пустоту, ни к кому лично:
– Эй, давай снижай свою рухлядь!
– И так идём низко, почти дном по туману скребём, – ответил механик.
– Тебя не спрашивают! Я сказал, ниже давай! – сердито прикрикнул тот.
– Мы в опасной зоне! А если взрыв? Нас же цепанёт! – возбуждённо отозвался Га.
– Хорош мне тут сказки рассказывать, снижайся, тебе говорят! – господин одёрнул свой дорогой пиджак и ушёл.
Механик долго и грязно ругался себе под нос – до меня доносились отдельные слова – и явно готовился к снижению.
– И что? Снижаемся? Но если это опасно? – я был изумлён.
Он, этот удивительный, сильный человек, хозяин этой громадины, роскошной, хоть и проржавевшей местами! Неужели он пойдёт на поводу у жиреющего от беззаботной жизни нахала?
– Конечно. А ты что предлагаешь? – он удивлённо на меня оглянулся.
– Да послать его…
– Пошлю – с работы вышвырнут. Дома дети есть хотят. Куда я подамся потом?
– А что за взрывы? – нахмурился я. – Они существуют?
– Конечно. Там взрывается что-то в глубоких слоях, а на поверхности образуется гриб. Страшная штука… Особенно, если идти низко…
– Как сегодня?
– Нет, это так, фигня, волны просто, – махнул рукой Га.
– А ты видел когда-нибудь эти взрывы? – мне его история казалась очередной страшилкой, которые любят рассказывать о тумане.
– Ещё бы! Откуда я-то про это знаю? Сам видел. Не один раз. Ну, ладно, пронесёт…
По спине дорожкой из мурашек прошёлся страх. К счастью, хоть Ленка ничего не услышала.
Сижу и держу кулаки. Дирижабль медленно снижается, давая крен то на один, то на другой бок. На палубе – представляю, – вопят от удовольствия избалованные дети, а дородный господин удовлетворённо гладит свой галстук на покатом животе. На душе у меня как-то гадко. Мой герой развенчан, раздавлен не туманным грибом, а самым обыкновенным богатеем. Униженный, придавленный жизнью к самому дну…
Мысль о грибах добавляет горечи. От каждого крена замирает сердце, от каждого звука вздрагиваю.
– Чего? Страшновато? – добродушно усмехается Га. – Не боись! Думаешь, в первый раз? Ха! Каждый рейс такие уроды дёргают. Ещё что! А одному приспичило на скорости, да с крутыми виражами прокатиться. Чуть не убился и вопил ещё потом! Винт ему в задницу!
– Что они себе позволяют? Не понимают, что опасно? А администрация порта?
– Да это ж аттракцион! Они деньги за это платят, немаленькие. Вот их и надо развлекать, иначе в следующий раз они не пое…
Он не договорил – метнулся к штурвалу. Это последнее, что я запомнил. Ещё разве что невесомость и боль от удара… * – Пацан! Давай же, пацан!
– А братик живой? – хлюпает носом сеструха.
– Да живой, башку отбил. Вставай, пацан! – Га с силой трясёт меня за плечи.
Открываю глаза и вижу всё тот же машинный отсек: штурвал, поршни, экраны. Фу, хоть не умер! Голова раскалывается. На что я там налетел? Почему? А, наверное, мы летели, пошёл крен…
– Я в порядке, – машу рукой и сажусь на рифлёном металле. – Долго я в отключке был?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Мне как-то не до тебя было…
– Да заживёт. Я не удержался что-то на ногах… – оправдываюсь смущённо.
– Ха! Кто бы удержался? – криво усмехнулся он.
Я только сейчас заметил, что голова у него разбита. Рядом стоит сеструха с содранными коленями. Машинный отсек выглядит мёртвым: стрелки на мониторах упали к нулям, поршни замерли на месте…
– Что произошло? Мотнуло?
– Какой там! Упали мы! – вздыхает Га. – Всё говорили: «гриб, гриб!» На те – гриб!
– Упали? – забыв о своей разбитой голове, вскакиваю на ноги. – Куда?
– Да ясно, куда! В туман, конечно! – он ещё сохраняет спокойствие. – Да не паникуй, пацан.
– Разыгрываете? – нахмурился я.
В этот миг сеструха громко разрыдалась. Обнимаю её, стараясь успокоить, а сам с вопросом смотрю на Га.
– Короче, – вздыхает он, – капец нам! На гриб попали – вот и рухнули. Пока летели через туман, думаю, наши богатенькие друзья все слетели к чёртовой матери. Или задохнулись. А мы тут как в консервной банке. Благо скандальный прыщ дверку за собой прихлопнул! Долбанулись мы обо что-то. Наверное, винты погнули. Надо идти смотреть.
– Куда? Где мы? – паника полностью мной завладела, уже хочется кричать, топать ногами, рвать волосы…
– А я почём знаю? Такой же, как ты, между прочим! Пошли!
Под его суровым взглядом невозможно не собраться. Ну, хотел же я подвигов…
– А ты сторожи наш дирижабль, – обращается он к сеструхе. – Если возьмём крен – верти штурвал! Поняла? Вот молодец!
Сеструха утёрла слёзы и уселась на своём посту. Он умеет ладить с детьми! Я бы никогда её не успокоил.
Идём по коридору с фонарём в руках. Мне страшно, даже колени подгибаются. Воображение тщетно пытается изобразить то, что ждёт снаружи, но получается нелепо и глупо. Какой-то погружённый в туман город? Обломок сваи? Сгусток тумана? Произошедшее с нами столь невероятно, что даже представить что-то трудно. У меня в груди ухает сердце, выбрасывая порцию крови и адреналина. Хочется бежать. Куда?
Механик, кажется, спокоен. Всё-таки он молодец, не боится. Стараюсь равняться на него, хотя бы с виду. Он идёт впереди, освещая лестницу фонарём; нащупываю ступеньки и двигаюсь за ним след в след, а вокруг щерится и угрожает нам коридор. Слышу скрежет открываемой двери. Хочется закричать…
Вокруг темно. В воздухе отчётливо различаю примесь гари и неприятной сырости – это от тумана. Наш дирижабль днищем лежит на твёрдой поверхности, широкой – она простирается всюду, куда достаёт свет фонаря, – сразу ясно, что это не мост. А вокруг толпятся они. По всем признакам – люди, но истощённые, с серовато-белой, сморщенной кожей. Волосы у них, насколько я смог различить в отсветах фонаря, абсолютно седые. У всех до одного. В отсветах они похожи на восковые фигуры из музея, такие же белые и неподвижные. Но под лучом света многие из них начинают жмурится и прикрывать глаза руками.
Страшно. Все взгляды уставились на меня и Га, на дирижабль; они ждут чего-то и тоже, видимо, не понимают, что произошло. Но постепенно оцепенение сменяет взволнованный шорох толпы, плескаются в мёртвой тишине слова, шуршат движения.
– Высшие! – вдруг дребезжит чей-то голос.
Его поддерживает взволнованный гул.
– Высшие! – с придыханием стонет ещё один голос, обладатель которого опадает на колени.
Очень страшно. И непонятно: все клонятся к земле, воздевают руки к нашей машине, точно мы боги.
– Ого! – выдыхает Га. – Посмотри на них. Где бы мы ни были, мы здесь на хорошем счету!
– О, высшие! – обращается к нам кто-то. – Мы ждали вашего сошествия сотни лет! Наконец-то настал светлый день избавления!
– Слышал? – бормочет мне в ухо механик. – Это он про нас. Высшие! Во как! Пошли что ли?
– Туда? – с ужасом восклицаю я. Спуститься к этим существам для меня равноценно прыжку в туман, настолько они не внушают доверия.
– Нам всё равно нужно осматривать винты. С палубы этого не сделаешь. Так что придётся спускаться, – безучастно отвечает Га. – Да, кстати, с этими лучше подружиться. Может, помогут чем. Или хотя бы не набросятся.
Ноги у меня тяжёлые, точно сваи, и плохо гнутся. Спуститься по верёвочной лестнице в таком состоянии слишком сложно. Га вновь впереди. Походка у него лёгкая, даже изящная. Он что, не боится ничего? А я ещё сомневался в нём! Так же невозмутимо он подходит к собравшимся, приветливо машет рукой, что-то говорит; я отстал от него и ничего почти не слышу. Толпе его слова явно нравятся: они смеются, благоговейно тянут руки – Га добродушно их жмёт, чем приводит окружающих в восторг. Подхожу к толпе и тоже машу, скованно и неуклюже. До Га мне далеко. Но люди всё равно мне рады. Они вообще похожи на детей, получивших долгожданную игрушку или конфету – простые, наивные.
Толпа окружает нас и увлекает куда-то. Приходится повиноваться. Вокруг темно, ни единого источника света, но люди ориентируются очень хорошо. Сквозь туман солнце сюда не проникает, а вместо неба над головой густеет чернота; видимо, они к этому привыкли. Поверхность довольно странная, мягче асфальта и слегка пружинящая под ногами; удивительнее всего то, что она не заканчивается, сколько бы мы не шли. Это не мост. Это что-то иное. Я беру у Га фонарь и свечу себе под ноги: поверхность тёмная, покрытая крупной пылью.
– Земля, – улыбаясь во весь рот, говорит идущий рядом со мной старик.
– А что такое земля?
– Ну, это… земля… – хихикает он в ответ. – Это поверхность нашей планеты. Мы по ней ходим…
– Земля… – смакую это слово. – И большая она?
– Очень, – смеётся старик. – Она непрерывно тянется и тянется… Раньше все жили на земле. И высшие, и люди. Но когда пришёл туман, высшие ушли, – пальцем он указывает вверх. – А мы остались здесь, чтобы помочь высшим создать райское место. Мы построили огромные сваи, на которых высшие должны были создать новую землю. А когда их строительство будет закончено, они вернуться за нами и заберут нас туда. И вы пришли…
Меня тошнит. Мне плохо! Если это правда… Голова кружится. Дёргаю Га за рукав, он оборачивается всё также спокойно.
– Слышал, слышал, – шепчет он. – Держи язык за зубами только!
Впереди маячит свет, точнее, так кажется после полной темноты. На самом деле там всего лишь три едва горящих аварийных лампочки.
– Добро пожаловать в наш город! – радушно кланяется старик.
Город… Это несколько железных бараков, ржавых (я ржавчину видел лишь на картинках да в машинном отсеке Га), с дырками на крышах и стенах. Они окружают пустой пятак, похожий на площадь, с покривившимся столбом в центре. На нём и висят одинокие лампы. Вокруг столба сдвинуты жестяные бочки, сквозь отверстия которых виднеется пламя. В пыли вокруг копошатся дети, такие же бледные и седые – видимо, это влияние тумана.
– Добро пожаловать! – старик под руки тащит нас к бочкам. – Присаживайтесь, погрейтесь у огня.
Да, здесь холодновато. Всё из-за отсутствия солнца и сырого тумана. Неужели они живут так всю жизнь?
Они рассаживаются по площади, садятся прямо в пыль, и замирают.
– Ну, – старик приглашает нас присесть, и мы повинуемся. – А теперь расскажите нам о небесах!
Га откашливается и встаёт. Находчивый он… * Га занят винтами. Пара лопастей действительно покорёжены от удара. К счастью, обшивка баллонов цела. Он говорит, что нам просто повезло. И скоро домой… От этой мысли меня бросает в дрожь. Они приняли нас как родных. «Высшие» гости, долгожданные спасители.
Туман медленно пожирает их. Они рождаются седыми, измождёнными. Многие умирают ещё детьми. А те, что посильнее, доживают лет до сорока, больше туман просто не позволяет. Они не знают, что такое солнце, каков на вкус свежий воздух, их единственный источник света – эти тусклые, красноватые, аварийные лампы. На земле ещё остались животные и растения, чахлые, редкие, но всё-таки пригодные в пищу; женщины выращивают огороды и скот. Но всё это – только тень нормальной жизни.
Город окружают те самые сваи, что держат наши мосты. И эти люди посвящают жизнь их ремонту. Они верят в богов, далёких высших, что живут за туманом. Но я-то знаю, что там нет богов, там только наши города на мостах. Так неужели..? Мы..? И есть их боги?! И это мы улетели строить рай, чтобы потом вернуться за ними?!
Эта мысль кажется ужасной. Меня снова тошнит. Не хочу держать это в голове. Но она расползается по мозгу, как страшная инфекция. Мы оставили их здесь… Чтобы они сказали, если узнали бы, что там, наверху, нет никаких высших, что там просто забыли об их существовании…
Ещё рано, мужчины из города подойдут к нам на помощь позже, и мы с Га пока работаем вдвоём.
– Знаешь, – обращаюсь я к нему шёпотом. Вокруг никого, но мне почему-то страшно произнести это громко. – Однажды в институте, на лекции по устройству мостов я спроси преподавателя: что там, за туманом? На чём держаться сваи?
– И что тот ответил? – криво усмехается он.
– Профессор здорово отчитал меня за глупый вопрос. «За туманом есть только туман, и сваи уходят в него… И больше не смей задавать подобных вопросов!» – вот что он мне ответил. Было так унизительно, весь лекторий катался со смеху.
– Думаешь, как бы изменилась рожа твоего профессора, если бы он увидел всё это? – Га морщиться в усмешке.
– Да нет… Думаю, что сваи, оказывается, держатся на жизнях людей, которые не видят ничего, кроме тумана…
– Да, такова жизнь, – заключает Га.
– Это ужасно! Как можно было забыть?! – в этом крике вырывается весь мой гнев.
– И что? – механик пристально смотрит на меня. – Ну, сложилось так. Кто-то должен поддерживать сваи. А кто-то – строить мосты. Здесь ваши компьютеры бессильны!
– Но это же бесчеловечно! – я кричу. Я кричу на него, от злости, от ярости.
– По отношению к ним? Может, не знаю. Я вот хочу жить на мосту, не здесь. Да, в дыре, в нищете, но на мосту.
– Ты живёшь ценой их жизней!
– Послушай-ка, пацан! – резко оборачивается ко мне Га, бросая работу. – Они тут дохнут не по моей вине. Не я их сюда упрятал! А я просто жить хочу! Я тоже рву задницу, тоже глотаю проклятый туман, чтобы семью накормить! И не хочу, чтобы моя семья оказалась здесь! И знать больше ничего не желаю. Точка.
– А как же они? – к горлу у меня подкатывают слёзы.
– Я в герои записываться не собираюсь! Дирижабль готов почти, и мы вскорости смываемся отсюда. И даже если ты будешь выть, брыкаться, кусаться, я всё равно тебя заберу с собой. У тебя в голове дурь. Обыкновенная юношеская дурь. «Спасти несчастных, стать супергероем», – он с издёвкой морщится. – Потому что ты жизни не нюхал ещё! Неужели ты думаешь, что там, – он ткнул вверх, – никто об этом не знает? Чушь! Зуб даю, мы такие не первые! И если ты только сболтнёшь о том, что тут видел, большие дяденьки вроде твоего папаши сбросят тебя с моста. Только простаки вроде нас живут в счастливом неведении и думают, что вокруг туман, а за туманом – туман, а в тумане – туман! Нет, те, что строят эти мосты, всё знают! Только засунули язык в задницу и молчат. А знаешь, почему? Потому что умные! Ведь если всех этих не будет, в один прекрасный день сваи рухнут к чёртовой матери. И мы все издохнем. Плохие, хорошие – все без разбору. А так хотя бы половина живёт по-человечески!
Во рту стоит ком. Сейчас меня точно вырвет. Может, это от запаха тумана? Или от его слов? Я понимаю, что он говорит. И выхода другого не вижу. От этого тошнота всё усиливается…
– А скоро мы полетим? Домой хочу! – сеструха подкралась тихо, или мы просто увлеклись спором.
– Скоро, очень скоро. Вот дядя Га закончит тут колдовать, и мы полетим, – механик гладит её гладкие волосы своей промасленной рукой.
Она смеётся в ответ.
У неё на щеках румянец. Мы почти не выпускаем её из дирижабля, чтобы не дышала туманом да и не видела людей. Ей точно не нужно об этом знать. Если бы мы родились здесь, у неё не было бы пухлых щёк, а её золотистые кудри были бы цвета пепла, и в свои семь она была бы похожа на старуху… Я не хочу этого для неё. Не хочу для мамы, для отца… Наверное, в чём-то Га прав. Но для них я тоже этого не хочу!
Сеструха убегает в машинный отсек, прикрыв за собой дверь.
– Сегодня ночью улетаем, – шепчет мне Га. – Будь готов. И, пацан, давай без глупостей!
– Да, – глухо отвечаю я, но голос чужой. И чужой ответ.
– Вот и лады. Молодчина! – потирает руки Га и возвращается к винту.
Тоже погружаюсь в работу, только бы не думать о грядущем отлёте…
В городе заботятся о нас. Сами бы мы никогда не смогли согнуть эти винты, но нам предложили помощь и оборудование. Одна из женщин, Жи, носит нам еду три раза в день. Сами они столько не едят, но для высших ничего не жалко. Жи к нам привязалась. Ей тридцать, но лицо её уже покрыто глубокими морщинами, а под глазами не сглаживаются мешки. Я каждый раз ожидаю её с мучительным скрежетом в сердце, наблюдаю, как трясущимися, костлявыми руками она разворачивает узелок с едой, ставит нам металлические миски. Мне очень её жаль.
Иногда с ней приходит дочка, ровесница сеструхи. Мы прозвали её Белёк: за седые волосы и бесцветные глаза. Сначала она нас боялась, но постепенно обвыклась и стала оставаться на целые дни. Га играет с ней, возится в перерывах между работой. Когда девочке весело, она хохочет неестественным, глухим смехом с хрипотцой. Всё это тоже от тумана.
Я привязался к Бельку, но сегодня видеть её не хочется. От её смеха в голове стучит только одна мысль: на утро все узнают о нашем бегстве, а Белёк будет также хрипло рыдать. И возненавидит нас. Как и все. И у неё в глазах застынет такое же глубокое отчаяние, как у матери.
Работаю, не отрываясь. Без перерывов – только бы не думать ни о чём, кроме масла и винтов. К вечеру все лопасти выровнены, заменены необходимые детали двигателей, Га проверил обшивку, клапаны на баллонах.
– Всё в порядке, – донеслись до меня слова Га. – Вот завтра буду ещё смотреть рулевое. Там что-то неладно.
Мужчины кивают, что-то отвечают, но я не слышу.
– Нет! Помощь не нужно, спасибо. Там мелочи всякие, сами справимся! – он добродушно хлопает всех по плечу и прощается до утра.
– Что там с рулевым? – спрашиваю я, когда он подходит.
– Ничего, просто не хотел давать никаких обещаний…
Молчу. Наше появление здесь – уже обещание…
Вскоре приходит Жи с ужином. Белёк вертится в ногах матери, смеётся, подпрыгивает. Мне есть не хочется, но под взглядом Га приходится запихивать в себя пресные куски мяса. Он же ест с аппетитом, заглатывает еду, благодарит и довольно усмехается. Нет, он не герой. И не злодей. Просто нищий механик, привыкший выживать любым способом.
Га уходит с палубы в механический отсек. Я остаюсь с Жи и Бельком на палубе. Женщина, не поднимая глаз, собирает посуду, заворачивает её в тряпицу. Я не могу смотреть на неё, поднимаюсь на ноги и направляюсь к двери, но она проворно хватает меня за рукав.
– Погоди! – шепчет она едва слышно. – Уже скоро улетать?
– Скоро… – выдавливаю это страшное слово и сглатываю ком.
Она пристально смотрит мне в глаза, и в это взгляде кроется какая-то надежда, безумная, отчаянная надежда. Мне стыдно, и пунцовые щёки выдают это.
– Послушай! – вдруг выпаливаю я. – Всё это ложь! Я должен признаться! Мы никакие не боги, не высшие! Просто люди. Наш дирижабль попал в туманный гриб и рухнул. Мы не собирались никого спасать… Мы даже не знали, что тут…
– Я знаю, – мягко прерывает она.
Я буквально каменею.
– Я всё поняла. Когда-то давно вы просто бежали за туман, оставили нас здесь. Забыли…
Из её уст эти слова звучат ещё страшнее…
– Я… Я не знал… Ничего не знал… – на глазах у меня выступают слёзы. – Клянусь…
Я оправдываюсь, точно провинившийся ребёнок. Эта измученная, понимающая всё женщина пугает. Настолько, что хочется упасть и не дышать больше.
– Не надо, – она торопливо отмахивается. – Уже ничего не изменишь. Мы задыхаемся от тумана, чтобы обеспечить ваше существование – так повелось. А вы здесь случайно. И мы вам не нужны. Так лучше. Какая-никакая, а всё же правда…
– Ты всем расскажешь?
– Нет. Если остальные узнают, что никаких богов нет, что нет рая, нам просто незачем будет жить. Только я знаю. А ещё я знаю, что вы улетите сегодня ночью.
Я молчу. Слёзы бегут по щекам, горячие, обжигающие кожу.
– И обещаю никому не говорить, – продолжает она, – в обмен на одну услугу.
– Всё, что хочешь! – выпаливаю я то ли от страха, то ли от стыда.
– Мы живые мертвецы, отравленные туманом. И этого не исправить. Но… заберите Белька! Она заслужила нормальную жизнь! Она ни в чём не виновата! – она опускается на колени и тянет мою руку к себе. – Пожалуйста! Вам никто не помешает! Никто! Только заберите её!
Не дав мне ответить, она сунула в мою руку детские пальчики и бросилась бежать прочь, пропуская ступеньки трапа, поднимая клубы пыли на земле. Доведённая до отчаяния мать. В её движениях была та же решимость, что сквозит в последнем шаге самоубийцы…
Га не допустит. Га убьёт меня. Белёк стоит молча. Понимает ли она, что произошло только что? Наверное, нет… Весь её мир был смогом и тьмой. Что она знала о тепле? О привязанности? О любви?
Я веду её к двери.
– Только тихо, – шепчу я ей. – Ни звука, пока я тебе не разрешу. Договорились?
Она молча кивает в ответ, и мы спускаемся по металлической лестнице. Нужно её спрятать… Здесь есть каюта, Га рассказывал про неё. Она сделана на всякий случай, для уставших пассажиров, и механик туда не заходит. Отличное место!
Открываю дверь и заталкиваю Белька в тёмный шкаф в каюте.
– Сиди здесь! Я приду за тобой.
Она безропотно уселась на пол и вдруг разрыдалась. Не издавая ни единого звука, она плакала и дрожащими ручонками растирала по грязным щекам слёзы. Мне стало страшно и неприятно, но почему-то я остался. Сажусь рядом, кладу на хрупкое плечико руку. Белёк глянула на меня и прильнула к моему колену. Нет, она понимает, всё понимает. Гораздо больше меня…
Но я ушёл от неё, опасаясь, что Га станет меня искать. Я застал его в машинном отсеке у штурвала.
– Ну, ты готов? – оборачивается он ко мне.
– Готов, – киваю я.
Сеструха, радостная, скачет вокруг.
– Сядь, сейчас будем взлетать, ты можешь упасть, – я отвожу её в сторону и сажаю на лавку. – И держись крепко.
Она кивает с лучистой улыбкой. Как же ей повезло, что она ничего не видела…
Нутро дирижабля вздрагивает, где-то внутри начинает тарахтеть двигатель, оживают винты. Нас качает, я хватаюсь за стену, едва не упав на сестру. Га с вздувшимися на щеках желваками держится за рычаг. Дёргает – но дирижабля поднимается вверх, меня откидывает в противоположную сторону.
– Всё, идём на взлёт! – радостно хохочет он. – Оторвались и набираем высоту. Домой!
Сеструха ему аплодирует. Он торжествует.
– Впервые с поверхности взлетаю! Ура! Винт тебе в задницу! – вопит он в экстазе.
И я опускаюсь на скамейку рядом с сестрой. Скоро мы будем дома… * Как только мы вышли из полосы тумана, дирижабль пошёл вверх быстрее. Мы с Ленкой выбежали на палубу. Вот он, настоящий воздух!
Впереди уже показался клубок мостов. Интересно, нас ещё кто-нибудь ждёт там? Сеструха машет руками, приветствуя город, я хлопаю её по плечу и велю подождать меня. Спускаюсь вниз и забираю из каюты Белька.
– Пойдём к дяде Га? – улыбаюсь я.
Когда мы заходим, он не оборачивается. Он думает, что это моя сестра.
– Га, я хочу тебе кое-что рассказать! – решительно начинаю я.
– И что? Ты спрятал их всех у меня в баллонах? – ухмыляется он.
– Нет, в каюте. И только Белька, – я сохраняю спокойствие.
Он оборачивается. Его взгляд непроницаем и холоден.
– Я ждал чего-то подобного, – вздыхает он, наконец. – Но разбираться будешь сам. Спроси у сеструхи своей, может, кто-то из её класса ехал со всей семьёй? Выдашь Белька за сиротку…
– Спасибо за идею, Га, – я улыбаюсь. – Правда, спасибо. И прости, что я тогда… там…
– Нормально всё, пацан. Иди, давай, а то мы скоро причалим.
Он обернулся и отдал честь Бельку. Та ответила.
Вернувшись на палубу, я познакомил сеструху с Бельком. Га оказался прав: на борту была целая семья с дочерью, так что я быстро придумал легенду для Белька. Что ж, может, мои родители согласятся её удочерить?
Причалили мы не сразу. Сначала Га долго кричал портовым рабочим, объясняя наше положение. Потом они также долго кричали между собой. Пришёл даже начальник порта и тоже что-то кричал. Я не слушал. Я был в каком-то нелепом смятении: хотелось ступить на знакомый мост, войти домой, обнять родителей; но ведь дом наш стоял на их костях…
Мы причаливаем. Портовые рабочие натягивают канаты, скрипят лебёдки, и дирижабль, повинуясь, замирает у пристани. Вчетвером мы спускаемся по трапу. Здесь я только замечаю, что Га наполовину седой и слегка горбится. Вид у него потрёпанный жизнью. Но почему-то в этот миг он мне очень дорог…
Нас окружает толпа. Сквозь рабочих пробивается врач и суетливо заглядывает нам в глаза, осматривает волосы. При виде Белька он вздрагивает, но мы с Га наперебой рассказываем ему придуманную легенду.
– Да, видимо, долгое пребывание в тумане и эмоциональное потрясение дали такой результат, – вздыхает он.
Ещё в воздухе я дал Га слово, что мы будем рассказывать о том, что мы попали в гриб и долго плутали в тумане, не могли набрать высоту и чинили один из винтов. Это прозвучало отчасти правдоподобно, во всяком случае, все поверили.
Пока вокруг нас суетились врачи, подъехала машина родителей. Мать бросается к нам, обнимает сеструху и плачет, целуя её волосы. Поднимает глаза на меня и замирает. Лицо её искривляется, уголки губ опускаются, грудь истерически вздрагивает от всхлипа. Отец кладёт ей на плечо руку. Сеструха смотрит внимательно на меня, подбегает и тихо бормочет:
– У тебя волосы белые…
Оборачиваюсь к Га, и он молча кивает. Я жму ему руку и отправляюсь к родителям, ведя за руку сестру и Белька. Мама не спрашивает, откуда взялась эта белоголовая девочка, и обнимает обеих. Наверное, ей уже рассказали. * Я стою перед зеркалом в своей комнате. Седой. И кожа побледнела. Отравление туманом третьей степени – сказал мне доктор. То есть, самое глубокое. Такого не бывает даже у старых механиков, которые всю жизнь провели в полётах. Но от этого лечат. Вот только волосы останутся белыми навсегда…
Стук в дверь заставляет меня отвлечься. Входит отец.
– Послушай, нужно очень серьёзно поговорить, – я никогда не видел его таким суровым. – Ты уже взрослый, поэтому я буду говорить прямо. Ты неделю пробыл в тумане. У тебя сильно выцвели волосы. Прости, это так. Появилась поволока на глазах. Конечно, у тебя всё хуже, чем у сестры, как будто ты пробыл на открытом тумане…
– Да, я выходил на палубу с Га. Нужно было чинить винты, один бы он не справился. Это отравление – ерунда, я прекрасно себя чувствую!
– Не перебивай, пожалуйста, – хмурится отец. – И не дури! Я знаю всё о действии тумана на людей. Ты неделю пробыл в тумане. И вот результат… А та девочка, одноклассница Лены, потерявшая память, выглядит так, будто она провела в тумане несколько лет…
– Всю жизнь, – я впервые так посмотрел отцу в глаза. Дерзко. Без страха и смущения. – Наш дирижабль не плутал в тумане. Он рухнул…
– Хватит! – резко прервал меня отец, бледнея. – Мы вылечим её, и к ней вернётся память. Вылечим тебя. И Лену.
Я не понимающе посмотрел на отца. Он избежал моего взгляда, развернулся и направился к двери. Уже держа пальцами дверную ручку, он обернулся и глухо проговорил:
– Никому и никогда не говори об этом. А лучше забудь. Если сможешь… – он тяжело вздохнул. – Кстати, я тут подумал… Я был не прав. Ведь ты не хочешь быть инженером… Мы зря тебя заставили идти в университет. Если ты не хочешь…
– Нет, отец, – решительно отвечаю я. – Я буду инженером.
– Это твой выбор, – отец вышел из комнаты и тихо проговорил. – Ты очень повзрослел…
Дверь захлопнулась.
Я не знаю, как жить с этим. Да, предпочёл бы никогда этого не знать. Но уже поздно. Забыть? Это невозможно.
Я буду инженером. Для того, чтобы в конце концов найти способ автоматизировать ремонт свай на земле.
Вы скажете: сказки? Пусть. Иногда лучше поверить в сказку… |
Рассказ открыт для комментариев