Да, Сукачев поет Высоцкого. Но у Гарика истерия, кликушество, а Высоцкий — это надрыв и раны от тернового венца.
Из разговора Притяжение.
Огромное твердое тело Земли несется навстречу со скоростью падающего самолета. Слишком быстро, чтобы увернуться. Еще мгновение назад она представлялась плоской картой, и вот уже на ней поднялись пузыри холмов, серебристые нити разлились в реки. Можно разглядеть старуху, развешивающую белье, и собаку у ног, и кур, не видящих устремлённый к ним небесный факел. Огонь от вспыхнувшего мотора проникает в салон. Едкий запах горящего пластика. Жара. Пузырится кожа. Как больно! Еще миг перетерпеть и боль уйдет.
Все уйдет.
Тусклый свет. Две скорчившиеся в креслах фигуры. Тоскливый вой по ту сторону стен.
Обогреватели не спасают. Первая неделя октября выкрала все тепло, которое впитывал в себя дом целое лето. Потом, в ноябре наступили настоящие холода, да так и остались. Целый год поздняя осень. Календари всего мира утверждают, что на дворе август, но разве природа умеет читать календари?
Ночью еще можно было спрятаться под два толстых одеяла и притвориться эмбрионом, а вот днем... Из-под оконных рам дуло, словно позади них стоял вентилятор. Несмотря на толстый плед, ветер прогуливался между ребер Айвана, словно его скелет выставили в чистое поле. Руки коченели, казалось, что кровь в них застывает, превращаясь в лед. Замедлялось движение и даже слова повисали в воздухе, чтобы мгновением позже беззвучно упасть на пол, так и не достигнув ушей.
— Я не расслышал, что ты сказал.
— Говорю, включи телевизор, — повторил Брент. Его бледная кожа почти посерела от холода, но он продолжал храбро сидеть в шортах.
— Думаешь, от этого станет теплее? — Айван, кряхтя, поднял руку с пультом. — Чертова дыра. — Он посмотрел на свои пальцы, торчащие из водительской перчатки. — Надо бы постричь ногти, а то длиннее, чем у медведя. Айван ненавидел рукавицы и закрытые перчатки. Ему казалось, что в них под ногтями собирается грязь.
— Можно ходить с грязной головой, но инструменты должны быть чистыми, — твердил он, называя инструментом руки. Странность, конечно, но только у кого их нет? У Айвана странностей было несчесть.
То, что он находил в себе признаки медведя, было еще не самым страшным. При этом внешне тянул лишь на сильно отощавшую панду. Редкие седые волосы, открытый лоб, очки в тонкой оправе, тонкие длинные пальцы... Какой уж там медведь? Коллеги по лаборатории шутили, что если Айвана посадить на трактор, надеть реднековские[1] башмаки и дать в руки бутылку Джек Дэниелс, то и тогда от него будет нести нёрдом[2] за версту.
В комнату хлынула мелодия, потом засветился экран, и стала видна певица. Айвану экран был не нужен. С первых звуков он узнал «Summertime». И голос. Пронизывающий, с хрипотцой и нечеловеческим диапазоном. Великая Элла Фицджеральд. Он видел ее выступление по телевизору множество раз, и каждый раз по коже бежал холод восторга и страха пред непостижимым. Так смотрят со скалы на бегущий внизу ручей, перебарывая желание прыгнуть.
Тёмные складки кожи, пухлые черты. На щеке певицы мокрая полоса пота. Софиты поджаривают, словно адские сковородки, и полной немолодой женщине приходится нелегко.
Summer time, life is easy
Fish are jumpin'
— Сегодня у нас в гостях...
Фицджеральд исчезла, а вместо нее на экране возникла ведущая. Воспользовавшись тем, что приятель увлечен музыкой, Брент выкрал пульт и переключил телевизор на канал новостей.
— Брент, какого черта?!
— Заманал. Смотришь свою черную бегемотиху целыми днями... Давай узнаем хоть, что творится в мире. — Он грозно свел к переносице белесые брови и важно надул одутловатые щеки. При этом и без того узкие губы превратились в тонкую ниточку, а их обладатель в перезрелого вампира. Айвану стало смешно, и он повернулся к экрану, на котором ведущая атаковала высоколобого поджарого умника по поводу феномена погоды. У ведущей были темные чуть раскосые глаза, большой рот и редковатые зубы, придававшие ей сходство с акулой. Когда она улыбалась, от подбородка к переносице тянулись линии морщин и сходство с акулой увеличивалось еще больше.
— То есть вы считаете, что вредные выбросы вашего предприятия никакого отношения к изменению погоды не имеют? — Голос у ведущей под стать лицу — резкий, с истеричными переливами.
— Давайте не смешивать. Загрязнение воздуха — это одно. Без вредных выбросов ни одно предприятие не обходится. Но локальное изменение климата никакого отношения к загрязнению не имеет. На планете погода меняется все время. В одном месте потепление, у нас — похолодание. Ну и что? Человечество удерживает лидирующие позиции среди живого мира. Природе избавиться от нас не так-то просто.
— Ясно, что вы попытаетесь меня успокоить. Все-таки чувствуете за собой вину? — Ведущая-акула победно улыбнулась: — Городское управление считает, что санкции заставят руководство компании всерьез заняться промышленными отходами. И тогда холод будет побежден, и казна пополнится.
— Мне кажется, вы выдаете собственное желание за намерение мэрии. Будем надеяться, холод продлится недолго, хотя прогноз погоды — неблагодарное дело. Самые современные приборы иногда не более надежны, чем звездочеты и астрологи. Так что лучше спрашивать у кошек. Они точно знают, когда март и весна.
— Погода не меняется с ноября прошлого года, как раз с момента знаменитого аварийного выброса на вашем предприятии. Почти год тотальной осени. Подобный феномен не может быть случайным. У тех ваших котов, которые выползали в марте порезвиться, инструменты примерзли к крыше, — ведущая истерично засмеялась. – Думаете, это ветер воет за стеной? Нет, ваши коты…
На сей раз Айвану удалось выхватить пульт у приятеля. Он поднял руку, готовясь выключить телевизор:
— Вроде тетка неглупая, а несет...
— Погоди, не вырубай. Лучше переключи на что-нибудь повеселее. Остопендили химики. Загадили природу, сучьи дети.
— Музыка тебе не идет, химики тебя... И вообще, завязывай материться. В гостиницах часто устанавливают диктофоны.
— Вам русским везде КГБ и ЦРУ снятся. Ладно, буду говорить «остопопили».
Айван вернул пульт:
— Знаешь, Брент, щелкай сам. По большому счету мне все равно, что смотреть. Я не верю химикам, а телевизионщикам тем более. Они ради горяченького родного папу обвинят в осквернении крупного рогатого скота.
— Ну, если папа не смог сдержаться... — Брент хмыкнул.
— Удивительно, что половина населения верит телевизионным болтунам. Желание человечества разглядывать соседскоегрязное белье неистребимо.
— Все живое потребляет информацию.
— Я говорю о людях. Точней о журналистах. За деньги они отфильтруют изначальный смысл, извратят до противоположного. В древности проституция и журналистика назывались одним словом.
— Да я, Айван, журналистов тоже не жалую. Ведь очевидно, что эта телеведущая пытается навесить на химика всех собак, хотя он к изменению климата никакого отношения не имеет.
— А кто имеет?
— Ты, конечно. — Брент хмыкнул. — А сам-то, как думаешь?
Вместо ответа Айван отбросил плед, встал и поплелся к туалету:
— Раз «я», то пойду, добавлю в атмосферу аммиака и сероводорода.
— Дверь закрывай за собой, «сероводорода». Ты все время оставляешь открытой дверь.
— А ты не завидуй.
— Было бы чему. Твоей сосулькой даже снежную бабу не напугаешь.
— Много ты понимаешь в женщинах. Настоящий мужик из снежной бабы сделает королеву. Хотя имя Андерсен тебе всё равно ни о чем не говорит.
— Он кто, ваш русский физик? Почему я обязан его знать? У вас у русских вообще со стеснительностью проблемы: в туалет можете пойти целым коллективом, при женщинах проверяете ширинку.
— Потому и проверяем на всякий случай, что стеснительные.
— Ага, болтать любите много и философствовать. А я — физик, а не философ.
— Физик? Пусть будет физик. Физик-шизик. Только ноги прикрой, а то, как гляну — еще холодней становится. — Айван посмотрел на часы. — Совсем забыл. Мне надо кое-куда прогуляться. Не скучай, я скоро вернусь.
— В такую погоду?
— В ближайшие сто лет другой не будет.
— Одного не отпущу! Я с тобой, Айван.
— Зачем? Я вышел из того возраста, когда нужны няньки, а до сиделок еще не дошел.
— Неужели ты оставишь единственного друга скучать в этом чертовом сарае?
— Ты мне не друг. И наша дыра — твое упущение.
— Ты же сам сказал: «Ищи апартменты подешевле».
Это было правдой. Когда Брент предложил снимать апартменты вместе, он тут же согласился. Жилье — дорогая штука, платить за него вдвоем гораздо выгодней. А кто будет храпеть в смежной комнате Айвану все равно: хоть Брент, хоть президент, хоть стриперша из бара.
— Да, говорил, но я имел в виду «апартменты», а не крысиную нору, забитую тараканами. Короче, сиди тут. А то еще отморозишь себе то же, что и мартовские коты. Ты же не Шива, запасных конечностей не имеешь.
На улице оказалось теплее, чем в квартире.
— Так не бывает, — подумал Айван и сам себе возразил: — Бывает по-всякому.
Вместе с холодом ушло покалывание в ладони.
Покалывание.
Оно появилось давно, еще в Киеве, почти сразу после катастрофы. Вначале он решил, что хватанул кожную болезнь. Болезней Айван боялся панически, а кожные — в первую очередь.
Врач ничего не обнаружил. Вряд ли этот неудачный адепт Гиппократа мог что-нибудь обнаружить, даже будь он трезв. Чтоб не казаться полным дураком, произнес нечто на латыни, и сам же перевел, как «нервное». После чего прописал Айвану крем и успокоительные таблетки, от которых постоянно клонило ко сну.
Айван добросовестно принимал лекарство дня три, но на большее его не хватило. И к врачам перестал ходить — трата времени и пустая болтовня.
— В моем сложном случае ветеринар полезней.
Через пару месяцев Айван смирился, а может быть, просто привык, тем более покалывание беспокоило не так часто и не соответствовало угрожающему глаголу «чесаться», напечатанному на ёмкости с медицинским кремом.
Потом в конце девяностых совсем стало не до того: эмиграция и последовавший постоянный поиск работы вытеснили все остальное. Проблемы росли, как айсберги, и такая мелочь, как покалывание отступила на десятый план. Конечно, бывали острые приступы. Особенно с приходом холодов. Тогда у Айвана участились случаи бессонницы или полного провала памяти. Покалывание становилось вполне ощутимым и болезненным. После приступов кожа на тыльной стороне ладоней собиралась морщинами и долго не разглаживалась. В конце концов, Айван заметил, что каким-то образом его проблемы имеют пятилетние циклы и связаны с городской географией: близость промышленной зоны усиливала не только боли, но влияла на общее состояние. Дурацкая мистика, от которой становилось страшно. Иногда настолько, что хотелось свернуться спиралькой и забыться до лучших времен. Но каждое утро возвращало его в реальность, и каждое утро он ловил себя на мысли, что просыпался зря: ночные кошмары менее депрессивны.
— Наверное, я неправильный медведь. В холодное время косолапые должны спать, а на меня наоборот нападает бессонница. Отсюда страхи и злость. Вероятно, я медведь-шатун.
О многомесячной спячке мечтать не приходилось. Человек не может ограничить себя сосанием лапы — необходимо ездить на работу. Начав трудиться в лаборатории, Айван ежедневно пересекал чуть ли не всю промышленную зону. Проезжая по пустым улицам, он старался себя приободрить, представлял, что просто смотрит глупое апокалиптическое кино. Если в этот момент попадались старухи, ощущение реальности возвращалось, и тогда он начинал паниковать. Молодежи в промрайоне не было, за полгода он встретил тут только двух-трех стариков; старухи, угрюмые, с серыми лицами, завернутые в толстые платки, словно их сослали сюда из Воркуты, встречались чаще.
Правда, в последнее время они ездили с Брентом. Вот Брент, он да, толстокожий. Его старухам не пронять. Да и ездить вдвоем веселее.
Этот парень появился в их лаборатории недавно. Излишне любопытный, иногда не в меру занудливый, а местами просто псих. Секретарша даже пожаловалась Айвану:
— Когда я с ним разговариваю, то не могу проследить за его реакцией: то ли он слушает, то ли думает, в какое место меня пырнуть ножом. У парня такие дикие глаза!
Айван замечал пробелы в воспитании новенького, но психом не считал и перевоспитывать не собирался. Если до пятидесяти лет его не воспитали родители, пусть теперь этим занимаются внуки. А кроме того, с нужными людьми Брент строил отношения весьма рационально и с коллегами шутил вполне на уровне:
— Эй, Брент, тебе какой секс нравится больше всего?
— Ежедневный.
Что касается профессиональных способностей, то для ученого новичок обладал скудноватой фантазией и ограниченным кругозором, но это уже было дело не Айвана, а кадровиков.
Короче, когда новенький предложил Айвану снимать апартменты вместе, он согласился не раздумывая. Тем более, Брент тоже был знаком с Мартином, причем также через форум полусумасшедших физиков. Мартин появился на форуме одновременно с Айваном, но быстро стал звездой и непререкаемым авторитетом. Любой участник имел право высказывать какие угодно фантастические идеи и критиковать, причем жестко, других блоггеров, но всегда последнее слово оставалось за Мартином. Как-то Айван, едва появившись на сайте, позитивно высказался о практических перспективах искривленного пространства — имелись в виду сверхдальние космические перелеты. Идея была не нова. Начинающие блоггеры предлагали ее многократно. Естественно, на него тут же налетела толпа новоиспеченных профессоров, забросала расчетами ограниченных земных ресурсов и едкими высказываниями о том, что искривление пространства может оказаться фатальным для целых созвездий. Критиковали зло, зачастую безапелляционно. Он тогда разозлился настолько, что собрался удалить свои заметки и забыть о форуме навсегда.
Мартин за него заступился. Подчеркнул логичность в построениях Айвана, которую критиканы в спешке даже не попытались рассмотреть.
Может быть, поэтому к высказанной Мартином идее об очередном, чуть ли не сказочном поле, он отнесся более, чем внимательно и доброжелательно. На самом деле тема мифического «мягкого поля» буквально взорвала Интернет. Название ни к чему не обязывало. Да и какими словами можно описать то, что существует только гипотетически.
У Айвана в голове тоже зрела идея очень близкая к изложенной Мартином. Он уже окружил зону своего исследования вопросами. Оставалось только ударить в центр восклицательным знаком, сопровождающим слово «эврика».
Его опередили буквально на несколько дней. При этом Мартин дал целую гору дополнительного материала с обоснованиями, расчетами, вариантами реализации и использования. Приведенные выкладки были выполнены на таком высоком уровне, словно над темой «мягкого поля» трудился целый институт отборных профессионалов. После этого Айван согласился, что применительно к Мартину комплиментарное «гений» обретает вполне конкретный смысл. В тоже время детальность и продуманность материала вытащила наружу недоверчивый русский менталитет Айвана. Главное подозрение: Мартин в вопросе «мягкого поля» продвинулся гораздо дальше, чем просто расчеты. Скорее всего, генерирующий поле прибор уже существует, а Мартин просто провоцирует реакцию ученых. Зачем? Чего он боится? Тут же явная Нобелевка.
Второе сомнение было еще менее обоснованным, чем первое. Как каждый художник имеет свой почерк в живописи, так каждый ученый имеет свою узнаваемую специфику изложения, расчетов, дискуссий. Проблема состояла в том, что материалы Мартина имели, как бы это сказать, разный почерк, причем временами как будто бы знакомый. В то же время Айван отдавал себе отчет: часто сомнения — не более, чем заурядная ревность одного ученого к другому
Мягкое поле.
Поле вне физических законов и определений. С покалыванием ладони, указывающим на его присутствии.
Впрочем, не только покалывание. В зоне поля ускорялось старение.
У Айвана не было пока никаких доказательств, только собственный скудный опыт. Ведь ранние морщины могли быть признаком болезни, плохой наследственности. Но почему тогда в промзоне так много старух и нет молодежи? Почему живущие по соседству с заводскими корпусами коллеги за сезон холодов полностью поседели. Как получилось, что его сорокалетние знакомые за несколько месяцев состарились на годы?
В конце концов, Мартин проговорился. Намекнул, что прибор не только существует, но и действует. Многие решили, что он просто хвастает, но для Айвана это было лишнее подтверждение его собственных выводов. Поле каждый раз появлялось внезапно, в разных штатах и никогда в двух местах одновременно. И каждый раз в зоне поля происходили климатические изменения. В конце концов Айван заметил закономерность: он и поле словно "преследуют" друг друга. Кроме физики, Айван ничего не знал и не умел. Приходилось жить на скудные дотации и гранты, которые выделяло на науку государство, а значит, мотаться по стране в поисках этих грантов. Получалось так, что или работа, на которую его звали, уже находилась в зоне постоянного холода, или поле приходило в это место позже, когда он уже работал.
Теперь поле переместилось сюда. Вместе с усилением покалывания. Карта аномалий описывала строгую окружность вокруг города с геометрическим центром в промышленной зоне. Вероятнее всего Мартин находится рядом со своим прибором. Пора бы уже познакомиться лично.
За неимением других навигаторов, Айван принял в качестве компаса проблемы собственной руки и оказался прав: ладонь буквально парализовало судорогами, когда он вышел на узкую улочку, состоящую из прилепленных друг другу маленьких столетних лачуг. Похожее плотное строение ему приходилось видеть только в Европе. В конце улочки на ветру болтался неработающий светофор. Нарастающее покалывание подсказывало, что ему нужно туда.
Хорошо все-таки, что у него рука, а не медвежья лапа. Руку можно спрятать под куртку и тогда боль немного утихает.
Светофор ждал, пока Айван дойдет до перекрестка, и рухнул на землю, больно ударив по ногам осколками пластика. Тот редкий случай, когда можно поблагодарить холод и надетые поэтому случаю две пары штанов. Он остановился и здоровой рукой потер ушибленное место.
Шум из-за угла заставил забыть о боли.
— Неужели кто-то еще посмел высунуться на улицу в такую погоду? Даже машины стараются прошмыгнуть быстрее и укрыться за стенами гаражей.
Однотонное завывание ветра нарушалось непонятными звуками.
За углом грабили продуктовую лавку. Двое черных парней разбили витрину, один из них влез внутрь, загрузил съестное в мешки и подавал их по очереди подельнику снаружи, который складывал добычу в большой открытый вэн. Заметив незваного гостя, тот, который был снаружи, достал из кармана складной нож. Громко щелкнуло длинное лезвие. Парень вытер его о штанину, словно продезинфицировал, и шагнул к Айвану. Лицо черного было равнодушно-безмятежным, как у мясника в курятнике.
Айван понял, что его сейчас просто зарежут. Какой дурацкий неожиданный конец! Ну, болел человек и умер — понятно. Ну, был бандит да подстрелили — тоже можно понять. А вот так, среди дня...
Парень с ножом оказался своеобразным эстетом и «растягивал удовольствие». Вместо того, чтобы просто пырнуть Айвана в бок, он приставил лезвие к горлу:
— Ты что, белая рожа, ползаешь тут? Не видишь, мы развлекаемся. Сейчас я отрежу тебе уши и съем.
Айван пробормотал нечто миролюбивое, типа все люди братья и что черный не похож на каннибала, но со страху сделал это по-русски. Бандит знал несколько русских слов. Происхождение жертвы развеселило его еще больше. В глазах вспыхнуло злое, жестокое и животное. Такие глаза бывают у старых свиней, которые жрут все, что им подают. Бессмысленно, равнодушно и одинаково, будь в корыте хлеб или внутренности ее собственного поросенка.
— Привет, русский. Ну, теперь тебе точно конец. Ненавижу эмигрантов, особенно русских.
До этой встречи Айвану казалось, что в любом бандите есть нечто человеческое. Убийцы на время зомбируют сами себя, дают себе установку «волк в курятнике». Если начать говорить, объяснить, что жертва тоже человек...
Открыть рот Айван не успел. Когда он увидел отведенную для удара руку с ножом, все внутри сжалось. Он зажмурил от страха глаза, а когда их открыл, нападавший лежал головой на чугунной опоре урны. Кровь из разбитого лба смешивалась с кровью, вытекающей из отверстия над ухом. Приятель грабителя бежал по улице вниз.
— Ну что, штаны, небось, мокрые? — Рядом с Айваном вдруг оказался Брент. Его губы перекосило в ироничной ухмылке. В руке он держал пистолет.
— Хей-хей, где слова благодарности, клятвы помочь мне в трудную минуту?
Страх не спешил отпускать Айвана. Каждое слово давалось с трудом. Сейчас бы стакан водки! А тут еще собачий холод. И боль. Рука онемела совсем. Этот магазин как раз то, что он ищет. Подняться бы...
— Да успокойся, Айван. Все живы. Поднимайся, давай! Простудишься.
— Не все. Тот парень...
— Тот парень хотел тебя зарезать.
— И обязательно зарезал, если б не ты.
— Так радуйся, что я подоспел вовремя. Благодарить не обязательно.
— Да, действительно, спасибо тебе Брент. Я твой должник. Какой все-таки холод!
Summer time, life is easy
Fish are jumpin'
And cotton is high...
(Лето, жизньлегка.
Рыба прыгает
И хлопок высок...)
Сто раз напетая мелодия опять полезла под череп. Бывает, попадется какой-нибудь мотивчик, закрутится там внутри между извилин — и не избавиться. «Summer time» Айван впускал охотно. Он не надоедал.
Oh, your dadys rich
And your mama's good lookin'
Голоспередаетэстафетутрубе. Кажется, пальцы-сосиски способны раздавить хрупкий инструмент. Луи Амстронг, Луи Амстронг, ты — бог. Слышишь, ты — бог. И опять голос Фицджеральд. Холод исчез. В осколках разбитой витрины вдруг отразились крыши. Алабама. Жара. Окраина маленького городка. Вечер горячим киселем заливает горизонт. Старик с непокрытой головой. Тяжелые пальцы сжимают струны разбитого «Гибсона» — последний подарок доброго хозяина. Сейчас зайдет солнце. Но до того, как исчезнет, оно обратит в пепел и эти жилища, и старика. Дрожащее марево несется к городку, и вот уже в нем плавятся и крыши, и старик-гитарист, пристроившийся на скамейке, и сам день.
Сейчас наступит ночь, и завтра уже не будет. Мы все когда-нибудь исчезнем в ночи...
Темнота.
And your mamma's good lookin'
So hush little baby
Don't you cry.
(Твой отец богат,
Твоя мама выглядит так здорово.
Успокойся, детка,
Не плачь.)
Каким великим талантом нужно обладать, чтоб превратить колыбельную еврея Гершвина в настоящий черный джаз?
Неужели у Эллы на щеке не пот, а слеза?
«Откуда у него пистолет?»
— Брент, откуда у тебя пистолет?
Последнее, что мог вспомнить Айван, это как он, упираясь в землю поролоновыми ногами, тянул своего спасителя к разгромленной лавке:
— Нам нужно попасть туда!
А ведь Брент за ним следил. Он был знаком с Мартином, знал о приборе и шел за Айваном в надежде что-то раскопать. ФБР? ЦРУ? Шпион-любитель?
— Откуда у тебя пистолет?
Брент примостился на стульчике возле кассового аппарата, а Айван уселся прямо на пол.
— Ну что ты заладил, откуда-откуда? Защищать лохов, таких как ты. — Видя, что для Айвена простой отговорки недостаточно, он достал удостоверение. — Неужели сам не догадался? Старший агент по спец операциям к твоим услугам.
— Так все-таки ЦРУ?
— А кого ты хотел увидеть? Родное КГБ? — Брент попробовал открыть кассовый аппарат, но тот заклинило. — Лет двадцать назад у вас в СССР сгорел самолет. Прямо в воздухе. Мало того, что причину возгорания так и не нашли, там еще объявился мужик, который представился пассажиром. Представляешь явление: обломки, куча дыма, пожарные, и на их фоне целый и невредимый дядька-пассажир. По нашей информации местные власти собиралось сдать самозванца в психушку. Однако служба аэропорта божилась, что человек с таким именем действительно являлся пассажиром сгоревшего самолета. Как он оказался недалеко от места падения — загадка. Загадкой остается и то, что в этом же районе одновременно у многих граждан загорелись электронные приборы. Причем все эти приборы собирались на номерномзаводе «Интеграл». Групповой теракт? Маловероятно.
— На Украине.
— Что?
— Самолет вылетел из Киева и через тридцать минут сгорел. Понятно, Брент, к чему ты клонишь. Незадолго до этого Мартин запустил свой транслятор. Я читал об этом.
— Абсолютно верно. Мартин, гениальный изобретатель. Все произошедшие тогда чудеса — доказательство того, что его прибор работает.
— Он утверждал, что нет необходимости прорываться через сотни световых лет. Мы с ним долго спорили. Я утверждал, что искривив пространство можно перешагнуть с земли на Марс. Он возразил — дескать, гравитация расплющит обе планеты, тем паче Марс — и без чудес вполне достижимая цель с помощью ракет. Мечтать следует о других созвездиях. «У нас никогда не будет технологии, способной искривить пространство. И, слава богу, — повторял он. Мартин, как тебе известно, вообще феноменально умный и эрудированный во многих областях. — Человечество постоянно перекраивает природу под себя, так как ему удобно, а надо, наоборот, использовать ее законы. Например, я — утверждал Мартин, — создал прибор, который усиливает желания и посылает их потенциальному исполнителю с помощью абсолютно прямого луча. Луча, обитающего в “мягком поле”, то естьнематериального». Я ему тогда не поверил. Говорю, дескать, кто же расшифрует твое желание? «Кому это интересно — поймет. Наши уши, глаза слышат и видят только то, что могут. Тот, кто меня услышит, должен обладать разумом, похожим на наш. Все остальные проигнорируют».
— Авантюра, конечно. Мудрецы и ученые на самом деле хуже детей — тыкают из любопытства гвоздем в глаз. Что было бы, если б его сигнал расшифровали хищники, питающиеся протеином?
Айван глубоко вздохнул:
— Любители протеина не смогли бы распознать сигнал, так как он был нематериальным.
— Что значит нематериальным?
— То и значит. Душа, энергетика тела, прочие глупости. Домохозяйки в подобную чушь верят. Так вот, «Прибор желаний» Мартина еще менее реален, чем душа. Правда, он выполнял одно единственное желание. Он делал Мартина бессмертным.
— Похоже на то. Я видел записи допросов Мартина, его старые и современные фото — почти не изменился.
— Он — гений с маленькой оговоркой. Мартин забыл, что ничего просто так не дается. Изменение погоды, ускорение биологических процессов, назовем это старость, — последствия его сигнала. Бессмертие Мартина — это сокращение жизни для всех остальных.
— То же мне мать Тереза нашелся! Ради такого феноменального опыта можно было бы использовать преступников. Да я бы сам пожертвовал годик-другой своей жизни.
— К сожалению, счет на «годики» не идет. Переводя разговор в область механики, коэффициент полезного действия процесса во много раз меньше единицы. Нужны тысячи жизней.
— Ну и что? Уверен, наши ученые способны увеличить долголетие, сместив старение на другие страны..
— Это не то, что хотел Мартин. Он просил бессмертия для всех.
— Чертовы изобретатели. Придумывают опасные игрушки, дурацкие желания. А нам приходится доводить их дерьмо до состояния социально полезных вещей.
— За счет других стран?
Вместо ответа Брент сходил в подсобное помещение и вернулся с почти полной бутылкой бурбона.
— Я не сомневался, что в этом заведении найдется что-нибудь такое специально для нас… — И все-таки, Айван, где прибор?
— Ты бы в первую очередь поинтересовался, где Мартин. Он должен быть рядом с прибором.
Брент снял с полки два стакана и наполнил их алкоголем.
— Обойдешься без льда?
— Обойдусь.
— А знаешь, Айван, я действительно тебе завидую. Точнее твоей жизнестойкости. Разговариваешь с акцентом — понять проблема, возраст — пенсионер, приехал из глухой дыры, и на тебе, за пару месяцев — завлаб. Зачем тебе еще и бессмертие?
— Из Киева. Я эмигрировал в США из столицы Украины, Киева.
— Вот. Говорю же из дыры. — Брент обнажил зубы, что должно было означать улыбку.
— Темные вы, американцы. Книги не читаете, Киев не знаете. Что касается работы, совпало так: занимался всю жизнь искривлением пространства, грант на эту тему дали. А завидовать... Я последний человек на земле, которому следует завидовать.
— Так уж последний?
На улице заверещала сирена, и Айван скорее понял слова своего собеседника, чем услышал.
— Черт, я же позвонил им, сказал, чтоб не спешили!
Брент вышел на крыльцо. Через несколько минут полицейские и машина скорой помощи укатили, прихватив с собой труп грабителя.
— Переживший авиакатастрофу пассажир, о котором ты рассказывал, это был я. Мы прожили со Светой двадцать шесть счастливейших лет, а потом полетели к нашей Любочке, дочке, в Одессу. — Айван опустил голову, словно задумался о чем-то своем.
— И что?
— Сам знаешь что. Самолет сгорел. Теперь я не живу — тяну срок.
— Да, история. — Брент долил в стаканы виски. — Но у тебя же осталась дочь. Ради нее стоит жить.
— Любочка всегда была самостоятельная. Она не лезла в наши дела и не очень пускала в свои. После смерти Светы мы почти не общались. Я ей звонил, но она отвечала неохотно, ссылалась на занятость: муж-олигарх, их семья постоянно в разъездах. Стал звонить реже, потом перестал совсем. Правда, однажды прилетела внучка и чуть ли не с порога объявила: «Дед, ты все равно скоро помрешь. Отдай мне свою машину». А там машина — одно название, до работы еле добирался.
А второй раз жениться не пробовал?
— Встречался с женщинами. Против биологии не попрешь. Но всегда невольно сравнивал их со Светой. На этом мои романы и заканчивались. А ты был женат?
— И сейчас женат. Третично. А может четвертично. Все мои жены, как красавицы из мужских журналов, на одно лицо. Различать их не пытаюсь. Зову просто «жена», чтоб не запутаться. Я из ранних. В двенадцать начал украдкой смотреть порнофильмы. В шестнадцать переспал с нашей училкой — Брент многозначительно усмехнулся. — В восемнадцать женился на Джесике, этой самой училке. Мне тогда черные телки нравились до безумия. Пластика пантер, темперамент дикий. У моей Джесики грудь была, как две дополнительные головы. Только без мозгов. Сейчас думаю, что в главной ее голове с мозгами тоже была напряженка. Но когда сам дурак, отсутствие извилин у других не замечаешь. Потом стало скучно. Появилась Аманда. Потом Лиса. Потом кто-то еще. Временами мне кажется, что они от Джесики ничем не отличается. Поэтому, когда подворачивается что-нибудь стоящее и чернокожее...
— Ты что расист?
— Есть немного, — Брент хмыкнул. — Расист с польскими корнями. Моя прабабка держала публичный дом в Лодзи.
— И почему ты не остался помогать своей прабабушке? — Айван вспомнил Фицджеральд, которая в четырнадцать подрабатывала в публичном доме, но вслух сказал совсем другое: — Вот видишь, ты живой, молодой здоровый самец-расист. У тебя еще есть время выбирать. Незачем тебе завидовать старикам. — Айван с тоской посмотрел на свой опустевший стакан. — Я бы сейчас выпил хорошего вина. Люблю терпкое, типа «Совиньон». Вначале крутишь его в бокале, дышишь им, да так, чтоб вся морда пропиталась, а потом ныряешь. И уж неважно ты его пьешь или оно само проникает в тебя и живет там до бесконечности.
В лице собеседника что-то изменилось. Каким-то образом слова Айвана выдернули Брента из мира пустопорожней болтовни, напомнили о чем-то важном. Он встал и подошел к окну. В полумраке комнаты ног почти не было видно. Казалось, что толстая куртка сама путешествует по комнате, разминается с помощью энергичных боксерских движений, открывает многочисленные ящики шкафов.
— Где же все-таки прибор, Айван? — Куртка подошла к следующему шкафу. — Так вот, по поводу моего здоровья ты перегнул. Слабая генетика. Отец умер в сорок. Мама пережила его на восемь лет. Мне сейчас тридцать шесть. А жить хочется. Выбора у меня нет. Нужен прибор и срочно.
— В любом возрасте страшно идти к концу.
— Согласен. Но в моем еще и обидно. Ты то сам, сколько надеешься прожить?
— Дурацкий вопрос, Брент. Сколько положено, столько и проживу. — Айван попытался отхлебнуть виски, но стакан был пуст, а тянуться за бутылкой хотелось еще меньше, чем выпить.
Разговоры о возрасте его раздражали. Вроде и терять в этом мире нечего, но чем ближе сдвигало его время к незримой черте, тем становилось страшнее. А еще страшнее просыпаться стариком и осознавать, что стал древнее еще на один день. Во сне руки работают, не скрипят, ноги бегают. А потом открываешь глаза. Вокруг ночь. И впереди ночь. Ни надежды. Ни полетов. Ни интриг с молодыми русскими женщинами, ни интриг с жизнью. Все просто и предсказуемо. Финишная прямая, никаких поворотов.
— Кстати, Айван, мне всегда нравились русские женщины. В них есть тайна. С нашими красотками роман — это как поход в магазин. У тебя есть определенная сумма денег, приходишь и на них покупаешь внешность, отношения. Даже частоту и способы секса. Русские женщины не такие. Они всегда готовы выдать тебе аванс, за который рассчитываться вовсе не обязательно. Я читал, что русские жены ездили вслед за мужьями в вашу ужасную Сибирь.
— Сибирь — это еще не Марс.
— Не важно. Важен факт преданности. Русская женщина может быть столь же изменчива, сколь предана. Можно ползать вокруг нее на коленях, осыпать цветами, но...
— Я бы сейчас надрался до голубых чертей.
— Разбередил душу? А ты, как я посмотрю, поэт алкоголя. Голубые черти... круто! Моя жена тоже любила выпить.
— Какая из них?
— Не помню. Кажется, Тимас. Вот уж где баба с мужским характером. Танк. Все пыталась установить свой порядок.
— Иногда под каблуком тепло, уютно и никакой ответственности.
— Не совсем. Вначале они загоняют под каблук, связывают руки, а потом удивляются, почему у других мужья чего-то достигают, а ты всю жизнь сварщик.
— Только что ты говорил цэрэушник. — Айван усмехнулся. — И хватит шарить по ящикам. То, что ты ищешь, находится за тем черным шкафом. Это может быть какой-нибудь предмет. Или комната. Хотя Стругацких ты тоже не читал. Впрочем, я почти уверен, что предмет. Зона перемещалась вместе с Мартином. Комнату за собой не потаскаешь.
Брент отодвинул шкаф и от этого движения Айвану опять стало холодно. Он попробовал представить себя на лугу, среди васильков.
Summertime, lifeiseasy
Fisharejumpin'...
Комната, вход в которую закрывал шкаф, была пуста.
Почти пуста.
Грубый стол без скатерти. Некое подобие кровати. Неужели это и есть цена бессмертия?
— Вот так, Брент, живут гении.
— Гений? Нескромно.
— Парень открыл дверь... точнее ворота в новый мир. По сравнению с этим самые значительные открытия в истории человечества ничего не значат. — Я имею в виду, что о себе так нескромно говорить. — произнес Брент и чем-то щелкнул
Айван повернулся к нему и увидел направленное на себя дуло пистолета:
— Неужели ты действительно ничего не помнишь?
— А что я должен помнить?
— Для начала, как случилось, что самолет сгорел, а ты, Айван, остался жив?
— Не знаю. Можешь убрать пистолет. Я и так расскажу все, что помню. Было очень страшно. Люди кричали, и от этого становилось еще страшнее. Огонь. Боль. Помню, было очень больно. Кожа на руках пузырилась. Потом темнота, а через мгновение я уже стою на траве. Тогда говорили, что у самолета оторвалась хвостовая часть. Может, меня выбросило?
— Ага, без единого перелома и ожога. — Опускать оружие Брент не собирался. — А как ты объяснишь это? — он подал Айвану две фотографии.
— Откуда они у тебя? Я помню только одну из них, где я в кепке.
— А на второй не ты, а Мартин. Эту фотографию мы нашли в редакции журнала «Sciencemagazine». Она шла со статьей о нематериальном луче.
— Мистика какая-то.
— Да, мистика. Известный американский физик Мартин Келч, потомок вождя индейского племени, согласно документов был убит во время Вьетнамской войны. Труп его найден не был. Судя по записям, он занимался теми же проблемами, что и ты. Тоже мистика и вуду, но благодаря этому ты за две недели получил визу в Америку. Вот тогда началась настоящая мистика: в разных штатах периодически стали появляться зоны холода. Как у нас тут. И каждый раз ты крутился где-нибудь рядом.
— Неправда. Моя работа, точнее ее отсутствие, заставляло менять место жительства.
— Проверяли. Ты никогда не искал работу в том же городе, откуда уезжал. Зато переезжал точно в то место, где образовывалась зона холода. Причем каждые пять лет ты посещал центр зоны. Вот как сегодня. Ведь сегодня исполняется пять лет?
— Откуда я знаю? Это ты мне скажи.
Скажу, разумеется: Мартин — это ты сам.
— Ага, и сам себе писал кучи электроных сообщений о вещах, в которых я не смыслю.
— Ну, с этим проще. Мы собрали группу ученых, которые отвечали на твои сообщения, и под видом Мартина иногда писали статьи. Пытались таким способом тебя запутать, чтоб ты как-то раскрылся, проявил себя в качестве Мартина.
— Ну, и как? Проявил?
— Да не очень, раз мы тут. Зато теперь знаем точно, что каждые пять лет ты запускал прибор и таким образом омолаживался. Пусть даже тебе казалось, что стареешь. Неудивительно — программа видеть себя стареющим заложена в наших мозгах. Но мы смотрели данные с последнего обследования у врачей, а еще для сравнения посмотри на своих одноклассников. Извини за качество, скачивали с Интернета, как могли. Без фотошопа. — Брент подал еще несколько фото. — Посмотри внимательно в зеркало. Тебе менее сорока лет, мой друг. Лет тридцать ты у бога, извиняюсь, спёр. Человечество требует справедливости. Не возражаешь поделиться с ним? Ну как, мать-Тереза? Предлагаю начать с меня. Итак, где прибор?
— Прямо подо мной. — Айван заметил под ногами узкую щель люка в подвал. Главный компас — рука — прореагировал еще более однозначно. — Прибор тут. Остается спуститься.
— Ты пойдешь впереди. — Брент многозначительно махнул дулом пистолета. — И не вздумай шутить.
— Ты же знаешь, что «мягкое поле» нематериально. Чтобы оно выполнило желание, достаточно просто сосредоточится на мысли, которую прибор усилит. Если я войду первым, то прибор решит, что я единственный претендент. Он же не создавался для массового омоложения.
— Резонно. В таком случае ты мне не нужен. — Брент поднял руку с оружием, и в плечо Айвана ударила пуля.
Калибр был небольшой, но достаточный для того, чтобы Айван, опиравшийся рукой на стену, сполз по ней на пол. Ноги согнулись в коленях, ступни продолжали находиться на крышке люка. Рубашка тут же набухла от крови, но испугаться он не успел, да и боли особой не было, только рука-компас перестала слушаться совсем. Цэрэушник — хороший стрелок, расстояние — чуть ли не в упор, значит, стрелял не для того, чтобы убить. Припугнул, мол, не путайся под ногами. А заодно и застраховался — вдруг Айван обманул, прибор не тут и придется задавать вопросы опять. Добить можно, когда все закончится.
Скрипнули завесы. Брент открыл тяжелый узкий люк, отбросив крышку на согнутые колени Айвана. Ручка ударила по голени, и от боли потемнело в глазах.
Брент попытался нащупать выключатель. Бесполезно. Отсутствие света его не остановило, и он стал осторожно спускаться, опираясь рукой с пистолетом о край люка. Когда голова Брента почти исчезла в темном проеме, Айван изо всех сил толкнул крышку ногами.
Вероятно в этот момент он вспомнил о сидящем в нем медведе. Дверка с грохотом вернулась на изначальное место. Пистолет отлетел в сторону, пальцы, прижатые тяжелой крышкой, остались на месте. Брент не проронил ни звука — вероятно металлическая оббивка разбила ему голову.
— Дурак, Брент. Доигрался. Надо бы оказать ему помощь. — Айван здоровой рукой открыл люк.
Лицо Брента заливала кровь, но он был жив. Чуть ли не выпрыгнув из люка, Брент ударил Айвана левой рукой под колени, сбив на пол. Лежавший тампистолет оказался под рукой. Айван схватил его, попытался выстрелить.
Крючок не нажимался.
Черт! Предохранитель!
Пока он будет разбираться с незнакомым механизмом, его убьют. И тогда Айван изо всех сил ударил врага рукояткой по голове. Раз, еще раз!
Помогло. Тело Брента скользнуло вниз.
Глухой удар. Каменный мешок оказался глубиной с колодец.
Айван отвалился к стене. Боль вернулась и вместе с ней спокойствие.
— Медведя гризли пустячной раной не уложить. Дело за малым! Спускайся вниз, Айван. Мы еще повоюем.
Мартин.
Странно. Долгие годы этот человек жил в нем, а Айван и не подозревал.
— Нет, Мартин, это не война. Это убийство. Для того чтобы ты жил, погибло множество людей. Извини.
— Что ты собираешься делать? — Айвану показалось, что он уже говорит не с самим собой, а с конкретным, пусть невидимым оппонентом.
— Прекратить.
— Погоди. Ты не хочешь воспользоваться моим изобретением? Оно теперь твое. И Нобелевская премия будет твоя. И слава человека, впервые осуществившего контакт... Все твое!
Айван не ответил. Он искал на пистолете чертов предохранитель. Давным-давно, в армии, ему приходилось стрелять из «Макарова». Очень похожая конструкция. Айван открыл рот, сунул туда дуло и закрыл глаза.
Когда они со Светочкой ходили на концерт в последний раз? Да, это был август. Тепло. В консерватории играли ля-минорный концерт для фортепиано Грига. Света говорила, что классическая музыка вызывает у нее ощущение полета.
Ему показалось, что он опять сидит в зале, в третьем ряду. Аплодисменты. Выходит дирижер, поворачивается и смотрит на него. Да это же Элла Фицджеральд!
— Айван, не бойся. Все будет хорошо.
Ему и правда стало тепло и спокойно.
Онспустилкурок.
Summer time, life is easy
[1] Redneck - пренебрежительная кличка малообразованного населения в США.
[2] Nerd - молодой высокоинтеллектуальный человек с низким социальным рейтингом.
|
Рассказ открыт для комментариев